Эта женщина проникает в него словно вирус гриппа, Располагается в нем как в своих хоромах. Эта женщина в его мыслях, кошмарах и криках, В его клетках, бактериях, хромосомах. Эта женщина в нем звучит как удары гонга, Как мелодия бури, не умолкает. Эта женщина в нем растет быстрее ребенка - Набирается сил, поднимается, расцветает. Эта женщина больше любого предмета в мире, Ближе матери, папы, сестры и брата. Эта женщина не помещается в его квартире, Но теряется в складках его халата. Эта женщина плачет, скандалит, не разбирается в спорте, Тратит деньги, ужасно готовит. Эта женщина течет по его аорте, Упаси её Боже когда-нибудь остановиться. Артём Михаенкин.
Они завтракают в ее машине в начале восьмого утра. До тренировки чуть меньше часа - из карманов небесной серости торчит рассвет. В салоне пахнет кофе, лаком для волос и ее парфюмом - неприятный осадок от утреннего скандала с женой тонет в запахах без остатка. Макееву так хорошо с ней просто молчать, что ноет в ребрах от гребаной невозможности долбануть по газам и уехать вдвоем куда-нибудь в рассвет. Вика красится. Придирчиво изучает самоекрасивоелицонасвете в зеркале, хмурится. И это сейчас кажется таким интимным и...домашним, что ли. На губы, которые бесконечно хочется целовать, ложится первый слой помады. И Макеев целует, не обращая внимания на возмущенный выдох в свод гланд, россыпь косметики и мягкие ладони, бьющие по плечам. Дважды. На трижды Вика целует в ответ. По улицам текут первые люди. - Как подростки, кошмар какой! - Вика прячет лицо в ладонях, а Макеев в подтверждение обводит контур лиловых следов на ее шее, едва заметных под слоем тональника. Чувствует под пальцами пульсацию вен. Вика перекрашивает губы, а Макеев смотрит на нее пристально и не понимает, как жил до и без. Ее в нем - непозволительно много. И хочется больше. И не отпускает. - Я люблю тебя, Вик, - карандаш соскальзывает с губ, оставляя росчерк до подбородка. - И не знаю, что делать с этим. И Макеев не знает, зачем говорит ей это сейчас и что, блин, от этого изменится. Но в оливковых глазах бьются небоскребы. В салоне становится невыносимо душно. - Ничего не делать, Сереж. Пройдет. И Макеев видит, как сильно дрожат ее пальцы, а в пресловутом "пройдет" слышит отчаянное "я тебя тоже". Но ему - вот так вдруг - хочется, чтобы она сказала это вслух. Чтобы попросила его остаться. С ней и навсегда. Вот только она не попросит, а он не останется.Город шумно дышит октябрем. *
Из-за очередных клубных перетасовок телефон не умолкает с десяти и до обеда. Вика тонет в бумажках, коэффициентах игроков и отчествах клубных агентов. Это отвлекает от мыслей о них. В районе двух звонит Калинин, уточняет незначительную мелочь о ближайшей игре и звучит так надорванно-разбито на том конце телефона, что Вика не может не уточнить - всё ли в порядке. В трубку лишь устало выдыхают что-то из разряда "не хуже обычного" и шутят про "Медведей". И Вика впервые думает о том, что сам Калинин - сильный как медведь. Первой переводит разговор в прощально-деловое русло. Улыбается, когда за секунду до равнодушных гудков ей рекомендуют пообедать. В приказном, конечно же, порядке.*
Но нормально пообедать, кто бы сомневался, не получается. Сталкивается в столовой лоб в лоб с Макеевым. И с Точилиным, конечно. Расходятся по углам. Каштанова вилкой скребется в салате, чувствуя на себе два тяжелых взгляда. Пропадает аппетит. Обманутый бывший и любовник за одним столом - великолепное сочетание. Но Вику волнует не это. Изнутри скребет пониманием того, что она не может вот так запросто сесть с ним рядом и провести по теплой ладони едва заметно указательным. Что не может при всех губами коснуться колючей щеки и на ухо шепнуть что-то очень личное. Что не может просто гулять с ним по городу, покупать в супермаркетах еду, отмечать праздники - строить планы на жизнь, да и на ближайший день, собственно, тоже. Она ему - всего лишь любовница, что в переводе означает - никто. Для Вики эта роль в новинку. И не нравится категорически. Кофе на зубах оседает горькой песчаной пылью, в чае тонут шоколадные глаза.*
Пашку всю ночь температурит. Дежурят с Юлей у кровати по очереди, прячут глаза. К трем температура спадает и сын засыпает наконец. Юля ему на плечо голову роняет устало, тонкими пальцами ползет под ворот футболки. В голове короткими вспышками мелькают шоколадные кудряшки на подушке и глаза цвета сгоревшего сентября. Легко отстраняется от жены. - Пойдем спать: завтра...сегодня уже тренировка. Но он, конечно, не заснет, потому что будет слышать пробивающийся сквозь шум воды плач жены. Потому что будет знать, что в просторной квартире с наизнанку вывернутыми окнами его сегодня не дождется Вика. Потому что снова будет ненавидеть себя за их боль и разрываться на куски от собственной. Потому что больше всего на свете сейчас хочет ничего не чувствовать и... зарыться носом в кофейные волосы, прижать ее к себе и не пускать одну в холодную осень. Потому что их с Юлей спальня пахнет Викой, а дети не должны остаться без отца. Потому что он в полном дерьме. И выплыть, кажется, уже не получится.*
Маленькая кухня на другом конце города пахнет одиночеством, вином и принятием безапелляционных решений.