season vibes

Джихун возводит стены — неприступные, непреодолимые. Они возвышаются крепостью над каждым, кто подберется поближе, царапают небеса острыми шпилями. Флаговые полотна реют на ветру, недружелюбно щерятся бойницы — не подходи. Джихун над своими стенами старается и корпит — кирпичик к кирпичику, талант к уравновешенности, гордость к независимости, здоровый эгоизм к перфекционизму. Джихун — Троя. Осаждайте годами, бейтесь таранами, ночуйте армиями под стенами, что хотите, делайте — а Троя будет стоять. Начинка у Трои, к слову, за огромными стенами — вполне себе человеческая. Мягкое черепашье тельце под непробиваемым панцирем, немного комплексов, немного страхов, задушенная неуверенность, колючая самоирония. Какая в сущности разница, что там внутри, если в Трою никому хода нет? Джихун думает так, а потом у своих ворот (боги, кто вообще эти ворота предусмотрел?) обнаруживает троянского коня, и чувствует себя преданным. Троянский конь, черт возьми, как будто злым гениальным замыслом, самой природой создан таким, чтобы Троя пала. Глаза-щелки, плюшевая улыбка, мокрая челка под тренировочной банданой, вытянутые на коленях танцевальные штаны, зато внутри… стержень не стальной, а урановый. Раскаленное реактивное месиво, искры в глазах, обжигающее тепло во все стороны. Джихун пересекается с ним взглядами — короткая секунда озарения, как щелчок зажигалки внутри пороховой башни — и тут же объявляет тревогу. «Это Сунен», — говорит куратор проекта, приобнимая чужака за плечи. Чужак улыбается. «Это пиздец», — думает Джихун, чувствуя, как отваливается от стен первый кирпичик и летит в гулкую пустоту. Итак, Сунен начинает осаду, бродит под воротами, простукивает кирпичики. Почему из них всех, из целых двенадцати человек, он (глаза, улыбка, реактивный стержень) выбирает именно неприступную Трою — загадка не для Джихуна. Джихун держит дистанцию. Всем своим видом сигнализирует — «Не подходи», почти агрессивно — «держись подальше», почти умоляюще — «пожалуйста». Только вот Сунен плевать хотел на все джихуновы невербальные знаки: плюхается рядом с ним в автобусе, вытирает мокрый лоб об джихуново плечо, вытягивает у него наушник, когда хочется поболтать (совсем бессмертный) — как будто они лучшие друзья уже несколько лет. Вообще-то Сунена берут в помощь Херим-нуне. Он с ними разминается и тренируется, дурачится в перерывах и обедает на переменах. Отчитывает их за опоздания и недосыпы, обновляет информацию по репетициям, скидывает смешные видео с черепашками в конференцию, и уже через месяц никто не сомневается, что Сунен на отчетном концерте будет выступать с ними. Потому что, ну как они без Сунена? На одной из тренировок Джихун подворачивает ногу — несмертельно, но больно и очень обидно. Сунен тут же теряет всю свою дурашливую назидательность, словно шелуха слетает. Лицо его становится взволнованным, острым и непривычно взрослым. Джихун впервые осознает, что Сунен все-таки старше них всех, а еще — почему-то смотрит на него снизу вверх и не может оторвать взгляда. Лодыжка пульсирует виноватой болью. Сунен выключает музыку с пульта и присаживается рядом.  — Дай посмотрю? — почти просит он.  — Что там смотреть? Ногу подвернул, — почти огрызается Джихун.  — Встать можешь? Джихун может, но при попытке все оказывается немного сложнее. Сунен хмурится и отдает пульт Минхао, приказывая продолжать репетицию. «Не делай ничего глупого», — мысленно умоляет его Джихун. В его воображении Сунен нарочито по-рыцарски подхватывает его на руки и под смешки и ухмылки уносит в медпункт. Сунен склоняется над ним и закидывает его руку себе на плечо, помогая подняться. Джихуну кажется, что неприступные стены уходят в землю. В раздевалке его усаживают на скамейку и велят не дергаться. Сунен осторожно снимает кроссовок с настрадавшейся джихуновой ноги и закатывает штанину почти до колена. Джихун под прикосновениями его рук притихает виновато и послушно — за стенами Трои дозревает не то восстание, не то переворот. Из-за двери доносятся звуки трека для финального стейджа.  — Я пять лет учил хореографию в универе, — невпопад говорит Сунен, ощупывая косточки на джихуновой щиколотке и не поднимая взгляда. — Нам рассказывали про всякие ушибы и вывихи. Так больно? Джихун не знает больно ему или нет. На него нападает робкий ступор, дурное оцепенение — какое там дело до лодыжки, когда бесценный внутренний город протестует против собственной цитадели. Он упирается взглядом в суненову темную макушку и молчит. Сунен ныряет в свою тренировочную сумку.  — Не переживай, это просто растяжение, — говорит он, прогоняя боль анестетиком и своими прикосновениями. — Ходить будет больно несколько дней, сустав придется фиксировать эластичным бинтом, но потом само пройдет. Джихун неуверенно протягивает к нему ладонь и, не понимая, что он творит, гладит по влажным волосам. Сунен вздергивает на него взгляд, темный и нежный — словно тараном по воротам ударяет — и Джихуну становится нечем дышать.  — Ты мне нравишься, — просто говорит Сунен, почти не меняя тона. Джихун зажмуривается. — Можно я тебя поцелую? Троя выбрасывает белый флаг.