Pov Люциус
Работа в магазине шла своим чередом. Гарри Поттер в свойственной ему тупости и слепоте все же не был безнадежен. По крайней мере, он и не думал вставлять мне палки в колеса, когда дело касалось взяточничества, сговора и даже шантажа. Мои связи, не до самого корня прогнившие, все ещё могли сослужить хорошую службу. Так, мы довольно легко попали под министерский проект по магическому расширению пространства под зоны «общественно полезной» деятельности. Кто бы мог подумать, что министр печатной промышленности, Алармик Бэй, так любит посещать мою крошку Лию. И вот же досада, что хитрая птичка решила в один из вечеров поиграть в фотографа. Трудно сказать, что именно поспособствовало ее горячему желанию изобразить достопочтенного министра полностью обнаженным: лёжа на спине, он был похож на огромный бильярдный шар с членом. Возможно, кто-то, руководствуясь не иначе как злым умыслом, подкупил несчастное дитя любви… Так или иначе, я не постеснялся воспользоваться случаем. Мистер Бэй был вежлив, учтив и так… щедр. Особенно сильно он раздобрел после лицезрения фотографий. Все же, знаете, не всё в нашем прогнившем государстве, продажное, да. Лёгкой, пусть и довольно пухлой, рукой нам ниспослали и расширение, и государственные проекты в виде литературных вечеров для школьных групп. Но это было лишь началом. На тернистом пути к рентабельности магазина у нас стояли отвратительное месторасположение, отсутствие клиентской базы, слабый старт и, наконец, ужасные поставщики. Когда я говорю «ужасные», это значит, что таких жадных и глупых людей я не встречал даже в самых захудалых барах старика Лондона. Оказалось, что Гарри Поттер, мальчик-который-ничего-не-умеет, даже не потрудился поинтересоваться средней ценой на книги по рынку. Он затаривался книгами, превышающими свою реальную стоимость в два, а иногда и в три раза.«— А почему «Антология живизны» стоит дороже, чем, скажем, у братьев Пимм?»
«— Наши книги — товар наивысшего качества». Дело, конечно, было не в качестве. Все это прекрасно понимали. Жадность, глупость, полное отсутствие проницательности — всё это привело к тому, что я, возможно, пошел чуть дальше, чем должен был. С другой стороны, это могло произойти и без моего участия. Кто мог подумать, что эти идиоты перевозят в книгах ловко трансфигурированные закладки из наркотиков? Не моя вина, что я, человек порядочный и простодушный, решил сообщить об этом в соответствующую организацию. Так, всего за полтора месяца мы добились уже немалых успехов. Во-первых, магазин, вырвавшийся из духоты бестолкового управления, наконец, начал приносить первую прибыль. Во-вторых, у нас появились какая-никакая устойчивая клиентура. В-третьих, перспективы, маячащие на горизонте, казались достижимыми: детский отдел, о котором некогда упоминал Гарри, оказался неплохой идеей. Конечно, в таких ситуациях, когда ты ведёшь чужие дела, всегда стоит сохранять нейтралитет. Дистанция между мной и этим жалким магазином «у Блэка» сокращалась быстрее, чем, возможно, я этого бы хотел. Бесполезное помещение, забитое книгами, ровным счётом не значило для меня ни-че-го. Меня едва ли интересовали обещанные некогда деньги, да и сама идея магазина казалась мне слишком скучной — никакого полета мысли и риска. Единственное, что ещё хоть как-то держало меня в этой кампании, была девчонка. Пожалуй, будет уместно обозначить один момент: никогда ещё я не испытывал желания, которое долго не имел возможности утолить. Луна игнорировала меня так, словно меня и не было вовсе. Знаете, как будто я был каким-то прыщавым юнцом, на которого и смотреть-то было без слез невозможно. Порой, когда она все же не имела возможности отвести от меня подернутые усталостью глаза, казалось, что в глубине их нет для меня ни ненависти, ни интереса, ни досады. Она была абсолютно пуста, как лампа, в которую забыли залить керосин. Мои «ухаживания» она не отвергала — нет, девочка просто их не замечала. В какой-то момент, когда надежды на её благосклонность уже канули в лету, я начал получать от этого какое-то подобие странного и извращенного удовольствия. Букеты? Конфеты? Игрушки? «А зачем кому-то приносить в магазин всю эту дрянь?» — извечный ее ответ, сопровождаемый флегматичным выражением лица. Казалось, ещё один подарок и она попросту уснёт. Мои попытки узнать её получше сводились к банальной слежке, однако следить было не за чем. После работы она извечно отправлялась либо домой, либо по магазинам и домой. Ничто в ее повседневной рутине не выдавало природных склонностей или желаний. — Чем я могу её порадовать? — Не имею ни малейшего представления, — процедил Гарри, уныло вперившись своими мутными глазами в стену. В последнее время он был каким-то совсем тихим. Даже появления в магазине Снейпа не вызывали в мальчишке прежнего восторга и оживления. Каждый приход Северуса сопровождался попыткой развлечь и порадовать мальчика, который самым что ни на есть скотским образом отказывал, сопротивлялся и отнекивался — словом, вёл себя как настоящая маленькая свинья. — Уверен, что не хочешь мне помочь? — он точно не хотел. Весь его вид говорил о том, как сильно он меня ненавидит. Мой изначальный план, связанный с шантажом и быстрым покорением неподвластных мне вершин, теперь казался несусветной глупостью. Гарри, хорошенько всё обдумав, видимо, и не собирался мне помогать. Вероятно, моё предложение оскорбляло его благородное трепетное сердце, а перспектива быть открытым перед Северусом, хоть и пугала, но всё же не заставила отказаться от своих глупых принципов. Ей богу, смех один. Мало того, что в делах от него толку ни на грош, так ведь еще ходит весь поникший. Ни с кем не разговаривает. Только вздыхает время от времени и хмурится — смех один. — Мне все равно, — спустя несколько минут угрюмого молчания, выдавил Гарри, его губы сжались в тонкую бескровную полосу. Трудно было понять, о чем думал мальчишка: свои мысли он прятал под плотной сенью окклюментного заклинания, — Уходи. Впрочем, мне и не надо было заглядывать в его мысли, чтобы понять, что он там задумал. Мелкий паршивец хотел всё рассказать Снейпу. Сам. Это было очевидно. И это, к сожалению, лишало меня удовольствия любоваться цирком человеческой тупости и дальше. Разумеется, в силу нашей с Северусом дружбы я не мог позволить хоть сколько-нибудь позабавиться с его мальчиком. Будь мои руки чуть более свободными, я заставил бы это маленькое существо исполнять все, даже самые странные и эротические фантазии. Но что поделать. Его отказ от сотрудничества ровным счётом ничего не менял. Луна всё равно станет моей. Сейчас. Потом. Это лишь вопрос терпения, которого у людей моего возраста полно. Уже выходя из его удушающего своими размерами кабинета, я неожиданно наткнулся на девчонку, в дрожащих, слабеньких ручках несшую стопку книжек в архив. От неожиданности нашего столкновения, она вздрогнула чуть ли не всем телом, даже не успела сосредоточиться и отвернуть скривленное от неудовольствия лицо. Так и застыла, испуганно глядя куда-то сквозь меня. — Добрый день, — равнодушно проронила Луна, уже бочком пристраиваясь, чтобы протиснуться между мной и стенкой. — Добрый, — мягко отозвался я. Господи, до чего же она хорошенькая. Издали, конечно, производимое впечатление было совсем слабеньким: всё портили и убитая временем одежда, и вынужденная угловатость форм. Но вот в непосредственной близости за чудесными, похожими на озера, глазами недостатков было не рассмотреть. Мало того, что чудесная, так ведь еще забавно ретируется. Как кролик от удава. — Я бы хотел угостить тебя обедом и поговорить, — по напряженной спине и тягостному молчанию я понимал, что она ищет повод отказать. Игнорировать прямое предложение она уже не могла, — я хочу поговорить о Гарольде.***
— В чём дело? — спросила она, закидывая ногу на ногу. Острые, как заточенное лезвие, коленки с немым осуждением обратились в мою сторону. Отчасти, мне всегда нравились женщины, склонные к анорексии, было что-то элегантное и опасное в теле, состоящем лишь из костей да кожи. Но в случае с девчонкой я не мог не отметить, как мило на ней смотрелись бы несколько дополнительных килограммов веса. В её по-детски наивных чертах не было строгости, которую так удачно бы подчеркнула дистрофия. Возможно, сейчас не лучший период в её жизни, но это не отменяет того факта, что внутри, под слоем холодности и язвительности, скрывается напуганная, всеми покинутая, девочка. — Не понимаю, о чём ты, — я старался говорить спокойным, размеренным тоном, представляя движение маятника. Раз-два. Раз-два. — Неужели? — лукаво изгибая бровь, спросила девушка, маленький ротик растянулся в ядовитой улыбке. — В чем дело? — повторила Луна, так и не получив ответа. Глаза, показавшиеся мне некогда голубыми, сегодня были темно-серыми, как небо перед грозой. Она была раздражена, недовольна. Во всем её виде читалось то, насколько ей претит находиться в моем обществе. Поразительно, что она приняла моё предложение. По её худенькому искривленному лицу можно было точно понять, что ни место, маленький ресторанчик на пересечении Олбани-роуд и Окли-плейс, ни компания в моём лице ей не нравятся. К заказанному ланчу, от которого соблазнительно поднимался пар, она решительно не притронулась, попросив принести лишь стакан воды. Руки на груди скрещены, тело съежилось — ни дать ни взять, нахохлившийся ёж. — Я знаю о Поттере. Милое бледное личико застыло, как от удара, раздражение сменилось удивлением и непониманием. Мерлин, неужели эти дети действительно думали, что их невозможно раскрыть? Разве можно быть еще более очаровательными? У меня внутри все обмирает от одного её вида: от её тонких непослушных губ, от глаз, похожих на мертвые озера. Она то, чем я стал, что-то едва подающее признаки жизни. Она это то, в чем я боюсь себе признаться. Девочка ненавидит, презирает, страдает — очевидно. — Тогда это многое объясняет, — задумчиво проговорила Луна, зарывая крохотные ладошки в свои пушистые, похожие на золото, волосы. На безучастное лицо легла печать теплого, материнского понимания, — бедный Гарри, он был таким поникшим в последние дни. Я думала, что он на меня злится… ОН на неё злится! Вы только послушайте! Поттер, эта маленькая самовлюбленная дрянь, заставил её думать, что она в чем-то виновата! — Он не очень-то сомневался, когда заключал со мной соглашение, — едко подметил я. Выносить её холодность к себе и знать, как она ласкова с другими, выше моих сил. Если уж она ненавидит меня, пусть ненавидит и его. За что вообще любить этого жалкого заблудившегося ребёнка? Я по глазам вижу, что она любит его, той самой любовью, которую девушки обычно дарят людям, едва ли достойным даже скромного участия. Луна действительно любит его, любит, вопреки всему тому, что он из себя представляет. Одно лишь его поведение в последние недели чего стоило? Пожалуй, только совсем уж невнимательный человек не заметил бы произошедших в малыше Поттере изменений. И без того нелюдимый, он стал чураться даже тех, кто был к нему добр. Любая попытка девочки завязать разговор заканчивалась ровным счетом ничем. Целиком и полностью Гарри Поттер был зациклен на себе любимом, на Северусе, на их непростых, как он думает, отношениях. — Гарри — хороший человек, — с уверенностью ослеплённого привязанностью человека заявила она. Аккуратно взявшись за чашку, Луна попыталась сделать глоток, но руки у неё до того сильно дрожали, что получилось это отнюдь не с первой попытки. Прозрачные капли попали и на скатерть, и на потрёпанные рукава ее худого свитера. Она старалась не замечать этого. Я тоже. — Мне наплевать на Гарри, — сказал я без тени сомнений и притворства. Мне действительно было все равно, что есть, что нет его. — Тогда в чем дело? — ее природная проницательность и в этот раз подсказывала ей правильный ответ, но вредность заставляла спрашивать. По лукавости, спрятанной в уголках презрительно изогнутых губ, я знал, что она всё и так знает. — В тебе, — это тоже было правдой. В кои-то веки я был абсолютно трезв и честен. Это раздражало, ведь ей, этой маленькой чертовке, было наплевать на все мои попытки стать меньшей тварью. Ей было наплевать, что я уже несколько недель предательски чист, что я перестал ходить по злачным местам и публичным домам, более того, ей наплевать на все мои попытки искренне ей понравиться. — Дело же в отказе, да? — спросила она и улыбнулась, так просто и мягко, словно вопрос был решенным, — Добыча, которую трудно поймать, кажется слаще, не правда ли? — Для добычи ты слишком уж худая, — шутка была неудачной. Я не успел перевести тему, извинившись за свою бестактность, осекся. Её худое лицо застыло от ужаса — страхом это назвать было никак нельзя. Проследив за устремлённым ко входной двери взглядом, я увидел компанию из пяти человек. Трое парней и две девушки: все в черных кожаных куртках с помпезными блестящими налокотниками, штаны узкие и драные на коленях — захудалая панк-группка, словом, ничего особенного. По-хозяйски пройдясь по залу, группка задержалась у барной стойки, что-то нашептывая бармену. Через несколько минут к группе выбежал сам хозяин ресторанчика, потрясывая пятнистой от преклонного возраста головой, как болванчик на приборной панели. Они говорили совсем недолго, да и едва ли можно было что-то разобрать по их шепоту, но даже этого хватило, чтобы понять, в чем тут дело. Протягивая варикозной рукой какой-то перевязанный бечёвкой свёрток, хозяин воровато осмотрелся по сторонам, шепнув что-то самому рослому и крупному парню из группки. Утвердительно качнув головой, мальчик ядовито улыбнулся и, с силой хлопнув по старческому плечу, забрал свёрток. Десять к одному, что поганцы крышуют этот ресторан. Хотя, судя по заискивающему виду владельца, может, даже и целый район. На вид совсем не внушают почтения. Мелкая шпана, которой вовремя не задали хорошей порки. Представить только, а ведь эти мальчики одного возраста с Драко… — Луна, детка, — заревел мальчик, потрясывая свертком над головой. Даже издали я увидел красные, вероятно, от дурь-травы глаза. Вкупе с ростом в шесть футов картина создавалась весьма и весьма внушительной. Что может быть общего у такой девушки и парня, едва ли заслуживающего её внимание? Но одного взгляда на приосанившуюся, словно приготовившуюся к прыжку, фею, я понял, что общее у них всё-таки есть, и его достаточно много. Кем они были? Старыми друзьями? Может, родственники? Допустим, очень дальние… О нет, они были любовниками. По яростному взгляду усталых глаз и нарочито благородной осанке, которую нередко умеют себе придать малютки, я понял, что их точно связывали отношения куда более глубокие, чем, скажем, рядовая детская дружба или даже влюбленность. Луна была влюблена. Отголоски этого чувства, как бы сильно она ни старалась укротить разбушевавшееся сердце, до сих проступало на худом, похожем на погребальную маску, лице. В преддверии бури, оно не отразило ничего, кроме тупой, как от удара, боли. За всей показной злобой и презрением всё это время скрывалась лишь глубоко раненная тишина. Она плескалась, бушевала, всеми силами стремясь стать тем, чем некогда была. — Родриг, — мягко произнесла она, слегка качнув головой в знак приветствия, — какими судьбами? Подтянув к себе стул, парень бесцеремонно уселся за столик, вальяжно растянувшись, как разомлевший на солнце кот. Широкое смуглое лицо едва ли можно было назвать красивым или хотя бы приятным. Этот поганец, чего греха таить, был мне отвратителен с первой минуты, когда я только его увидел. Красновато-карие глаза смотрели с наглостью дворовой собаки, дорвавшейся до еды. — Ну ты же меня знаешь, малышка. Весь в делах, весь в бегах. Деньги-деньги-деньги, они только и ждут, чтобы я за ними пришел, — смеясь, Родриг было потянулся к ней, собираясь ухватиться за тоненькую ручку, быстро отпрянувшую от него, как от кипятка. Сердце и у меня упало, холод пробежал по всему телу, меня передёрнуло. Появилось то чувство, о котором говорят — точно кто-то прошел по твоей могиле. — Я вам не мешаю, молодой человек? — озабоченным тоном средневекового эскулапа, поинтересовался я, нащупывая в кармане палочку.***
Меня всё-таки отделали, под орех и до дрожи в руках, едва ли способных держать палочку. И всё же, один против пяти: полагаю, я держался молодцом. По крайней мере, Родрига выносили из ресторана вперёд ногами. Не в моем возрасте было затевать драки, причем с уличной шпаной, но выносить зарвавшегося юнца уже было невозможно, особенно когда он демонстративно, как бы показывая своё превосходство, принялся лапать девушку. Луна, в свойственной ей манере, и в этот раз удивила: она и не думала сопротивляться. Даже когда грубые лапища ухватились за коленки, грозясь забраться под юбку, она бровью не повела. Складывалось ощущение, что это всё её вообще не касается, что душа её давно покинула пределы бренного тела — и будь что будет. К сожалению, я таким стоическим терпением похвастаться не мог. Возможно, дело в долгих годах беспробудного пьянства или же в природной тяге к приключениям, но когда громадная лапища двинулась вверх, так и норовя сокрыться под пышными оборками, я задохнулся. Без особого труда проникнув в чужие мысли, я увидел лишь тишину, звенящую откуда-то из свежей могилы. В её милом сознании не было ни мысли о том, чтобы прекратить это. Луна считала секунды, когда он оставит её в покое. При внешнем титаническом спокойствии внутри она была похожа на маленького испуганного кролика, загнанного бешенным псом в угол. Сердце у меня застучало, словно хотело выскочить из груди, я не мог дышать. А проклятое сердце металось, билось в горле и душило. Когда наглое лицо изобразило очередную нахальную, грязную улыбку, я почувствовал, что сердце уже во рту и, чтобы вдохнуть, приходится чуть ли не жевать его. Что было дальше нетрудно представить… На самом деле я не часто выхожу из себя. Точнее сказать, почти никогда не выхожу из себя. Но те фривольность и грубость по отношению к тому, что для меня недоступно и, как оказалось, ценно, подействовали магическим образом, заставив позабыть обо всякой осторожности и, Мерлин меня подери, страхе. Моим оружием с ранних лет были холодность и разум, изрядно компенсировавшие отсутствие силы или храбрости. Поэтому когда заклинание вердимилиуса* застало Родрига врасплох, угодив промеж глаз, я так и замер с вытянутой в жесте палочкой. Даже когда его мощное тело монументально рухнуло на пол, отчего ближайшие столики вздрогнули, я не шелохнулся. Какое-то странное чувство удовлетворения затопило меня целиком и полностью, из-за чего я даже не сразу заметил, как остальные члены этой шайки-лейки обступили меня со всех сторон. Неказистого мальчика с крючковатым носом и длинными дрожащими руками наперевес удалось также без проблем убрать. Он едва ли понимал, что надо делать со своей палочкой: то и дело переводил взгляд красных глаз с неё на меня и обратно. Мальчик выглядел таким бестолковым, что его было почти жаль. Пришлось бы нагло соврать, задумай я похвастаться своими дальнейшими победами. Эти трое, особенно девочки-близняшки, хорошо владели боевой магией. Ну а я… Я старый хитрый трус… На секунду или две, когда искры зелёного пламени проносились в поразительной близости от моей хрупкой головы, я задумался над перспективной капитулировать. Кто, в конечном счёте, меня осудит? Глупый вопрос, достаточно было перевести взгляд на завороженное, почти радостное лицо девочки, от удивления забывшей сомкнуть узенькие губки. Возможно, впервые она смотрела на меня так, как я обычно смотрел на неё. С трепетом. Когда рассекающее заклинание стремительной молнией разрезало плоть на плече, она вскрикнула и взметнулась с места. Из внушительной расщелины хлынула кровь, мне казалось, что я слышу ее переливчатое журчание. Но нет, я слышал только её крик, похожий на далёкую песнь: «Люциус!» Когда очередное удачное заклинание прилетело мне в голову, рассекая висок чуть ли не до затылка, я едва держался на ногах, кое-как выстраивая вокруг себя защиту. Было чертовски больно, липкой колющей змеёй боль обвивалась вокруг тела, делая его ещё более неловким. — Гран, нет, не трогай его. Не надо. Да что вы делаете? — завопила Луна. Жалящее заклинание, угодившее в грудь, ощущалось комариным укусом на фоне разрезанных виска и плеча. В тот момент я был искренне рад, что девочку, смело рвущуюся в бой, держат под обе руки. — Гран, Наташа, хватит! — я не чувствовал ног, но продолжал стоять. Держать палочку было невозможно, плечо пекло адским пламенем. Я хотел, чтобы её увели, чтобы она не видела моего позора. Всё закончилось так же неожиданно, как и началось: наряд магического правопорядка явился аккурат в тот момент, когда сил у меня не хватило бы даже не простенькое заклинание защитного пузыря… Группа из, как минимум, десяти членов отдела магического правопорядка оцепила нас в плотный круг быстрее, чем хоть кто-то успел сообразить, откуда они вообще взялись. В своём заторможенном состоянии я едва ли понимал, куда меня тащат, почему так громко кричат. Состояние походило на предобморочное, пожалуй, только гордость и держала меня в сознании и на ногах. Луна, маленькое милое создание, что-то упорно доказывала офицеру, который только изредка, подкручивая в несколько туров закрученные усы, кивал. Даже когда прилетела бригада колдопомощи, рядом с ними все ещё парило самопишущее перо, активно что-то записывая вслед за девочкой. Изредка, когда тирада, смысл которой понять я, увы, был не в состоянии, прерывалась, девочка косо посматривала и на меня. — Здорово вам досталось, сэр, — мягко произнесла женщина, накладывая на меня диагностические чары. От боли и потери крови всё кругом заволокло густым багряным облаком: я уже с трудом различал медика, находящегося от меня на расстоянии вытянутой руки, да и девочка теперь казалась чем-то вроде мутного белого пятна, — сэр, постарайтесь это выпить. К пересохшим, потрескавшимся губам поднесли что-то холодное и влажное. Сделав глоток-другой, я почувствовал, что уплывающее на тёплых волнах сознание, замерло, а потом и вовсе начало медленно возвращаться на своё законное место. Когда ко мне вернулись слух и зрение, я мог лицезреть прекрасную по форме и содержанию картину: несколько столов и стульев были разбиты в щепки и свалены в кучу; весь пол украшали лужи крови, разнесённые грубыми военными сапогами; за одним из столиков расположились офицеры и малолетняя шпана. По их мрачным, надутым лицам, моими усилиями украшенными синяками и гематомами, нетрудно было догадаться, что заварушка едва ли кончилась для них благополучно. Что до меня… как я мог понять, всё закончилось без происшествий. Взяв у меня показания, офицер, с которым всё это время беседовала Луна, только выдавил двусмысленное: «Хорошо». После чего вся братия, повязав остальных участников переделки, трансгрессировала. Настала тяжёлая, глуховатая тишина, которая бывает, когда несколько человек молча стоят вокруг больного. Колдомедик, указывая в мою сторону, передала Луне несколько флаконов с мутной жидкостью зелёного цвета. Девочка внимательно слушала. Между её бровями пролегла глубокая недовольная складочка. Трудно было разобрать, чем именно она недовольна. Да и едва ли мне хотелось копаться в чужой, такой странной голове. — Идём, — склоняясь ко мне, чтобы подать руку, приказала она. — Куда? — Ко мне.***
Практически всю ночь мы сидели на старой кухоньке и разговаривали. Разговаривал преимущественно я, изредка, когда тема казалась ей достаточно интересной, она отвечала. Что-то невнятное и невпопад, но и этого было достаточно. Ко второму часу ночи, после пятого по счёту компресса, кожа на плече и виске восстановилась почти полностью: о глубоком ранении говорили лишь нежно-розовые бороздки, рассекающие бледную кожу на плече, и плеши на голове, которые, впрочем легко будет убрать при помощи специальных мазей. — Ну вот, — проводя пальчиками по свежему рубцу, проговорила она совсем сухо, с усталостью, помогая мне натянуть кое-как залатанную одежду, — болеть не должно. Откуда этот славный ребёнок может знать о том, как лечить такие раны? Откуда она знает, что болеть не должно? — Ты, наверное, была чудесным ребёнком, — неожиданно даже для себя, проговорил я, воображая маленький очаровательный комок энергии, весёлый и задорный. Я представлял её не выше домового эльфа. Куда-то уже бежит, своими босыми ножками топ-топ, а позади копна густых, сотканных из самого света, волос. — Ты, наверное, педофил, — беззлобно огрызнулась она, поглядывая на меня из-под полуопущенных белых ресничек. Изящные, капризные губы изогнулись в лёгкой улыбке, — без «наверное», ты точно извращенец. Не удивлюсь, если я еще и похожа на твоего ребёнка. — Как ты?.. — совсем опешив, выдавил, зачарованно глядя на то, как ее рот, потерпев фиаско, всё же растягивается в широкой, довольной улыбке, которую она постаралась спрятать за чашкой горячего чая. — С месяц назад, когда ты в очередной раз плелся за мной через парк, такие взгляды бросал на этих несчастных, бегающих туда-сюда детей, что я, ей богу, боялась, что ты их или изнасилуешь, или заплачешь, — улыбка всё еще украшала её милое личико, отчего на худеньких щеках проступили какие-то совсем уж очаровательные ямочки. Как на персике, который кто-то неаккуратной рукой посмел раньше времени сорвать с ветки. Сил не было смотреть. Этим своим юношеским очарованием, этими грустными озёрами глаз, спрятанными сейчас за пушистыми ресницами, она точно сведёт меня в могилу. Театрально застонав, я лишь титаническими усилиями заставил себя отвернуться. Стоит ли мне начать беспокоиться, что в обозримом будущем я так же, как и мой несчастный товарищ, буду ходить хвостом за каким-то неразумным ребёнком, судорожно мечтая о легком, пусть и дружеском, касании? Интересно, как Северус справляется? Я уже чувствовал понемногу выкручивающиеся руки. Что он там делает, чтобы не наброситься на малыша Поттера? Читает молитву? Может, бьет себя по рукам? Или сразу пьёт «Нестоин»? — Твой сын очень похож на тебя? — заговорщицки шепнула она, придвигаясь ближе, так, что я даже мог почувствовать мягкие ароматы лаванды и мяты, исходящие от неё, мелкого, злого на язык беса. Пожалуй, завтра же возьму у Снейпа книгу по воздержанию. Может, медитацией, наконец, займусь. Конечно, гипотетическая бутылка, парящая где-то там, на задворках сознания, была самым простым выходом из ситуации. После хорошей, выдержанной на пнях, медовухи я едва ли был на что-то способен. Но пить всё же не хотелось. Точнее говоря, хотелось. Но сухость во рту и чистота в голове, от которых я привычно убегал на дно горького стакана, ощущались не такими пугающими. — Он действительно чем-то похож на тебя, — как бы нехотя отозвался я, прикрывая глаза и стараясь уловить чужое дыхание. Ну, всё, приплыли — меня успокаивает чужое дыхание. Что дальше, Люциус? Может, сделаем её живой портрет и будем носить его в кошельке? Будем доставать время от времени, любоваться, томно вздыхать? — А внутренне? — всё тот же хитрый шепот. Интересно, она просто не понимает, что делает, или же издевается? — А внутренне все мы изуродованы своими родителями. Мой мальчик не исключение. Я очень его баловал в детстве, затем давил в юношестве. И вот теперь, когда он повзрослел, я его потерял. Но в детстве он был чудесным, — зачем ты это сказал? Рассчитываешь на её жалость? Так ведь ты и её не заслуживаешь, ты не заслуживаешь даже того, чтобы просто сидеть рядом с ней. Старый жалкий дурак. В тот день, когда ко мне вынесли сына, новорожденного, с пухлыми щечками и забавно сложенными губками-бантиками, я полюбил его всем сердцем. Но любить не такой уж и подвиг. Особенно, если предмет твоей любви прекраснейшее в своём роде существо. В четыре часа пятнадцать минут, когда мне в руки передали тугой и довольной увесистый комок, завернутый в фамильную изумрудную пелёнку, я знал, что пропал. Я знал, что пропал, когда он сделал свой первый робкий шаг, когда назвал меня папой, когда сказал, что больше не хочет меня видеть. А теперь… Я огляделся: одежда была в полном беспорядке, вся смятая и местами разорванная. Где-то в углу комнаты шевелилось и ворчало настоящее стадо из жмырхов, шишуги и пушистиков — обладателей этой самой шерсти. Даже с учётом того, что пушистое месиво находилось от меня относительно не далеко, я не мог понять, сколько же их там всего собралось. Но все они и каждый в отдельности выглядели откормленными и такими ухоженными, что даже пёстрая шерсть переливалась. Откуда у этой девочки столько денег? Чтобы содержать этот дом и зоопарк, она либо должна иметь скрытый доход, либо… — Не надо, — мягким голосом, попросила Полумна. Обернувшись, я увидел не красивую девушку, сокрытую в копне белых пушистых волос, с прелестными ямочками на щеках и чудесными, как влажные камни, глазами — нет. Я видел маленького ребёнка, худого и нелепого. У нее всегда были эти ужасно острые коленки? А сероватые впадины у яблочек щек? А руки, похожие на хвощи, обтянутые кожей? Картина, как это одинокое существо бредёт по заснеженной улочке, возникла практически сразу. Ей холодно. Ручки, покрытые лишь жалкими вязанными перчатками, сжимают два увесистых пакета. Они до отказа набиты тушенкой, пресервами, сухим кормом, где-то там, внизу, под грудой еды для животных лежит небольшой кулёк с подгоревшими рогаликами. Ее ужин, возможно, и завтрак. Пальчики уже давно не гнутся от холода. Больно и страшно. Но дома ждут, и это утешает? Пустота, наполненная топотом мохнатых лап, пугает не так сильно. Можно на время забыть, что у тебя никого нет, а те, кто есть, непременно уйдут. Это вопрос времени. С животными проще. Не надо притворяться тем, кем ты не являешься: не надо отстраняться и защищаться. Не надо объяснять, почему ты уже шестой год носишь все те же полосатые чулки, которые некогда купил отец. Заштопанные в трёх местах, они дороги тебе как память, да и носить нечего, если быть совсем уж честным. Денег решительно не хватает ни на что, кроме оплаты дома и питомцев. Порой думаешь, а зачем оно тебе надо: жизнь слишком коротка, чтобы так прозябать. Почему бы просто не закончить все это? Один порез по пути следования локтевой кости — и всё. Закончатся боль, ожидания, непременно кончающиеся лишь обманом, разочарование… Не будет ничего, кроме пустоты, блаженной в своей тишине и покое. — Не надо, правда, — вновь проговорил голос откуда-то издали. Глаза, обращенные к животному, почти полностью были сокрыты под сенью белых ресничек. Серая дорога, устланная снегом, холодна и едва ли освещена человеческими любовью и участием.Конец Pov Люциус