Оковы

Саша без неё задыхается. Кроме шуток, кажется, дышать становится труднее, когда Яра в Петербурге, работает со своими концептуальными концертами и нечастыми, но изматывающими спектаклями. А Саша — Саша в Москве. Саша работает на износ и звонит ей раз в день. Чертовски мало — но если звонить ей чаще, то тоска станет совсем невыносимой. Он убеждает себя, что ему так проще. Лучше. Спокойнее. Скучать по ней до вытья в подушку совершенно не хочется. Она вдруг замолкает на полуслове, рассказывая о репетициях последнего испытания — его не-участие в тех самых осенних никак не комментирует, но тоска скользит в каждом негромком слове. Она замолкает — а потом вздыхает досадливо: — Ну чего ж ты не Рейстлин, Саш? Яра у него спрашивала ещё в тот самый, первый раз, когда позвонила и дрожащим от восторга голосом выдала: "меня на Крисанию взяли, это же роль мечты, роль всей жизни, Саша, прикинь, Саш". Саша примчался из Москвы в Питер просто чтобы её обнять. Тогда у них было время, тогда у него было время чтобы жить, а не просто падать лицом в подушку. Саша сам не может объяснить, почему даже не пробовал никогда. Страшно, наверное. Не оправдать, не суметь, не вытащить наравне с мэтрами сцены. Он же, ну, просто Саша Kaзьмин. Просто вечный подросток с ролями принцев и игрушками на стримах. Куда ему в Рейстлины? Ярослава на такие рассуждения обычно смешно подпрыгивает и пытается отвесить ему подзатыльник. Ярослава в этом признается редко — но ей почему-то очень важно играть сашину любимую женщину не только в жизни, но и на сцене. Саша вздыхает. Ему тоже хочется очень хоть раз на сцене её поцеловать. Открывать отношения — паршивая идея, пока они оба востребованы и желанны, но иногда чертовски хочется плюнуть на маркетинг. Сейчас, впрочем, Яры рядом нет — и Саша может со спокойной душой погрузиться в самокопание. Только ответа она ещё ждёт — а не отвечать ей себе дороже. Стыдно будет даже больше перед самим собой. — Ты же знаешь, Ярк. Из меня Рейстлин как из Ожогина Реджи. Яра фыркает на том конце телефона. Саше самому смешно, на самом деле, от открывшейся картинки — Иван Геннадьевич в розовой шубке сомнительно кричит на телефон. В сознании оформляется та-самая-мысль — Саша всегда очень старается её не думать, но она вылезает в самые неподходящие моменты. Мысль о том, что Рейстлином он быть просто боится, если по ту сторону будет стоять она. Яра. Ярочка. Как её бросишь на краю бездны, когда выть хочется даже в разных городах. Как оставишь одну, когда никакой мир этого не стоит — сашин личный давно замкнулся в голубых огромных глазах, а остальной окружающий может напросто катиться ко всем чертям. Саша её самому себе беречь поклялся — и готов хоть при смерти это обещание сдержать. Яра, кажется, что-то замечает, мысли читает, не иначе. Волшебница бессовестная. Яра тихо и протяжно выдыхает, а потом шепчет тихонько, так, что динамик приходится поплотнее к уху прижать: — Я никуда не денусь. Не растворюсь в бездне, слышишь? Саша слышит. Ему недостаточно. Ему в прошлый раз хватило, когда Яра беспомощно шарила по воздуху руками, пытаясь удержаться, когда пела про бессмысленную жестокость, а в глазах стояли хрустальные слезинки. Саша тогда грыз мякоть ладони, забив на даламарский грим, чтоб не заорать, не вылететь на сцену, её от всех собой укрывая, пряча тонкую белую фигурку. Интересный был бы ход, только режиссёр не поймёт. Саша прижимается лбом пылающим к прохладной твёрдой стенке. И говорит то самое, важное, перебивая её, кажется, на полуслове: — Люблю тебя, Ясь. Береги себя, хорошо? Ярка смущённо хихикает и серьёзно соглашается. Глыба у Саши на сердце становится чуть поменьше. Видимо, маленький камушек всё-таки отваливается. (он загадывает, что когда эта глыба, наконец, рухнет — он поцелует её при всех)