…
— …и теперь он меня презирает, — бесцветным голосом объяснил Германия, приканчивая стакан с рассолом. — Но я же не хотел ничего такого… — Италия тебя презирает? Запад, у тебя все с головой в порядке? Или «прогоним кошку, чтобы не топала тут своими пудовыми копытами»? — весело хмыкнул Пруссия. — Нет, Запад, ты все-таки ненормальный. Италия в тебе, вообще-то, души не чает! Если не веришь, вспомни, кто обычно отпаивает тебя после очередной пьянки и укрывает одеялком? На ком он висит? На кого он смотрит, как на исполняющий желания древний идол? Он звонил мне уже три миллиона раз — пытался незаметно вызнать что-нибудь о тебе, но дипломатии у парня совсем ни на грош-копеечку… — Италия… он звонил тебе? — сорвавшись с места, Германия рванулся проверить автоответчик. — Пусто… А что… что он тебе сказал, Пруссия? — глядя на старшего Байльшмидта, словно побитая собака, уточнил он самым несчастным голосом. — Спрашивал, счастлив ли ты, и голос у него был какой-то странный… Ну конечно же, я ответил, что ты просто безмерно счастлив! По-моему, он просил сказать, что ждет твое руководство со всеми нужными документами… — Я предал своего друга, — с трудом прохрипел Германия, беспомощно роняя голову на руки. — Все страны на конгрессе смотрели на меня, как на подлеца. — А разве было когда-нибудь по-другому? — дипломатично заметил Пруссия. — По-моему, тебе надо радоваться — ну ладно, пускай парнишка и не в восторге, но он ведь согласился стать твоим… ээээ… младшим мужем? — Пруссия, он… плакал, — с трудом выдавил Германия. — Когда я сказал… Австрия сказал… Черт, черт, черт, какое же я чудовище! — выдохнул он, едва сдерживаясь, чтобы не побиться головой об столешницу. — Романо говорил, что Италия рыдает и ничего не ест… — А с каких пор ты, балбес, слушаешь все, что выдумает Южный, а, милый Запад? Может, тебе все-таки стоит поговорить с Италией? Ну, объясни ему, что сразу его трахать, наверное, ты не будешь, дашь ему попривыкнуть… — ПРУССИЯ! — взревел Германия. — Я… я об этом… я… вообще не думал! — Тогда перестань напиваться и ругать самого себя, и расскажи все толком этому идиоту! Великий Я непременно тебе поможет! Я согласен написать речь для Венециано, — самодовольно заявил Пруссия, вытягивая из шкафа еще полную пивную бутылку. — Хммм, начнем так: «Дорогой Италия, я люблю тебя и всегда хотел тебя *****, и каждую ночь, видя твое милое лицо, я думаю только о том, как **** в ****, и я чувствую, как мой *****…»…
— Я должен быть благодарен Германии за то время, когда я был рядом с ним, — еле слышно шептал Италия, не замечая почти ничего вокруг. — Он всегда был моим идеалом, и он так старался быть моим другом и так много времени на меня потратил... Конечно, я понимаю, что он достоин большего, чем такой человек, как я, но почему же тогда так больно… Италия помолчал и рассеянно улыбнулся — годы с Германией были для него настоящим счастьем. Он ничего больше не хотел, и вроде, ничего не просил в молитвах — думал всегда лишь об одном Германии, видел во сне одного Германию, и если рисовал или сочинял что-то, то все это были слова любви для его Германии… — Я так и знал — нельзя быть таким счастливым, — превозмогая чудовищную боль в груди, опять улыбнулся Феличиано. Ему казалось, что он воочию видит, как сердце его разбилось, и теперь он подбирает осколки былого счастья. Ясное небо над ним сияло по-прежнему голубыми красками, и Италия поднял к нему залитый слезами потухший взгляд. — Скажи, Мадонна, почему ты так со мной жестока? Ведь я всегда старался делать только хорошее… Я у тебя больше ничего не просил — разве тарелку пасты и очень большую пиццу… Неужели я такой плохой человек и такая отвратительная страна, что ты отобрала у меня мой кусочек счастья? Хотя… Германии я, конечно же, не достоин… — Италия смиренно опустил голову. — Я глупый, рассеянный, бесполезный... Но почему ему обязательно нужно было жениться? У меня всегда ведь была надежда… Что когда-нибудь он все-таки догадается… Но все равно я его люблю, и буду любить всегда. Наверное, его жена позволит нам хотя бы нечасто видеться… О, боже, ведь это женщина будет ему ЖЕНОЙ! — Италия сглотнул, закрывая лицо руками. — Ей-то он разрешит… он, конечно же, сам захочет… Наверное, он меня позовет на свадьбу! И потом я буду знать, что они… они... оооооо, — сжавшись в комок, мучительно зарыдал Италия. — Я же буду все это чувствовать — я всегда знаю, когда ему плохо и когда ему хорошо… Германия-Германия, почему ты такой жестокий?…
— «Италия, я…»… Нет, черт возьми, это не пойдет! — в это время несчастно репетировал протрезвевший Германия, в пятый раз перебирая рубашки и в седьмой раз зачем-то развязывая галстук. — «Италия, я хочу сказать, что после этого брака между нами ничего не изменится — мы по-прежнему будем дружить, потому что я очень люблю тебя…» Нет, так, кажется, еще хуже! «Италия, я никогда не сделаю то, что тебя расстроит» — о да, и это говорит человек, который периодически орет на него, как бешеный! О, черт, ну что мне теперь терять — я скажу ему всю правду, расскажу все, что чувствую… и когда меня отпустят из полиции за попытку домогательства… АААА, ЭТО ВСЕ НЕ ТОООО! Италия, ну почему ты… Конечно, такой неуравновешенный и жестокий мужлан, как я, тебя не очень-то и достоин, но ведь я бы тогда старался……
— Я хочу его увидеть. Просто так… напоследок… обнять и взглянуть в глаза, и сказать, что я никогда-никогда его не забуду… — почти неслышно шепнул Италия. — И всегда буду его любить… Я скажу ему, что он самый лучший, и с ним я был по-настоящему счастлив… Что мне теперь терять — у меня больше не осталось ни любви, ни надежды…