Come what may

POV Луна

Когда я закрыла дверь, птицы за окном резко прыснули вверх. Стоило проследить за ними глазами, и у меня возникло странное ощущение, что это не они взмыли вверх, а я полетела вниз. Пришлось даже крепко ухватиться за дверную ручку, чтобы избавиться от этого тошнотворного чувства. Гарри, уже получивший свой ужин, устало водрузил локти на стол. Он неспешно, если не сказать сонно, поедал пережаренный стейк и овощи. Затуманенным от усталости взглядом Гарри следил за дребезжащим светом свечи, лицо его совершенно ничего не выражало. Как это частенько с ним бывало, оставаясь один, его мысли, подобно бумажному кораблику в бурной реке, уносились далеко. — Нам нужно поговорить. Сместив слепой взгляд со свечи на меня, Гарри ничего не ответил, жевать однако прекратил. Он смотрел так, как обычно смотрят на пустоту или, скажем, на реку. Да, он определенно не был заинтересован в разговоре. Тогда я довольно громко (чего он не выносил) протопала к его столу, усевшись на один из гостевых стульев. Со вздохом, говорящим одновременно и о смертельной усталости, и о немой покорности судьбе, Гарри приосанился, собрался. — Что случилось? — отмороженно спросил он. — Чего это ты опять развздыхался? Всё так трагично? Ничего. Время от времени Гарри можно было назвать даже милым. Не могу, конечно, назвать факт нашего сотрудничества решающим в моей жизни, но многое, если не всё, изменилось. Я точно знала, что несмотря на все свои внезапно проявившиеся странности, Гарри меня по-своему любит. До той любви, в которой он купал профессора, это не дотягивало, но тоже было вполне неплохо. Не было в Гарри этой интересной, немного ненормальной, загадочности, которая и делает наше общение с окружающими захватывающим. Жизнь его, как и он сам, была чуть менее примитивной, чем дверная ручка. Происходит что-то дурное — он уже ходит мрачнее тучи, хорошее — сияет как отполированный пятак. Порой мне казалось, что Люциус, несмотря на скверный характер, в отношении многих вещей безжалостно прав. Взять хотя бы меня. Еще при нашей первой встрече он посчитал меня лёгкой добычей, способной отдаться за кусок хлеба. Печальная правда моей жизни, ведь когда-то, скажем, лет эдак пять-шесть назад всё так и могло быть. Впоследствии, он не уставал повторять, что моя искренняя уверенность в невыносимости собственного характера не более, чем острая меланхолия, вызванная созерцанием неиссякаемого потока ничтожных мужичков, которые проносились через мою постель. На этом моменте, сложись всё иначе, я должна была бы оскорбиться или, по крайней мере, начать на него кричать. Неправдой будет сказать, что ничего во мне не всколыхнулось от столь острой, ничем не завуалированной правды. Остатки моего самолюбия, которым удалось выжить за годы активных унижений, конечно, забурлили — но не более. Ответить мне было нечего. Если говорить совсем честно, то мои воспоминания всплывали редко. Может, потому что я думаю о них редко. Порой, правда, я всё же вспоминаю, что они хранятся там, где-то в черной пустоте, и к ним можно в любой момент вернуться. Убедиться в очередной раз, что жизнь твоя до N-ого момента смысла вообще не имела. Если подумать об этом хорошенько, то приходишь к любопытным выводам. Во-первых, а что же меняет моё прошлое? Оно сделало меня той, кем я являюсь теперь. То бишь человеком без сожалений, лишних эмоций, будущего… Приятнее думать, что я пожертвовала своей драгоценной честью с тем же мужеством, с которым люди позволяют отрезать себе изувеченную гангреной конечность. Мне бы действительно хотелось сказать, что я о чем-то жалею. Тогда я смогла бы пройти через священный огонь самоистязаний, очистив и бессмертную душу, и грешное тело. Однако в моем случае любого рода индульгенция не возымела бы успеха, ибо нутром своим я прекрасно осознавала, что грех мой был единственным шансом выжить. Во-вторых, что может изменить моё признание? Моя автобиография является не больше, чем транспонированным ходом моих переживаний, изложенных в форме малоприятных людей и событий. Таких людей, как Родгар, Наташа, Гран, я с трудом понимала, да и понимала ли вообще? Логика их поступков всегда оставалась для меня сокрытой под плотным покрывалом личной выгоды, а порой и внешних обстоятельств, понять которых, я не могла. И всё же… Все началось после смерти отца. Не могу сказать, что стало для меня большим потрясением: его уход или же резкое изменение условий моего существования. Все в одночасье стало слишком сложно для моего ещё не успевшего окрепнуть существа. Однако в восемнадцать лет, именно тогда это все и произошло, на меня, помимо ранее обозначенных событий, свалилось ещё и осознание себя самой. Многие тратят половину жизни на то, чтобы разобраться в себе, мне хватило одной значительной встряски. Отец умер, не оставив после себя ничего, кроме долгов. В момент опускания гроба в сырую землю я так и не почувствовала горя. Точнее говоря, я вообще ничего не чувствовала. Какую-то часть меня (очевидно, ту, что полжизни гонялась за мозгошмыгами) закапывали вместе с отцом. Как бы пафосно это ни звучало, но прежней Луны больше не было. Наверное, она скончалась в первую же атаку кредиторов, когда мысль о деньгах вытеснила все остальное, чем, собственно говоря, я и была. Отец, несмотря на толки, ходившие вокруг его безумной натуры, был человеком исключительным, почти одарённым. Я говорю «почти» потому, что проекты, сколь грандиозный зачин они ни имели, заканчивались одинаково — то есть, ничем. И несмотря на зачастую нулевой выхлоп, идеи отца действительно выходили за рамки не только своего времени, но и здравого смысла. Многие талантливые люди ищут расслабление на дне бутылки, иногда в объятиях хорошенькой девушки или же в компании того и другого. Однако порой случается так, что эмоциональное выгорание достигает своего пика — и тогда ни выпивка, ни красивое тело рядом уже не приносят облегчения. Именно в таких случаях на выручку приходит древнее, как мир, средство — азарт. Мой отец, павший духом до того, что перестал чувствовать вкус жизни, решил себя развлечь. Будучи его дочерью, я вполне ясно могу проследить ход его мыслей. Он думал, что всё будет хорошо, что от одной игры ничего такого уж кошмарного не произойдет. По факту, он был прав, но лишь наполовину: с ним действительно ничего страшного не произошло. Он спокойно себе отдыхал в могиле, поедаемый трупными червями, пока я, ишача на трех работах, пыталась и долг заплатить, и себя прокормить. Жизнь стала чересчур кинематографичной, а по меркам современного кино, так и вообще пародией на жанр мелодрамы. Как всё же удивительны эти эквилибрические изыски: живешь себе спокойно — и вот уже под самым гребнем готовой тебя раздавить волны. Наше знакомство с Родригом, как и всё общение впоследствии, вышло спонтанным и неожиданным. В тот период своей жизни я была в состоянии, крайне напоминающем финальную стадию агонии. Почему я говорю «напоминающем»? Всё просто — в тот период у меня практически не было денег, но глупое желание влачить нищенское существование еще было. Человек — удивительное существо, там, где другой вид уже давно бы сдался, он продолжает бороться. И я тоже продолжала бороться так отчаянно и пылко, как только могла. Если верить знаменитому маггловскому психиатру, друг друга мы выбираем не случайно. Каждый человек, оставивший в жизни след, так или иначе уже существует в нашем подсознании. Наверняка, такой незамысловатой теорией можно обосновать, как минимум, свои изощренные сексуальные фантазии на тему отцов и матерей. В моем же случае концепция психосексуального развития терпела сокрушительное фиаско, ведь Родриг не был похож на моего отца, он вообще ни на кого не был похож. И если так случалось, что он катал меня на эмоциональных качелях, то делал он это без всякого умысла. В день нашей первой встречи я работала официанткой в небольшом, но довольно приличном кафе на пересечении Лондон-роуд и Стритэм-роуд, недалеко от южного кладбища. Он сидел у окна. На фоне осени цвета охры с редкими красными прожилками увядающей листвы он казался чересчур, до неприличия, красивым. Даже кривые короткие пальцы он умудрился уложить таким образом, что они нисколько не портили впечатления от общей картины. Среди десятка шумных разговоров взгляды наши встретились, между нами пробежала искра, подобная электрической, и я почувствовала, что жизнь в очередной раз становится похожа на кино. Явная драма сменилась мелодрамой. На сцену выходит главный мужской персонаж — героиня в него сразу же влюбляется. Свет, занавес. «У тебя есть девушка?» — самый глупый вопрос в этой ситуации, который я не преминула задать. Бывает, встретишь настоящего красавца, а потом поговоришь с ним, и через пять минут он скучный, как кирпич. А бывают другие. «Нет», — тупо улыбается и говорит, голос глухой, как барабан. Свет в кадре начинает гаснуть, медленно и плавно объектив наезжает на спину дистрофичного вида девушки в форме официантки. Если присмотреться, то из-под шерстяной юбки виднеется начало стрелки на дешевеньких колготках. В следующую секунду в кадре они уже только вдвоем. Она медленно застегивает измятую блузку на плоской, как стиральная доска, груди; он — с вальяжностью натягивает на себя брюки. Насколько это было разумно и хорошо с ее стороны, вот так просто отдаваться первому встречному, она будет думать много позже. Пятнадцать минут настоящего животного удовольствия выбили из нее не только скромную девственницу, но и потенциальную самоубийцу. На тот момент ее все устраивало. «До встречи», — коротко обронил он своим зычным голосом, прежде чем быстро смыться. «До скорого» — в своей бессмысленной простоте фраза, вселившая в нее целебную веру. Значило ли это, что будет и следующий раз, и он будет довольно скоро? Она не знала. Лишь спустя многие месяцы, она поняла, что за неимением выбора, пустая голова всем и всегда говорила одно и то же. Родриг никогда не отличался разборчивостью в своих связях. Впрочем, корни того же недуга обнаружила в себе и девушка, только спустя некоторое время. Так или иначе, они начали встречаться, как это принято называть, на птичьих правах. Девушка не чувствовала себя хоть сколько-нибудь особенной, в то время как парень являл собой сам центр ее скромного, похожего на чулан под лестницей, мироздания. Каждый его приход был ознаменован пением литавры. Не было события более значимого, чем его недолгое, длящееся всего час или два, посещение. И не было более опустошающей картины, чем его лохматая макушка, исчезающая за пределами ее скромного жилища. Аномальная, не имеющая никакого обоснования привязанность, возможно, и послужила причиной для тех событий, которые произошли после. Конечно же, она забеременела. И конечно же, она сделала аборт: втайне, без всякой помощи со стороны второго подельника. Выпив зелье «Мадам Батор», она не почувствовала ничего, кроме резкой, как от ножа, боли и столь же острых разочарования и досады. Как все-таки странно бывает: сперва хорошо двоим, а по итогу отдувается кто-то один. Уже в ту минуту, когда под действием вышеупомянутого зелья ее тело начало извергать из себя магически разложившиеся шматки несформированной плоти, она поняла, как все же отвратительна ее жизнь. Она не задумывалась о том, что кровяные сгустки могли оказаться совершенно чудесным ребенком. Стоило ли то поистине первобытное удовольствие этой боли, с привкусом хлора и крови? И снова экран гаснет… На этом моменте повествования стоит окончательно обозначить, что главная героиня отнюдь не отличается умом и сообразительностью. Как в общем-то и все влюбленные девочки ее возраста. Долги и нищета, до этого ощущающиеся как нечто непосильное, отступили под гнетом другого, более сильного соперника. Одиночества. Одиночество придало ей большую черствость по отношению к себе и еще большую ностальгию по тем людям, которые ушли. В обоих случаях все стало на свои места. Когда так много осталось позади, особенно горя, я не чувствовала в себе сил и дальше ждать, влачить это жалкое существование. За неимением выбора я убеждала себя в том, что, подобна орлам, летаю в одиночестве. За неимением выбора я продолжала искать встреч с Родригом. Его крепкое тело с мощными, похожими на молоты, руками дарило мне не только удовольствие. Оно было глубже любой похоти. И все же не слишком уж радостное. Тогда я думала, что если уже и строить из себя сиротку, то хотя бы с теми, кто тебя искренне волнует. Далее все происходит слишком быстро. Возможно, из-за того, что события февраля прошлого года носили на себе отпечаток глубокого социального деградирования меня как личности, я практически ничего и не помню. Важно лишь то, что в какой-то день у меня совершенно не осталось денег. Животины, которых мы с отцом с такой любовью выращивали многие годы, просили еды, которой, как и денег, не осталось. Решиться на этот шаг гораздо проще, чем кажется, особенно если внутри тебя уже нет ничего, кроме обожженных болью костей. Это случилось не дома, с включенным светом. Он был совсем старик, которому для надежности пришлось выпить укрепляющие настои. Пока он пыхтел надо мной, я думала, что не все еще потеряно. Я познала лишь две добродетели нашего общества: разврат и проституцию — стало быть, есть еще шанс все исправить. Я никого не обворовывала, не грабила, не поджигала, не убивала… Мне просто нужны были деньги. — И что с того? — холодно оборвал Поттер, как если бы слушать дальше у него попросту не было сил. — А тебе мало? — Ты понимаешь, что происходит? — безразлично спросил он, откидываясь на спинку кресла. — Уже не очень. — В нашей ситуации прошлое, каким бы грязным оно ни было, не имеет никакого значения. Мне все равно, что старик Роули сделал из тебя проститутку. Однако есть кое-что, чем ты со своими связями можешь действительно помочь. Скажи, кто это? Женщине на протянутом фото было чуть больше тридцати лет. Прямой нос, круглая, похожая на перевернутое сердечко, голова, пухлые, как бутоны, губы — всё это едва ли укладывалось в образ, который я могла бы знать. И всё же какое-то смутное узнавание я ощутила. В этих карих, похожих на оленьи, глазах было что-то едва уловимое и все же очень знакомое…