***
Через некоторое время в машине Табло зашипел белый кот. Табло с некоторой пугливостью, присущей ему, бросил взгляд на несчастную переноску, выбрасывая недокуренную сигарету в окошко. — Что с ним? Он заболел? — Нет, анализы возил сдавать. На всякий случай. — И как они? Анализы. — Результаты будут в течении двух дней, сказали. Табло кивнул, выруливая на дорогу. Когда они уже неспешно мчались по городскому, блестящему от дождя асфальту, Табло снова скосил взгляд на переноску, а затем на пьяные глаза Бобби. — Когда успел его отвезти-то? — Голос у него был немного обеспокоенный. Если Бобби нервничал, Табло будет нервничать тоже. Это становилось инстинктом. — Так это не я, — донеслось из-под слоев шарфа. — Мино отвез. Это он заметил, что что-то не так. Я… Честно говоря, я не был внимателен к нему. Голос Бобби тихий, ленивый. Речь невнятная, будто говорил ребенок. У Табло зачесалось в груди, и одновременно с этим зачесался кулак. Бобби иногда так и напрашивается на хороший подзатыльник. — Горе какое, — Табло вздохнул, причитая про себя. Он и сам не знал, почему так переживал за Бобби. Вроде тот уже не подросток ни разу, но иногда что-нибудь такое выкинет, что хоть стой, хоть падай. Бобби был сильным, но мир вокруг него — сильнее. Почему-то казалось, будто Бобби в нем совсем один. Табло знал, что они с Митрой рядом с ним, плечом к плечу, но каждый раз видел, что это иллюзия. Бобби был сам по себе. И тогда становилось понятно — страдал от своего одиночества очень сильно. Но он сам держал себя в этой клетке и, кажется, не собирался из нее выходить. Бобби мог достать луну с неба и превратить любое дерьмо в конфетку, но он совершенно не мог позаботиться о себе, когда на него накатывал сплин. Он переставал замечать все на свете, и весь мир вокруг становился инородным. Табло был уверен, что это не из-за смехотворного заключения профессора Пак. Хеджон встретила их на пороге грозным взглядом и морщинкой между насупившихся бровей. Табло рухнул к ней в объятия, как потрепанный в шторме корабль, спешно сбросивший якоря у берега. Бобби маячил за его спиной с прижатой к груди переноской, в которой как дурной орал Мышонок. Куртка печально мелькнула неоном, когда Хеджон захлопнула за гостем дверь. Хару не отлипала от Бобби весь вечер, требуя заплетать свои косы, сидя у него на коленках. Ее совсем не смущали алкогольные пары и пальцы Бобби, трясущиеся и горячие, как кипяток, из которых то и дело выпадали локоны. Хеджон приготовила кимчи-чиге, и пьянющий Бобби чуть не расплакался, потому что в голову ударила ностальгия, и он вспомнил что-то такое, что, думал, давно позабыл. Жена Табло хлопала его по плечам и приговаривала, что всё будет хорошо, что он всегда может прийти к ним, и они его поддержат, что бы ни случилось. Но Бобби уплетал суп, глотая ложку за ложкой пополам со скупыми солеными слезами, и совершенно ни в чем уже не был уверен. Ночью он лежал на разобранном диване в гостиной, чувствуя, как погружается на дно, и смотрел в потолок. Там он пересчитывал звезды, которые вспыхивали перед его глазами.***
Ханбин прокручивал в руке зажигалку, так и не решившись закурить. Пальцы задевали тугое колесико, надавливали на клапан, и оттуда с вялым «ш-ш-ш» вырывался газ. Крышка звякнула в последний раз, и Ханбин, наигравшись, убрал зажигалку в карман. Утренний туман рассеивался, температура воздуха нехотя поднималась, словно решив сделать Ханбину одолжение. Грязь с подошв бесшумно отвалилась вперемешку с хрустящим снегом, пока Ханбин болтал свесившейся с капота ногой. Он безучастно оглядывал огромные горы мусора, среди которых восседал как король помоек. Рядом с ним блестела стальная капсула, которую он откопал в просвете между завалами использованных подгузников. Если бы ему сказали, что придется рыть землю, он бы хоть лопату взял. А пришлось руками! Мудацкий Пабло. Сегодня ночью раздалась знакомая трель, Ханбин подскочил на кровати и тут же согнулся пополам от рези в животе: синяки выразительно напоминали об Оллти. С того конца трубки продиктовали адрес и сразу сбросили, оставив после себя сиротливые гудки. В пятом часу утра никакой возможности пораскинуть мозгами у Ханбина просто не было. Он на автомате поднялся с постели, нырнул в холодную куртку и выполз из сонного окна, включив GPS. Тыкаясь по колючим углам, Ханбин, наконец, доковылял на одну из свалок за чертой города, и так и встал, выдохнув целое облако пара, как ломовая лошадь. Это же все равно, что искать иголку в стоге сена! Он честно пытался перезвонить Пабло, чтобы выпросить больше информации, чтобы выяснить, под каким камнем искать чертово «сокровище», но на том конце провода — глухая тишина. Не веря в происходящее, Ханбин осоловело таращился вокруг себя, по привычке разинув рот. Борясь с самим собой, Ханбин завернул рукава, и по бледной коже тут же побежали мурашки. Подцепив землю ботинком, он тяжко вздохнул и, подсвечивая себе фонариком, сел на корточки, чтобы в следующий миг остервенело загрести руками целую тонну грязи. Комки земли вперемешку со снегом летели из-под локтей: Ханбин, как дикий, рыл землю, загребая побольше, пачкаясь с головы до ног и радуясь непонятно чему. Потом Ханбин бегал с места на место, роясь попеременно то тут, то там со звериной свирепостью, и не хотел думать: то ли он себя наказывает этими бессмысленными действиями, то ли просто чокнулся вконец. Телефон снова ожил от прилетевшей внезапно смс-ки. Пабло написал номерной знак. Слава всем богам! Ханбин видел ржавое корыто где-то в недрах городской свалки, и поспешил туда, размазывая по джинсам грязь. По крайней мере, круг поисков сузился до пятачка в несколько квадратных метров. Оставалось надеяться, что клад зарыт не под машиной, потому что пролезть под нее не представлялось возможным: покрышки прогнили, и тачка осела на железные обручи дисков, почти слившись с землей. Обследовав каждый сантиметр, Ханбин убедился, что внутри машины точно ничего нет. Выдохнув, он снова сел на корточки, чтобы взяться за старое. Еще с час провозившись в земле, Ханбин уверенно выпрямился с заветной капсулой в руках. Холодная сталь блеснула разок под едва пробившемся из-за утренних туч лучиком солнца, и сразу же потемнела. По крайней мере, четвертую часть задания на повышение он выполнил. Время близилось к обеду, когда Ханбин ввалился в окно своего обшарпанного жилища. В нос тут же ударил запах ментоловых сигарет. Ханбин растянул губы в улыбке, поправляя на голове чужую шапку. — Дай покурить, хён. И не дыми в доме, я здесь живу. — Ты серьезно? Пару недель назад тут не видно ниче было от этих паров. Двойные стандарты? — Какие там стандарты, я просто заболел, кажется. Чон Джевон поднялся со страшного старого дивана, чтобы приблизиться к Ханбину и вытолкнуть его обратно в окно. — Давай на улице тогда постоим, негостеприимный ты наш. На улице задувал противный ветер, и дым путался в отросших волосах Джевона. Он хмурился, доставая еще одну сигарету. Его руки дрожали, и Ханбин готов был поклясться: у Джевона через день начнется ломка. Он много раз видел такое. — Хён, а ты чего пришел-то? — Начал было Ханбин, пока Джевон по-хозяйски прикуривал ему сигарету, чтобы в следующий момент ткнуть ее Ханбину в рот. — Как чего? Думал, у тебя есть что-то. — А-а. Джевон хотел отсрочить себе приговор, поэтому быстро заговорил дальше, не давая Ханбину ответить. — Ява тут купил себе эти часы для фитнеса. Знаешь о таких? — Угу. — Вот баран. Встретил его сегодня утром — бежит, умник. Я его останавливаю, ты чего, спрашиваю, бегаешь? А он мне показывает эти часы, я чуть не упал, — Чон засмеялся своим музыкальным смехом и поправил волосы, Ханбин поднял на него глаза и не смог не улыбнуться, глядя на это. Если бы Джевон не был нариком, мог бы стать айдолом, наверное. — Зачем они ему? — Вот и я спрашиваю, зачем они тебе, баран? Чуть драться не полез, представляешь? Я с утра, в общем, тоже фитнесом занялся, пресс от смеха накачал, — Джевон сбросил пепел и глянул на Ханбина. — А ты чего? — Не понял. — Ты чего такой грязный? Тоже каким-то спортом занялся? Спину Ханбина под дутой курткой холодила сталь капсулы, которую он заправил в джинсы. — Я упал. Глаза Джевона округилилсь, и он согнулся пополам, беззвучно смеясь. Ханбин смутился, являя миру свои ямочки на щеках, понимая, что ему ни капли не поверили, и чувствуя себя идиотом уже далеко не в первый раз. — Если не хочешь рассказывать, твое дело, ладно. — Да это... — Серьезно. Мне не очень интересно. Ханбин пожал плечами и выпустил дым. У Джевона забегали глаза. — Я зашел, может... Может, у тебя есть что на продажу? Просто у меня, вроде как, вечеринка намечается… Ханбин, выручишь? Ханбин опустил глаза, рассматривая свои драные перемазанные в земле кроссы. — Прости, хён, сейчас ничего нет. Джевон нервно улыбнулся, но надо отдать ему должное: сдержал себя в руках и лишь глубоко вздохнул. Может быть, ему есть к кому еще сходить, кроме Ханбина? — Ну вот, зря я сюда шел так долго, что ли? — Джевон с искренней досадой улыбнулся Ханбину, будто кто-то разрушил его сад бонсаев, но Джевон в глубине души этому даже рад, потому что все равно хотел вырастить новый. Ханбин заглянул в его по-детски большие черные глаза и решил, что они с Джевоном могли бы стать хорошими друзьями. Когда-нибудь, в следующей жизни. — Почему зря? Проходи, я чайник поставлю… Картошку еще вчера пожарил, вкусно вышло. Не хотелось отпускать его вот так, ни с чем. — Да? — Джевон как будто не решался, растаптывая брошенную под ноги сигарету. — Ну пошли. Они залезли внутрь, и Джевон, покружившись, снова уселся на диван, деловито оглядываясь — он ни разу не был у Ханбина в трезвом состоянии, так что даже толком не помнил, как выглядел его дом. — Сейчас зима, Ханбин. Тот вопросительно оглянулся, ставя чайник на плиту. — Так и помереть можно от холода. Ханбин отмахнулся. — Помереть можно от чего угодно. — Так вот ты помрешь от холода! Джевон рассмеялся, пожимая плечами, и принялся дальше блуждать по стенам рассеянным взглядом. С улицы вдруг кто-то тихо поскреб в дверь. Ханбин навострил уши. — Твоя собака опять? — Угу. Ханбин взял кусочек картошки и прошел мимо Джевона к окну, чтобы свеситься с него по пояс. — Подобное тянется к подобному, — прокомментировали с дивана. — Обан! Ко мне, дружок! — Ханбин свистнул, и из-за угла тут же показался тяжелый лохматый пес. — Привет-привет, морда. Пока Ханбин возился с собакой, Джевон подошел к плите и попробовал картошку. Его брови поползли вверх, и он облизнул пальцы один за другим. — Слушай, а правда неплохо. Как ты это сделал, если у тебя тут ничего не водится? — Соли и перца достаточно, главное знать пропорции, — крикнул Ханбин справа. — И откуда ты их знаешь? — Опытным путем. Джевон протянул «а-а-а», и принялся дальше поглощать содержимое сковородки. Чайник засвистел, и Джевон поставил рядом две кружки, закинув в одну из них заварки. — А в пакетиках у тебя нет? — Неа, это, вообще, хозяйская. Ханбин вернулся как будто слегка пободревший, и встал плечом к плечу с Джевоном у плиты. — А тебя потом не убьют за это? — Не, она сказала, я могу пользоваться всем, что найду. Что ей нужно — она забрала. — Тогда иди воспользуйся водой, пожалуйста. Ханбин улыбнулся в ответ на гаденькую улыбочку Джевона и поплелся в ванную. Он снял с себя всю грязную одежду и принялся счищать щеткой грязь с рук. Тут его что-то осенило, и он встал в дверном проеме лицом к Джевону, запивавшему картошку чаем. — Слушай, хён, а ты не мог бы раздеться?***
Бобби не знал куда себя деть. Он развалился на стуле, хищным прищуром оглядывая улицу через заляпанные окна кофейни, куда он забурился, скрываясь от своих тяжелых мыслей. Они следовали за ним по пятам, куда бы он ни шел, но теперь можно было попытаться залить их двойной дозой американо и заесть супер-острым гаспачо. Официантка покрутила пальцем у виска, когда отошла от Бобби, заказавшего холодный летний суп с перцем чили. Но Бобби правда было плевать. Потом он подумывал пойти на рынок и перепробовать сырой рыбы, от запаха которой в обычное время его тянуло блевать. Донхек очень вовремя свалил, это тревожило Бобби. Он не рассматривал версию предательства: скорее всего, Донхек ушел, чтобы не выдать самого Бобби. Но то, что это случилось так внезапно, без предупреждений, без тайных каналов связи — настораживало. Это могло значить одно — у Бобби намечались крупные проблемы. Но он всё еще не понимал, откуда дул этот паршивый ветер. Еще было ясно, что во всем этом замешан Ким Ханбин. И тоже было непонятно, что теперь с этим делать. Ханбин мог что-то знать, а мог быть абсолютно в неведении. Трясти из него что-то — выдать себя с головой, причем и своим и чужим. Но держаться в стороне — бездействие. Это верная смерть. Ханбина надо ловить, но непонятно, чьими руками — копа или преступника. Бобби был своим среди чужих и чужим среди своих. Никто не знал о Бобби, кроме Донхека, которому он доверился, спасая его шкуру из лап Табло. Донхека поймали на перепродаже небольшой партии кокаина, и Бобби тайно внес за него залог, потому что Донхек был другом его детства. Единственным человеком из прошлого — того прошлого, о котором можно вспоминать без сожалений. Никто не знал о Бобби ни там, ни здесь. Он был внедрен так давно, что порой сам забывал, что он крот. Ему не нужно было передавать сведения или прикрывать мелких сошек, чем он все равно занимался. Задачей Бобби, насколько он помнил, было проваливать все расследования. Бобби хватался за дела с наркотрафиком, вел их до логического завершения, чувствовал запах жареного, придумывал свой собственный конец, проворачивал его, и уводил цепкие лапы полиции от настоящего рассадника людских бед, за что был ценным детективом, а если учесть, что его еще не убрали — возможно и ценным кротом. Ходить по лезвию ножа, раскачиваясь, как на канате, рискуя сорваться и упасть, пожалуй, каждый день своей жизни — разве мог Бобби мечтать о чем-то более веселом? Донхек говорил, что Бобби полный дебил, раз думает, что всё это сойдет ему с рук. Но Бобби так не думал. Прямо сейчас Бобби понимал, что вот-вот его карма настигнет его. Ему слишком долго везло. Кафе было светлым и уютным. Солнце пробивалось из-за туч и тусклыми желтыми лучиками касалось стен и сонных лиц редких посетителей. Бобби глядел через окно, как по льду на реке скакали воробьи, клюя семечки. В воздухе собирался пар от выдыхавшей земли, клубы лениво поднимались вверх, и день неумолимо вступал в свои права, неспешно ускоряя время. Стрелки часов над баром со щелчком указали на полдень. Взгляд Бобби, лениво блуждавший по кромке берега, остановился на чем-то. Сначала незаинтересованно, затем с растущей долей узнавания, глаза Бобби округлились. Через миг он сорвался с места, опрокинув стул, и выскочил на улицу. Официантка окликнула его, сетуя, что зря обслужила этого психа. Она совершенно не ожидала что Бобби, как тасманийский дьявол, вдруг вновь влетит внутрь, рассыпая мелочью по столу, кидаясь купюрами и подхватывая опрокинутый стул, чтобы задвинуть его на место. Он беспрестанно извинялся, вытряхивая карманы, а затем и вовсе бросил бумажник, еще раз извиняясь и вылетая вихрем наружу. Официантка грузно поднялась, собрав мелочь. Она покачала головой, следя за уносившейся куда-то на всех парах фигуркой Бобби, глядя как его куртка вздувалась на спине черным парусом.***
— Блять, Ява, ты еблан что ли полный? Ханбин, весь мокрый, лежал на льду, припорошенном снегом, рядом с кривой полыньей, в которой плавали разваливающиеся на кусочки бумажные воны. — Дегенерат ваще. Где теперь ты это дерьмо достанешь? — Завали, крыса. — Что ты сказал? Дасти, набычившись, подъехал к нему, сгребая Яву за воротник, а вторую руку сжав в кулак. — Парни, давайте без этого… Джевон присел рядом с Ханбином, почему-то снова доставая сигарету дрожащими руками, пытаясь прикурить и запихнуть ее в чужой рот. У Ханбина слипались глаза, мокрые ресницы леденели на ветру, дышать было трудно, а Джевон толкал сигарету ему в рот, сыпя пеплом на единственную куртку. — Не надо было мне просить тебя, Ханбин, прости… — Еблан херов! Ява, оказывается, тоже успел сжать руки в кулак, но прежде пнул ногой Дасти в голень. Тот согнулся, взвыв от боли, и тут же упал на колени от прилетевшего от Явы удара в спину. — Блять, парни, перестаньте! — Мне холод… хол… У Ханбина онемел рот, и вся одежда впилась в него колючими иголками, словно обжигая пламенем, хотя его только что вытащили из ледяной воды. — Что делать, а? — Джевон весь трясся, будто сам только что искупался в полынье. Сигарета упала где-то в паре метров от них, тут же затухая в подтаявшей снежной жиже. Ява и скулящий на коленях Дасти — те еще помощники. Джевон принялся растирать лицо Ханбина руками, не чувствуя в себе храбрости позвать кого-то на помощь. Ханбин был холоднее всего, до чего когда-либо дотрагивался Джевон. Он поднял голову в немой просьбе, крутя ею по сторонам, и увидел, что какой-то темный силуэт несется от берега к ним на всех парах. — Блять, это коп? Блять, это коп?! — Успокойся, баран! — А что, если он поймет? Надо валить отсюда! — Если ты сейчас побежишь, он точно поймет. К тому же, это может быть не коп. — А если не коп, то кто сюда побежит-то, блять?! И зачем?! — Я врач! Бобби знал, что кричать толпе охреневших нариков. Он подлетел, тормозя на бегу, чуть не загремев в полынью, но сразу оказываясь лицом к лицу с Ханбином. Сердце пропустило удар из-за бескровных Ханбиновых губ. — Так, ты меня слышишь? Ханбин, ты меня слышишь? Не отключайся. Бобби снова стянул свою шапку, не успевая удивиться дежавю. Промокнув Ханбиновы волосы, он надвинул ему шапку по самые глаза. Ханбин метался, как в лихорадке, но так бессильно и тихонько, что у Бобби внутри все тоже похолодело. Джевон справа ошаршенно следил за ним, что-то бормоча про то, что они катались на коньках. Ява с Дасти с перекошенными лицами маячили позади, покачиваясь на ветру, как тонкие деревца. — Давай поболтаем, а? Ты меня узнаешь? Вспомнил меня? Не засыпай, дружок. — Кимбаб… — Да, это я, я. Не отключайся только, пожалуйста. Говори. — Мне… хол… — Ханбин вдруг закашлялся, и ему показалось, что легкие внутри треснули и рассыпались на мелкие осколки. От резкого панического ужаса Ханбин даже перестал дрожать. — Быстро. Возьми телефон и вызови такси, — Бобби пошарил в карманах и выкинул в сторону Джевона свой мобильник. Джевон тупо уставился на него, пока Бобби не хлопнул его по колену, — быстро, сказал же! Такси, чувак! — Кимбаб… Бобби принялся раздевать Ханбина и растирать ступни, руки, грудь и лицо. Тяжелые мокрые шмотки полетели в сторону. Бобби снял свою куртку, стянул через голову свитер, стянул свои носки и надел всё на Ханбина, похлопывая, стараясь разогнать кровь. Через пару минут такси подъехало к берегу метрах в двадцати от места, где Бобби сжимал Ханбина в тисках, растирая ладонями уже немного краснеющие щеки. Бобби поспешно подхватил Ханбина и перетащил его на плече в салон. Вспомнив о чем-то, Бобби оглянулся, увидев за собой троицу несчастных друзей. — Все в порядке, я врач, — он не знал, что еще сказать этим троим. — Да мы поняли. — Мы друзья с ним, — добавил Бобби, почему-то расчерчивая этим линию между ними: в такси больше никто не сядет. У Джевона дрогнула бровь, но он ничего не сказал. Бобби сел внутрь, уложив ноги Ханбина себе на колени, и захлопнул дверцу. Он, и правда, выглядел так, будто знал, что делает. Такси резко тронулось, скрипнув шинами, унося этих двоих в дебри бетонного города. Джевон смотрел им вслед, почему-то чувствуя, что добром это не кончится. У Ханбина наверняка нет страховки, и в больнице смогут выяснить, что он употребляет, взяв какие-нибудь анализы. Потом это передадут в полицию, выйдут на Джевона, Яву, Дасти и остальных… Джевон подумал, что Ханбину нужно отказаться от кимбапа и есть дальше свою картошку. Дешевле обойдется им всем.