Оковы

Ты смеешься. Тебе, на самом деле, проще так, смеясь, слышать каждый вздох, подаренный _не тебе_, каждое слово, каждую улыбку ловить, понимая, что тебе оно не принадлежит (и вряд ли будет когда), но упрямо, упорно надеясь. Он смеется. Тоже. Много и часто, словно пугается, смущается, прячется за масками. Может быть так и есть, ты не уверен точно – но хочется, чтобы оно все-таки было как-нибудь не так. Хочется, чтобы он смеялся – искренне, светло и очень правильно. Может, от смеха льдышка, которая у тебя в ладонях обжигает холодом, когда-нибудь растает. Сашка ярко сверкает зеленью глаз, когда обнимает. Тепло обнимает, как будто всем телом, всем сердцем. Недостаточно. Лед таять отказывается по-дурацки. Ты утыкаешься носом в широкое, пахнущее одеколоном и горьковатым кофе плечо. Тебе с ним сложно и одновременно просто, как дважды два. Ты его знаешь наизусть, выучил до трещинки, до черточки, но все равно поражаешься иногда, каждый раз – как в первый. Тому, как он прирастает, врастает корнями в тебя, словно всегда так было. Тому, как больно его отдирать, словно присохший бинт от свежего мяса. Будь со мной, ближе, останься со мной. Только ты, к несчастью, все же шансы оцениваешь здраво, обманываться не умеешь, как бы ни пытался. Здесь тебе ничего не светит, никаких софитов и прожекторов слепящих глаза. К Саше – во тьму, во тьму, во тьму, и ты готов шагнуть в эту темноту, если бы он только позволил. Он тебя бережет. Он тебе сердце свое разбивать не позволяет, склеивает его смехом, улыбками, взглядами ласковыми. Не давая лишних надежд. Не решаясь никак разорвать эти ниточки красного-кровавого цвета, что между вами протянуты. Не решаясь – или не желая. Тебе так наивно хочется верить в последнее. Тебе бы все отдать. И сердце, и душу, и мир с коньками в придачу, собирая до конца дней «любовь» вместо «вечности». Он не берет. Отводит протягивающую нерешительно руку, шепчет, мол, не надо, не нужно. Не соберешься после. Возненавидишь потом. Разочаруешься. Саша тебя потерять боится, как бы ни прятал за смехом и шутками. Только вот слезы у тебя в глазах горят невыплаканными росинками, те, которых, как ты думал, нет уже, не будет никогда. Казалось, выморозилось все в лед. Он замечает. Он все-все видит, отмечает, и слез твоих почему-то больше не выдерживает. Ты вздрагиваешь, когда он костяшку целует легко и почти невесомо, неощутимо. Шепчет – не «люблю», нет, то, что было правильнее, нужнее, лучше-лучше-лучше. Шепчет: — Будь со мной. Ты мне очень нужен. Ты чувствуешь, как лед в ладонях трещит и разламывается льдинками – для слова «любовь», вестимо. А когда он целует лед просто тает.