Оковы

— У меня звуки рассыпаются, не собираются в цельное. У Яра усталый и очень трогательный взгляд. Он хлопает глазами, опуская часто-часто ресницы на светлую кожу, хмурит тёмные брови. Саша эту его привычку знает — хмуриться серьёзно, когда что-то не выходит, идёт не так, как бессовестный волшебник себе придумал. Дотошный мальчишка с претензией на лавры не то безумца, не то гения, — оно, если честно, больше похоже на то и другое в связке — он ни себе, ни миру простить не может никогда, когда что-то работать отказывается. Сашка все его привычки изучил, если по-честному. И худшая — это не трудоголизм, не граничащий с провокацией фансервис, даже не попытки угробить печень в сложном подростковом периоде. Худшая — это манера на сцене жить, гореть и сгорать. Худшее в Баяpунасе — он на сцене реально у м и р а е т. А как ты его спасешь, если он сам на это идёт, добровольно и радостно. Горит в огоньках, словно та волшебница из Гарри Поттера — которая сама в руки убийц сдавалась, от огня получая несравненное удовольствие. Яр на сцене точно так же сдаётся пожирающему пламени — и оно иногда его убивает. Саша подбородок цепляет пальцем, заставляя сосредоточенного Ярика поднять взгляд. — Так может тебе не жизнь проживать на сцене попробовать, а как простые смертные поработать, а? Ну так, ради разнообразия? Kазьмин интонации тщательно прорабатывает — чтоб только насмешливость и немного нежности, ни намёка на глухое раздражение — "выгоришь, выгоришь, в ы г о р и ш ь, а мне что, пепел над Невой потом развеивать, или где ты там задумал?" Ну правда. Мелкому его нотации сейчас нахер не упали. Мелкому сейчас нужно, чтоб ему напомнили, мол, ты пусть на сцене и умираешь, живёшь-то ты все равно в этом мире. В мире, где у тебя я есть. — Я не проживаю, — он сопротивляется вяло, — я работаю. Я все ещё себя помню, знаешь ли, я не Иисус, не Иуда, не Бенедетто, я просто... — Ты просто чёртов маленький гений. Яр улыбается неожиданному комплименту краешком рта, легонько сашкины пальцы сжимает в немом благодарном жесте. И ресницы снова очаровательно взлетают: — А ещё твой глупый парень. Саша его к себе притягивает, целует смазанным движением в лоб — отдаётся смутным ощущением гордой матери, и это вряд ли очень здорово. Но кому не плевать? — А ещё мой глупый парень, — он тихо вторит, — и пожалуйста, пусть мой глупый парень сегодня не убьётся во имя искусства, а банально и скучно поработает. Хотя бы на репетиции. Во имя меня. Ярослав кивает согласно, отбрасывая короткие пряди с лица. — Во имя тебя — звучит здорово, Саш. И на этот раз действительно немножко в ы ж и в а е т.