По дорогам Ферелдена

Он приходит в ее палатку почти каждую ночь. Это уже стало привычкой, почти потребностью: ее кошмары неистребимы, как скверна, текущая в ее жилах, поэтому видения Архидемона смешиваются в них с причудливыми образами Тени или кошмарными воспоминаниями о битве при Остагаре, и почти каждую ночь она вскидывается, хрипя от ужаса, покрытая холодным потом… …чтобы спустя мгновение погрузиться в надежное, успокаивающее тепло. Ему ничего не нужно делать, чтобы ее сердце перестало испуганной птичкой рваться из груди – просто оставаться рядом, доказывая, что она еще жива, согревая ее заледеневшие пальцы своим дыханием. Они оба прошли через Остагар, оба видели, как волны порождений тьмы захлестывали цвет Ферелдена, обращая ростки надежды в вязкое отчаяние, оба стали свидетелями отступления тейрна Логэйна и буквально чудом спаслись из обреченной крепости, поэтому, когда она обнимает его, пряча мокрое от слез лицо, можно не сомневаться: он понимает. И никому ее не выдаст. Так что завтра все будет как обычно – застегнутая на все пуговицы мантия и доброжелательное, но при этом абсолютно нейтральное выражение лица, похожего на орлесианскую маску. Она никому не раскроется. Никому не станет доверять. Предательство Йована – лучшего, единственного друга, которому она верила как самой себе, ради которого была готова пойти на что угодно! – не прошло незамеченным, и обожженная душа покрылась тонкой корочкой льда, под которой спрятались глубинные чувства: она как будто наполовину Усмирена. Наполовину – не до конца. Настоящая Солона все еще прорывается наружу сквозь воздвигнутые стены, резкими вспышками на фоне тусклой серости, которым только дай уверенности – будут сиять все ярче. Она искренне удивляется кулинарным способностям Алистера, который буквально из ничего умудряется состряпать им неплохой ужин, а еще доводит бывшего храмовника до слез, когда в первый же вечер после Лотеринга силится самостоятельно поставить палатку и, запутавшись в ткани, едва не падает прямиком в костер. Она хочет казаться холодной, но злится на плавающую в котелке вареную морковку. Она обещала себе больше никому не верить, но неплотно задернутый полог ее палатки уже не производит впечатление надежно запертых крепостных ворот. Пока что внутрь позволено входить только мабари. Но и полузадушенные крики по ночам раздаются все реже.