Come what may

В следующую секунду мерно протекающая мимо жизнь скрылась за поворотом. Гарри, ещё ощущавший на своем плече прикосновение чьих-то лёгких, как перо, пальцев, в недоумении завертел головой, пытаясь отыскать внимательным взглядом слепых глаз кого-то поблизости. Никого не было. Совершенно никого, кроме сгорбленного скопления зеленоватых искр, не было, словно все разом испарились. Но ведь этого не может быть… Или может? Установившийся покой явно резонировал с тем, что сейчас творилось с самим Гарри. Приступ липкой вязкой паники ещё ощущался на коже, ровно так же, как и истощенность, медленно поглощающая остатки и без того не многочисленных сил. Он был пуст, сух, обескровлен, испуган. Абсурд всей этой ситуации заключался в том, что никто, кроме него, Гарри, не понял, что произошло. Да и он толком ничего не понял. Были люди — и вот людей нет. «Что мы имеем?» — спрашивал себя мальчик, стараясь собрать разбросанные в разные стороны остатки разумных мыслей: 1. То, что произошло, похоже на трансгрессию. 2. Если это трансгрессия, то стоит полагать, что трансгрессировали все вокруг, ведь сам Гарри и его верный помощник остались на том же самом месте (Гарри понял это по тому, что очертания мостовой вдали не стали ни более далекими, ни более близкими). 3. Ничего вокруг не завертелось в диком хороводе, не послышалось никаких глухих характерных хлопков, сопровождающих мгновенное перемещение. 4. К тому же, о какой трансгрессии шла речь, если разрешение на неё выдавалось лишь шестидесяти процентам экзаменуемых магов? Если бы какая-то неведомая сила и заставила толпу волшебников переместиться, то хотя бы у нескольких это бы не вышло и они остались на месте… 5. Стало быть, людей переместила сторонняя сила, без их ведома и без их участия. «Но ведь они живы?» — мысль о том, что с людьми может что-то случиться до этого не приходила Гарри в голову, но теперь, как приклеенная, не хотела от него отставать. Вся эта толпа в человек пятьдесят, не меньше, без вести исчезла, и никто, даже виновник произошедшего, не знает, где она теперь находится. Кикимер, продолжая копаться в вещах и медленно идти вперед по мощенной булыжником улочке, не обращал внимания ни на хозяина, ни на внезапное исчезновение прохожих. — Ах вот ты где, шельма! — в скрипучем голосе звучала радость победителя. Вытащив из сумочки небольшой извилистый предмет и держа его так крепко, словно он мог выпрыгнуть из его рук, Кикимер с выражением триумфа на сморщенном, как переспелая слива, личике приподнял находку так, чтобы Гарри мог получше рассмотреть. Как если бы мог… Осознание собственной глупости пришло не сразу. Смутившись забывчивости, Кикимер постарался сделать вид, что попросту потягивается, даже вздохнув для пущей правдоподобности, мол, утомился совсем. Гарри, конечно, это заметил, трудно не заметить то, что происходит прямо у твоего носа, даже если ты ослеп. Но это напоминание не причинило ему ничего, кроме лёгкого, как от занозы, дискомфорта. Всё это отошло на второй план под гнётом того, что действительно было важно. «У них ведь есть семьи… Дети… те, кто их ждёт!» Не больше детского пальчика ключ, изукрашенный патиной, являл собой совершенно невообразимое сочетание вычурности, аляповатости и трогательной изящности. Тонкий изгиб ключа, заканчивающийся двумя зубцами, оплетала невесомая нить виноградной лозы, утолщавшаяся по мере приближения к круглой главе, в центре которой располагался необработанный аметист, глядящий на всех своим острым одиноким глазом. Вид этого странного, выбивающегося из течения современной жизни, предмета как бы говорил, что некогда, возможно несколько столетий назад, его держал в своей руке некий знатный господин, непременно в черной, как перо ворона, шляпе и с тростью на перевес. Но господин этот вместе с невольно создавшейся вокруг него картиной роскоши исчезли, сменяясь раздражающим, протяжным скрежетом механизма, позабывшего о своём назначении. Раскидистые плети ивы, усеянные сонмом мелких желтых листочков, как по команде отплыли в сторону, открывая взору неровно выгоревшую полукруглую дверь с выбитыми витражными стеклышками. На Гарри и его верного помощника пахнуло спертым, душным дыханием из самых недр магазина. Здание, позабытое и всеми покинутое, вдохнуло свежий, пронизанный осенними холодами, воздух, выпуская на улицу едва заметное облако искрящейся на свету пыли. — Проходите же, хозяин, — приоткрывая перед парнем дверь, проговорил Кикимер, подталкивая его свободной рукой в спину. Если бы эльф был более наблюдательным, он бы заметил, что еще пара минут и его дражайший хозяин прутиком сломится надвое от усталости. Молчаливо и совершенно послушно, Поттер, скорее, рефлекторно, чем из-за реальной необходимости, простукивал металлическим концом посоха тропинку, ведущую к двери. Оказавшись внутри, Гарри аккуратно приложил свой посох к стене, попутно стягивая с себя удушающие шарф и пальто. Не то чтобы ему перестало быть холодно — нет, дрожь затаилась где-то между лопаток. Неизвестность вкупе с усталостью поглотили всё его нутро. Монолит не испытывал ровным счётом ничего. Он уснул и отнюдь не от утомления, скорее, от скуки, мол, здесь я уже всё сделал, пора и честь знать. — Принеси стул, я устал, — проговорил Гарри бесцветным голосом. «Не пытайся отгородиться от меня, маленький трус, » — прорываясь сквозь пелену напускного безразличия и холодности, ревел голос совести: — «Ты маленькая дрянь, Поттер. Ты убийца». — Вот, хозяин, — притащив стул, Кикимер помог Гарри усесться, — Что-то Вы плохо выглядите, мастер. Вам плохо? — Да, Кричер, мне плохо, — парень едва ли мог нормально говорить, не то что сидеть. Всё его тело, обмякшее и вялое, казалось, вот-вот рухнет на пыльный, прогнивший пол. Осознание того, что он мог сделать, даже этого не желая, больно било под рёбра, заставляя лёгкие сжиматься чуть ли не до состояния высушенного финика. «Ты хотел этого. ТЫ хотел, чтобы они исчезли! ТЫ заставил их исчезнуть! А теперь ты, дрянь, упиваешься своим могуществом, верно? Приятно тебе? Или хочешь сказать, что вот этот приступ слабости и есть твоё раскаяние?!» На фоне своего разобранного состояния Гарри неожиданно понял и то, что где-то там, внутри него, далеко за той каменной глыбой, сидит довольный озлобленный демон, ехидно потирающий руки, готовый в любой момент вновь взяться за дело. Этому демону нравилось ощущать силу, необузданную, неподвластную, сокрушающую всех и вся на своём пути. А если нравилось ему, то нравилось и самому Гарри. «Слепота сделала тебя жестоким, тварь!» — Я перенесу нас домой и вызову врача, — обеспокоенно залепетал домовой, только сейчас заметив поразительную бледность своего хозяина. Слепые глаза глядели даже не столько на него, сколь сквозь. Их мутная глубина горела безумием мученика, внезапно осознавшего все тяготы, выпавшие на его долю. Кикимер хотел подойти, но не мог сдвинуться с места, словно завороженный глядя на знаменитого Гарри Поттера. Казалось, ничего в нем не изменилось, с тех пор как они впервые встретились: всё тот же отмеченный знаком лоб, все те же глаза, пусть и слепые, все тот же тихий нрав — но он стал другим. В отличие от него самого, постоянного и неизменного вот уже сотню лет, хозяин походил на летучее облако. Оно живет и меняет форму, цвет, объем. Но даже если в один день оно исчезнет, это ничего, это не страшно. Дымка рассеивается, но вот суть остается прежней. — Что случилось, хозяин Гарри? — Кикимер ощущал лишь то, что внутри великого Гарри Поттера бушует не менее великая буря. Одному только Мерлину известно, как парню хотелось всё рассказать своему верному помощнику, но он не мог. Это означало бы, что груз ответственности будет переложен с его плеч на сгорбленные от времени плечики Кикимера. Да и что вообще он мог сказать? Мол, Кричер, я, наверное, убил толпу людей, но я этого не хотел… — Я стал чудовищем, — Гарри говорил медленно, с трудом выпихивая слова через ком в горле, словно боялся, что стоит ему сказать чуть больше и слезы сразу же вырвутся из него стремительным потоком, который он уже не сможет остановить, — Я попаду в ад. Признаться, Гарри никогда толком не задумывался о своих поступках с точки зрения морали. Тяжелые времена требовали от него мгновенных решений. Или это лишь очередное оправдание, позволяющее не думать о том, что неприятно? Всю жизнь парень прожил под куполом отговорок: «он ведь сирота», «он ведь Гарри Поттер», «он ведь еще ребёнок», и вот финальное — «он ведь слепой». Действительно, кто посмеет его, искалеченного в войне, осудить? За свою недолгую, пусть и богатую на события, жизнь парень, совершавший разного рода безумства, едва ли испытывал после них стыд или, Мерлин упаси, угрызения совести. Водная гладь его разума, искаженная слепотой, наконец, разгладилась. Гарри до последнего верил, что всё случившееся после смерти Тёмного Лорда — плод его воспаленной фантазии. Он запрещал себе вскармливать пустую надежду, но, сам того не желая, день за днём взращивал её на благодатной почве отрицания своей неполноценности. Он не говорил о своей слепоте, запрещал говорить другим, могло показаться, что с ним всё в порядке. Но нет, это не так. «Ты слепой. Ты будешь просыпаться каждый день и видеть ровным счетом лишь черные глазницы своего увечья». — Ну, что за глупости Вы говорите? — подлетая к парню и садясь на свои острые коленки, пролепетал Кикимер, мягко вкладывая в ракушку из теплых, морщинистых ладошек скрюченные, словно от судороги, пальцы хозяина, — Вы хороший человек, хозяин. Самый хороший! — Я ужасный человек, — его глаза: покрасневшие, далёкие — жгло огнем. Мутная их гладь подернулась толстым слоем слёз, сползающих по щекам и подбородку, — я убил их всех… Все эти люди на улице… я их убил. Лица этих людей, которых он даже не мог видеть, безумной вереницей одинаковых восковых масок пронеслись в голове парня. Своими открытыми, искаженными от ужаса, ртами они звали на помощь, они молили о пощаде, они ревели от боли. Но хуже всего был детский плач, столь пронзительный и звонкий, что, казалось, еще немного и начнет звенеть в ушах. Согнувшись, Гарри крепко зажал руками уши, медленно раскачиваясь взад-вперед, как если бы эти методичные, истерические покачивания могли прогнать навязчивые видения. Кикимер, у которого дыхание спирало от жалости к мальчику, изо всех сил старался помочь и хоть как-то успокоить. Обняв худое тельце своими длинными руками, броуни принялся раскачиваться вслед за ним, оглаживая голову, пропуская отросшие, непослушные волосы сквозь пальцы. Ему, грязному рабу, не позволялось дотрагиваться до детей, но броуни невольно вспомнил, как его хозяйка, леди Блэк, так же укачивала малышей Сириуса и Регулуса, когда те только родились, как она качала их из стороны в сторону, как говорила, что они замечательные, лучшие, бесценные. — Ну, что хозяин Гарри такое говорит? Хозяин хороший человек, очень хороший. Хозяин никому ничего плохого не сделал, — Кикимер не допускал и мысли, что Гарри Поттер мог действительно кому-то навредить. Нет, сэр, это просто абсурд. Его прекрасный хозяин не мог! Он… он просто устал и сам уже не знает, что говорит. — Я испугался, что они меня узнают, и заставил их исчезнуть. На несколько секунд эльф действительно задумался. И вправду ведь на улице совершенно не было людей, странно, что он не заметил этого раньше. Неужели хозяин говорит правду, и все эти люди действительно исчезли по его желанию? В услужливой памяти вспылили все те случаи, когда Поттер творил волшебство, не пользуясь ни палочкой, ни другими артефактами, генерирующими магию. Кикимер знал, что невербальной магией пользуются лишь поистине сильные волшебники, но перенести в пространстве целую толпу… — о такого рода силе ему слышать ещё не приходилось. — Глупости, — резко, почти зло выдавил из себя Кикимер, настойчиво отгонявший от себя и мысль о том, что Гарри действительно мог кому-то навредить. Сильно потянув Поттера за волосы, эльф заставил того поднять залитое слезами лицо, — Вы говорите вздор! Я видел много злых волшебников, которые хотели убивать и убивали! Вы просто испугались, хозяин, вы не хотели, чтобы о вашей… чтобы о вас узнали. С ними всё хорошо. — Ты правда так думаешь? — жалобно спросил Гарри, глотая рыдания. «Смотрит» он с ужасом и непониманием, как ребёнок, которого отшлепали за неповиновение, и Кикимер невольно усмехается, довольно крякнув: «Убийца! Если он кого-то и убил бы, то себя и от горя». — Конечно, — улыбаясь, отозвался домовой, оглаживая распухшие от солёной влаги щеки, — конечно, я так думаю. А если с ними действительно что-то случилось, то об этом напишут в газетах. Об исчезновении стольких людей дадут знать.