*
Точилин заходит в тренерскую за десять минут до тренировки. Искрится вселенским счастьем, пахнет крепким одеколоном и, самую малость, ей. Алое клеймо на левой Сашиной щеке стирает осевшие в голове вопросы. У Макеевских демонов приступы асфиксии. Возвращается к перетасовке звеньев, в бумагу до боли в ладони вдавливает карандаш. Точилин роется в аптечке, безымянный заклеивает пластырем. - Вике цветы покупал с утра и порезался, прикинь? Концентрация фраз "мы с Викой" и ей подобных в патоке Сашиных слов граничат с фолом. И Макеев подчеркнуто старается не реагировать. Получается из рук вон плохо. Давит из себя улыбку. - Думаю вот - может, домой ее пригласить? Или рано слишком, как считаешь? Карандаш ломается с хрустом, грифель ложится на бумагу неровными слоями. - Сань, а давай ты как-нибудь сам с этим, а? Точилин смотрит на Макеева, швыряющего блокнот на стол; на грифельные осколки, ломаное дерево и не понимает. - Да что с тобой такое? Макеев молча выходит вместо ответа, кидая короткое "у нас тренировка вообще-то" куда-то в коридор. Хлопает дверью. Саша провожает недоуменным взглядом: - Пустырничка бы попил, что ли, - бормочет себе под нос и выходит следом.*
Макеев чувствует ее со спины. Еще до того, как слышит размеренное цоканье и мягкое: - Простите, что отвлекаю от тренировки, но... Саш, можно тебя на минутку? Безуспешно пытается заставить себя не оборачиваться. На Каштановой белые кюлоты, алые лодочки и помада в тон. Возвращает Точилину забытый телефон, благодарит за цветы и коротким жестом стирает с его щеки свою помаду. Улыбаются. Макеев, забив на договоренности с собственным разумом, смотрит на нее в упор и не мигая. Ты же просто блефуешь, девочка. Дай же мне знать, что это так. Но Вика смотрит на Точилина и, всего секунду, подчеркнуто сквозь. - Виктория Михайловна, у вас там всё? - не выдерживает. И сам удивляется тому, как глухо и напряженно звучит его голос. Смотрят друг в друга впервые, кажется, за гребаную вечность. У нее глаза - липнущая к радужке жидкая платина, и его демоны тонут там без остатка. - Простите, Сергей Петрович, я уже ухожу*
Когда Макеев врывается к ней в кабинет без стука, Вика не особо удивляется. Вытягивает из кофе-машины кружку с эспрессо, молча садится за стол, ставя ее перед собой. Ноздри забивает пряно-кофейным. Прикидывает, насколько сильно Макеев зол по шкале от одного до бесконечности. - Вы что-то хотели, Сергей Петрович? - помада остается на кружке тонкой полосой. Язык нестерпимо жжет. - Тебе не надоело играть в эти игры?! - у Макеева желваки бродят по лицу. Подходит к ней опасно близко, дышит отборным раздражением, руками опирается о стол. Не понимает сама, как умудряется сохранять титаническое спокойствие. - В игры хоккеисты у нас играют, Сергей Петрович. А у меня тут так, бумажки, - обводит аккуратные стопки документов показательным взглядом. Уговаривает себя дышать. Макеев молчит в ответ и тишина бьет по ушам барабанами. И вдруг резко лупит кулаком по столу. Кофейное море стекает с матовой поверхности, оставляет темные пятна на белых брюках. Но Каштанова думает лишь о том, что его глаза и остатки кофе в кружке одного цвета. - Я не... не обожглась? К звенящему раздражению в его голосе примешивается наизнанку вывернутая нежность. Макеев скользит указательным по пятну на белой ткани ее брюк, боль затухает где-то на переферии. Слишком близко. Самоконтроль летит к чертям, и она лишь выдыхает сдавленно, когда Макеев сам резко подается вперед и, с отчаянием человека, падающего в бездну, впечатывает ее в кресло поцелуем. Слизывает с ее губ помаду и остатки кофе. Задыхаются. Каштанова в жестких волосах путается тонкими пальцами, а он легко подхватывает ее у талии, пересаживает на стол. В паре сантиметров от кофейной лужи. И Вика завороженно смотрит на то, как пугающая чернота заглатывает шоколодную радужку без остатка. Вжимает ее в себя до хруста у ребер, губами скользит от скулы к шее. Пальцы с тонкой талии ползут опасно вниз. - Ну, хватит...тише.Всё, - останавливает его сама шепотом у уха. Чувствует, как Сережа сбивчиво дышит ей в ключицу и также резко отстраняется. Смотрит на нее молча - с испугом и осознанием (не)возможности. Долго и в глаза.- ты правда поедешь к нему? - я пытаюсь построить свою жизнь, и тебе в ней нет места. - но я не могу видеть тебя с ним. - знаю. я тоже.
За окном догорает август.
Молча выходит, стирая всю ту же помаду с губ. Молча тянется в шкаф за запасными брюками. Плачет.*
Макеев не может уснуть, лежит, вперившись в потолок. Юля давно спит, а часы в гостиной перевалили за второй час ночи. Четвертинка луны растекается по спальне молоком. Ненавидит себя за то, что сорвался и снова чуть не позволил себе... её. И позволил бы, черт, если бы сама Каштанова его не остановила. Короткий взгляд на жену и снова - попытка осознать, что же такого в той, другой. И почему его тянет к ней так невыносимо, что принципы тонут в серебре ее глаз. Ответы остаются где-то под потолком - вытесняются воспоминаниями. В сотый раз клянется себе никогда больше не. Засыпает под утро с кофейным привкусом на губах. Светает.