Оковы

      Иногда так бывает.       Ты оказываешься заперт наедине со своей головой — ебнутой, дурной головой, которая ни разу тебе хороших идей не подкидывала.       В пробке на Дворцовом в час-пик, дома, когда вроде по работе все сделал, пару концептов на будущее сочинил, стрим замутил, а спать как-то чего-то не тянет. Или вот так — в плацкарте на верхней полке в компании наушников и белого пододеяльника.       Поневоле начинаешь много думать — потому что иначе совсем уж скучно, а беспокойный мозг не может спокойно пялиться в бежевый потолок российских поездов. Ему нужно чем-то себя занять.       И ты перебираешь воспоминания — эдак класса с четвертого, думаешь, где можно было бы поступить не так, а с выподвертом, придумываешь реплики, гадаешь, смог бы лучше к экзаменам там подготовиться. Девчонок вспоминаешь — ту, в которую в лагере в четырнадцать, с которой в шестнадцать, с которой в двадцать один. Одноклассника, с которым один раз пьяные сосались, как ненормальные, после школьного дискача, а на следующий день разбили друг другу ебальники.       Только один ящик в башке стараешься не открывать. Там взгляд зелёный с прищуром и улыбка красивая, об этом думать надо мельком, чтоб сразу соскочить.       В поезде думается долго и лениво, и ты нет-нет-нет, крышку ящика (пандоры) не откидываешь ни в коем случае.       Только в поезде ещё тянет на какие-нибудь необдуманные дурацкие штуки. Адреналина в крови нет совсем, и хочется его хоть как-нибудь восполнить.       И рука, стабильно каждый раз замирающая над контактом, когда появляется столбик связи, соскальзывает типа случайно, и кнопка нажимается типа сама.       — Алло? Ярик? Ты в порядке? Все хорошо? Чего звонишь? Ты точно выехал?       — Саша, Сашка, я это... я, мне кажется, в тебя...       Связь обрывается.

***

      — Позволь мне, наконец, преклонить пред тобой колени, — Саша усмехается, готовясь издевательски рассмеяться.       Ярик смотрит задумчиво из-под ресниц и вдруг выдает совсем не по сценарию:       — А если разрешу? Что ты сделаешь?       Сашка зависает на мгновение — пред-ста-вля-ет, что можно сделать с Баярунасом, и как его можно заставить плавиться и дохнуть немножко от удовольствия. Не выходя из роли, ведёт бровью и кривит рот небрежно и зло.       — Я убью тебя, — звучит уверенно, и что-то внутри вздрагивает почему-то. Яр продолжает изучающе пялиться, закусив губу, и Казьмин сомневается, что он вообще в этом мире находится.       — Уверен? — горячим выдохом по щеке — Ярик подходит почти вплотняк, никакая не Такхизис — чистый суккуб. То ещё наваждение.       Сбросить, как обычно, не получается, первым делом самолёты почему-то не работают, острым желанием обваривает все внутри.       — О да, — Саша сейчас не Саша, Саша — Рейстлин, и роль бы ему выдержать до конца, не свернуть на середине. — Да, моя темная госпожа.       Почему-то становится весело. Тощий, большеглазый мальчишка на темную госпожу похож меньше всего, он вообще на девушку не похож ни разу — охрененно ебанутый, до прекрасного чокнутый.       Ярик тоже посмеивается, глядя точно в глаза и обжигая дыханием щеку.       — Я же тоже женщина, Рейстлин, — он кривляется, театрально заламывая руки, — для чего тебе светлая жрица? Выбирай меня, не пожалеешь.       Саша чувствует, как изнутри что-то темное и мрачное поднимается, захлестывает, жжет.       Саша тянет губы в жутковатой улыбке, сам ресницы чуть опускает, впечатывает Баярунаса в себя.       — С-Саш, ты чего творишь?       Казьмин многозначительно хмыкает.       — Выбираю тебя.       И практически падает на колени.