Детский лепет

Когда Тсунаеши срывается с места в направлении босса Варии, Реборн едва успевает спрыгнуть на землю, чтобы не попасть под раздачу. Когда Занзас кружит Тсунаеши, ничуть не препятствуя тому крепко обнимать себя за шею, репетитор-киллер понимает, что не зря это сделал. И задумчиво жует губу, видя, насколько радостен ученик, насколько непривычно от него так и веет Пламенем — свободным, чистым, светлым. Реборн с удивлением отмечает собственное отстраненное понимание — этому подростку не место в мафии. Только не в Вонголе. Он достоин большего, чем стать расходным материалом. Ведь вызвать к себе Такое отношение самого Занзаса Скайрини — это, пожалуй, надо иметь природный дар. Магический, не иначе. Киллер хмыкает всплывшей в голове ассоциации и надвигает на глаза шляпу, задумчиво перебирая варианты. Занзас точно сделает что-то во избежание становления Тсунаеши Вонголой, вот только что? И когда? Хранители реагируют на поведение босса по-разному. Отчетливее всех, конечно, Гокудера Хаято. Подрывник словно врастает в землю, вытягивается, словно напряженная струна, видя, как его Босс, которому, он считал, еще понадобится его защита и опыт, совершенно непринужденно прыгает на шею самого Занзаса Скайрини, босса Варии, Независимого отряда убийц Вонголы. Как крепко обвивает руками жилистую шею, пока вариец кружит его вокруг своей оси, как на это с улыбками или ухмылками (кто как умеет) смотрят остальные офицеры. И как Тсунаеши, лишь услышав что-то от Скайрини, понятливо кивает и легко спрыгивает на землю, становясь подле высокого и мощного Занзаса, весь такой худой, не особенно высокий, светлый. Даже слишком. Свет Тсунаеши слепит, и слепит не искусственно, словно яркая новая лампочка, а словно солнышко — тепло и легко, свободно. Он словно освободился от оков, щелкает в голове Гокудеры ассоциация. Тсунаеши заботливо, подбадривающе улыбается, смотря прямо на Реохея, который до этого стоял совершенно растерянный, неожиданно растерявший весь свой запал. Однако после улыбки Босса Солнце снова встает в боевую стойку, вскидывает кулак и громко выкрикивает свой собственный клич, как будто пытаясь перекричать небезызвестного Скуало Суперби: — Экстрим! Гокудера вздрагивает и оглядывается по сторонам: остальные Хранители тоже как-то оживают после вернувшего их к реальности девиза. Реохей в растерянности. Он никогда не видел Тсуну таким — ярким, светящимся, словно он с размаху сбросил с плеч тяжелые грузы и гордо выпрямился, широко раскрытыми глазами смотря на собственное счастье. То, как Тсуна вел себя с Занзасом — так ведь его назвал Реборн, да? — дорогого стоило, боксер это чувствовал. И ощутил сосущую пустоту внутри — непривычное разочарование, такое острое, что он, наверное, мог бы даже пустить скупую слезу, если бы не пообещал десять лет назад младшей сестренке, что никогда не будет плакать. Но Небо обернулось к нему и чисто, светло улыбнулось, согревая и наполняя пустоту своей собственной энергией. Солнце воспрял духом. Подумаешь, Небо принадлежит не только им! Какие пустяки! Ведь и у самого Реохея есть Киоко, которой ни с кем, кроме родителей, делиться не хочется, да и с теми-то не всегда. Ламбо завороженно смотрел на счастливого Тсуну-сана, который как будто засветился ярче ровно в тот момент, когда рванул навстречу «братику Занзану». Гроза понимал свое Небо — ведь у него самого появилось за последние месяцы столько братиков и сестричек, рядом с которыми можно побыть сущим ребенком и не бояться наказания. Столько много, когда раньше не было ни одного — на продолжительное время, по крайней мере. Миссии под прикрытием не в счет — те братики и сестренки не знали, что он, Ламбо, потомственный киллер Семьи Бовино, почти наследник, хотя и младший. Зато гордо носит с собой разработки Семьи — безобидные гранаты, розовый цвет которых, однако, всех неизменно настораживает, и фамильный артефакт, Базуку Десятилетия — потому что произведение искусства даже у маленького Ламбо не поворачивается язык назвать просто «оружием». Тсуна-сан прыгает на шею огромному, внушительному парню, и тот кружит его, заставляя легкое, некрупное тело вздыматься, позволяя рукам крепко сжимать жилистую шею. Ламбо улыбается и самую чуточку грустит — его так никто не покружит. В кудрявую голову теленка закрадывается какая-то даже по ощущениям неприятная, крадущая тепло Неба мысль, которую развеивает резко прозвучавший возглас Солнца: — Экстрим! Ламбо выдыхает едва заметно и снова переводит взгляд на весело болтающего с боссом Варии Тсунаеши. Снова улыбается. Это ничего, что его прямо сейчас никто не покружит так же, как Занзас — Тсуну-сана. Он попозже попросит Тсуну-сана или Ямамото сам. Они точно не будут против. Может, даже сами догадаются, чего очень хочет единственный в большой компании ребенок. Он утирает рукавом нос и переводит взгляд на ринг, спустя пару минут с удивлением отмечая, что кто-то берет его на руки. Оборачивается и встречается глазами с Хибари Кеей, делавшим вид, что так и должно быть. Облако невозмутимо усаживает маленькую Грозу на изгиб локтя, и тот уже через какую-то минуту начинает еще звонким детским голоском кричать, пытаясь подбодрить их Солнце, болея за него. Он чувствует крохотную, тоненькую нить единения с боссом — Тсуна-сан тоже смотрит бой, почти не прерываясь на разговоры с неожиданно объявившимся братиком. Особенно в самый сложный момент, когда Луссурия, странный цветастый вроде-бы-мужчина и по совместительству Солнце Варии, напирает, начинает побеждать. Тсуна не отводит взгляд — Ламбо, правда, не знает, что в нем, в этом взгляде, — молчаливо поддерживая Хранителя. Ламбо кивает самому себе. И сам не до конца понимает, зачем это только что сделал. Мукуро чуть не давится куфуфукающим смехом, когда видит, что, черт возьми, Тсунаеши — весь такой светлый и наивный, но сильный духом Тсунаеши — запрыгивает на Занзаса Скайрини — чертова Занзаса Скайрини! — и обвивает шею того тонкими, длинными руками. И отстраненно думает, что мир сошел с ума, когда Занзас, не переставая ухмыляться, кружит Тсунаеши, не пытаясь отцепить его руки от своей шеи — даже аккуратно придерживая за бока, как бы подтверждая свой статус «братика». И что он, Мукуро, в этой жизни пропустил? Когда успели побрататься будущий Дечимо Вонголы и действующий Босс Независимого отряда убийц? Неизвестно. Громкий девиз в исполнении личного будильника и генератора энергии, Реохея Сасагавы, отвлекает Мукуро от беспорядочных мыслей. Мда. Что ж. Теперь ему точно аукнется, если он захватит тело Савады. Вряд ли Скайрини пожалеет зарвавшегося туманника. То, что Рокудо сможет, наверное, завладеть еще и силой Пламени Ярости, если он все же доберется до тела Дечимо, даже не доходит до стадии полного осознания. Это не оправдывает риски — слишком много он слышал о Занзасе, да и Хранитель Тумана у него… Ухх, Аркобалено, Проклятый Младенец, чья сила едва ли не перешла уже в легенды. Хибари едва удерживается от того, чтобы достать тонфа и встать в изначальную боевую стойку — что, черт возьми, происходит? Почему зверек обжимается… с человеком, от которого буквально волнами расходится аура силы? Нет, даже не так. С заглавной буквы «с» — Силы. Занзас Скайрини. Чертовски силен, это да. Имеет смешанное Пламя Ярости, владеет парными пистолетами, из которых стреляет пулями из Пламени. Приемный сын Ноно Вонголы. Почти восемь лет пробыл в Колыбели, особой технике Ноно. Босс Варии. До крайности независимый, свободолюбивый и вспыльчивый, как докладывали источники. И его шею плотным кольцом обвивают руки Неба Кеи? Хибари непроизвольно цыкает, очень хочется материться. Он совершенно ничего не понимает, но видит, что зверек как будто другой — как будто раньше и вправду был пушистым зверьком, а теперь стал настоящим солнышком. Кея замирает, увидев улыбку, которую послал Тсунаеши Реохею. Черт. Черт-черт-черт… Этот Тсунаеши совсем другое. И вправду, солнце. Небо чистое, свободное, легкое, словно первый снег и греет, словно ласковые лучи солнца. Вот почему парня не пугают эманации Пламени Ярости, вот почему Занзас Скайрини рядом с ним Такой — собственные эманации Тсуны, аура зверька совершенно иная, не такая, как он думал раньше. Более сильная, более настойчивая, более покорная воле хозяина, чем мог бы себе представить Хибари. ГДК чувствует себя слепым. Или слепоглухим. Как он, потомственное Облако своего Клана, мог не почувствовать такое Пламя? Такой зверский контроль? Насколько вообще должен быть поразительным контроль своей Воли, чтобы скрыть истинный уровень Пламени от потомственного Облака, от чистейшего? Ведь Пламя, сейчас распространявшееся в воздухе и щекотавшее нос Хибари, сильное, независимое и пластичное, легкое, сейчас движущееся в своем направлении, но как будто в любой момент готовое переместиться, измениться, отвечая воле хозяина. И Кея как-то подспудно знает, что и тогда оно будет казаться свободным — стремительное, в виде оружия или газа, оно будет грациозно, будет двигаться как-то по-особенному естественно, выполняя резкие выпады до странного… плавно. А раньше, у того зверька, роль которого, очевидного, до этого самого момента разыгрывал Тсунаеши перед ними, Пламя было слабым, насильно сжатым в тугой комок Воли, и каким-то необыкновенно темным — рыжим, не светло-оранжевым, какое он однажды видел у одного пленника. Только тот быстро умер, и видел Хибари всего раз. И сейчас он смотрел на освободившегося от оков Тсунаеши, внимательно следившего за ходом боя. Занзас важен ему, это точно. Как и то, что Скайрини порвет глотку тому, кто посмеет позариться на младшего братишку. Хибари вздохнул едва слышно, прикрыл глаза буквально на пару секунд, стараясь унять скачущие мысли. Судя по тому, как зверек наблюдает за боем за кольцо, он, очевидно, ценит Хранителей не меньше, чем «братика Занзана». Кея помотал головой, случайно заставив одну прядь выбиться из общей прически. Забрал ее обратно за ухо и твердо взглянул вперед. Небо теплое, ластится к его рукам, забирается под рукава, оглаживая любимые тонфа. Небо тянется к Облаку, с позволения последнего трогает его трепетно, ласково, как бы стараясь поддержать, молчаливо уверяя вместо своего хозяина, что нужен. Что Кея — Хранитель, часть собственной Семьи Тсунаеши. Что Тсунаеши, зверек, Семью не оставит, не бросит. Хибари с удивлением переводит взгляд на Гокудеру — тот тоже следит за боем, сминая временами длинные, худые пальцы пианиста. Облако чувствовал, как Пламя ненавязчиво обволакивает всех Хранителей, кроме Урагана. Тому достался, словно утешительный приз, лишь тончайший лучик, крохотное, чуть не прозрачное щупальце Пламени, дотрагивающееся до тыльной стороны ладони. Облако хмыкает и скрещивает руки на груди, уверенно вздергивает подбородок и продолжает наблюдать за боем. Чем, в конце концов, ему может быть интересен этот Гокудера? Хибари сам кого хочешь обставит в опыте. И пусть он не выживал в реалиях итальянской мафии, будучи четырнадцатилетним вольным киллером, зато у якудза есть свои не самые веселые испытания для молодежи. Хибари был уверен в своей силе, в своем превосходстве над Гокудерой. Тем более, в нем смешалось слишком много видов Пламени — ему точно не в их, можно сказать, компанию. Не в Семью Тсунаеши. Они чистейшие. Зачем им, спрашивается, такая белая ворона? Ямамото Такеши поразило то, каким эмоциональным за каких-то пару секунд стал Тсунаеши. Словно все это время жил, общался с одноклассниками и тренировался с Хранителями, готовый в любой момент снять надоевшую маску, словно державший постоянно ее за выступающий край, готовый вот-вот сорвать с лица. Дождь наблюдал, как рванул в сторону Занзаса Тсунаеши, как прямо во время этого самого рывка с него окончательно спала маска, а барьер эмоций осыпался стеклянной пылью на асфальт под ногами и растаял, не иначе. И с наслаждением прочувствовал расползшееся стремительно в воздухе Пламя, отдававшее вкусом свободы, легкости и радости, какой-то даже… детскости. Да. Именно так. Тсунаеши закружил Скайрини, и Дождь жадно ловил каждое движение, каждое колебание Пламени Неба. Как он так легко сбросил маску? Ведь иметь такие навыки в сокрытии истинных эмоции и вот так просто, раз, и сорвать все барьеры? Не год же Тсунаеши использовал маску, правда же? Или стойкое ожидание, хотя бы слабо, но еще пульсирующее в душе — это действительно больше сила, чем слабость в данном случае? И встреча с «братиком», ради которого Пламя было заключено в тугой, потемневший от напряжения ком, а эмоции спрятаны за пуленепробиваемым стеклом, просто выдернула то самое ожидание, вместе с ним выплеснув и всю энергию, что копилась внутри все эти годы? Информация от отца о том, кто есть Занзас Скайрини, что он чертовски опасен, силен и имеет очень нестабильный тип Пламени, но до сих пор как-то жив и активно применяет его в качестве оружия, идет мимо, второстепенным потоком. Сейчас для сына Дождя Скорби главное не это. Главное то, что Тсуна освободился. Что теперь Ямамото отчетливо видит разницу, что захлебывается пульсирующим от радости свободы Пламенем, что смотрит на босса и понимает, что глаза его сейчас, должно быть, горят совершенно нездоровым огнем. Улыбка только усиливает биение сердца — кажется, что оно вот-вот проломит ребра, но Ямамото старается не подавать виду. И, дождавшись удобного момента, ускользает от остальных Хранителей, становясь за левым плечом босса, верная тень. Тсуна словно и не замечает сначала, хотя Такеши не обманывается — светло-оранжевое Пламя игриво трогает его, тяжелое и влажное, как будто щекочет, намекая на настроение своего хозяина. Улучив момент, Тсуна оборачивается к Ямамото и ярко, доверительно улыбается, чуть щуря большие карие глаза, в которых то и дело вспыхивают крохотные оранжевые искорки. Тсунаеши этим взглядом, этой улыбкой, трепетными прикосновениями Пламени обещает: когда-нибудь и Такеши поймет, как приятно в один момент отбросить маску, стать самим собой. Ямамото чувствует ответственность момента и серьезно кивает, слегка, непроизвольно, хмуря брови. Тсунаеши бесшумно, беззвучно смеется и, качнув головой, поворачивается обратно к рингу. Такеши задумчиво поводит взглядом из стороны в сторону. Обещание, значит? Дождь склонен довериться своему Небу. Особенно Ямамото — Тсунаеши — тому, кто сам годы притворялся, улыбался и смеялся, когда на душе с каждым днем, возможно, становилось все гаже и гаже. Тому, кто понимает, что это — носить маску, снимая ее только на какое-то короткое время дома, в узком кругу семьи. Тсунаеши не обманет, кровь из носа, но сдержит обещание. Такеши старается улыбнуться, но выходит мелко и не ярко — только самые кончики губ поднимаются на какие-то миллиметры вверх, да глаза, кажется, сменяют выражение на желаемое. Такеши попытался улыбнуться искренне. Ох, и давно же это было.