За шкафом

Они так редко выходили днем. Обычно их можно было увидеть на улицах города поздно вечером, или же когда надвигались сумерки – в ту минуту, когда край солнца утонул между небом и полосой земли, а облака начали неминуемо окрашиваться в серо-черный. Когда же солнце было ещё высоко и только склонялось к закату, они таились в далёком углу дома, предпочитая читать, смотреть, обсуждать жизнь. Бывало свою, но чаще чужие. Их собственная бежала очень быстро, чужие – ещё быстрее. Им не было грустно ни от первого, ни от второго, ведь это обычные вещи. Человек живёт и однажды умирает – очень простая истина. Вопрос только в том, сколько пройдёт времени между рождением и последним ударом сердца. Может десятки лет, а возможно несколько минут. Но их все же не волновало ни то, ни другое. Один из них был старше. Старше по возрасту и по мудрости. Он неизменно поучал младшего одной истине, всего лишь одной, и надеялся, что однажды её запомнят глупые уста. Однако уста повторяли, а голова не понимала. Один из них стоял возле обычного панельного дома. Он притаился у крыльца словно чёрный кот, хотя, по правде, он вовсе не таился – было не за чем. Вряд ли кто-то из местных мог знать его, а даже если и знал – все равно. Чёрный кот лениво зевнул. Его волновало только, что подопечный задерживается – не хотелось стоять у стены без дела. Тонкое чутье подсказывало – что-то вновь пошло не так и скорее всего, да точно – коту под хвост. То есть, ему под хвост. Слишком мелкий еще второй кошак – не наточил когти, не раскрепостил голос – он ещё просто мяукает, а люди воспринимают писк за просьбу, которая на самом деле должна быть приказом. Мужчина специально притаился у окна первого этажа, ведь было важно проследить хотя бы за проходящими мимо людьми, увидеть их реакцию и понять, будет ли что-то слышно из квартиры. А оттуда уже дважды слышался грохот. На улице теплело, а значит, люди открывали окна, которые теперь не могли сдерживать звуки быта. И если бы кто-то был несколько умнее, он бы закрыл форточку, потому как делать что-либо аккуратно ещё не умел. В который раз чужак вздохнул. Из квартиры доносится даже не шёпот, хотя он настойчиво просил о соблюдении тишины. И мужчине уже хотелось молиться, хоть он и не верил в бога, чтобы его протеже скорее закончил. Он бы никогда и ни с кем не пошёл под дом несчастного, чтобы вот так стоять и слушать насколько там громко, насколько чисто. Но с ним все иначе. Дверь подъезда наконец-то открылась и на улицу вышел человек – парень лет двадцати. Он не улыбался, но и сложно было назвать его лицо серьёзным. Юноша сам прекрасно понимал, что сделал что-то не так – все не так. Но оправдываться было глупо, как и говорить что-либо прямо здесь. Двое неспешно обходили дом, чтобы сесть в машину. Тихая, по-настоящему кошачья поступь – ленивая, тяжёлая – не привлекла внимание прохожих. Хотя бы это было хорошо. Вокруг них сгущалась плотная темнота и, кажется, заслугой было вовсе не время суток. Они такие сами по себе: мрачные, неизвестные, серые. Когда двери машины захлопнулись, ремни были пристегнуты, и они тронулись вперёд, предстояло время суда – взвешивания всех за и против, подробных и искренних признаний, бесконечных обвинений и приговора. С ним иначе нельзя. Он всегда такой. И хоть сейчас мужчина расслаблено ведёт машину тот, кто сидит сбоку готов поспорить – сильные руки желают сомкнуться на его шее. К тому же, отнюдь не столь бережно как сжимают руль дорогой машины. – Шумно, грязно, заметно, – сказал водитель. Пока что он не огрызался, не ругал, просто говорил факты. Хотя на самом деле, хотелось нажать педаль газа, чтобы машина неслась по трассе, а мальчишку вдавливало от скорости и страха в кресло, однако пока он достаточно ласков. – Да ладно, по-моему, неплохо. В этот раз было лучше, согласись. Машина ускорилась, руль сжали сильнее. Если бы не нужно было смотреть на дорогу, мужчина бы плотно закрыл глаза на пару минут, чтобы досчитать до 1000 и, возможно, почувствовать облегчение. Но у него не было ни возможности, ни желания делать подобное. Зато сорваться хотелось все больше, да так, чтобы размазать парня по лобовому стеклу. – Я согласен только с тем, что тебе не нужно совать нос не в свое дело. Не дорос, ещё зелёные сопли текут по подбородку. – Ты преувеличиваешь. Я был там меньше 15 минут. – Ты не понимаешь, что дело не во времени? Да будь ты там хоть минуту, тебя все равно слышно в соседнем дворе. Тебе не нужно лезть в это. Займись своими делами. Потому что я не намерен смотреть как ты портишь мои. – У меня нет своих дел, ты не понимаешь? Я твоя тень. Я должен быть твоей правой рукой. – Не много ли ты хочешь? Ты придумал себе роли, до которых не дорос, понял? – Но я хочу! Это моя цель, мои идеалы. То есть, я разделяю твои и я рад. Я хочу приносить пользу! – Кому из нас всех, черт побери, ты приносишь пользу?! Машина слишком резко повернула, колеса противно скрипнули. – Из-за тебя сотру покрышки. Я говорю в последний, мать твою, раз. Не суй свой фарфоровый нос куда не следует. Мои дела касаются только меня. – Почему другие могут, а я нет?! – Потому что у них руки не из жопы, Обито! Закрой рот и прекрати действовать мне на нервы, иначе... – Иначе что? Папочка разозлится? – Щенок, – раздражённо гаркнул водитель. – Твоя проблема в гребаных эмоциях. Черный внедорожник рассекал ветер. Стрелка спидометра находилась вне безопасной зоны. Кажется, водитель увлекся. Но ему было плевать. Или, скорее, совсем наоборот. – Кто бы говорил, пф. Границы города исчезли. Темные облака поглотили горизонт, а легкий туман съедал дорогу. В лесу всегда было влажно, пусть дожди и перестали лить каждый день. – Клянусь, если ты не засунешь свои идиотские амбиции в задницу, тебе не поздоровится. – Тебе самому поплохеет, если ты не убавишь скорость. Впереди собака. – Вот, вот оно. Тебе даже кобеля жалко. Сердобольный ты мой! Смотри как надо. Натертый до блеска лакированный туфель вдавил педаль газа с явным предвкушением. Обито почти слышал напряженный звук двигателя. – Остановись, – произнесенная шепотом просьба не возымела никакого эффекта, кроме эйфории. – Это ты остановись или я раздавлю эту шавку, а потом и тебя! Животное впереди вдруг застыло в ступоре, не зная, куда ему бежать – назад или вперед. – Мадара! Молодой человек внезапно вывернул руль в сторону, надеясь, что пострадавших не будет. Водитель мгновенно затормозил, оставляя черный след на асфальте. Собака бежала в лес, даже не оглядываясь. Обито открыл глаза, хотя не уловил момент, когда зажмурил их. Они едва не врезались в дерево. – Сука! Ремень безопасности остервенело вырвали из замка, а к двери еще никогда не относились с таким презрением, резко открывая нараспашку. Мужчина покинул салон машины и Обито думал, что сейчас ему полегчает. Но Мадара ударил колесо и авто слегка всколыхнулось. А потом еще и еще раз. В груди сгущался тяжелый воздух. – Выходи из машины. Мужчина повернулся спиной к автомобилю. Теперь он казался спокойным, но Обито прекрасно понимал, что это вовсе не оно. То, что происходило с Мадарой намного страшнее. По правде говоря, когда мужчина кричал, было не так жутко, как когда он переходил на низкий тихий тон голоса. Чтобы это понимать, нужно хорошо знать, кто такой Мадара и что он из себя представляет. К несчастью, Обито знал. Мягкий лесной ветер беспокоил длинные непослушные волосы мужчины. Их темный цвет был такой же глубокий, как и чаща леса. На улице уже не тепло, но совсем не изящные ладони обтягивают кожаные перчатки – давняя привычка. Обито знает, что Мадара снимает их только в своем доме, другие же места никогда не узнают его и не запомнят присутствия. Мужчина снял пальто и бросил на капот. Он почти сливался с темнотой леса, если бы не молочная кожа. Черная водолазка, черные брюки, черный ремень и только блеск идеально начищенных черных туфель разбавлял композицию хоть каким-то светом. Мадара походил на тень, но вовсе не был ею. Определенные люди предпочли бы никогда не знать его и не иметь общих дел, но когда мужчина появлялся в поле их зрения – оставалось только надеяться, чтобы он не стал последним человеком, которого они увидят. Хотя зачастую именно так и происходило. Листья едва ощутимо встрепыхнулись. Начался мелкий дождь. Неприятная морось. Но, пожалуй, от их разговора Обито продрогнет сильнее, чем от дождя. Парню всегда казалось, что он добьется своего, однако теперь он не был уверен, что сможет переспорить Мадару. Сложно было назвать его стариком, но Обито был уверен, что тому много лет, ведь когда они повстречались, Мадара был уже взрослым. Однако невозможно было сказать сколько ему сейчас – он выглядел очень молодо. – Я знаю все, что ты хочешь сказать мне. Я не услышу ничего нового, – Обито не стал подходить вплотную к мужчине – остановился в паре шагов у него за спиной. – Правда? – небрежное спокойствие удручало. – Позволь узнать, что же такого предсказуемого я скажу в этот раз? Ты же умный мальчик, думаю, уже все мои речи выучил. А может, я уже впал в беспамятство и рассказываю одно и то же. Как? Как он это делает? Как можно мгновенно переключиться из психа на нормального человека? Что должно быть в голове? Мадара всегда был загадкой и для него, и для всего остального мира. Ответить было бы правильно, но Обито не смог. Он всегда знал, к чему приведет любой из его ответов. – Почему молчишь? Наберись уже смелости что-то сказать. – В этом нет смысла. Мы оба знаем, чем закончится разговор. – Да ты что. Каким неинтересным я становлюсь. Наверное, сейчас опять тебя отчитаю, а потом дам шанс, когда отойду, да? Ты так думаешь? Лучше было бы не признавать это вслух, но именно это и происходило каждый раз. Пока мужчина не поворачивался, все еще было под контролем. Не было его ледяного взгляда, дышащего равнодушием и смертью, не было приподнятых уголков губ, которые не сулили ничего хорошего, не было стремительно давящего превосходства. Власть этого черного зверя была очевидна, и ей нельзя было не подчиниться. Мадара развернулся лицом к молодому человеку и, кажется, фиаско было уже очень близко. Стоять на своем было все сложнее, хотя Обито не отказывался ни от одного слова. Просто последнее всегда оставалось за ним. Перед взрослым мужчиной стоял до сих пор ребенок. С такими же горящими глазами, закушенной от несправедливости губой и сжатыми кулаками. Его вид мог вызвать только улыбку. Нечто грозное и пугающее таилось разве что в шраме, который броским кружевом украсил половину лица, заструился по шее, вуалью лег на плечо и грудь… Мадара хотел выразить несколько иную мысль, но перед ним почти что его дитя. Почти. Но это вовсе не так. Мужчина был осведомлен, как его самого называют люди, поэтому и сам не был удивлен, что видит перед собой котенка. Определенно незрячего, потому что не замечать очевидное мог только слепец. – Мальчик мой, ты должно быть совсем дурак, раз до сих пор стоишь на своем. Такое отчаянное упорство прилагают либо герои, либо слабоумные. Ты вовсе не герой, Обито. Ты возомнил себя борцом за справедливость? Ее не существует, – Мадара сделал шаг навстречу, надавливая сильнее. – Ты не искореняешь зло, когда убиваешь человека, ты только подпитываешь его. Ты сам становишься им. Разве это твоя цель? Ты этого хочешь? – Ты воспитал меня таким, – Обито набрался смелости, не отворачивая головы, смотреть Мадаре в глаза. На фоне мужчины он действительно мелкий человечишка. – Верно. Все верно, ты такой благодаря мне. Можешь сказать спасибо, а можешь ненавидеть. Мне все равно. – Неправда, – Обито тяжело сглотнул, замечая поднятые вверх уголки губ мужчины. – Ты приписываешь мне черты, которыми я не обладаю, мальчик, – рука Мадары обтянутая черной кожей скользнула по плечу. – Не делай из меня сердобольного. Не думай, что ты значишь настолько много, чтобы я не забыл о тебе через минуту. – Ты не сможешь… – Не «тыкай», – палец мужчины больно ударился о грудную клетку. – Сначала добейся хоть чего-то, чтобы значить больше чем ты значишь взаправду. Не смей мнить, что можешь стать моей правой рукой, пока твоя левая дрожит. Считаешь, что пригодишься мне? Ты кто, менеджер? Хорошая рекламная кампания – это нераскрытое убийство. О том, что сделал ты уже знают соседи, через несколько минут приедет полиция, а завтра об этом расскажут в газете. Поэтому я должен давать тебе какие-то шансы? Поиграй с конструктором, Обито. – Клянусь, все будет иначе. Тебе не нужно будет вмешиваться в этот раз. – Да ты что? – Мадара схватил ладонь молодого человека и ткнул ему же в лицо. – На твоих руках все еще надеты перчатки. На них кровь. Сколько ты успел облапать? – Обито все больше становилось не по себе. Лучше бы Мадара кричал, чем разговаривал с ним так серьезно. – Ручка его двери, перила лестницы, дверь подъезда, моя машина. Ты, правда, думаешь, что мне не придется вмешаться? Отвратительная работа. Младенец бы справился лучше. Тебе здесь не место. Напирающая сталь пронзила язык железной иглой. Обито столько раз слышал подобное о том, что он неумеха, бестолочь и прочее, но никогда не испытывал такого тотального бессилия. На груди парень все ещё чувствовал давящий палец, хоть мужчина и убрал его. – Я просто забыл. Это ни к чему не приведёт, – говорить было сложно. – Мадара, давай приедем домой и все решим на месте. – Ты хочешь приехать в мой дом, отогреться, посидеть на диване, но спроси себя, заслужил ли ты это? Плата за твои труды ничтожна, как и за мои. Почему-то. Не знаешь, почему я терплю такую неблагодарность? – Потому что, не смотря на твои слова, тебе не все равно. Мадара снисходительно улыбнулся. После чего уголки губ незамедлительно опустились, и мужчина толкнул Обито в плечо. Парню повезло, что рядом было дерево и он не упал. Мадара был опасно близко. За спиной деревянный ствол, а перед лицом зверь. – Каких же высот нужно достичь прежде, чтобы обладать таким высоким мнением о себе? Я бы понял, если бы ты спасал детей из огня, да даже котят, но ты и мухи не спас за всю свою жалкую жизнь. Ты чего-то не понимаешь, малыш. Что-то ещё не дошло до твоего скудного ума, а жаль. Считал, что из тебя что-то да выйдет. Но сейчас я вижу перед собой зарвавшегося ребёнка, который не обладает даже инстинктом самосохранения. Сдать бы тебя копам, да много ты знаешь. Пользы только ноль. Тебе нужно много о чем подумать, Обито. И если не сейчас, то никогда. Сглотнуть застоявшуюся слюну было очень сложно, но ещё сложнее было выдавить звук из открывшегося рта. – Я подумаю, Мадара. Обещаю. – Отлично, наконец-то, твой рот произнес хоть что-то сознательное. Мужчина вернулся в машину. На улице все ещё дребезжал мелкий дождь, оставляя на стёклах авто мокрую пыль из капель. Чаша леса гудела тишиной. И все вокруг казалось хмуро-спокойным. Обито дёрнул ручку двери и закатил глаза – закрыта. Подумать только, весь из себя серьёзный и взрослый Мадара не пожелал, чтобы парень ехал на сидении рядом с ним. Когда Обито попытался открыть заднюю дверь, то едва не счесал себе ногти, так как машина тронулась. – В смысле? Ты никого не забыл? – Я ничего не забываю в отличие от тебя. Ты обещал подумать, вот сиди и думай. Если найдёшь правильное решение – возвращайся... – Мы, блин, в лесу! Остановись! – Ненавижу, когда такие невоспитанные как ты перебивают. А если не найдёшь – пусть тебя сожрут волки. – Какие волки?! Здесь не водятся волки! Мужчина ничего не ответил, потому что машина выехала на трассу и понеслась вперёд. Пальто упало с капота под колеса. Теперь это испорченная вещь. Как и Обито однажды был ею. И, скорее всего, остался. – Мадара! – кричал он в след исчезнувшего из виду автомобиля. Прошла только неделя с их последней ссоры. У каждого дома был свой запах, свой уют и своя атмосфера. Совершенно каждый очаг хранил секрет. Однако у одного дома на длинной липовой аллее секретов накопилось больше чем у остальных. В квартире семейства Учиха всегда пахло вкусной домашней едой: запечённым мясом, рыбой, выпечкой. Сейчас же в доме пахло только покупными полуфабрикатами и крепким дешёвым кофе по утрам – Микото всегда пила чашечку перед уходом на работу. Жизнь женщины сильно изменилась. Хоть она и собралась с духом, чтобы выйти на работу, ходить по магазинам и пытаться быть матерью, все свободное время она проводила одна. Ей казалось необходимым запереться в голове и обдумать каждую секунду своей жизни. Женщина так тщательно перебирала в памяти свое детство, школьные и студенческие годы. Сегодня она дошла до момента, когда повстречала своего мужа, до их первых встреч и невинных ухаживаний. Сегодня Микото особенно разборчиво обдумывала давно минувшие дни. Ей казалось, что именно в них должна крыться тайна, какой-то маленький изъян, который она не приняла всерьёз, но теперь он вырос в огромного покалечившего всех зверя. Их знакомство было совершенно случайным. Она не помнила какая это была пара, но тогда огромный поток студентов сидел в большой аудитории. Рядом с Микото были одногруппницы и очень сосредоточенный молодой человек. Он вовсе не заигрывал с ней и даже не перешептывался. Парень всю пару был сконцентрирован только на лекции и написании конспекта. Микото заметила, что его тетрадь была разительно толще, чем у неё самой и других студентов. В конце пары он единственный, кто сказал: «Спасибо за занятие». Очень тихо, вряд ли его услышал преподаватель. Однако своей вежливостью и трудолюбием он покорил сердце молодой студентки. Микото не преследовала его после, не пыталась завести знакомство, но всегда рада была вновь увидеть, если их пары совпадали. Познакомились они так же случайно, как и встретились – на старостате. Девушка не была старостой, но та заболела и Микото отправили вместо неё. Там она опять повстречала упорного юношу. Он оказался старостой группы, чему она вовсе не удивилась, но восхитилась. Там же она впервые услышала его имя и фамилию. И, наверное, именно в тот момент, пропала. Фугаку Учиха говорил очень чётко, по делу, не выговаривая ни одного лишнего звука. Она не могла поверить, что он примерно такого же возраста как и она. Их столкнули лбами, когда председатель попросил старост остаться для организации общеуниверситетского мероприятия. Микото не должна была там находиться и понятия не имела, что могла предложить, но она точно соглашалась с каждой идеей Фугаку. Там они впервые и заговорили. Их разговор был об украшении зала, времени проведения и рассадке студентов. Они не обмолвились и словом друг о друге, Микото даже забыла представиться. Но уже после, Фугаку самостоятельно нашёл её и больше они не расставались. Девушке казалось, что у них большое будущее, но после выпуска все было совершенно не просто. Всем было не до того, что Фугаку умен, смышлен и мудр, работодателям нужны были работяги. И на первое время они устроились на завод. Откуда так и не смогли уйти. Большой потенциал умного студента очень быстро притупили станки и пьянки рабочих. Фугаку не стал гулящим и пьяницей, но, наверное, очень сильно разочаровался в жизни, которая будучи полной возможностей не предоставила ему ни одной. А потом они поженились, родился их первенец и уже было не до поисков самих себя и реализации. В то время они думали о зарплате, о младенце и совсем позабыли о себе. Позже у них появился Саске, а о достойной работе они забыли – уже казалось не к чему и не за чем. Они любили своих детей, любили свою маленькую квартиру, свою жизнь. Деньги перестали быть важной составляющей. И хоть Микото вспоминала историю своей молодости, совершенно каждое событие было напрямую связано с Фугаку. Женщина никогда не считала себя плохой или не достойной, но представить себя как отдельного от мужа человека – не могла. Она считала, что их жизнь была пусть и не богатой, но от того не менее прекрасной. Неурядицы встречаются повсеместно, бывают и ссоры, но это все мелкая пыль, иногда колющая глаза. Теперь же у Микото началась отдельная от мужа история. Она уже никак не могла связать себя с ним, потому что пропал их общий быт, совместные ужины и вечера у телевизора. Ей действительно не много было нужно для женского счастья. И пусть кто-то посчитает её заурядной, совершенно не разбирающейся в жизни или просто глупой, но это её жизнь и только ей решать, что в ней хорошо, а что плохо. И все же, не смотря на все прекрасное, что произошло, она никак, абсолютно никак не могла понять действий её мужа. Микото не видела никаких оснований, чтобы Фугаку поступил с их ребёнком подобным зверски образом. Может, он никогда не был самым лучшим в мире отцом, может, не уделял достаточно внимания мальчикам, может, он, и в правду, спустя рукава занимался их воспитанием, но что, что же заставило его так поступить с сыном, с ней самой и, главное, с их семьёй. Женщина не могла представить мотива не только Фугаку, но и всех остальных насильников в принципе. Не укладывалось в голове, как можно так изувечить собственного ребёнка. Насильников и педофилов Микото представляла себе очевидно угадываемыми людьми. В её понимании они должны были отпускать похабные шутки в сторону молоденьких девушек и детей, беспардонно трогать и подглядывать за принятием душа или переодеваниями. Но Фугаку ничего этого не делал, напротив, он... – Он занимался совершенно бесполезными вещами... Её муж смотрел телевизор, играл в телефоне, вёл разговоры ни о чем и, в общем-то, совершенно не отягощал себя жизненными проблемами. Каждый день из семи минувших Микото пыталась найти хотя бы одно воспоминание, которое бы стало отправной точкой краха её семьи. Она очень долго все отрицала и хоть так и не смогла найти рушащее событие, приняла все то, что ей приготовила судьба. – Ма-ам, – голос младшего сына вернул Микото из туманной дымки прошлого. – М? Пора ужинать? Саске посмотрел на часы. Уже половина восьмого вечера. – Наверное. Но, вообще, я хотел спросить, где Итачи? – А вы разве не вместе со школы вернулись? – Нет, он сказал, что есть важные дела после уроков, и он придёт позже. – Ну раз Итачи так сказал, думаю так и есть. Не переживай, лучше позвони ему. – Он трубку не берет... Я уже звонил пару раз. – Так уж и пару? – Ну да, – может быть немного больше чем пару раз, но Саске уверен, что не был навязчивым. – Наверное, он уже идёт домой, поэтому и не брал трубку. – Не знаю... – Давай пока поставим чайник, а Итачи как раз подойдёт к тому времени. Младший Учиха согласился, хотя вовсе не был уверен, что брат вскоре придёт. Он понятия не имел, где может быть Итачи. Саске не помнил, чтобы он начал посещать какие-то курсы, а если бы договаривался о встрече, то обязательно сказал бы. Возможно, он снова пошёл на подработку, но в таком случае, почему же он ничего не сказал брату? Оставалось только продолжать гадать и ждать, когда же старший вернётся, чтобы устроить допрос. Впрочем, с каким бы любопытством Саске ни спрашивал, правдивого ответа от Итачи ему не получить. Для его же блага. Впервые за прошедшие семь дней Изуми увидела своего вдохновителя, мужчину своей мечты, любовь всей жизни – Учиху Итачи. Девушка была без ума от счастья. Каждая встреча с этим дивнолицым ангелом вгоняла её в ураган из любви, страсти, умопомрачения и дикого, почти религиозного обожания. Изуми готова была сидеть возле него часами и молчать, стоять за его спиной, обнимать плечи, руки, целовать запястья и пальцы. И делать все, абсолютно все, чего хочет её прекрасный господин. Она уже давно перестала страшиться своих желаний, приняла их и себя. Поняла, что даже если сошла с ума, то ради него и не жалко. – Итачи, а какое твоё любимое блюдо? Я приготовлю тебе в следующий раз, – оперев щеку на ладонь, Изуми зачарованно улыбалась. – Не думаю, что мы сможем увидеться в ближайшее время. Накопилось много дел. – А работа? Ты не планируешь приходить в компанию? – Не сейчас. Мало времени. – Ты такой занятой, Итачи. Когда же ты найдёшь время для меня? – сидя рядом, она наклонилась вбок, чтобы дотронуться своим плечом до парня. – Я позвоню тебе, когда буду свободен. Изуми театрально надула губы. – А я ведь могу и обидеться. Уроки обольщения от мамы не прошли даром. Девушка научилась быть дурочкой, хотя, по правде, никогда не блистала умом, она стала ласковее и игривее, чтобы привлекать к себе, она научилась играть с мужчиной. И скорее всего не понимала, что играются именно с ней. Вероятно, её устраивал подобный расклад. – Не злись. – Ну ладно, так и быть. Если говоришь, что занят, я буду верить. И буду ждать тебя всегда. О какой бы обиде Изуми ни говорила, как бы она ни обещала злиться на Учиху никогда бы не смогла этого сделать – боялась потерять. Пусть он не звонит ей неделями, пусть приходит на пару часов, чтобы только сблизиться с ней, пусть никогда ничего не рассказывает, пусть даже попал в такую передрягу, она примет его любого, потому что и не такое делают во имя настоящей любви. Изуми станет хранителем их очага, их семейного счастья, их кратких встреч и молчаливых разговоров. Такой и должна стать настоящая жена. – Мы так и не могли поговорить после суда... Как ты себя чувствуешь? Да, Изуми была активным участником судебного процесса и сейчас она особенно старалась подбирать слова, чтобы не ранить Итачи. – Я в порядке. – А как твой брат? Бедный Саске... Может, если ему... – С ним все прекрасно. Не нужно о нем беспокоиться, – Итачи высказался излишне резко. Он был не из тех, кто нетактично обрывает на полуслове и вставляет свою реплику. Однако не собирался выслушивать ничего о своём младшем брате от постороннего человека. И уж тем более жалость, в которой Саске не нуждался. – И все равно. Он ещё школьник, это ты выпускаешься в этом году, ты уже зрелый, а он, мне кажется, совсем иначе воспринимает сложившуюся ситуацию. Тебе нужно, ну не знаю, снисходительнее к нему относиться. Нет, наверное, не то слово. Мягче, вот. Это я имела в виду. – Думаешь, я с ним груб? Ты ведь даже не знаешь его толком. Девушка могла уже визжать от восторга, ведь Итачи аж дважды ответил ей двумя предложениями. Как бы она не истратила все его слова из будущей встречи, но ведь было так интересно пообщаться. Пусть и не о ней, не об их паре, а хотя бы о чужом брате. Пусть будет так, лишь бы слышать удивительно глубокий голос Учихи. – Может, ты познакомишь нас? У нас с ним небольшая разница в возрасте, ему будет интересно пообщаться с девушкой старшего брата, я считаю. Итачи оставалось только хмыкнуть у себя в голове. Если бы братишка знал, где и с кем старший проводит сегодня время – истерики было бы не избежать. Глупая никому не нужная ругань сейчас совершенно не нужна в их и без того траурной квартире. – Как-нибудь. Вскоре будут семестровые и годовые контрольные, ему нужно хорошо подготовиться. – И все-таки мне кажется, ты сильно давишь на него. Разве он может думать о контрольных? Учиха-старший точно знал ответ на этот вопрос – не может. Даже после их серьёзных разговоров, в конце концов, даже после того, что произошло, младший никак не мог унять свое либидо. Его сложно винить, потому что в подростковом возрасте это более чем нормально и все же, Итачи хотелось, чтобы мозг преобладал над телесными потребностями. Пока же преобладать над потребностями Саске приходилось Итачи. Старший из братьев ни разу не коснулся младшего с того времени, как покинул изолятор. Возможно, он просто осторожничал, возможно – не хотел потакать желаниям брата, показывая, кто играет ведущую роль в их отношениях. – Я не давлю, я направляю его. Ему необходим человек, который укажет верный путь, не даст свернуть не туда. Изуми затаила дыхание. То, что говорил Итачи было таким тёплым и сладким. Он действительно не жалел ни души, ни самого себя для брата. – Ты его правда любишь? – спрашивала девушка, не имея сомнений. – Люблю? – Ну да. Ты всегда думаешь о нем, беспокоишься о его будущем. Если бы у меня был старший брат, то я хотела бы, чтобы он был похож на тебя. Я не знаю второго такого человека. Ты думаешь только о других, готов забыть о себе и отдаться до конца. Итачи очень сомневался, что в словах Изуми есть правдивая доля того самопожертвования, на которое он шёл ради других. Люди делятся на два типа: те, которые считают себя самыми лучшими и те, которые не видят в себе и крупицы хорошего. Учиха хотел бы думать, что не относится ни к первым, ни ко вторым. Но уже одним только этим, выделял себя среди других. То, что Итачи делал ради брата, он сам никогда не превозносил. Для него обыденность следить за ним, заботиться и присматривать. Возможно, он родился с заложенной в гены потребностью опекать. Учиха всегда рассматривал свою роль в жизни младшего как поддерживающую. Он должен был привить Саске правильные манеры, научить стоять за себя, любить себя, не позволять пользоваться и вытирать о себя ноги. Сам Итачи обладал подобными чертами, но Саске не досталось и капли от них. Благие намерения приобрели совершенно недопустимый вид. – Так и должно быть, если ты старший брат. Это естественно. – А-а-а, Итачи какой же ты классный, я тебя обожаю, – Изуми вцепилась в плечо парня, стискивая его и прижимаясь щекой. – Невозможно быть таким идеальным. Ты лучший. Итачи думал о том, как, наверное, хорошо видеть то, что хочется и не пытаться взглянуть глубже. Как же хорошо существовать с примитивными знаниями об окружающем мире и людях. – Мне уже пора идти домой, – Учиха оглянулся, но не нашел часы на стене. Впрочем, это было совершенно неважно. – Уже? Может, еще немного побудешь? Или останешься на ночь? Так было бы хорошо побыть с тобой немножко дольше… – Скоро придет твоя мама, – напомнил Итачи. – Но она будет рада тебя видеть. – Не думаю. Сейчас не лучшее время для встречи. – Она просто устает на работе. Итачи, ну разве ты можешь ей не нравиться? Она просто, просто у нее все сложно. – Изуми, мне пора. Брат дома один. – Но он ведь уже взрослый… – Дети никогда не вырастают до конца. Закрой за мной дверь и готовься ко сну. Госпожу Хазуки – мать Изуми – Итачи встретил у лифта. – Добрый вечер, Хазуки-сан. – Добрый вечер. Обмен репликами закончился и каждый из них направился туда, куда и собирался, словно не было краткой встречи. Ранее мама Изуми обязательно бы задержала Итачи минут на двадцать своей болтовней или же вовсе вернула его в квартиру. Сейчас все изменилось. Изменилось не за неделю, а задолго до этого. Хазуки была несколько сообразительнее дочери. Ее уж никак не могли обойти слухи вокруг Итачи. Учиха вовсе не удивится, если узнает, что женщина подозревает его. Впрочем, это не ее дело и доказать свои опасения она никак не сможет, потому что собственными глазами видела как Итачи ходил в их дом последние полгода. Однако посредственное отношение к дочери, незаинтересованный ход бесед и в целом прохладность не могли позволить Хазуки защищать Учиху. Она могла смириться с тем, что парень не испытывает любви к ее дочери, так как не считала это чувство главным в совместной жизни, но после случившейся ситуации с тюрьмой, женщина больше не могла видеть в Итачи неплохой вариант собственного зятя. Пусть мать и подбивала дочь на встречи с ним, наталкивала ее на определенные вещи, Хазуки никак не могла подпустить так близко того, кого задержали с обвинением в изнасиловании. Даже если это и не было правдой, как могла она позволить подобным разговорам опорочить свою семью? Свою собственную дочь и себя? – Изуми! Нам нужно поговорить! – женщина была искренне раздражена непониманием дочери. Хазуки мозолила глаза окрыленность девушки. – Вот скажи, ты дура или нет? – Мам, ну не начинай. Я тебе тысячу раз говорила, ты себя накручиваешь. – Это я тебе тысячу раз говорила и скажу еще один – забудь о своем Итачи. Мы словили вовсе не рыбку, а прохудившийся старый сапог со дна реки. Пока тянули наверх, думали, что у нас шикарный улов, а вот как показался наружу, оказался непригодным башмаком. – Господи, мама, ты себя слышишь? Ты, как и все остальные, поддалась панике, поверила каким-то глупым слухам. Итачи прекрасный человек. Он любит своего брата всем сердцем. – В том-то и беда! – Глупости, я говорю! Как можно думать, что взрослый, такой уравновешенный человек тронет своего же брата? Ты вдумайся. Итачи умный, рассудительный. – Это ты одумайся, дуреха! Сними розовые очки и оглянись вокруг! Твой Итачи думаешь сюда от большой любви ходит? То-то он тебя сильно любит, затаскивая в постель. Сколько раз в неделю он сюда приходит? Или меньше? Думаешь это любовь? Это его жалкая подачка тебе, идиотке. Изуми нельзя назвать откровенно глупой. Она была достаточно посредственна, беспокоилась о мелочах, не обращала внимание на важное, но вовсе не была глупышкой. – Пусть мы и не часто видимся, пусть он и не звонит мне, может, забывает сразу, как уходит, но он возвращается каждый раз, – отчаяние и надежда пронзали слух. – Может, и не сильно-то он меня любит, а может и совсем… не любит. Может, ему плевать на меня. Но, но он всегда приходит вновь. Он часто говорит потом и не сейчас, часто говорит, что придет в другой раз и всегда сдерживает обещание. Итачи никогда не говорил, что любит, поэтому мне не в чем его упрекнуть и все же, все же он находит время для меня. Даже если и раз в неделю. И я благодарна ему. – Вот и дура! – Хазуки не намеревалась дальше слушать безумие дочери. Бросив вещи на кухне, она ушла к себе. Женщина всегда предпочитала знать, с кем имеет дело. Поэтому, когда Учиха появился на горизонте их жизни – она собрала всю доступную ей информацию. Сказать по правде, она была разочарована – мать и отец рабочие на заводе, у них два сына и однокомнатная квартира. Хазуки поражалась как можно жить вчетвером в однушке. У них с дочерью большая трехкомнатная квартира и порой казалось, что им сложно найти в ней место для уединения, а каким образом четыре человека могут поместиться на жилплощади 40 метров квадратных стоило только удивляться. И все же она решила дать Итачи шанс. Задатки в нем вполне устраивали ее и как женщину, и как мать Изуми, и как директора. Хазуки казалось, что Учиха станет прекрасным юношей, однако то, что она наблюдает последнее время, разочаровывает ее и в жизни, и в мужчинах. Хотя она была полностью разочарованной в них и ранее. Путь домой был недолгим и все же достаточным, чтобы проветрить голову и запах женских духов. Уже много времени прошло с тех пор, когда Итачи впервые привел Изуми домой с определенной и совершенно гадкой целью. Тогда ему так хотелось показать Саске, что он – младший – не прав, что ему необходимо принять помощь от старшего брата. Теперь же Итачи понимал, что несколько перегнул палку. Так всегда, он делал все слишком, если это касалось Саске. Его «слишком» могло быть либо «слишком хорошо», либо чаще «слишком ужасно» для брата. Старший часто не замечал как переступает черту, а когда приходило время опомниться было уже слишком поздно. Как сейчас, например. Когда же Саске поддался, казалось, было бы очень логичным действием – закончить общение с Изуми и оборвать связь. Но Итачи не стал. Старший Учиха продолжал приходить в фирму к госпоже Хазуки, продолжал видеться с Изуми и спать с ней. Он редко выделял время для их встреч, но все же они были. Итачи не говорил Саске ни слова об этом. Откровенно врал и думал, что во благо. Учиха никогда не совершал бесцельных действий, но встречи с девушкой все-таки не были обоснованы четкой причиной. Быть может все то темное и страшное внутри него готовилось к поражению и должно было иметь спасательный круг под боком. Так оно и случилось – девушка великолепно отыграла, хотя для нее все было взаправду. У Итачи было не много вариантов как избежать заключения – главная роль отведена Саске, если бы ни его решимость, было очень сложно противостоять отцу. Менее значительная же досталась Изуми. Она как настоящая приличная девушка доказывала в суде и подтверждала их встречи, любовь, планы на будущее и громче всех твердила, что Итачи невиновен. Да, Учиха-старший некрасиво поступал с братом, но если тот опустит все свои эмоции, то поймет как им, им двоим, была важна связь Изуми и Итачи. Когда Саске подрастет – обязательно поймет, а сейчас не стоит напоминать ему лишний раз о том, что сцена на заседании суда была вовсе не благим фарсом со стороны Изуми по защите давнего любовника, а настоящим боем за любимого человека. Сейчас Саске не готов принять такую правду, позже Итачи обязательно расскажет, но даже тогда, старший уверен абсолютно точно, братишка будет готов разорвать его на кусочки. Изуми всегда была запасным планом Учихи Итачи. Ни в коем случае она не должна была послужить заменяющим Саске звеном, напротив, она была нужна на случай крайней ситуации, чтобы стать удерживающей соломинкой. И девушка прекрасно справилась с отведенным заданием. Дома Итачи ждал остывший чай и холодный младший брат. Предсказуемо обиделся и ожидаемо не вышел ни встретить, ни поприветствовать. Семь прошедших дней для Саске были ожиданием любви брата. Он ждал, что с ним будут разговаривать, заниматься, гулять и очень сильно любить. Любить словом и любить делом. Но старший брат был часто занят исключительно своими делами, проводил время рядом с младшим, но только лишь рядом, а не вместе и любил только подначить или отчитать Саске. Почему-то, когда юноша так нуждался в Итачи, тот решил не подставлять плечо, а оттолкнуть от себя. Учиха-младший не понимал такого отношения. Однако что-либо требовать было бесполезно – Итачи не входил в число людей, поддающихся уговорам. Он действовал сам по себе, по своему усмотрению. Так поступали все взрослые, которые окружали Саске. По какой-то неизвестной причине они посчитали, что мнение младшего Учихи или же менее ценно, или же вовсе бесполезно. Саске не был удивлён таким положением дел, но очень хотел, чтобы было иначе. – Будешь обижаться до конца жизни? – спросил Итачи из-за спины. Саске лежал на кровати. – А тебе есть до этого дело? – Конечно. Надумаешь себе что-нибудь, потом покончишь с собой, а виноватым сделают меня. Саске хмыкнул. – Это все, что тебя беспокоит? Тогда не переживай – я напишу предсмертную записку, чтобы тебя не обвиняли. – Да, спасибо, так будет намного проще. Я иду в душ, а ты, пожалуйста, справься со своими внутренними проблемами и приди в себя. Саске был зол. Его нужно было пожалеть или просто извиниться, но старший брат опять испытывал его и заставлял со всем разобраться самому. – Так я стану совсем независимым от тебя. Буду все делать сам и мнения твоего не спрошу, – бубнил младший в подушку. Со стороны прикроватной тумбы раздался звук входящего сообщения. Саске совершенно не хотел поворачиваться и брать в руки телефон брата. Он точно не хотел читать чужое смс и быть сверх любопытным. Он никогда не лез в личное пространство брата – Итачи не позволял и одновременно Саске не догадывался, как много границ он нарушил по позволению старшего. Но вот в его руках чёрный смартфон и он нажимает кнопку блокировки, чтобы прочитать хотя бы часть сообщения на экране и увидеть от кого оно. Парню не пришлось догадываться по обрывку текста, о чем идёт речь, потому что на экране было лишь краткое предложение: «Я всегда жду тебя». Сообщение отправил контакт «Изуми». Саске вновь нажал кнопку блокировки и бросил телефон на тумбу. Сев на кровати, он сложил руки на груди. Попытка глубоко вдохнуть не увенчались успехом – он сам перегородил кислород. И руками, и своим действием. Зачем она ему пишет? Зачем она снова пытается влезть между ними? Бессмысленные попытки или же обоснованное действие? Учиха разрывался между вопросом, а стоит ли напрямую спросить у брата или же притвориться ничего не знающим, чтобы увидеть его настоящую реакцию от смс. Саске решил прикусить себе язык и дождаться подлинных эмоций. Хотя, возможно, эта идея обречена на провал с самого начала. – Ну что? – зайдя за шкаф, уточнил Итачи. – Взбодрился? Выбросил из головы чушь подросткового самоубийцы? – Может быть. Ты же не можешь залезть ко мне в голову, чтобы узнать. – Вполне достаточно будет, если ты скажешь сам, а не начнешь предаваться книжным фразам. Ты все-таки чересчур сильно взялся за подготовку к экзаменам. Сбавь обороты, иначе голова взорвется. Саске очень хотелось съязвить и сказать, что голова у него взорвется, если Итачи не прекратит вести себя как… А как? Младшему не хотелось разбрасываться такими словами как подлец или предатель, но поведение брата его совершенно не устраивало. Все обиды Учихи-младшего отражались если не на лице, то во взгляде, который никак не мог стереть укора с черной радужки. Никак не получалось определиться продолжать ли атаковать брата упреком или поджать губу и попросить милости к себе. Нет, все же Саске сильный и не должен давить на жалость. Так он считал, прежде чем почувствовать как губы приоткрылись и произнесли до ужаса нелепое предложение. – Ты на самом деле будешь переживать, если я умру? Молодой человек тут же спрятал глаза за челкой. Не было желания дать понять брату, что он считает собственный вопрос глупым, однако нечто из недр сознания небезосновательно открыло рот. И пусть это очень детский вопрос, пусть Итачи сочтет Саске ребенком, но крупица светлой надежды и веры яростно желала услышать ответ. – Тебе так надоело жить? – Не надоело, просто все уже по-другому. Раньше мы были другими, мама и… Она тоже. Сейчас что-то не так. Понимаешь? – Я знаю, Саске. Привыкнуть будет сложно, но со временем у тебя получится. Сложнее решиться, чем после пытаться принять настоящее. – Ты не ответил на мой вопрос. Это не то, что я хотел услышать. Саске растет и это невозможно не замечать. Когда он станет взрослее, вероятно, будет очень нахальным. Неужели и с Итачи тоже? Настало то время, когда он не просто слушает речи брата и кивает головой, а пытается добиться своего. – Саске, ты знаешь, что смерти все равно? – Что ты имеешь в виду? – Ей все равно кого забирать. Добрый или плохой, богатый или бедный, старый дед из соседнего подъезда или такой мальчик как ты – ей все равно, кто следующим перестанет дышать. Она не бездушна, но и не жалостлива, ей просто нет дела до того, чье сердце остановится. – Брат? – брови младшего дрогнули. Он не понимал к чему клонит Итачи и начатый разговор определенно не нравился. – Страх или смелость… На это ей тоже начхать. Только нам – живым – есть дело до каких-то там чувств, только мы можем оценивать, думать о правильности, о выборе, а ей в этом проку нет. Подумай, сколько на планете людей, которые прямо сейчас недовольны своей жизнью? Они едут домой с работы, сидят в школе, лежат в больнице, неважно, они все заняты своими делами и каждый, совершенно каждый не понимает за что им выпала такая участь в жизни. У всех разная, но такая одинаковая в своей боли. Думать о смерти им страшно, даже если бы она стала облегчением. В эту секунду кто-то решил наложить на себя руки, но если бы это было так просто – самоубийц никогда бы не спасали. Но их спасают, а потом спрашивают: «Страшнее жить или умирать?» – Я не понимаю тебя… Ты боишься умереть? Оставалось только улыбнуться, глядя в бегающие глаза. Неужели у них такая большая разница в возрасте, что младший брат не улавливает нить разговора? – Умереть, говоришь? – Итачи присел на свою кровать напротив брата. – Нет, не боюсь. Это неизбежность для каждого. И для тебя, и для меня. Однажды мы умрем и с этим стоит смириться уже сейчас. Смерть не так страшна, как о ней говорят, страшнее, что будет впоследствии моей смерти. – А что будет? – Если я умру прямо сейчас, то сильнее всего это отразится на тебе. Будешь гулять один, делать свои уроки сам, спать в собственной кровати, а не на плече старшего брата, как малое дитя. Хотя, – он замолчал, глядя в стену, – быть может, я и есть твоя смерть. Это заявление прозвучало стремительно и страшно. Саске пробрало и он вцепился руками в колени брата. Итачи говорил слова, которые младший никогда бы не хотел услышать. Предполагать, что брат может быть причиной всех невзгод младшего было невозможно. И, не тая, для Саске стало бы концом всего. Потому он никогда так не думал. – Нет! Итачи, ты говоришь какие-то глупости. Ты не можешь… Все наоборот. Ты не смерть, ты – жизнь. Итачи устало усмехнулся. Он провел по подбородку Саске, чтобы посмотреть в его глаза. Взгляд младшего брата был ошеломительным и поражающим – он действительно считал, что старший является его спасением? Это наивность, присущая ребенку его возраста, не больше. Он еще не может оценить действия Итачи с точки зрения правильности, потому что все, что делает Учиха-старший, Саске принимал за неприкосновенную истину. Глупый. – Не задавай вопросы, ответы на которые ты знать еще не готов. Младшему оставалось только вдохнуть поглубже, чтобы окатило спокойствием. На глаза попался мобильный. Саске убрал руки с колен брата и невзначай произнес: – У тебя звонил телефон. Может, сообщение. – Правда? – Итачи взял мобильный с тумбы. Ему понадобилось лишь пять секунд, чтобы прочитать и положить его обратно. – Что там? Кто пишет? – А ты еще не смотрел? – С чего мне смотреть в чужой телефон? Я таким не занимаюсь. – Тогда хорошо. Я рад, что ты ценишь личное пространство других людей. Это похвально. – Так, кто это был? – Друг, – коротко ответил Итачи. Младшего уже разрывало от злости. Старший брат был спокоен как ветер в самый жаркий летний день. Пока читал сообщение, у него даже веки не дрогнули. И на что Саске рассчитывал? Вместо того, чтобы различить хоть что-то на лице Итачи, он сам закипал. – Одноклассник? – младший весьма настойчиво смотрел на брата. – Нет. Только лишь силой воли и остатками здравого смысла Саске сдерживал крик. – У тебя есть друзья вне школы? – Ты решил устроить допрос или же узнать меня получше? – Я и так прекрасно знаю тебя, – в слова закрался тихий рык, но сжатые зубы не давали вырваться ему. – Если бы это было так – ты бы не спрашивал. И если бы не читал мои сообщения – вряд ли завел разговор об адресанте. Тебе не настолько интересна моя жизнь, чтобы спрашивать о таких мелочах. Каждое слово хлестко ударило по лицу. Грудь и горло сперло от колкости. – Это не правда, – Саске не повышал голос, не рычал, прямо сейчас он был очень обижен на брата. – Правда, Саске. Я интересен тебе как старший брат, который помогает, развлекает, любит. Как человек отдельный от своей роли, я не несу значимости в твоей жизни. Впрочем, это нормально. – Ты не прав. Я не думаю, что ты… – Давай закончим этот разговор, хорошо. Я не хочу довести тебя до слез. – Думаешь, я буду плакать?! – крикнул Саске. Глаза на самом деле щипало. – Я не ребенок! Если ты что-то навязал себе, не значит, что и я думаю так же, понял! – Понял. – Это она не знает какой ты человек! Вот ей пойди и расскажи о себе! И о ее отношении к тебе! Пусть слушает этот бред, ей же, наверное, все равно, что ты говоришь, лишь бы был с ней. Какой ты молодец, брат, я даже представить не мог… – Лучше остановись, пока твои же слова тебя не зацепили. Ты придумал слишком много лишнего. – Правда? Тогда давай, расскажи, что же ты сегодня делал у нее? – Может, ты пока не понял, но и ей мы тоже обязаны. – То есть я ничего не сделал, зато она пришла и все решила? Я теперь должен быть ей обязан? Может, мы вас поженим? – Во-первых, – голос Итачи не допускал поблажек, – умерь громкость своего голоса. Если тебе еще не достаточно смекалки, то прежде подрасти, чтобы обосновывать какие-либо действия. Можешь считать, что в твоей судьбе она сыграла одну из решающих ролей. – Спасибо ей огромное! Давай поставим памятник, чтобы все знали, какая она прекрасная. – Тебе всегда было свойственно усугублять ситуацию. Иногда нужно принять правду такой, какая она есть. Возьми себя в руки и прекрати устраивать истерику. Повода нет. – Нет? – Саске не смотрел на Итачи – не отводил взгляда от ладоней, которые теперь сжимали свои колени. Уже не от желания оправдать, а от бессилия. Старший брат никогда не церемонился в словах, но то, что младший слышал сегодня, почему-то сильно мучило. – Правда, думаешь, что нет? – он вдруг заговорил отрешенно-спокойно. Ураган внезапно стих. – Я ждал тебя весь вечер. И мама ждала. Разве, если каждый из нас начнет делать только то, что хочется ему, мы не потеряем друг друга? Маме плохо без папы, мне плохо без тебя. Но если мы сейчас решим отдалиться друг от друга, будет еще хуже. Мне не нужно от тебя слишком много, просто хочу, чтобы мы были рядом. Так близко, чтобы я протянул руку и дотронулся. Когда ты дальше, я не чувствую себя собой. – Мы не одно целое, Саске. Нам не нужно быть рядом постоянно. Даже если ты протягиваешь руку и не можешь коснуться – не думай, что я оставил тебя одного. Я могу быть дальше, чем твоя рука, могу быть на другом конце планеты. Но запомни, это никогда не будет значить, что я бросил тебя. Я всегда вернусь. Пока жив – буду рядом. Я не стану говорить об этом каждый день, но я люблю тебя, Саске. Люблю. Ты всегда будешь поддавать сомнению эти слова, но веру взращиваем мы сами. И все же, сомневаюсь, что в мире существует что-то сильнее, чем любовь, которую дает брат. Ты встретишь очень много людей в жизни, хороших и ужасных, тех, которых возненавидишь и, которых полюбишь, но всегда будешь сравнивать их любовь с моей. Только тогда, в момент сравнения, ты поймешь, что твои обиды на меня, злость были лишь проявлением ответных чувств. Ты сможешь осознать, какими мелкими и глупыми были наши ссоры. Сам же ты больше никому не сможешь отдаться всецело. Часть тебя всегда будет искать меня. Главное, не истлей в горечи. Итачи говорил тихо, с присущей ему размеренностью. И младший из братьев, наконец-то смог почувствовать искренность в его словах, которую так хотел узнать. Старший брат не врал, не был фальшивым, не водил младшего за нос. Он наконец-то прекратил выглядеть всезнающим оком. Прекратил быть человеком, который руководит, указывает и поучает. В словах старшего Учихи была отчетливо слышна честность. Так врать невозможно. Саске верил. – Ложись отдыхать, маленький брат. – Но еще слишком рано… – Идеальное время для крепкого здорового сна. Их седьмой день закончился горькой безмятежностью. Однако праздное спокойствие братьев Учиха стали неделей мук для одного из заключенных. – Завтра, обещают еще одного кореша. – Намечается базар*? – По ходу. Путевым* пора обсудить еще и за общак*. – Чайку бы… – Ой, заполосканный*, молчи. Тебе не привыкать, возьмешь бадью* у этого вафлера*, – мужчина махнул в сторону Фугаку. – Только пальчиком донышко зажимай и не обожгись. Сокамерники смеялись. Учихе действительно выдали дырявые чашку и тарелку. Небольшие отверстия были просверлены в посуде. Он не знал их конкретной цели, но по неделе проведенной здесь мог ассоциировать данное явление с очередной порцией издевок и поводов для смеха. Мужчина не понимал и половины слов, которые употребляли окружающие. Понимал только, когда говорят о нем, потому что слова «петух», «вафлер» и «гребень» чаще всего произносили, глядя на него. – Хорошо, что ради этого не пришлось устраивать базар. Все-таки есть какой-то прок от того, что он попал в курятник* изначально, иначе пришлось бы дольше ждать поставку. Почти светский разговор мужчины вели, пригвоздив Фугаку к полу. Двое светловолосых близнецов, – их возраст был определенно меньше чем у остальных, – которых остальные звали Сакон и Укон, держали Учиху за руки. Тот был словно распят, да только упав на колени. Позади него стоял человек по имени Кидомару – он разговаривал чаще и больше всех. Ежедневно рассуждал о тюрьме, обязанностях заключенных, и вещах, о значении которых было весьма сложно догадаться. Кидомару вел себя достаточно вольно, но даже Учиха понимал, что он вовсе не главный не только в тюрьме, но и даже в их маленькой камере. Однако вел себя истинно по-королевски. – Хуем и смертью уже давно не наказывают. Но и 15 лет тоже не расправа для тебя, петух. Если думаешь, что предпочел молчать и уже стал академиком*, то арбуз* плоховато пашет. Бесогонство* не прокатит. Два часа и о тебе известно все. Кто ты, что ты, откуда и за что сидишь. Если не базаришь об этом сам – потом может быть хуже. А с тобой иначе не могло быть. Только кровать нам замарал, теперь туда никто и сесть не сможет после тебя, – у Фугаку было чувство, что Кидомару сидит здесь вовсе не первый раз. – Забздел* дед, – сказал Сакон. – Сказал бы, что вафлю* свою пихаешь в незаконные места и сразу бы получил коронное место у параши. У таких как ты здесь только одна роль, – добавил Укон. Учиха сразу же понял, что ударить здесь он никого не может, а жалобы администрации и надзирателям бесполезны. Потому, когда Кидомару справлял малую нужду на его спину, мужчина не принялся кричать – ему никто не поможет. Сидя дома за просмотром фильмов, ранее он мог думать, что «петухи» это люди, которые служат проститутками на зоне. Оказавшись здесь, Фугаку узнал, что это вовсе не так. Ему вовсе не была нужна эта информация, но теперь он мог рассказать, что существует как минимум 3 категории петухов: тех, которые автоматически попадали в эту категорию, – как это случилось с ним, к примеру, – а также «опущенные» – люди, которых принудили в тюрьме к половому акту и «обиженные» – те, которых не трогали, но понизили в масти. Теперь Фугаку принадлежал к низшей касте. Те, кого однажды приписали к «петухам» уже никогда не смогут стать кем-то другим. Такие как он до конца срока обязаны мыть туалет, уступать дорогу всякому разбойнику, обслуживать помойные ямы и выполнять любые самые грязные дела, которые никому другому не поручат. Права отказаться нет. Фугаку еще мало знал о других группах людей, зато много узнал о своей, благодаря «вежливым» сокамерникам. Оставшееся время с ним никто не будет разговаривать по делу, никто не возьмет какие-либо вещи из рук, даже если Микото решит передать ему что-то из еды или одежды, ни одна душа не попробует разделить посылку. Потому что, дотронувшись до вещи петуха, ты автоматически становишься им же. Может пройти бессчетное количество времени, но из касты ты уже не выберешься никогда. На твой статус не повлияют ни деньги, ни поведение. Однажды заклейменный останется им навеки. На пол перед Фугаку бросили старую затасканную тряпку. – Аленка* сам знаешь, где стоит. Ну и приберешь, понятное дело. – О Мэрилин Монро слыхал? Красивая баба была. У нее родинка там еще была над губой. Так вот у тебя завтра такая же будет. Вот его и решили пометить по-настоящему. Чтобы уже наверняка отличать от других. Бессилие, правда, было страшным. – Парни, – вдруг отозвался толстяк, который сидел на дальней кровати. Свет в углу был приглушен, потому троица легко забывала, что в комнате они не одни, а с еще четырьмя товарищами. – Че те, Джиробо? – Разойдитесь по койкам. – Вспомнил, что был блатным – решил покомандовать? Так у нас не ты командир нынче, – Сакон кивнул головой на другую койку, где непринужденно сидел нынешний положенец*. – Забылся? Если накосячил – становишься мамкой*. Или тебя лучше папкой* звать? – Не спорьте, – свое слово наконец-то сказал тот, кого нарекли главным среди своих. Мужчины не стали продолжать ссору, а разошлись, занимая места на кроватях. – Кимимаро, – обратился к разнявшему сокамерников толстяк. Они немо переговаривались о чем-то, что понимали только вдвоем. – Да. Проведайте Баки, передайте привет. Пусть посоветует кота. Думаю, это то, что он ищет. Взяв с кровати собственное полотенце, Джиробо направился к Фугаку. Он бросил его на мокрую спину мужчины. Это был большой жест по тюремным меркам. Тот, кто однажды снюхался с верхушкой многоуважаемых людей и сам примыкал к ней, подал почти руку помощи. А человек – Кимимаро – чью просьбу и предупреждение принимали за веление, поддерживал. Остальные могли быть не согласны, но не смели возражать. – Вставай. Нужно пройтись. Даже мужчина, который присматривал за неугодными в камере людьми, держал три шага – необходимая и самая близкая дистанция на которую подобные Фугаку имели право подходить к другим. Темно узко и сыро. Коридор, где они шли был почти лучшим помещением, в котором доводилось побывать Фугаку. – Человек, с которым ты встретишься… Не ври ему – это ни к чему. Ему плевать почему ты здесь, на сколько и что ты сделал. – Зачем… – Расскажешь ему то, о чем молчишь с нами. – Откуда вы… – Я ничего не знаю. Но мне и не надо. У нас тоже есть свои понятия справедливости. Мне все равно насколько ты виновен в своем сроке. Мне все равно даже если тебя подставили. Баки тоже все равно. Но если не только я, а и Кимимаро видит… Короче, рассказывать свои проблемы ты будешь уже не мне. Я тебе не помогаю, тебе никто не поможет, потому что все имеет определенную цену. И если тебе не чем ее отдать сейчас, ты пригодишься позже. Здесь нет помощи или дружбы – здесь есть сделки. Если тебе нужно заключить свою – попробуй. Тюрьма вовсе не была одним серым коридором. Когда они прошли определенную территорию, ее вид несколько изменился: лампы светили ярче, краска на стенах совершенно не казалась угрюмой, даже у дверей был менее грозный вид. Камера человека, к которому они пришли, была и вовсе другой. Под потолком не были растянуты веревки для сушки белья, пол был чист, на столе стоял маленький телевизор, а хоть в помещении и были две двухъярусные кровати, но мужчина жил определенно один. – Рад видеть. У него статья… – Я вижу, какая у него статья, – мужчина, чье лицо было видно наполовину, махнул рукой в направлении стула. Один глаз и щеку скрывала наброшенная на голову ткань. На другой щеке виднелась выцветшая красная татуировка. Тот, кого именовали как Баки сразу же указал Джиробо на дверь. Мужчине оставалось только выйти, прикрывая за собой железную перегородку. Конечно же, ни в каких приветах и советах этот заключенный не нуждался, потому пришедший просто покинул камеру. – Ему не нужно повторять дважды, чтобы он ушел, так почему я должен приглашать присесть еще раз? Имя? – Фугаку, – отозвался мужчина, когда сел на предложенный стул. – Фугаку, Фугаку. Тебе страшно? Первый раз всем страшно, если они не психи. Через полгода эти стены ты посчитаешь родными, хотя в твоем положении рассчитывать на что-либо не можешь. Невыгодный поступок ты совершил. Будешь оправдываться? Учиха никогда и никому не говорил, даже не пытался донести, что невиновен. Он заведомо чувствовал – затея невозможна и ни к чему хорошему не приведет. – Толково поступаешь. Виновен или нет – без разницы. Ты в тюрьме, а значит был в чем-то неправ. Причина не имеет значения. Незнакомец говорил верные слова. Фугаку однажды оказался неправ, когда пустил своих детей на самотек, когда посчитал, что внимания старшего ребенка хватит для младшего, а он не обязательно должен присутствовать рядом. Он был неправ и когда обратился в суд – следовало выгнать взашей Итачи и остаться возле Саске, чтобы беречь его. Но старший из Учих положился на справедливость Фемиды, которая будучи слепой не смогла найти правду. Быть может, она и рассудила всех по совести, ведь Фугаку тоже обязан был понести наказание за свою глупость и безответственность, однако необходимой истины отыскать не смогла. – Был. Я был неправ. Как отец я сильно ошибся, – Учиха адресовал это прежде всего себе. Сейчас до криминального авторитета ему совершенно не было дела, он не понимал зачем здесь и чем тот может ему помочь. – Говорят, свои ошибки признают не преступники. Совершая злодеяние, мы можем не рассчитывать на наказание, можем избежать его, но мы наверняка знаем, что делаем незаконное действие. Нам не в чем каяться – мы знаем, что грешны. Свои ошибки может признать лишь тот, кто кается. Тот, кто свят. Остальные могут только ныть. – Я не свят. – Так в чем же твой грех, отец? Перед глазами потемнело. Отец. Он отец. Был им, но продолжает ли носить это звание до сих пор? Сможет ли Фугаку сам назвать себя отцом, если вырастил насильника? Сможет ли услышать «папа», если не спас сына? Пелена перед глазами плотной повязкой обвязала голову. – Я забыл, как нужно быть отцом. – Спроси себя, а помнил ли ты с самого начала? – Не знаю, – Фугаку действительно не мог ответить на этот вопрос. Ему казалось, что все было неплохо, что его семья полноценна. Но будь это так, он не был бы сейчас в тюрьме. – Что ты тогда хочешь от меня? Что Учиха хочет от незнакомого человека, который неофициально заправляет здесь всеми? Его привели сюда, но для чего не объяснили. Что может сделать для него Баки, Фугаку тоже не знал. – Я не горю желанием поговорить с тобой, знаешь. Если бы мне не хватало общения, я бы позвал кого-нибудь другого. Давай так, либо ты определяешься со своими желаниями, либо увидимся как-нибудь в другой раз. – Мне… – мужчина чувствовал, что не должен уходить, но не имел понятия, что сказать дальше. – Давай так, обмозгуй сейчас момент, что бы ты делал, если не оказался здесь. Я не собираюсь играть с тобой в психиатра, но и не трать мое время. В твоих душевных проблемах я не помощник. Если у тебя есть конкретная просьба, я выслушаю, раз уж Джиробо привел тебя. Что бы Фугаку делал? Выгнал Итачи из дома? Даже если бы тот не вернулся, никто не гарантирует, что сын не найдет способа встретиться с Саске. А водить уже взрослого молодого человека за руку в школу было бы очень унизительно. Сменить квартиру? Учиха был уверен, младший расскажет новый адрес. Как бы мужчина боролся с ненормальной привязанностью сына к старшему брату? Чем бы он мог ему помочь кроме бесполезных советов: «Итачи обманщик», «Забудь о нем» и «Вырастешь, поймешь и скажешь спасибо». Ни одна из идей не завершилась бы успехом. Получилось бы только взрастить ненависть и недоверие к отцу и окончательно потерять ребенка. Кажется, Саске так крепко попался в уловку Итачи, что ему уже не помочь. Но сидеть, сложа руки, невозможно. Когда Фугаку впервые оказался в своей камере, его еще грела мысль о том, что получится выйти отсюда. Сейчас же он понимал, что застрял навечно. Точнее на следующие пятнадцать лет. Но это все равно, что вечность. Когда его срок закончится, уже будет нечего менять и некого спасать. Что возможно сделать с тем, кого даже суд не смог осудить? Быть может, сам Саске также никогда не осудит Итачи, может, так и не поймет, что брат поступил неправильно, останется навечно игрушкой в его руках, пока не надоест играться. Пока на свете есть такой человек как Учиха Итачи, Фугаку не мог бы гарантировать безопасность своему сыну. Будь мужчина на свободе, он пошел бы даже на самую мерзкую подлость, чтобы искоренить зло с лица земли. Лишь бы больше никто не смел обидеть его мальчика. Глаза застлала влага. Он не страшился того, что слеза скатилась к подбородку. Таким как Итачи не должно быть места… Не должно быть… Искоренить… Мерзкая подлость… А смог бы Фугаку опуститься в тот ад, который познал Итачи, чтобы не допустить издевательств над Саске? Хватило бы ему смелости и решимости переступить черту закона? Когда он здесь, за множеством заборов и стальных решеток, казалось, что готов. Он верил, что отчаянье толкнуло бы его пусть и к самому ужасному, но надежному решению. Но глава семейства здесь. Следующие пятнадцать лет он будет скрыт за мраком системы, которая даже не может отличить виновного и защищающего. Его сын обречен страдать?.. – Я знаю, что бы делал. Но уже никогда не сделаю. – Поздно лучше, чем никогда. – Нет. Уже, – Фугаку сделал акцент на этом слове, – поздно. Вы сказали, что могли бы выполнить мою просьбу, но я не знаю получится ли у вас. – Ну давай, удиви, отец, что там? – Есть человек, чья жизнь угрожает моему сыну… – Считаешь, – Баки тут же перебил, – ты додумался до чего-то гениального? Если не покалечить, то каждый второй просит отомстить могилой. Долго же тебе нужно было, чтобы прийти к этому. Впрочем, ты познал свое желание, не я тебя привел к нему – ты сам. С этих пор, можешь забыть о своей святости. Убийство это грех, убийство по причине – преступление. Многие думают, что лучше быть грешником, однако, сильно ошибаются. – Мне все равно кем я стану, я хочу защитить… – Свои душевные порывы можешь мне не изливать, оставь себе. Чем дань отдашь? – У меня есть деньги, много, я скажу где. – Пусть так. Есть человек, который поможет тебе, ему не в тягость. Он как раз из тех, кто предпочел стать грешником, нежели преступником. Отмщение для него не дело справедливости, а дело долга. Нужно только имя. Фугаку надеялся, что произносит его вслух последний раз: – Учиха Итачи. Седьмой день закончился страшным преступлением. Примечание автора: Базар – разговор. Путевый – авторитет. Общак – общие деньги. Заполосканный – заключенные, которых приравнивают к «петухам», но они не являются гомосексуалами. Бадья – чашка. Вафлер – «петух». Курятник - тюремная каста, к которой причисляют «петухов». Академик – авторитет. Арбуз – голова. Забздеть – испугаться. Бесогонство – ложь, вранье. Вафля – мужской половой орган. Пурга – ложь. Аленка – таз для стирки. Положенец – авторитет. Мамка(папка) – представитель петухов, который решает их проблемы, разрешает споры и прочее; в прошлом авторитет, который совершил проступок и его понизили в масти.