Открытая линия

      Александр Михайлович был прав, подумала Анна, когда они наконец приехали: места здесь и правда были красивые. Ильинская крепость располагалась рядом с морем, а вокруг нее жил своей жизнью крохотный поселок, который стремительно разрастался по мере прибытия служебного состава. Появлялись новые улицы, быстро строились дома, открывались магазинчики и лавки.       По приезду им выделили небольшой дом рядом с крепостью. Владимира, а вместе с ним и Никиту, определили на службу. Активных боевых действий не велось, и задачи, как и говорил Свиридов, стояли другие: укрепить форт, организовать патрули, доставку продуктов, боеприпасов и медикаментов. Работа больше канцелярская, чем военная.       Куда бы они ни шли, Владимир представлял Анну в качестве своей дальней родственницы. Он сочинил историю о том, что родители ее, весьма небогатая пара, умерли, оставив его опекуном Анны. Когда он приехал забрать ее к себе в поместье, то пришла срочная депеша с его назначением. Заставить барышню одну добираться до Двугорского ему не позволяла совесть, а везти ее самостоятельно не было времени. Дилемму решила сама девушка, когда предложила поехать с ним, чтобы помочь вести хозяйство. Когда Владимир сможет взять на службе отдых, он отвезет Анну домой и решит ее судьбу. Дабы избежать ненужного внимания со стороны молодых и горячих офицеров, он говорил всем, что дело насчет ее свадьбы практически сговорено. Немолодой доктор, год назад лишившийся супруги, был согласен жениться на прелестной особе без приданого. На людях они демонстрировали равнодушие, соблюдая все необходимые приличия, и слухи, возникшие при появлении новых гостей, постепенно затихли. Нравы здесь были более простые, чем в высшем обществе Петербурга, и на многое закрывали глаза.       После хлопот по обустройству жилья, поиска и найма горничной в помощь Анне их жизнь постепенно вошла в тихое спокойное русло. День был похож один на другой. Утром они неспешно завтракали, затем Владимир уходил на службу, а вечером возвращался к ужину. Анна хлопотала по хозяйству, прогуливалась, читала книги и всячески пыталась себя занимать. Рояля не было, но она не сильно по нему тосковала - петь ей больше не хотелось, да и Владимиру ее барские развлечения не нравились, а она старалась лишний раз его не раздражать.       Впрочем, после того как они приехали в крепость, он обращался с ней весьма учтиво. Иногда Анне казалось, что Владимир и сам поверил в сочиненную им историю о дальней родственнице – так вежливо он обходился с ней. И дома, и за его пределами барон был с ней терпелив, не донимал намеками о ее крепостном положении и очень редко ограничивал свободу Анны, да и то только из соображений безопасности.       Просил, когда ему было что-то нужно, а не приказывал. И со временем девушка перестала ждать от него подвоха, а однажды за завтраком даже решилась на просьбу:       - Владимир Иванович, на днях я встретилась с доктором. Он сказал, что ему пригодились бы свободные руки в госпитале. Вы не против?       В городе свирепствовала малярия. Причиной называли плохой воздух, который издавали местные болота. Ирония была в том, что рядом с ними же и хоронили умерших от этой болезни. Владимир внимательно следил за Анной, стараясь углядеть даже малейшие признаки лихорадки, чтобы вовремя принять меры. Заболевание не было заразным, поэтому он дал согласие.       - Что ж, если Вам это будет не в тягость, то я не против.       - Благодарю, Владимир Иванович.       Спустя день Анна отправилась на первое дежурство. Она предполагала, что это будет трудно, но не подозревала, с чем именно ей придется столкнуться. Пациентов было много. Молодые, старые, мужчины, женщины и дети – болезнь никого не щадила.       Со временем она стала раз в несколько дней ходить в госпиталь, где разносила еду и лекарства, или просто сидела у постели больных. Успокаивала, когда они бились в ознобе, слушала их горячечный бред и закрывала им глаза, когда они умирали. Столь близкое соседство со смертью не могло не изменить впечатлительную Анну. Только здесь она поняла, как проста была ее жизнь под защитой Ивана Ивановича. Самое худшее, что с ней случалось, это дрязги с Полиной, неприятные ухаживания Карла Модестовича да издевки Владимира. Сейчас это казалось таким суетным, а порой и смешным. Она видела почерневших от горя родителей, детей, несчастных мужей и жен, так одинаково и по-разному скорбящих. Кто-то мог говорить об умершем часы напролет, надо было лишь молчать и слушать. Другие замыкались в своем горе, и это было намного хуже, потому что всегда наступал момент, когда человек не мог больше сдерживаться, и боль отчаянно рвалась наружу. Кто-то искал объяснение, а кто-то просто не мог принять сам факт смерти близкого человека. Среди больных и их родственников Анна видела примеры настоящей стойкости, истинной любви и непоколебимой надежды. Весь этот поток новых чувств, мыслей и эмоций, который обрушился в госпитале на нее, перекрыл тоску по собственной судьбе и Мише, стер его из сердца, оставив в памяти приятным, но сильно поблекшим воспоминанием. Первая любовь, яркая и романтичная, сгорела без следа, оставив после себя засушенную в книжке розу, которую князь подарил ей когда-то.       С каждым днем Анна становилась взрослее и на многие вещи смотрела иначе. Вместе с отношением к жизни менялись и ее чувства к Владимиру. Она обзавелась новыми знакомствами в городе, да и с Никитой они порой засиживались за чаем, когда барон задерживался на службе. Но разговоры со всеми были пустыми и поверхностными, только с Владимиром получалось говорить честно и открыто. Во многом это было связано с тем, что с ним она могла быть самой собой, а перед другими приходилось притворяться. Анна все еще помнила, какую боль он намеренно причинил ей, но больше не чувствовала в себе обиды. Так уж вышло: он решил увезти ее сюда, но в жизни случаются вещи и похуже. Ей долгое время казалось, будто ему безразличны ее мысли и чувства, но после одного разговора мнение Анны переменилось. Это произошло после смерти пятилетнего сына местного пекаря. Анна вернулась домой совершенной разбитая. Не было сил даже раздеться, и она, расстегнув верхние пуговицы пальто, рухнула на диван в гостиной.       Она сидела так некоторое время, пока в комнату не зашел Владимир. Из их предыдущих бесед, он знал, что мальчик при смерти, шансов мало, а когда увидел ее лицо, то сразу все понял. Он сел рядом, обнял ее, а она молча уткнулась лбом в его плечо. Они сидели так некоторое время, а потом Владимир предложил ей прогуляться до моря. Дул сильный ветер, и он заставил накинуть ее на пальто тулуп, в котором Анна совершенно утонула. Укутанные в несколько слоев теплых вещей, они медленно шли вдоль стены крепости.       - Знаете, Владимир Иванович, когда мы сюда ехали, Александр Михайлович мне море описывал. Только самые его красивые слова не отражают реальность.       - Вам нравится то, что вы видите?       - Да. Он был прав. Море – оно живое. Каждый раз разное.       Владимир помолчал.       - Ну, а если говорить не только о море, что скажете? – в этот момент Анна опиралась на его руку, и он почувствовал, как ее пальцы чуть сжались, а потом расслабились. Он пристально смотрел в ее лицо, желая не только услышать, но и увидеть ответ.       - Здесь очень красиво.       - И только?       - Владимир Иванович, вы же не ждете слов благодарности за то, что привезли меня сюда?       - Это было бы слишком самонадеянно с моей стороны, сударыня!       - Верно, барон! – Анна помолчала, а потом добавила: - Не принимайте мои слова на свой счет, Владимир, но я рада, что нахожусь здесь. Не скажу, что счастлива, скорее наоборот. Но это место, эти люди показали мне совершенно другую жизнь.       - Не уверен, что вам это было нужно, - в его голосе не было больше легкости и веселья, в нем появилась затаенная грусть и тоска. Эти слова, казалось, вырвались из самой глубины сердца и пробили стену, которой он отгородился от нее. Анна внимательно посмотрела на барона и поняла, что давно не видела Владимира таким, не прикрытым привычными остротами или равнодушием. В его глазах, обычно таких спокойных, сейчас была и боль, и смущение, и сомнение – столько всего, что за один раз и не разберёшь. Эта внезапная нежданная откровенность тронула ее.       - Отчего же, барон?       - Сколько себя помню, Вы всегда сидите за роялем в красивом платье и с улыбкой на лице – настоящая барышня. Теперь Вы другая.       - Я никогда не была барышней, Владимир Иванович, кому как не Вам знать это. Я была лишь крепостной, выряженной барской волей во французские наряды.       - Вам не кажется, что вы украли у меня реплику, Анна? – в его голос снова вернулась насмешка, и она не смогла удержаться от усмешки.       - Уверена, у вас в запасе их еще множество.       Владимир улыбнулся ей в ответ. Сейчас Анна мало чем напоминала утонченную барышню из петербуржской гостиной. Серьезная женщина с печальными глазами, неуклюже шагающая рядом в его тулупе, не могла быть той воздушной девицей, поющей романсы, и уж тем более нельзя было представить ее полуобнаженной танцовщицей, перед которой он, сгорая от страсти, униженно стоял на коленях. Что бы ни происходило меж ними, как бы она не выглядела, Анна всегда подкупала его своей красотой и беззащитностью, радовала взгляд и терзала душу. Однако в последнее время его отношение к ней изменилось. Раньше хрупкая барышня вызывала желание окружить ее заботой как маленькое несмышленое дитя. Ее хотелось баловать, носить на руках, дарить подарки и покровительствовать немного свысока. Не имея возможности проявить чувства, он осыпал ее градом насмешек и юношеских острот. Она же всегда оставалась идеальной воспитанницей, покорно сносящей все его претензии. Что она при этом чувствовала в душе, было непонятно, но его упреки в легком притворстве были в чем-то оправданы.       В последние месяцы он увидел другую Анну. Уже не такую спокойную, равнодушную и идеальную. Новая Анна не нуждалась в его снисхождении. Со своим опытом потери, переживаниями и болью она очень быстро повзрослела и перестала быть ребенком, нуждающимся в опеке. Не смотря на такую перемену в ней, Владимир знал: наваждение, которое чуть не заставило его убить лучшего друга, не исчезло. И дай она ему только повод, слабый намек, что у нее могут быть к нему чувства чуть большие, чем вынужденное приятельство, он бы вновь униженно пал на колени. Но ни новой, ни старой Анне он был не нужен, поэтому барону оставалось довольствоваться их невольным товариществом.