Оковы

      Саше на Ярика смотреть не стоит, не нужно, неправильно совсем. Яр — он ведь точно ребенок с наивным искренним взглядом и верой в чистую крепкую дружбу.       Пора бы перестать о дружбе загонять, когда красивый, что глазам больно, что отвести бы, да не получается никак. Ярик у Саши как рефлекс, как привычка плохая.       Бросить бы — только ломает, хоть к батарее себе приковывай. Чтобы номер не набрать, не улыбнуться покровительственно в ответ на "Сашка, придурок, ещё позже бы позвонил, чего тебе не спится", когда хочется завыть брошенным волкодавом.       Когда Яр на ком-то другом виснет, когда улыбается и хитро взглядом к взгляду, Саше и правда хочется в глотку чужую вцепиться.       Тоски и нежности в Саше столько, что хватило бы на небольшую страну, пожалуй. В Саше грехи смертные в клубок переплетаются и стягивают туго лёгкие — и даже крика не слышно. В Саше гнев, зависть и прелюбодеяние давно гнездо свили, давно змеиным ядом по венам.       У Ярика хрупкие запястья и щиколотки тонкие, белые совсем. Саше бы к ним губами прижаться.       Саше бы лицо себе самому разбить за эту любовь.       Он ведь нормальным был всю жизнь. Девушки, отношения такие серьезные, что кажется, пути другого просто нет.       В Саше ведь никогда этой грязи, этого безумия не было.       Ярик смеётся чисто, звонко, голову назад запрокидывает, обнажая белое горло.       Саша в очередной раз за эти годы терпит крах. И влюбляется за-но-во.       У Яра вокруг глаз черный-черный уголь, а в глазах — смертоносный океан пополам с дешёвой водкой. У Саши на нее аллергия.       Не смотри в глаза, так и так умрёшь.       У Саши в голове отчаянно колокола звенят-переливаются, и впору примерить яров белый свитер, только это не их сказка.       Не их сказка — все, что о правде и справедливости.       У Ярика волосы — тьма кромешная. Саша о тьме все знает, даром что ли в Бале поет много лет.       Из нее выходить, разве что, не научился.       Ярик Сашу с ума сводит, голову кружит хитрой улыбкой, взглядом томным, а потом смеётся, мол, здорово я, Саша, придумал, весело ведь, да? Саша улыбается через силу, нервно и дрожаще.       Яр за Эсмеральду бы сошел. Красота мужчину в раба и впрямь превращает, и Саша упал в эту красоту, Саша крепость без боя сдал и белым флагом взмахнул, только вот на приступы кому идти надо.       Яру бы девочку хорошую, солнечную. Чтобы пальцы ему холодные поцелуями грела, чтобы губы тонкие, родные целовала.       Саше глаза яровы во снах приходят, зовут его — и Саша бы хоть в ад добровольно за смертью персональной.       Ярик у него дома пьет чай на кухне, болтает о чем-то непонятном, и Саша думает тоскливо: никогда ни во что не верил, а в храм заглянуть надо бы.       — А я тебе нравлюсь, Саш? — он глаза округляет, губы надувает театрально. Саше бы его на грязный пол уронить, плюнув на соседей, и целовать-кусать-метить.       Ярик Саше как изысканная пытка, как яд в дорогом вине — красивый бокал с тонкой ножкой, и чистого хрусталя работа. Ярик Сашу мучает, нервы-жилки вытягивает каждый раз тоненькими стеклянными пальцами. Кожа белая-белая, полупрозрачная, каждую венку синюю видать.       Смертельная красота. Убийственная.       — А я тебе? — пальцы больно в подбородок впиваются, поворачивают на себя, чтобы взглядом к взгляду, чтобы не сбежал, не бросил подыхать. — Я тебе нравлюсь? Яр?       У него в глазах — испуг, боль и непонимание мешаются в странный коктейль.       — Саш, я.. что ты имеешь в виду? — он бормочет что-то тихо, и Саша понимает: не в этой жизни. Может быть, когда-нибудь потом повезет, и Яр будет любить его в ответ. Или хотя бы он сам не будет задыхаться в этом морозном синем взгляде.       — Прости меня, — Саша щекой к темной макушке прижимается, глаза закрывает. Чувствует, как доверчиво к нему Ярик льнет, близко так.       И не поймёшь: у бога ли прощения просит, у Яра ли.       [а оно не одно и то же разве?]