Кодекс порядочных людей или способы влюбиться в мошенника

За окном уже темно было, однако осталось неясно: ночь сейчас или уже утро. Огромное незашторенное окно казалось иллюминатором в космос, и волшебство момента было волнующе, до лёгкой дрожи от прохлады приятное. Единственный звук — стук сердца в ушах вперемешку с чужим дыханием. Слава поднял ладонь, касаясь лысой башки на своем плече. Мирон сопел ему в ухо, улегшись буквой «зю». Голая жопа Федорова на фоне окон космоса выглядела как две аккуратные и безумно красивые луны. Подумав об этом, Машнов едва слышно заржал. — Ну чё опять? — пробубнил Мирон. — У меня встал, — ответил Слава. — И потому ты заржал? В этот раз вместо ответа Слава звонко шлёпнул Мирона по жопе, отчего тот тихо взвыл. Закончив свое грязное дело, Слава, с рукой Мирона на своем хуе, подумал, что надо Федорова уложить на стол удобнее. Он приподнял его, держа за бедра, и, потеряв равновесие из-за отлива крови от мозга по причине прилива к яйцам, наебнулся жопой на холодный и жёсткий кафель, а потом Федоров, за которого цеплялся Слава, упал следом. Прямо на бок и колени. Больно. Мирон разбил колено. Слава ушиб копчик. Орали оба. Вместо полноценной ебли пришлось топать в ванную, а после, улегшись ненадолго на кроватку, они оба уснули. И вот утро доброе. Или ночь. Было откровенно лень искать телефон, поэтому они хуй положили — ментальный хуй, конечно же. Настоящий хуй у Славы действительно встал. Матрас и правда волшебный был. Слава закрыл глаза, когда ощутил руку Мирона, сжимающую его яйца. Машнов судорожно выдохнул, поглаживая копчик над лунами, нежно нырнул средним пальцем в ложбинку меж ягодиц и тут же ощутил горячий беззвучный стон у себя на шее. Тогда он пропустил ладонь ниже, сжал худую задницу, чувствуя, как та слегка приподнимается — Мирон выгнул спину, как кошка в период течки, горячо дышал, одновременно с этим ласкал Славу. Целоваться с Мироном было все ещё охуенно. Они долго лизались, пока Мирон дрочил, а Слава пихал пальцы в невообразимо узкую дырку. Всё тянулось лениво, сладко. Забыли про недавние травмы, решив, что вряд ли они сейчас способны навредить. Куда вреднее были тупые мысли, мешающие тягучему возбуждению взять верх, занять передний план каких-либо имеющихся сейчас чувств или эмоций. Мирон раздвинул ноги чуть шире, перекидывая одну из них через Славу. Он оседлал бедра Машнова, продолжая неспешно двигать рукой. Внутри — два длинных и шустрых пальца, смоченные лишь слюной. — Смазка в зале, — объяснил Федоров, — на полке у ящика. — Кто смазку в зале держит? — Ну, мало ли где переебет? Слава недовольно цокнул, переворачивая Федорова на спину, и топнул в зал. — Гондоны там же, — крикнул Мирон на дорожку. Слава ещё громче цокнул. Мирон был такой, блять, проблемный. Пришлось включать свет и искать что-либо, похожее на смазку и резинки, но почему-то парень, ненадолго отложив поиски, голожопо замер, понимая, что у Мирона на полках нет ни одной фотки с родителями или ещё кем. Для Славы, в основном обитающего у бабки, это было прямо-таки странно, хотя потом он понял, что в век высоких технологий подобное лишь у бабок и встречается, но от этого холод не отпустил. Захотелось быстрее найти, что искал, прибежать в спальню и согреть одинокого лысика, прижать к себе, долго трахать, а потом всю ночь (похуй, если утро — мечты есть мечты) обнимать его унылую рожу, чтобы утром Мирон ему широко и лениво улыбнулся, пока солнце легко освещает его ебальник с огромными голубыми глазами. На таком энтузиазме Слава быстро всё отыскал и гордо вышагал в спальню. Фёдоров лежал на спине, широко раскинув ноги и согнув их в коленях, что-то скролил в телефоне. — Как ебать тебя будем? — спросил Слава, всё ещё стоя в дверях. — Хуем, пожалуйста. — Как скажете. Слушаюсь и повинуюсь. Слава не особо был любителем целовашек, да и баб прежних трахал постольку поскольку: для него это — разрядка на энный период, плюс ощущение того, что он — целитель, едва ли не Бог надежды, дарующий мысль о том, что всё не так и хуёво. Сейчас же он сам занял рот Мирона своим ртом, устроившись между его ног, опустил ладонь на жопу Фёдорова, второй — упёрся сбоку, чтобы ненароком не раздавить тощего еврейку. Мирон горячо выстанывал, мимолётно отрываясь от губ, когда Слава сжимал ладонь, охотно мял половинку, пальцами щекоча ложбинку. Слава откровенно наслаждался этой недопрелюдией, мял задницу, щипал соски, активно вылизывал рот. Ему и самому как-то теплее становилось, будто он сейчас впервые нормально потрахается без нагрузки на сущность божью, на совесть и прочее. «Заниматься любовью» — такая тупая и слюнявая фраза. Но не настолько слюнявая, как правый сосок и подбородок Фёдорова. Мирон недолго гладил его затылок. Нетерпеливость и фантомный зуд в очке сделали своё дело, и он уже вовсю тёрся о ногу Славы, больно хватал за волосы, неудовлетворённо шипел. — Раз так хочешь, делай сам, — решил Слава. Слава упал на спину, приглашающим жестом указал на стояк. Даже резинку не нацепил. Обиделся. Он же как лучше хотел: нежно, долго, сопливо, будто у них уже любовь, а не перепихон на раз, а Мирон ноет опять. Пидор. У Мирона колено болело после падения: наверняка, там охуительный синяк нарисовался. Однако он смело оседлал бёдра Славы, сам надел гондон, а после плавно опустился на его член. Он хотел с вызовом посмотреть на Машнова, но вышло иначе: член у Славы крупный, а Мирон — уж больно узкий. Он невольно сжался, насаживаясь, и непроизвольно начал жмуриться, как-то позабыв про пафосный взгляд из-под ресниц, красивое облизывание губ, легкую улыбочку. Было больно: и колену, и жопе. Слава, это заметив, кажется, разобиделся обратно и нежно погладил копчик и бёдра, не давил, слегка подталкиваясь снизу, пока Мирон не расслабился окончательно и не сел до упора. — А нехуй было торопиться, — вопреки своим действиям заключил Слава. Сел, прижимаясь грудью к груди, закинул безвольные руки Мирона себе на шею и крепче взялся за его задницу. — Зато сейчас мне так охуенно, — ответил Мирон. Улыбнулся, хлопая ресничками. Как не улетел — хрен знает. — Вас понял. И Слава втопил, пока Мирон ему вторил. Разговорчики пропали мгновенно, и в полутьме комнаты раздавались лишь полустоны, порой перебиваемые тихим шёпотом, и, что естественно, сочное хлюпанье, потому что Слава со смазкой ой как постарался, ещё и потом подлил. Сперва двигались не спеша, после ускорившись — лишь бы усилить шикарное чувство, заполняющее от и до. Мирон забыл про колено окончательно, пару раз укусил Славу за плечо, активнее насаживаясь. Он постепенно дурел, слабо подрагивая каждый раз, когда член внутри задевал чувствительную точку, а задевал он часто, едва до потери контроля не доводя. Но матрас заебенный был: хоть и мягкий для сна, но пружинил, словно для ебли и был создан. В итоге, удобнее ухватив Мирона, Слава опрокинул его на спину, чудом не уронив, и шире развёл ноги, одну умещая на своём поясе. Стал долбить, как в последний раз, хоть он и был первый. Мирон подавился стоном, трясущимися руками цепляясь за слегка влажные от пота плечи. Как и всегда, в планах был нежный секс, а на деле вышла адская звероёпка с элементами хатха-йоги. Всё-таки оказалось, что была ночь. Они уснули со звоном в ушах, заднице и яйцах и проспали аж до обеда. Слава вновь проснулся первым, замечая знакомую картину: Мирон — буквой «зю» и его голая жопа, покрытая сочными синяками. На прекрасные луны уже совсем не походило, но было даже круче. Слава вновь заржал. — Да чё опять? — прохрипел Мирон, даже глаз не открыв. — У меня встал. — Твою нахуй!

***

Слава на удивление залип на часах. Он пришёл с пар около часа назад и тогда же упал и залип. В голове пусто-пусто было, потому что устал, как собака — если не хуже. Бабка возилась с тестом, что-то бубнила под нос. По ящику на кухне символично шла передача, где учёные и психологи обсуждали псевдонауки. К слову, взялись за астрологию, и какой-то астрофизик вдруг заявил, что «астрология вапщета тема». — Слушай, у тебя ж новые эфемериды были? — спросил Слава Сергеевну. Он залип, конечно, но ящик слушал. Мозг странно как-то работал сегодня. — Конечно, есть, — ответила бабка. — Могёшь совместимость составить? — Могу, если дату, место и время знаешь. Слава ещё давно решил, что узнает любыми способами, но побоялся спалиться. Мирон же точно спросит нахуй, а он прямо и ответит — конечно, обязательно. Но почему-то узнать захотелось: всё-таки у них были необычные отношения, хоть они и мутили как обычная пара, ебались часто и очень даже отлично. Однако напрямую заявлять Фёдорову, что он хочет узнать их совместимость, пусть даже по приколу, Слава не собирался. И потом как-то забыл он это дело, затрахался по учёбе, по жизни, по любви этой своей голубой и забыл. И тут бородатый физик напомнил. — А чего узнавать — у тебя ж вроде есть, — вырвалось из уст Машнова, голова которого всё ещё странно работала. Ксения Сергеевна медленно обернулась, даже ехидной улыбки не скрывала. Слава понял сказанное не сразу, а как понял — захотел убежать с кухни, из квартиры, из города. Сменить имя, отправить аналогично беглого любовника на трансплантацию волос, чтоб наверняка. — Рассказывай, — страшно улыбнулась Ксения. — Ну…это… Ну, это стрёмно! Невозможно как! Слава отвёл взгляд, думая, про кого напиздеть бы, но в последние дни он мало кого знал из клиентов, потому что интерес как-то пропал. — Маша небось? Рыженькая которая? — предположила бабка. — Не-е. Такой вариант в топку! — Саша? — ещё раз попыталась женщина. — Да-а. Саша. Слава слегка расслабился, почесал затылок, успокоившись. — Хм, никогда не думала, что тебе понравится сорокалетний алкоголик, — решила Ксения. — Что? — Ну, Саша. Его жена отправила лечить попойки, — пояснила бабка. — Я, конечно, предполагала, что ты, как представитель молодёжи, можешь вдариться в однополые отношения, но чтобы Саша… Он же женат, ещё и пьёт… У Славы голова заболела. Нет, он мог беспалевно заказать совместимость у другого человека, но это же совершенно рискованно, потому что другим Слава не доверял. То ли дело бабка его — она профи! А ещё она профи издеваться над слабонервным внуком. — Ну, так говори давай, пока я реально не поверила в твою связь с Сашей, — в итоге сказала Сергеевна. Слава выдохнул, потёр глаза. Блять, как же сложно! Бабка смотрела внимательно, словно ждала, когда внук наконец признается, а Слава не мог признаться как не мог и соврать. Вообще у них были довольно доверительные отношения, но выходить из шкафа так просто? Сложно. — Неважно, — ответил Слава. Бабка качнула головой и обиженно отвернулась, продолжая месить тесто на беляшики. Он сотню раз проклинал себя за свой поганый язык. Сейчас прям тошно стало от того, что единственному столь близкому человеку в семье он не мог открыться. Машнов закусил губу и начал судорожно лакать чай, чтобы отвлечься. У него даже с родителями не было таких отношений. Да, камон, он даже хахаля бы, наверное, бросил ради бабки. А может, и не бросил бы. Он верил, что такого выбора не встанет, потому что даже сейчас не мог решиться. Потому что реально очень сложно. Слав боялся, что его не поймёт его самый близкий родной человек и тогда всё, пиздец — в петлю. Бородач по ящику что-то монотонно бубнил, но Слава не слушал. Приуныл. — Знаешь, — тихо начала бабка, — если он начнёт ныть там или скандалить, лучше тихо слушай — перечить такому человеку сложно, да и потом проблем не огребёшь. А нытьё его — способ показать доверие, а тебе он очень сильно доверяет. Слава больно стукнулся зубами об край кружки, пока бабка тихо смеялась.