Pov Люциус
— Тебе не кажется, что это слишком дорогой подарок? — вопрос риторический. Подарок действительно был роскошным в свете того, как много Северус работал, чтобы иметь возможность позволить его себе. Снейп, занятый целиком и полностью процессом запечатывания амулета, замер. Небольшая деревянная коробочка так и осталась парить в окружении пестрых лент. Как будто крошка Поттер сможет оценить его старания. Я, признаться, в глубине души всё же надеялся на то, что мой славный друг сохранил остатки разума и всё понял. Понял, кто на самом деле скрывается под неумело наложенной личиной. Но он не понимал, не замечал, да и пожалуй, не хотел ни того, ни другого. Снейп, как говорят французы, сroire à son etoile (верил в свою звезду). Верил он с жаром и с той глупой слепотой, на которые способно лишь горячее сердце влюбленного. Возможно, именно эта черта Северуса мне всегда и нравилась в нём больше всего. Формализм, смешанный с наивностью и какой-то детской старательностью настоящего отличника — я не был таким. Что говорить, если он даже купил несколько видов обёрточной бумаги. Обёрточной бумаги… Для подарка… А ведь подарок-то предназначается тому, кто вообще ничего не видит. Или дело в том, как это будет ощущаться и шуршать? — Это удобнее, чем посох, — пробубнил Северус, вновь принимаясь за дело. Ленты никак не хотели ровно укладываться на резную поверхность шкатулки, отчего он заметно нервничал, — ему должно понравиться. «Ему должно понравиться», — в одной фразе весь человек со своими славными, аляповатыми потрохами. Если бы этот мальчик только мог забыть о своем горе и перестать быть идиотом, они уже давно могли бы быть по-своему счастливы. Со словами любви в ночи, влажными от волнения ладонями и горящими от смущения лицами — словом, всем тем, чего я никогда не испытывал и не понимал. — Что случилось? — усаживаясь в продавленное от времени кресло, я с удовольствием уставился на тонкие пальцы с зажатой в них палочкой. Едва заметная дрожь, но он отлично справляется. Со страхом? С раздражением? Порой Северус так отлично входил в роль человека, которому искренне на всё наплевать, что он и сам невольно начинал себе верить. Но порой, как сейчас, например, пелена исчезала, из-за чего приходилось соприкасаться с нежным, как у устрицы, нутром с тем, что все мы называем «жизнью». Мне было больно видеть выражение загнанного в капкан зверя на его лице, поэтому я старался не смотреть вовсе. — Не понимаю, о чем ты, — в его голосе не чувствовалось ничего, кроме бархатного спокойствия. Очередного подтверждения, что всё у него отнюдь не «в порядке». — Он избегает тебя, да? — размазанная верхняя губа вздрогнула, показывая острый на вид клык. Я никогда не отличался особенной проницательностью, но в вопросе с Северусом всё и всегда было очевидно. Пожалуй, только совсем уже невнимательный человек не смог бы заметить произошедших в Гарри изменений. От вынужденной трезвости голова у меня была предательски чистой и свежей — в общем, мозги работали до тошноты хорошо. Уже несколько недель я был чист, как стекло, которое так любили драить эльфы. — Знаешь, — начал было я, но осёкся, никак не мог подобрать нужных слов, чтобы старина сразу же не скрутил мне шею, — ты только не злись, ладно? Северус, закончивший с упаковкой, лениво взмахнул палочкой, призвав мантию. Бросив на меня один из своих красноречивых взглядов из разряда «вываливай и катись к чёрту», он медленно, нарочито театрально, принялся натягивать на себя парящую в воздухе чёрную материю. — Тебе лучше сейчас к нему не идти, — я действительно старался тщательно подбирать слова, которые почему-то упорно не хотели становиться мягким ручьём складной речи. — Почему? — холодно осведомился он, бережно, до омерзения нежно укладывая подарок в глубокий внутренний карман. — Послушай, — и снова ком в горле. Мерлин меня подери, он сотрет меня в порошок, когда обо всём узнает, — Северус, сядь, прошу, друг… Просто сядь. Нечитаемое выражение вновь легло на его лицо. — Мы вроде как сильно повздорили с твоим мальчиком, — начал я, но осёкся. Густые брови сошлись у переносицы быстрее, чем я успел сказать самую суть. — Я не со зла, он просто был таким забавным, и трудно было устоять. — Ты опять квасишь? — Нет же, нет, — чересчур поспешно, чтобы оказаться правдой, перебиваю, — он, мальчик твой, кое-что скрывает. Это не бог весть что, это не страшно и никак не повлияет на твоё к нему отношение. Просто, чёрт, до чего же всё сложно. — Люциус, — оборвал он, холодно и резко, с силой сжимая палочку, — если я узнаю, что ты ему что-то сделал… — Да ничего я не сделал! Хотя, признаться, он довольно милый. Шучу-шучу, успокойся, а то жилка на лбу лопнет, — глубокий выдох, — дождись ночи, а потом уже иди. Ты понял? — Что ты сделал? — настойчиво переспросил он. Крепко сцепив зубы так, что желваки показались, Северус пытался проникнуть в мои мысли, пытался отыскать ответ прямо там, в стеклянном от трезвости ворохе. Я не дал ему увидеть всей картины целиком: в конечном счёте, зачем организовывать сюрприз, если собираешься обо всём рассказать раньше времени? Луна, этот мелкий дьявол во плоти, принимала в подготовке самое что ни на есть активное участие. Её крайне возбуждала мысль о том, что у милого друга скоро всё уладится. Подмешать зелье правды и опьянения в его снадобья от головной боли, которые он хлещет, как воду? Да, конечно. Занять Кричера на весь вечер, чтобы он и не думал липнуть к дражайшему хозяину? Без проблем. Она была маленьким энтузиастом своего коварного сватовского дела. — Ночью вам никто не помешает. Обещаю.Конец Pov Люциус
***
Дверь магазина отворилась. Звонкая птичка-колокольчик, сонно качнув своей крохотной, усеянной пёрышками, головой, лениво приоткрыла крохотный клювик, готовясь исполнить свою приветственную трель. Ловко перехватив её, он аккуратно зажал клюв. Слабо трепыхнувшись раз-другой, она вновь закрыла свои глазки-бусинки, уснув. Магазин был погружен в мрачное спокойствие, напоминающее затишье перед продолжительной грозой: воздух был спёртым, он походил на тяжелый бархат. Где-то на стене почти беззвучно совершают свой ночной ход часы, стрелки шевелятся, но звук доносится как будто издалека. Дверь в кабинет Гарольда была приоткрыта. Северус видел лишь общие очертания предметов, двигался он неспешно, как притаившийся в засаде кот. Пользоваться магией, чтобы осветить себе путь почему-то не хотелось. Было что-то особенное, завораживающее в этой дышащей покоем темноте. Окна, выходящие прямиком на устланную туманом улочку, мягким ленивым светом едва подсвечивали пышное убранство кабинета. Когда мужчина тихо приоткрыл дверь в кабинет, он поначалу ничего не увидел в ароматной, пахнущей чем-то сладким темноте, к которой примешался запах алкоголя и духоты. На большом столе, чьи смутные очертания только и можно было различить, разбросали темные и серые листы, перья, пушистыми рёбрами играющие в тусклом свете. В центре стола стояла внушительная бутылка с чем-то на вид совсем чёрным, рядом бокал, почти полностью опустевший. — Привет, — Северус старался говорить бодро, но не слишком громко, чтобы не испугать его: посох стоял без дела, уныло прислонившись к краю стола. Фигура, всё это время неподвижно сидящая на массивном стуле за столом, двинулась, обозначая своё присутствие. Острые ручки судорожно взметнулись к бутылке, чёрная жидкость плеснулась в бокал, проливаясь бодрым ручейком мимо. Капли рассыпались крохотными агатами по всему столу. — Ты всегда приходишь неожиданно. Даже не удивляюсь, — его голос, сонно хриплый, был сухим и резким, похожим на мертвые ветки, звонко трескающиеся под ногами. — Хочешь, чтобы я ушёл? — мягко спросил Северус, неловко заходя внутрь и легко прикрывая за собой дверь. Несмотря на духоту, хотелось почему-то наложить запирающие чары, чтобы им никто не помешал. Его смех был громким и надтреснутым, с каплями вина, попавшего не в то горло так, что уже трудно было понять, где заканчивается смех и начинается кашель. — Я так долго боялся завтрашнего дня, Северус, — с придыханием бросает мальчик, в бледном свете его вытянутая шея и высоко задранная голова кажутся кусками искусно высеченного и обработанного мрамора. Фигурка в кресле, такая изящная и подвижная, вновь зашевелилась, Гарольд хотел встать. Слабые потуги, сопровождающиеся тихими ругательствами ни к чему не привели. Он дрожал. — А что будет завтра? — Снейп, мягко и тихо, подошел. Так близко, что мог почувствовать пары алкоголя, исходящие от парня. Сколько же он выпил? Прищурившись, мужчина пытался на глаз определить уровень жидкости, оставшейся в недрах темной бутылки. Чуть больше половины — а такой великолепный эффект или дело в зелье, которое ему подмешал Люциус? — Завтра я сам все закончу, не хочу больше врать, — Гарольд засмеялся. Перетекая из одного угла стола к другому, он упорно что-то искал, как ищут смысл жизни законченные алкоголики. Не нашел, — Хорошо, что я слепой, хотя бы не увижу твоё разочарование, когда ты обо всём узнаешь. Наверное, это единственное, что меня сейчас успокаивает. Ты будешь так злиться на меня. Какая досада. Рука, всё это время сжимающая подарок в шуршащей обертке, выскользнула из глубокого кармана мантии. Потянувшись к мальчику, Северус осторожно прикоснулся к горячей, словно облитой кипятком, голове. Ребенок, казалось, даже и не заметил этого, продолжая хаотично водить ручонками по столу. — Что ты ищешь? — ласково проговорил Снейп, склоняясь над мальчиком, не в попытке помочь, лишь чтобы быть еще ближе. Его лицо было так близко, что можно было ощутить опаляющий, ненормальный жар его тела. — Не знаю, — хохотнул Гарольд, протяжно выдыхая, — не знаю. Что-то потерял, что-то постоянно теряю и не могу потом найти. Мужчина хотел сказать, что всё это пьяный вздор, но неожиданно понял, что не может произнести ни слова. К горлу подступил горький комок, мешающий не то что говорить, но и дышать. Рвано вздохнув, Снейп почувствовал, как у него обмирает нутро от одной лишь мысли, что его разлучат с этим нелепым и таким замечательным ребёнком. Мерлин, когда всё успело стать таким сложным и запутанным? Казалось бы только вчера он стоял на пороге нового, заваленного старым хламом магазина, ещё тогда он подумал, какой всё-таки славный, этот мальчик за прилавком. И вот сейчас... Сейчас Северус не представлял себе, как вернёт свою жалкую жизнь в прежнее русло. Гарольд, как и в своё время Гарри, расчертил его жизнь глубокими бороздами, отрезав всякий путь назад. — Скажи, Северус, что я буду делать, когда ты бросишь меня? — мальчик говорил сам с собой, ответы мужчины ему были не нужны, — Скажи, ты будешь меня вспоминать? Северус, не зная, что сказать, лишь молча перебирал спутавшиеся непослушные прядки длинных волос. Как странно, а он и не замечал, какие у паренька длинные волосы… Не замечал, какой у него надтреснутые голос, до того знакомый, словно доносится из далекого, утерянного прошлого. Смутное и знакомое проскакивало во всей этой сцене, словно раньше нечто такое уже случалось. Когда-то очень… очень давно. Или же это был всего лишь сон. Сон, подаривший ему больше, чем удовольствие, больше, чем счастье — целость. Будет ли он вспоминать? Правильнее было бы спросить, а когда он не будет вспоминать? Интересно, а давно ли его жизнь вышла из состояния оцепенения, принимаясь кружиться вокруг единственного, ценного и важного. Не было ни одного утра, чтобы Снейп не вспомнил о мальчике, ждущем его в маленьком магазинчике на Йорк-Уэй. Северус точно знал, что ему будут рады, даже если не захотят этого показать. — Гарольд, я не оставлю, даже если ты всё это время под мантией прятал гнома, слышишь? — мягко произнес Снейп, заглядывая во мрак чужого лица. Видны лишь мутные, блестящие глаза, подёрнутые не иначе как слезами. Что может от него скрывать этот чудесный ребёнок? Постыдные секреты, ужасный характер, физические изъяны? Это просто смешно. Северус искренне не понимал, что может заставить его по своей воле уйти. Как можно по собственной воле отказаться от шанса… Медленно приблизив лицо к мальчику, Снейп мягко касается его губами. Назвать это поцелуем не поворачивается язык — лишь касание, целомудренное и невинное. Но это ощущается чересчур остро, как будто через все тело пропустили разряды холодного тока. Руки и те по ощущениям опустили в ледяной омут. Губы у него потрескавшиеся и искусанные в мясо, но прикосновение от них почему-то всё равно ощущается невероятно нежным. Северус замирает над мальчиком, словно тот не настоящий. Свет обозначает лишь общие очертания лохматой головы и узких плеч. Черный силуэт не шевелится, даже не дышит. Дотрагиваясь до худой щеки кончиками пальцев, Снейп чувствует, что у мальчика настоящая лихорадка. Ощущается приятно, особенно на фоне собственных ледяных рук. От волнения от кистей совершенно отлила кровь, отчего они стали не только холодными, но и влажными. Северус отчётливо помнил, как мать то и дело откидывала его взметнувшиеся от страха ладошки, раздраженно приговаривая: «Не трогай меня, лягушонок». Чёрт, почему он вообще это вспомнил? Мужчина вдруг подумал, что и мальчику, скорее всего, его прикосновения неприятны, раз он остолбенел. Поспешно опустив руки, Северус сцепил их в крепкий замок, подавляя соблазн вновь дотронуться. Лучше так. Все внутренности, подернутые ледяной коркой, стягиваются в тугой узел, готовый вот-вот разорваться, если эта пытка не закончится. Мальчик в кресле вздернул свою лохматую голову, словно пытаясь увидеть во мраке нависшую над собой фигуру. Вытянув руку, Гарольд аккуратно нащупал в темноте лицо Северуса. Горячие пальцы огладили его впалые щёки, медленно и аккуратно, чтобы не поранить длинными ногтями, проследовали к губам, очерчивая лишь самыми кончиками неровные линии и изгибы. Северус, всё это время даже не дышавший, был готов к удару. «Давай, мальчик», — чувствуя, как тонкие пальцы проходятся по его подбородку, он заранее напрягся, — «бей!» Внутренне Северус надеялся на то, что Гарольд его оттолкнет — тогда всё станет на свои места, так, как и должно быть. Тогда это всё закончится — его глупые переживания, страх перед будущим и мальчишкой, эта глупая и совершенно неуместная робость. Тогда из его жизни уйдут краски, совершенно ей не подходящие. Тогда все станет, как раньше. И что самое главное — вернётся его пустота — единственное, к чему он привык, с чем научился жить. Еще раз ласково проведя своей маленькой ладошкой по его лицу, Гарольд медленно убрал руки, упираясь в подлокотники своего креселка, отчего гулкая тишина разорвалась протяжным, неприятным скрипом. Кое-как выбравшись из кресла, Гарри, качаясь из стороны в сторону, поразительно ловким для своего состояния движением ухватился за волосы Северуса, притягивая его к себе. Сил у мальчика оказалось впору, чтобы усадить не особенно сопротивляющегося профессора на свое место. Мысль о том, как они вообще дошли до подобного развития событий, заставила Северуса скривиться. Он не очень хорошо представлял, что последует дальше, но внутренний пессимист давил на корню все доводы рассудка, убеждая, что хорошего ждать явно не стоит. — Сиди смирно, — велел мальчик, плавно взбираясь на него. Аккуратно, усадив костлявое тельце на коленях, чтобы не ёрзал, Снейп обеспокоенно притронулся лбом ко лбу мальчика. Горячая кожа опаляла не хуже разогретой печи. Северус попытался достать из кармана палочку, чтобы наложить диагностические чары, но цепкие горячие ручонки с поразительной для них силой не позволили. «Господи, да у него же лихорадка», — пытался достучаться голос разума. — Я же сказал, — шепнул мальчик куда-то в шею, — сиди смирно. — Гарольд… — только и успел выдавить мужчина, прежде чем его довольно быстро заткнули. Гарольд едва ли походил на испуганного, робкого мальчика, впервые познавшего радость любви, как не походил и на изъеденного похотью ловеласа. За все сорок лет своей жизни Северус провёл через свою постель немалое число и мужчин, и женщин, но ни разу он не встречал такого голода и решительности. Мальчик целовался до умиления плохо: он был беспорядочным, неловким, немного зажатым, - однако страсть, с которой мальчик его целовал, ошеломляла. Эта была страсть мужчины, получившего в конце пути желанный приз. Гарольда всего потряхивало от возбуждения, он горел. Гарри не стал церемониться, обвел языком нижнюю губу Снейпа, затем обхватил ее своими губами и, поддразнивая, начал покусывать. Руки мальчика тем временем отпустили его собственные, пускаясь в увлекательное путешествие по напряжённому телу Северуса, особое внимание уделяя груди и плечам, которые парень несколькими лёгкими движениями сумел высвободить из-под одежды. Гарри чувствовал себя странно. Глаза предательски слезились, кожа горела и ныла. Легко качнув бедрами, парень упёрся пахом в чужой напряжённый живот. Он чувствовал, что Северус тоже возбужден. Это было очевидно и удивительно приятно. Значит, он тоже его хочет. Пусть это и не взаправду. — Ты такой твердый, — усмехнулся мальчишка, обводя пальчиками линии ребер и груди, медленно спускаясь вниз, попутно расстёгивая пуговицы на рубашке. Хватка рук Северуса на его бедрах усилилась, тогда Гарри, наклоняясь ещё ближе, вжал Снейпа в мягкое кресло. Ощущение, что это твердое напряжённое тело сокрыто под слоями ненавистной одежды, сводило с ума. «Поразительно», — думал про себя Гарри, мягко прикасаясь к чётко очерченным линиям ребер и пресса, — «Такой твердый, словно настоящий». Когда горячие ручонки, закончив возиться с пуговицами, перебрались и на брюки, Северус, совершенно ошарашенный такой внезапной атакой, зашипел. Это определенно не входило в его сегодняшние планы. Горячие губы лениво мазнули по подбородку. «Господи», — закидывая голову, Северус жалобно застонал, звук застрял где-то в горле, становясь комом, — «я ведь зашёл всего лишь передать подарок». Коробочка во внутреннем кармашке уже давно никого не занимала. Она перестала печь его руки. Перестала душить его невысказанным признанием. Его прощальный подарок… Прощальный подарок — это звучит так нелепо, особенно в свете нынешней ситуации. Поразительно, как долго он валял дурака и всё из-за глупого страха быть отвергнутым. Северус ведь и вправду не замечал очевидных вещей, списывая искренность мальчика на обычную благодарность отшельника, оказавшегося наконец в приятном обществе. Ему было проще поверить, что Гарольд радуется ему из чувства благодарности, нежели из-за симпатии. Однако нынешняя ситуация вводила значительные корректировки в систему воззрений мужчины. Гарри, усевшись поудобнее, запустил свои горячие ладошки в его расстёгнутые брюки, норовил забраться маленькими пальчиками под резинку нижнего белья. — Так, — строго оборвал его Северус, несильно придерживая мальчика за плечи, стараясь отстранить его от себя, — завязывай, серьезно. — Но Я хочу, — жалобно проговорил Гарольд, демонстративно прижимаясь пахом к его животу. От такого наглого совращения Северус застонал. — Хорошая попытка, но не получится, — сквозь зубы прошипел Снейп, ощущая своё возбуждение уже почти болезненным. Мерлин, как же хотелось взять его прямо здесь, — не буду я тебя трахать в магазине. У меня ещё есть стыд. Дело, конечно, было отнюдь не в стыде. На секунду или две воображением мужчины завладела вполне себе соблазнительная мысль взять его, как он того и просит. Можно даже на столе или на этом самом кресле. Представив это, Северус не сдержал улыбки: мальчик так сильно этого хотел, что едва считал нужным себе контролировать. Или дело всё же в зелье честности, которое ему подмешал Люциус? Гарри, находящийся в состоянии, название которому ни люди, ни маги ещё не придумали, продолжал своё увлекательное занятия: притираться к паху и животу Северуса и собственнически прикусывать тонкую кожу на шее, ставшую слишком чувствительной от долгих терзаний. Слова Снейпа он упорно игнорировал. Ощущение чужого горячего от возбуждения тела было смазанным, каким-то чересчур ярким и нереальным, из чего Гарри разумно рассудил, что всё, происходящее здесь и сейчас, вымысел его эротической фантазии. «Раз уж это сон», — думал про себя мальчик, — «стоит извлечь из этого максимум удовольствия». — Ты добьешься лишь того, что я превращу тебя в маленькую похотливую мышь, — смеясь, выдавил Северус, ласково проведя рукой по тонкой шее, пробираясь пальцами к горячей, часто вздымающейся груди. В свете луны, едва пробивающейся через окна и туман, Снейп мог видеть лишь общие очертания мальчика, казавшегося плодом его воображения. Рубашка, спущенная с плеч, держалась лишь на плавных изгибах рук, чем-то похожих на стебли вьюнка. Его настоящую красоту невозможно было увидеть — только почувствовать. Худенький, состоящий из локтей и костей, но весь подвижный и мягкий, как вода. Необыкновенный. — В моих снах ты обычно более активный, — смеясь, мальчик перешёл на влажный шепот, сменившийся не менее влажным языком, вырисовывавшим короткие отрывистые линии на лихорадочно горящей коже возле уха, — а на вкус совсем как настоящий. Северус почувствовал, что у него даже внутренности и те обмякли. Одна лишь мысль, что этот мальчик так же, как и он сам, лежал в темноте холодной комнаты и фантазировал о нём, заставляло его внутренности, подёрнутые сладкой судорогой, скрутиться в мёртвую петлю, без начала и без конца. Господи, разве так бывает? Это не поддавалось никакому объяснению… Собственно говоря, звёзды тоже светят без всяких там объяснений, даже когда источник их сияния уже давно погас. Мальчик улёгся на стол, растёкся узкой спинкой по твёрдому палисандру. Дышит рвано, часто; ёрзает. Угорь на сковороде, ни дать ни взять. В тусклом свете ленивой луны он походил на мраморное изваяние Диониса: было что-то донельзя порочное в этом как бы невзначай показавшемся тёмном ореоле на фоне снежной груди с явно выступающими ключицей и истинными рёбрами. В полузабытьи Северус, склонившись над мальчиком, наконец спросил: — Ты не против? — вопрос был совершенно идиотский, на грани кретинизма. Не против ли он? Изрядно разгоряченный, в трансе от выпитого зелья, с едва прикрытым стояком, который к тому же болел — не против ли он? Гарри даже не понял вопроса. Вцепившись в жилет мужчины, мальчик изо всех сил, которых было в общем-то не мало для его комплекции, потянул, заставив его почти упасть на себя. — Ты собираешься меня трахать, Северус? Или мне стоит начать без тебя? — он качнул бёдрами. Пожалуй, это и стало последней каплей в море терпения, которое успел исчерпать Снейп. Губы у мальчика, горячие и влажные, искушали сладкой тягучей слюной. Прикусив юркий язычок, Северус ощутил пряный вкус крови и спелой вишни. Вкус был насыщенным, понятным. Не в силах справиться с собственным желанием, Снейп, устроившись между призывно расставленных ног мальчика, вновь вцепился в него, сильно сжав зубы на нижней губе. По славному квадратному подбородку потекла кровь, густая и вязкая. Блестящие чернотой ранки быстро украсили собой и нежное место за правым ухом, и подбородок, и скулы, — укусы были не очень сильными, но обещали уже к утру налиться кровью и опухнуть. Проведя пальцами по особенно симпатичному полумесяцу у края искусанных губ, Северус почувствовал, как лицо мальчика расплывается в счастливой, немного туповатой улыбке. Это было похоже на дурман, на пары опиума, на зелья, лишающие рассудка. К тому моменту, когда оба только и могли, что ощущать болезненную нехватку воздуха и дурманящий жар, у обоих уже не было сил. Гарольду хватило мягких прикосновений через одежду, чтобы достичь разрядки, от которой он, кажется, ненадолго отключился. Возня прекратилась, стоны — тоже. — Чёрт, — взвыл Северус, у него уже пятна перед глазами начали скакать от напряжения, одного движения хватило бы для разрядки. "Ему нельзя. Ему плохо. Остынь!" - набатом звучал внутренний голос. Северус до боли хотел его, но не так. Чистая правда. Северус действительно не хотел брать его здесь и сейчас, но и отказать не мог. Всё в нем бастовало против того, чтобы хотя бы на дюйм отстраниться от мальчика, которого он так давно и страстно желал. И всё же он отстранился, неловко отступая на несколько шагов. Ноги были ватными. — Люмус максима, — вспышка яркого, похожего на восходящую звезду, света ослепила его прежде, чем он успел морально подготовиться к этому. В глазах, которые не успели привыкнуть к яркости, рябило как после сильного удара по голове. Среди разбросанных и примятых бумаг, цепляясь за полы его мантии, лежал сам Гарри Поттер. Весь искусанный, в мятой спущенной рубашке. Без сознания, с влажным пятном на брюках.