Оковы

      Яр курит так тоскливо в окно, пепел стряхивает на асфальт. Саша за ним стоит безмолвной тенью.       Поймать всегда готовый. За талию обхватить, на себя дёрнуть, впечатать. Спасти.       От себя не спасет, как ни старайся, и от этого настолько трудно и горько, что свалить хочется, сбежать, поджав хвост, лишь бы боли не причинить хрупкому мальчику со стеклянными кукольными глазами.       — Любишь, значит, — Саша тянет растерянно, и Ярик кивает. Сигарету недокуренную выпускает из пальцев, смотрит долго, как она вниз летит.       Саша вплотную подходит. Лицом прижимается к темному затылку, руки на талии смыкает и д ы ш и т.       Потому что скоро задохнётся, наверное, от комка вины, боли и сожаления, что ему на гортань давит. Тяжело и гадко. И хочется выплюнуть все чувства, сердце бы выплюнуть, перешить его, любовь к Яру вдохнуть и заново внутрь, под кожу.       Чтобы билось с его дыханием в одном ритме.       Саша его целовал, кажется, столько раз, сколько не сосчитать.       Саша ему в волосы пальцами и губами от губ — вниз по горлу, открытому беззащитно так, доверчиво — сотни минут до этого. Саша лениво губами в щеку, в лоб, в висок — постоянно, естественно потому что, точно вздох каждый. Саша у него с губ свое имя слизывал, пока Ярик у него под руками хрипел маты и нежности.       Но они ни разу — ни единого, не срослось, не сложилось! — не говорили о любви.       До тех пор, пока Яр не закурил в квартире, дрожащими пальцами сигарету поджигая, пока не выставил ладонь предупреждающе, пока не сказал почти отстраненно: "люблю тебя".       — Зачем? — Саша почти растерянно спрашивает. По-детски почему-то звучит, наивно ужасно. Ярик плечом дёргает только, поворачивается к нему. Саше от тоски и нежности в глазах чужих завыть волком хочется, упасть на колени и о прощении со спасением души пополам умолять.       Саша его целует.       Саша губы тонкие, обветренные, в кровь раздирает, Саша в рот приоткрытый — языком, в глаза глазами впивается и разочарованно почти стонет, когда Ярик глаза закрывает, когда ресницы на кожу тенями, и руки по шее ласково так.       — Я тебя не... — Саша почти чувствует, как ему чужая любовь — сильная и безответная — на шею камнем опускается, как на дно норовит утянуть.       Когда задыхаешься, говорят, в последние секунды тепло, и сладко, и не страшно совсем.       Саше бы после каждой ночи его не в Питер далёкий провожать, а Ахматову читать сиплым со сна голосом и в щеки целовать.       Саша бы его полюбил когда-нибудь, наверное.       Саша бы смог.       Саша сейчас его не любит, хоть ты тресни. И ненавидит себя за это немножко.       И чувствует, как под пальцами тонкое тело вздрагивает крупно.       — Я знаю, — и издевательски-нежно, — любимый.       Саша вместо ответа кожу на тонкой белой ключице кусает — слышит в ответ глухое "блять".       [и к а п и т у л и р у е т]