Pov Северус
Ветер свирепел. Молния, ударяющая серией поразительных точных уколов, молотила в самый центр распластавшегося за окном поля. Было по-осеннему печально, словно из этого дня разом высосали все краски. Я не удержался от протяжного вздоха. — Я знаю этот вздох, — холодно проронил Люциус, ногтями постукивая по опустевшему бокалу, на дне которого поигрывали черно-красным остатки вина. Взмахнув палочкой, я обновил его бокал: после красного сарбонского вина семьдесят шестого года у нас обычно шел белый Андре Перрет. Он был не таким сладким и прекрасно подходил для завершения наших винных посиделок, под которые мы маскировали обычные попойки. Говорить упорно не хотелось, да и пить — тоже. На душе было тоскливо, словно чего-то упорно не хватало. Я думал, что алкоголь и хорошая компания помогут развеять скуку и это отвратительное щемящее чувство нехватки… Как будто забыл что-то, а вспомнить не могу. Впрочем, в моем возрасте это не ново. Сколько дней я уже сижу дома? Три, четыре, пять? Во всем теле чувствовалась непривычная ломота и слабость. Руки, сцепившиеся замком на бокале, казались ни на что не годными. — Может, ты хотя бы расскажешь, что случилось? Если тебе так не хочется слушать мои излияния, — уже с раздражением процедил Люциус, в разгоревшемся состоянии проявляющий чудеса ранимости. — Почему же, твоя жизнь в последнее время пестрит событиями. Это мой личный сорт наркотиков, — язвительно процедил я, приподнимая бокал, но за содержимое так и не принимаясь. Тошнит. Отчасти это было правдой: его жизнь действительно превратилась в карикатуру себя же годовой давности. Жена ушла. Сын — тоже. Состояние прогорело почти дотла. Ну, а он… Люциус медленно, но с завидной стабильностью, опускался метр за метром на дно общества. Театры сменились публичными домами. Книги — выпивкой. Удивительно, как потеря положения и связей влияет на всю систему координат. Неизменным ориентиром, как бы говорящем о плачевности ситуации, был я. — Я тебя слышу. — На то и расчёт, — голос был холодным и безучастным. Вряд ли послушает, упёртый осёл, — мы так скоро сопьёмся… — Вряд ли, — в тон отозвался он, одним глотком опустошая содержимое бокала. Не рассчитав, Люциус слишком много хлебнул, выплёскивая часть на подбородок и некогда белый ворот рубашки, — буду гнить в подворотне в одиночестве. Ты только сидишь и вздыхаешь, как красна девица на выданье. — От одного твоего вида меня тошнит, друг, — это было неправдой. Меня тошнит от себя, от своей беспомощности, от своей неуверенности, от страха. Казалось бы, мне больше сорока лет — в этом почтенном возрасте мужчина уже должен потерять всякий страх, отдав богу душу самым нелепым образом. Свернуть свою тонкую шею на лыжном курорте, на который отправился втайне от своей жёнушки. Или, того лучше, отдать концы прямо на молодой любовнице, потому что два пузырька зелья «мужской силы» явно не идут на пользу слабенькому сердцу. Вместо того, чтобы реализовывать эти во всех смыслах великолепные жизненные программы, я сижу здесь и трачу время вот на это… Да и если быть уже совсем честным, наше прозябание — последнее, о чем я бы беспокоился, если бы не одно «но». Я совершенно точно перестал получать от морального и социального разложения всякое удовольствие. Была в жизни отрада и способ окунуться в забытье — и тот отобрали. На задворках сознания вновь появился молчаливый, похожий на тень, образ. Несмотря на все мои попытки убрать его или хотя бы на секунду ослабить удавку, которую он так ловко забрасывал мне на шею, ничего не выходило. Его присутствие ощущалось каждый раз, стоило только ненадолго закрыть глаза. Он звал меня, соблазнял, изгибался, прижимался. Чёрт, я почти чувствовал его тонкие пальчики на шее, на лице… — Ты стал таким нежным. Бутон утренней розы, ни дать ни взять, — заливаясь громким, отвратительным смехом, проговорил Люциус, нетвёрдо поднимаясь с кресла и по привычке поправляя костюм, — Со мной или продолжишь заниматься онанизмом? — Бордель? — даже сейчас этот маленький демон был слишком близко. Запах вишни опьянял. — Пожалуй.***
Баланс — та иллюзорная жёрдочка между «можно» и «нельзя», на которой сильные мира сего вынуждают балансировать слабых. Золотая середина между двумя разрушительными стихиями, имена которым «распутство» и «благочестие», является не более чем недостижимой целью. От одного взгляда на неё становится приятно, как будто бы от удержания себя в цепях из мнимых идеалов ты становишься лучше. Чище. Первый раз придя в публичный дом, я жутко нервничал. Стыдливый румянец украшал щёки двумя выдающимися красными пятнами, словно я намеревался сделать из ряда вон выходящее. Было стыдно туда идти, стыдно там находиться, стыдно платить положенную плату, стыдно идти в закрытый кабинет вместе с хмельной проституткой. Как будто вся жизнь за стенами борделя прильнула к окнам, с осуждением наблюдая за мной. Район «Скользких фей» появился в старике Лондоне практически с формированием центрального ядра самого города. Как-то само собой на туманной степи, бывшей некогда девственно чистой и непорочной территорией, начали сперва торговать нелегальным алкоголем, после веществами, изменяющими сознание. Ну, а когда земля окончательно пропиталась криминальными импульсами, из ниоткуда выросли и публичные дома. Они, как грибы после дождя, рассеялись от начала и до самого конца улицы, то и дело прерываясь питейными заведениями или, так называемыми, ломбардами редких товаров. Разница в двадцати пяти лупанариях заключалась лишь в плате за хорошо проведенное время, богатстве убранства и, пожалуй, разнообразии предлагаемых женщин/мужчин. «Дырявый котел» — заведение средней паршивости, исключительным плюсом которого был тот факт, что наши знакомые обычно выбирали дома более высокого уровня. Это освобождало нас от ненужных бесед и оправданий. Это обеспечивало нам именно тот отдых, за которым мы приходили. Это, в конечном счёте, было дешевле. — Мои дорогие, — защебетала хозяйка, стоило нам лишь переступить порог дома. Завидев нас из приемной залы, она выплыла к нам с обворожительной улыбкой. Женщина сорока с лишним лет, тучная, похожая на облако из перьев и кружев, обладала на удивление приятным тягучим голосом, который даже со страшного подпития не раздражал, — Мои феи как раз вспоминали вас, мои славные мальчики… — Лия? — резко оборвав эту восторженную речь, спросил Люциус. Его комплекс «отца года» накладывал весьма своеобразный отпечаток и на его сексуальные предпочтения. Все его ночные попутчицы были маленькими, худенькими, изящными блондинками с грустными, повидавшими жизнь, глазами. Ну, а Лия… — К счастью, она как раз… — Я буду в третьей комнате, — всё тем же резким тоном бросил Люциус, не глядя в сторону женщины, словно она даже взгляда его не заслуживала. Всё же, забавно, как опускаясь на самое дно, человек не теряет прежнего снобизма. Весь день он только и думал, что о малютке Лие, а оказавшись тут, делает вид, что выше всей грязи. Прежде чем подняться по витой скрипучей лестнице, Малфой всё же удостоил нас вниманием. Его глаза цвета грязного снега явно выделялись на фоне усталого бледно-синеватого лица. Он хотел что-то сказать, но не решился. «Что это, друг, неужели стыд?» — мысленно спросил я, зная, что он слушает. С каких пор ему стало так важно, что я о нем думаю? Или может, Эдипов комплекс всё же беспокоит его больше, чем он хотел бы? — Чем могу помочь тебе, сладкий? — когда третья дверь слева на втором этаже захлопнулась, хозяйка с настороженным звериным любопытством уставилась на меня своими рыбьими, на выкате глазами. В их глубине плавали надежда и страх, сливаясь в нечто жалобное, готовое выдавить даже из самого черствого клиента лишние монеты. L’argent n’a pas d’odeur (Деньги не пахнут). — Хочу посмотреть всех, — без особой надежды проговорил я. В горле застрял отвратительный, похожий на сгусток едкой желчи, комок. Не проглотить, не вздохнуть. «Что ты здесь делаешь, идиот?» «У тебя в таком состоянии даже палец не встанет…» «Уходи, пожалуйста», — этот голос едва ли походил на мой собственный. Он был звонким, мелодичным и донельзя печальным, словно мой проступок причинял его обладателю дискомфорт. Внутренним взором я видел худенького парня, совсем мальчишку, он стоял в стороне, источая осуждение. Общая зала, уже была наполнена табачным дымом, толстым слоем скрывающим других гостей с их прекрасными спутницами. Кто-то выпивал и весело щебетал, кто-то, спрятавшись в отдельном кабинете за тоненькой шторкой, уже был занят делом. Громко хлопнув в ладони, хозяйка дома заставила всех незанятых девочек очнуться от транса, в котором они пребывали. Взгляд у девушек был затуманенный, лица, секунду назад имевшие самый отстраненный вид, оживились, подобно зажженным лампам. Вряд ли хоть одна девушка из этой дюжины походила чем-то во внешности на другую. Каждая из них, соблазнительно устроившихся на белом меховом ковре, отличалась от своей подруги по несчастью: блондинки, брюнетки, рыжие, маленькие, статные, чересчур высокие. Каждый искатель должен был найти себе спутницу по вкусу. Двенадцать призрачных силуэтов застыли в немом ожидании моего решения, как если бы от этого зависела их жизнь. И лишь одна тень, соблазнительная и гибкая, продолжала сидеть ко мне спиной, на которой даже через этот сгустившийся эфир явно выделялись мышцы. Шея казалась невероятной длины и грации, то ли из-за коротко остриженных волос, то ли из-за причудливо играющих теней. Она была своеобразной. Обернувшись, она подтянула к себе на удивление длинные для её роста ноги, с немым вздохом вставая и направляясь в мою сторону. Худая брюнетка, с прекрасными светло-зелёными глазами, маленьким гордым ртом, изогнутым в насмешливой, ядовитой улыбке. В каждом движении резкость и быстрота, свойственная униженным гордецам. — Здесь или наверх? — совсем осипла от сигарет. — Здесь, — кивнув в сторону крайней справа кабинки, проговорил я, еще раз окидывая её внимательным взглядом. Вблизи она всё так же походила на парня, если, конечно, закрыть глаза на едва проступающие под чёрной кофтой груди. Но всё же нечто неуловимое пропало, стоило посмотреть на неё внимательнее. Впрочем, если использовать заклинание, туманящее взгляд, она могла и сойти… Она была похожа… «И всё равно у тебя ничего не получится, извращенец хренов».***
Pov Люциус
Приходить в себя было больно. Мир, треснутый, как старое зеркало, никак не хотел склеиваться вновь. Как будто десятки игл впиваются в виски, стоит только немного приоткрыть глаза. Зажмурившись, я ощутил, как алкоголь, туманивший разум, начал медленно ослаблять хватку. Кровь, несколько минут назад активно разогревающая тело, замедлила свой бег. Я был липким, холодным и… грязным. — Сколько прошло времени, детка? — Хочешь ещё раз? — кокетливо хохотнула фея, прижимаясь своим теплым влажным телом к моему боку, — так быстро? — Ответь на вопрос, — грубить не хотелось. Но даже против моей воли на поверхность проступило раздражение, свойственное всякому мужчине, обратившемуся к проститутке. Оно было похоже на ощущение замаранного тела, которое хотелось непременно вымыть. Всякое прикосновение к женщине, бывшей некогда столь желанной, обращалось в отвращение. К ней. К себе. — Час, — деловитый тон шел вразрез с привычной игривой манерой. Крошка продолжала лежать рядом, но вся как-то напряглась, готовая вот-вот выскочить вон. Она ждала приказа. Нащупав на прикроватном столике палочку, я материализовал несколько галеонов, повисших в воздухе, предположительно там, откуда доносилось осторожное дыхание. Открывать глаза и смотреть на неё упорно не хотелось. — Иди. Ни слова, ни надоедливого притворства, лишь суетливый шорох одежды, и аккуратный щелчок дверного замка. Эта девочка, которой едва ли исполнилось двадцать, нравилась мне больше, чем другие: она юна, стыдлива и чем-то напоминала моего сына. Несмотря на все внутренние сокрушения Северуса, я прекрасно понимал исток своих поступков. Видел я и то разложение, медленно съедавшее мою некогда блистательную жизнь. Ни работы, ни друзей, ни… ребёнка. Я никогда не был хоть сколько-нибудь хорошим отцом, но видит Мерлин, я скучал по моему мальчику. Скучал по его доверчивому восхищению. Конечно, я понимал, что восхищаться нечем: что взять со старого трусливого лжеца, который только и делал что прикрывался «чистотой крови»? Партия была разыграна, не в лучшую для меня сторону, и ничего с этим уже не сделаешь. Стоит смириться и продолжать плыть по течению. Так, в один прекрасный день, кто-то найдет мое истерзанное нищетой и непотребствами тело на грязной улочке «фей», и скажет: — Люциус? Малфой, который поставил не на тех и все потерял? Так ему и надо. В такие моменты чистота крови не спасает. Да, впрочем, как и всегда. О своем происхождении маги вспоминают лишь тогда, когда необходимо завести полезные знакомства и иногда облегчиться с утра пораньше. В былые времена я часто страдал от снобизма и острого запора. А что сейчас? Сейчас я трахаю продажную девку, напоминающую мне утерянного сына, и при этом делаю вид, что всё нормально. Все хо-ро-шо. И как будто пустоты внутри нет, и как будто к сыну ближе. Ну да, стал немного извращенцем — с кем не бывает, в конечном счете. Да и не самое это худшее в моей ситуации. Хуже было бы, если бы я испытывал влечение непосредственно к сыну… Алкогольный дым, всё это время застилающий мозг, исчез, услужливо приоткрывая занавес моего возможного будущего. Неужели до этого действительно может дойти? Мысль о том, что я могу пасть так низко, поднимала во мне тошноту. Вот, что бывает, если выпьешь не три положенные бутылки, а только две — трезветь начинаешь слишком рано. Призвав к себе разбросанную по всей комнате одежду, я кое-как начал натягивать её на разомлевшие конечности. Голова раскалывалась, с каждой минутой становясь все тяжелее, словно кто-то наливал в нее расплавленный металл. Тело, считавшее откупоривание бутылки уже внушительной физической нагрузкой, ныло и как бы говорило о том, что оно не так уж и молодо и требует к себе уважения, а не этих скачек с малолетними проститутками. Но самое страшное во всем этом было осознание, что надо, наконец, с этим заканчивать. С этой мыслью я вышел в основную залу. Эта мысль продолжала крутиться в голове, когда я платил за себя и за Северуса, брезговавшего платить за продажную любовь. — Еще не вышел? — хозяйка, пристроившая свои габаритные телеса в небольшое кресло рядом с камином, силилась не уснуть. Заслышав мой голос, она встрепенулась, словно отгоняя сон, и отрицательно покачала слишком маленькой для её тела головой. Этого мне только не хватало: когда дело сделано, последнее дело — торчать в гостиной или общей зале и ждать друга, который еще не кончил. Истинный друг постарается испортить его удовольствие, чем я, собственно, и планировал заняться. — В какой? — Последняя справа, — полное безразличие. Конечно, ведь больше монет из меня не вытянуть. Аккуратно приоткрыв штору, я маленькими шагами достиг второй арки, так же сокрытой под плотной бархатной шторой с безвкусными золотыми кисточками. В кабинете было тихо: ни тебе охов, ахов, ни вздохов, ни стонов. Как будто они там оба умерли. Картина была настолько комичной, что я не сразу пришел в себя. Северус, раскинувшись в кресле со спущенными штанами и колом стоящим членом, обхватил голову руками. В покрасневших от усилия ладонях он сжимал собственные волосы, который не иначе как хотел выдрать с корнем. Он не заметил моего присутствия. — Пососи его, — с надеждой проговорил Северус, подзывая к себе девушку, занятую поиском своей кофточки. Слишком широкая для девушки спина напряглась, под кожей проступили явные очертания сухих мышц. Вкусы моего друга едва ли уступали моим собственным по странности. Издали она была похожа на маломерка из неблагополучного района, худая, жилистая, безгрудая. Но, что странно, двигалась с удивительной грацией и спокойствием — это завораживало. Подойдя к Снейпу, она замерла, силилась что-то сказать, но так и не решилась под взглядом черных усталых глаз. Беря в свою ладошку полностью готовый член, девушка склонилась к нему и, со свойственным только неопытным проституткам недовольством, начала вылизывать и посасывать. Признаться, выглядело это неплохо. Задавленное отвращение всегда меня возбуждало. Но вот Снейп… Снейп, казалось, сейчас впадет в истерику. — Глубже, — зарычал он, — бери его глубже. Проститутка, устроившаяся аккурат между разведенных ног, склонилась к набухшему члену, пытаясь взять его до самого основания. Но то ли размер, то ли рвотный рефлекс не позволили ей принять и половины. Когда она, уже булькающе давясь, начала постепенно выпускать из уставшего рта ствол, Северус, грубо схватив ее за короткие волосы на затылке, с силой заставил принять его глубже. — Да, вот так, — со стоном выдавил он, одной рукой пытаясь приоткрыть маленький ротик шире, а другой опустить голову ещё ниже, — Гарр… На его лице, исконно имевшем отстранённое, спокойное выражение, играл настоящий оркестр из отчаяния и подлинной человеческой боли. Он не мог кончить. Это было очевидно. Любой мужчина, которому перевалило за сорок, рано или поздно проходил через нечто подобное. Проститутка сдавленно замычала, из покрасневших глаз полились слезы, из носа — сопли, а изо рта — рвота. На этом сладостном моменте я вынужден был отвернуться, боясь, что сам сейчас явлю народу гастрономическую гамму сегодняшнего дня, тем самым выдав своё присутствие. За шторой послышалась возня и грохот, но, к моему удивлению, брани не последовало ни с его, ни с ее стороны. — Вы там закончили, голубки? — хотелось бы мне произнести это будничным тоном, чтобы чертов Снейп не почувствовал себя неловко. Но нет, увы. По звенящему молчанию и лёгкому прикосновению к моим мыслям, я понял, что он уже знает. Глупо было сейчас наспех скрывать свои мысли или пытаться выдумать правдоподобную ложь. Когда прикосновение дошло до части с недавними воспоминаниями, я не без труда, ибо хватка у Снейпа всегда была бульдожья, скинул с себя хомут заклинания. «Идём отсюда, друг», — подумал я, вкладывая в свои мысли всё то равнодушие, которое только имелось в моих закромах. В такие моменты единственное, что остаётся действительно хорошему другу — наблюдать со стороны. Просто наблюдать и не пытаться утешить и облегчить страдания израненного достоинства.***
— Хочешь мы сходим еще куда-нибудь? — прерывая гнетущую тишину, проронил я. Вопрос остался без ответа. Этот вечер был серым и холодным. Рассеянный свет осеннего заката не отбрасывал тени ни на вымощенную булыжником мостовую, ни на острые зубы барьера, отделяющего нас от старушки Темзы. Всем телом ощущался пронзительный холод, напоминающий, что конец года не за горами. На кой черт мы плетемся по этому промозглому холоду, когда можем аппарировать в тёплый дом сейчас же? Северус так ничего и не сказал. Полностью поглощенный своим горем, он медленно плёлся в сторону «нового города». Так называлась более или менее культурная часть Лондона, по нелепому стечению обстоятельств плотно прилегающая к самому мерзкому району, нахождение в котором считалось постыдным. Мне ничего не оставалось, кроме как молча сцепить зубы и идти рядом с другом. Возможно, моё присутствие ему и неприятно, но всё же это лучше, чем пытаться справиться с этим в одиночку. — Профессор? — послышался позади тонкий, неуверенный голос. В переулке никого, кроме нас, не было, поэтому очевидно было и то, что вопрос адресован Северусу. Обернувшись, мы увидели укутанного в длинную чёрную мантию паренька, худого и взъерошенного. На бледных щеках горел неровный румянец то ли от холода, то ли от смущения. Несмотря на отсутствующий взгляд мутных, очевидно, слепых, глаз, он с поразительной точностью смотрел на Снейпа, игнорируя меня целиком и полностью, как ненужный придаток. — Гарольд, — выдохнул Северус, силясь не сказать избитое: «рад тебя видеть» — хотя он действительно был рад. Я чувствовал, как его нутро смягчилось, словно и не было ничего. Сократив разделяющее их расстояние, Снейп как-то неловко скрестил руки на груди, словно боялся, что ещё немного и они сами по себе обовьются вокруг крохотного тельца. — Здравствуйте, — потешно выглядывая из-за спины Снейпа, паренек так и не дождался ответного приветствия, вновь обратив всё своё внимание на любимого профессора. Ну да, ну да, кому нужен старый бедный Люциус Малфой. Пошел он нахер. — Я думал, что ошибся. Ну знаете, я ведь не вижу в привычном смысле, — затараторил он своим высоким, птичьим голоском, — только по сиянию и узнал. — Сиянию? — Да, у вас оно синее и очень яркое. У вашего друга — серебряное, Кричер, к примеру, зелёный… — Что ты делаешь в таком месте, ребёнок? — спокойно спросил Северус, хотя желваки, гуляющие под бледной кожей, явно говорили о его раздражении и… Беспокойстве? Небеса всё-таки скоро падут нам на голову, снег выпадет в августе, раз уже Северус Снейп, отличительной чертой которого было наплевательское отношение ко всем без исключения, начал беспокоиться за какого-то малознакомого паренька. Или может, дело в ревности? Может быть, этот малец пришел сюда ровно за тем же самым, что и мы. Это было бы вполне ожидаемо: как никак молодая кровь, гормо… Не успел я даже додумать эту мысль, как вновь почувствовал настойчивое прикосновение к собственным мыслям. Упреков не последовало, лишь заклинание оглушающего купола, чтобы я не мог ничего услышать. Эка жалость, а мне ведь так хотелось услышать увлекательную историю о том, как он битый час выбирал раскраски для взрослых. Признаться, прознав о тайной и взявшейся из ниоткуда симпатии Северуса, я представлял себе нечто совершенно другое. Кого-то более ослепительного. Это ведь точно он? В мыслях Снейпа, которые он тщательно от меня прятал, я видел лишь общие очертания парня — его миниатюрность и слепоту. Причина стольких терзаний — и он? Этот, на вид совсем обычный сопляк? Ни тебе исключительной внешности, ни харизмы. Хотя мордашка всё же привлекала к себе внимание, то ли необыкновенным спокойствием, то ли слепыми глазами, сокрытыми под отросшими черными волосами. Молодой человек был совсем миниатюрным, как куколка, вырвавшаяся на свободу из своей шкатулки. Руки, неуклюже изображавшие что-то в воздухе, казались ненастоящими: такими худыми и изящными были. И, не сказать, что красавец, но всё-таки какой-то как будто ненастоящий. Подернут пеленой — вот так правильнее. Но всё же, как странно было видеть, как кто-то, вроде него, с такой теплотой и участием «смотрит» на Снейпа. Словно и для него профессор был кем-то особенным. Сколько они там знакомы: один вечер? И это такой прогресс во взаимоотношениях, спустя несколько часов, ей богу, в любовной драме на перемотке происходит всё не так стремительно, как у них двоих. Я не слышал, о чем они говорят, но это и не надо было, чтобы понять, что обоим беседа доставляет удовольствие. Да и вообще, с каких это пор инвалиды вдруг могут так улыбаться?