Come what may

Дома сейчас было еще тише, чем с утра, когда Люциус, стараясь не разбудить спящую девушку, умчался на работу. Дел у него было больше обычного, ведь Поттера, на подхвате которого он привычно выступал, не было. Когда в половине девятого утра Малфой решил наведаться на площадь Гриммо, Гарри даже не смог не то что с ним побеседовать о дальнейших планах, но и попросту поздороваться. После инцидента они все единодушно решили не наглеть еще больше, поэтому не стали расспрашивать о произошедшем. Одного известного всем факта вполне хватило, чтобы вообразить масштаб трагедии, — родовое поместье семьи Кополле сгорело дотла. Люциус был вполне готов к подобному развитию событий, поэтому угрызений совести не испытывал. К тому же, случившееся, в некотором роде, является последствием его же советов. Малфой признавал, что не все из них были удачными, но кто не ошибается? Ну, умерли, ну, бывает. В вопросах личной выгоды он отличался удивительной безжалостностью. К тому же, сейчас его заботили несколько другие вещи: как быстро после случившегося оправится Поттер, насколько критичной окажется промашка с двумя другими отпрысками семьи, что ему сейчас делать? Конечно, в отсутствии Поттера он едва ли мог форсировать события, но рычаги продвижения у него все же были. Люциус чувствовал своим жадным до наживы нутром, что действовать нужно именно сейчас. Те слои бизнеса, в которые они так активно прорывались все это время, наконец расступились под напором Поттера. Кто мог тягаться с человеком, изжарившим до золотой корочки костяк знаменитого семейства? Момент идеальный. Влажные мечты мистера Поттера о действительно большом деле могли стать реальностью уже к концу января следующего года. А уж он постарается, чтобы за делом не заржавело. Написание писем в комитет по землеустройству, ходатайства в Лондонский магисполком, пару звонков — все это не только отняло у него девять часов жизни без перерыва на обед, но и окончательно уверовало в мысли, что их планам быть. Под конец дня он не только чувствовал себя совершенно разбитым физически, но и морально. В перерывах между написанием скучнейших писем, начинающихся с набившего оскомину: «Мистер Блэк выражает вам свое почтение и уважение», — Люциус смутно ощущал присутствие тревоги. После завершения рабочего дня притаившаяся тревога трансформировалась в навязчивое беспокойство. Как со всем этим справится Луни? Как ни странно, но последним вопросом Люциус, видя болезненную отстраненность девушки, задавался всё чаще. Он ловил себя на мысли, что она, должно быть, сильно страдает, если не решается с ним поговорить. Интересно, каково это, когда твоя первая любовь, изрядно прокатившая тебя на эмоциональных каруселях, умирает? Исходя из своего жизненного опыта, Люциус едва понимал, каково это, страдать от утраты. Да, когда-то давно он похоронил своих родителей, однако испытал ли он при этом грусть? Аккуратно закрыв за собой дверь, чтобы не потревожить покой, Люциус серьезно призадумался. Он ведь действительно не испытывал особой грусти ни когда умерли родители, ни когда от него ушла жена. Возможно, лишь потеря Драко отзывалась в нем тупой ноющей болью… Мог ли он судить, знать? Малфой посмотрел через плечо на огни свечей, густо расставленных в гостиной. Царил излюбленный его девочкой полумрак. Сама она лежала на диване, закинув ноги на спинку так, что можно было увидеть лишь крохотные пальцы в розовых носочках. Не удержавшись от соблазна поддразнить её, мужчина, применив заклинание тишины, проследовал в гостиную. Чересчур увлеченная своим занятием, она даже не заметила его появления, активно черкая что-то в своем блокноте. Парадокс ситуации заключался в том, что Луни от природы была неплохой портретисткой. Все, даже самые крохотные мелочи: наклон головы, линия роста волос, блики во взгляде, морщинки в уголках глаз и губ — она подмечала с мастерством художника-ремесленника. Но вот когда дело касалось остальных, идущих как бы в дополнение к голове придатков, случались неожиданности. Высокий, криво сложенный — он был в своем рабочем черном костюме. Длинные волосы, собранные в аккуратный, стянутый шелковой лентой, хвост, перекинуты через плечо. Серые глаза, несколько глубоко посаженных под орлиными темными бровями, смотрели с явным теплом и благодушием. Таким она видела его, таким она его рисовала: немного косым, но все же изящным. Мужчина с рисунка, заприметив его пристальное внимание, внезапно ожил, указывая культей на Люциуса, притаившегося за её спиной. — Еще немного и ты сможешь давать уроки по академическому рисунку меня любимого, — ехидно подметил Люциус, ласково потрепав вздрогнувшую от неожиданности ножку. Мужчина понимал, как всё это глупо и по-детски, и всё же он никак не мог поверить, что это действительно взаправду происходит с ним — таким разительным был контраст. Его прежняя жизнь, заботливо превратившая его в алкоголика, казалось, где-то рядом, притаилась и ждет. Очередной ошибки? Или того, что он наконец перестанет прятаться от правды? — Здравствуй, — радостно подскочив, девочка рывком отбросила недовольный игнорированием рисунок в сторону. Её тонкие губы шутливо чмокнули кончик замерзшего носа. Но голубые глаза после секундного замешательства посмотрели прямо и жестко, раздирая слои напускной бравады. То ли в силу природной склонности, то ли из-за тягот минувших дней, но Луни всегда знала, когда что-то идет не так, как надо. Вот и сейчас она практически сразу поняла, что на душе у него неспокойно. Конечно, глупо было сравнивать её с Нарциссой. Люциус помнил бывшую жену еще в те далекие времена, когда они оба были детьми. Будучи прыщавым избалованным вниманием и положением ребенком, он воспринимал знаки её внимания как должное. В конечном счете, они ведь были так похожи. Едва ли она любила его по-настоящему… Их отношения были вынужденной мерой, слиянием двух капиталов, чистых, как первый снег, линий крови. И всё же, они так и не смогли стать близки. Не помогли этому ни годы притирки, ни сонм счастливых и не очень воспоминаний, ни даже Драко. Их мальчик не залатал брешь в их отношениях. Глупо было полагать, что ребенок сможет всё волшебным образом исправить. Ясные голубые глаза впились в него тем самым внимательным взглядом, от которого при первой встрече у него сжалось горло. На матовых щечках обозначился алыми пятнами румянец. Внешне холодная и абсолютно равнодушная к его обаянию Луна. При их первом знакомстве она показалась ему стервозной малолетней гарпией с комплексом ТВ-богини. Лицо, локотки, язык — острым было все. Сейчас же былые представления о ней выглядели просто смешно. В его жизни еще не было женщины, столь чутко ощущающей даже крохи его грусти или недовольства. Луни же всегда находила для нужных слов правильное время. Взяв своими кукольными ручками его лицо, она принялась мягко и ненавязчиво покрывать мелкими поцелуями и усталые глаза, и осунувшиеся щеки. Теплые руки, обвив его шею, настойчиво притянули ближе, как если бы она нуждалась в нем не меньше, чем он в ней. Она научила его тому, что поцелуй, ровно как и они сами, могут быть разным. В первый раз, когда девушка позволила ему приблизиться, это было всего лишь неловким касанием губ, в тот момент на краю его сознания начинала зарождаться мысль, что он этого не заслуживает и попросту получит по морде. Но Луни выглядела такой удивленной и уязвленной… Затем, слегка укрепившись на своих позициях, он перешел к более активным действиям. Люциус прекрасно осознавал, что с такой девушкой ни о какой спешке и речи быть не может, поэтому момент пришлось выбирать тщательнее, чем он делал обычно. Она казалась ему такой необычной, такой непохожей на других… Люциус чувствовал себя пловцом по прыжкам с вышки — как странно было испытать это впервые на четвертом десятке жизни. Если он все испортит, то его жизнь попросту разобьется без права на починку. Люциус с трудом вспоминал энциклопедическое толкование любви.

Любо́вь — чувство, свойственное человеку, глубокая привязанность, устремлённость к другому человеку или объекту, чувство глубокой симпатии.

Малфой действительно был чересчур стар, чтобы и дальше лавировать между внушительными столпами эмоций, грозящих расплющить его при критически близком нахождении рядом. Но когда она, несмотря ни на что, дарила ему свои тепло и ласку, мужчина готов был пойти и на это. Всё чаще он ловил себя на мысли, что жизнь не более, чем секунда в контексте времени, так почему бы ему не сделать эту секунду счастливой? — Был тяжелый день? — участливо спросила она, перебирая собранные в хвост волосы. Когда тонкие губы с чувством коснулись горячего виска, он вдруг почувствовал, что слова порой не имеют никакого смысла. — Не хуже, чем обычно. — Ну-ну. Только посмотри на себя, — с притворным осуждением, звонко пропела Луна, выбираясь из его объятий, — совсем расклеился. С чего начнем: ванна или ужин? — Я не голоден. Молча кивнув головой, она умчалась наверх так быстро, что мужчина успел заметить лишь розовую пятку, скрывшуюся на лестничном пролете. Устало высвободившись из пиджака, ставшего за последний час как будто бы меньше на размер или два, Люциус лениво поплелся вслед за девочкой. Отыгрывать веселье и живость там, где их не было и в помине, сил у него не было. Когда они обустраивали дом, ванная комната первой попала под руку неугомонной мисс Лавгуд. По разумению их обоих, было принято радикальное решение превратить место омовения в филиал католической исповедальни. Трудно было найти причину для такого нестандартного дизайнерского решения: то ли они оба слишком любили старую древесину и плотные шторы, то ли хотели на практике смыть все свои грехи. Когда он зашел, приготовления были уже закончены. Деловито сложив руки на груди, Луни осмотрела плоды своих трудов, после чего перевела явно довольный взгляд на Люциуса, который лишь большим трудом сдержался от смеха. Воспоминания из серого, похожего на воск, детства накатили откуда не ждали. Вот ему пять лет, родители отправили его в Невер, к старой тетушке Августине, страдающей не только от катаракты, но и от неизлечимой любви к распятому триединому богу. Собор Сен-Сир-е-Сент-Жюлитт в миниатюре предстал перед ним спустя тридцать семь лет. Для полноты картины не хватало, разве что, старинного кипарисового распятия. — Розовая пена, серьезно? — скорчив ехидную гримасу, спросил мужчина, не прекращая расстегивать рубашку. — Только не говори, что страдаешь от предубеждения, мол, розовое только для девочек, — шутливо отозвалась она, закрывая за собой дверь. — Чего застыл, вода стынет. Комментарий сопроводил звонкий шлепок по заднице, которым девочка как бы подтверждала всю серьезность своих намерений выкупать его здесь и сейчас. — Не хочешь присоединиться? — кокетливо спросил Люциус, избавляясь от исподнего. Просить его раздеться дважды не приходилось. Своей наготы он нисколько не стеснялсь, наоборот, искренне считал длинные поджарые ноги и крепкий зад, если не эталоном, то зрелищем в высшей степени привлекательным. Подобное позирование не осталось без внимания и со стороны девочки. Без всякого кокетства или скромности она обвела его тело внимательным взглядом. — Твоему другу совсем холодно, — безразлично проговорила она, задержав взгляд на его причинном месте. Конечно, будь он чуть моложе и горячее, реакция не заставила бы себя ждать. Но сейчас, глядя на это самоуверенное надломанное существо, едва ли ему хотелось дерзить. В отношениях с женщинами (вернее, с одной единственной) Люциус добился немалых успехов, прикоснувшись к бесконечно-вечному потоку истинного покоя. К тому же, мне действительно холодно. Погрузившись в ванну, Люциус лишь с большим усилием удержался от вздоха облегчения: его девочка умела не только язвить, но и готовить безупречную для расслабления воду. В меру теплая, в меру ароматная. Густая розовая пена, вероятнее всего, была изъята из корня мятного цветка, отчего приятно холодила кожу. — Как прошел день? — принимаясь намыливать налившееся от напряжения тело, спросила она самым участливым голосом. Устало закрывая глаза, Люциус принялся весьма сдержанно и коротко описывать события сегодняшнего дня. Луна перестала активно участвовать в делах магазина: она чувствовала, что её умений и знаний едва ли хватит, чтобы удовлетворить амбиции Поттера. — Ты был у него? — В полном неадеквате, — коротко отрапортовал мужчина, — тебе тоже не помешало бы его навестить. Вы же друзья. — Когда я пришла, он даже бровью не повел. Вцепился в профессора мертвой хваткой, а на лице безмятежный покой, как у коров в Индии. Странная они пара? — Не страннее нашего. Луне потребовалось много времени, чтобы осознать всю необычность своего положения. Первое время, когда Люциус лишь начал заниматься активным её покорением, она чувствовала отчетливое раздвоение в своей стабильной, как ей ранее казалось, личности. Первая её часть по-прежнему ревниво отстаивала границы личного пространства, активно проклиная всё, что было связано с мужчиной. Вторая же, более сговорчивая и мягкая часть, как будто бы была и не против стороннего вмешательства в свою жизнь. «Если вспомнить, как нам было плохо до него, то эти изменения даже к лучшему», — поговаривала она, Та личность, которую долгие годы унижений девушка воспринимала как исходную, которой так дорожила и гордилась, уснула. Их жизнь наконец перестала быть чередой почти невыполнимых испытаний. Новой её ипостаси действительно нравился Люциус. По крайней мере, ей точно нравилась его непоколебимая уверенность, что они созданы друг для друга. Да, он годится ей в отцы. Да, у него за плечами один неудачный брак; сын, который не хочет его даже знать; несколько лет трепетных отношений с алкоголем. Но кто она такая, чтобы осуждать его? Она была той, кто продавал услуги; а он — тем, кто их покупал. Глядя на спокойное, словно высеченное из камня лицо, Луна вспомнила их первую встречу. Она ведь и в страшном сне не могла представить себе подобное развитие событий. Всё же жизнь — ироничная штука: детские мечты разбиваются суровыми муками зрелости, а самые худшие из знакомых оказываются чуть ли не лучшими. Люциус оказался рядом ровно в тот момент, когда страх уступил место эмоциональному истощению. Вроде бы жизнь начинала налаживаться. Старая, как сама мир, проблема с деньгами ушла на второй план, но проще жить от этого не стало. Как оказалось, то, о чем она мечтала долгое время, за деньги не купишь. Правильно говорят: чтобы понять, что счастье не в деньгах, необходимо познать и то, и другое в отрыве друг от друга. Он оказался рядом очень вовремя. Ничего не требовавший. Понимающий ровно настолько, насколько она хотела быть понятой. Не знающий слова «нет» в вопросе личных границ. Люциус брал её жестко, без компромиссов, без скидок на тяжелую юность. Он не особенно интересовался её чувствами, когда, закинув через плечо, вырвал из полуразрушенного дома, набитого животными. Животными, которых пристроил быстрее, чем она успела хоть что-то возразить. Первое время она особенно тщательно следила за сохранностью своей номинальной непорочности. Если бы отец дожил до момента, когда его единственная дочь на птичьих правах сожительствует со взрослым мужчиной, с которым даже не находится в отношениях… Что бы он тогда сказал? Эта мысль всегда сновала где-то рядом, стоило им остаться наедине. И все же вопрос целесообразности происходящего был закрыт ровно в тот момент, когда рядом с этим странным самовлюбленным снобом из высшего класса она впервые за долгое время почувствовала счастье. Оно не такое всепоглощающее, как бывает, скажем, во времена первой влюбленности, когда чувства купают тебя на стремительных волнах чистой радости. Радости от обладания, радости от своей несвободы, радости от осознания, что этот человек, даже когда его нет поблизости, живет и дышит. Этот этап Луна преодолела в отрыве от Люциуса. Они состояли в отношениях. Как странно это говорить о ком-то вроде него. Луна никогда не ставила его выше себя, видит Мерлин, для подобного выставления на полку он был слишком уж напыщенным старым фазаном, и всё же… Девушка прекрасно знала, что расскажи кому-нибудь другому о своём прошлом, никто бы не остался. Люциус же в святой своей простоте решил не отставать, рассказав во всех красках о львиной доле прегрешений, не опуская даже самые позорные из них. Он рассказал ей о своём браке, о годах пьянства, о промотанном состоянии, о сыне, который не хотел его знать. Вишенкой на торте стало совершенно обезоруживающее заявление, что, в добавок ко всему, он отвратительный любовник. — Я абсолютно серьезно, — с хорошо контролируемым весельем заключил он, когда она сумела-таки преодолеть первую волну истерического хохота, — вот так и выворачивай перед человеком душу. — О чем думаешь? — ласково перебирая сморщившиеся от воды пальчики, спросил Люциус. Поднимая на него свои огромные ясные глаза, она ничего не ответила. Но он слишком хорошо знал этот легкий прищур, затаившийся в самых уголках двумя недоверчивыми морщинками. Она продолжила аккуратно растирать его грудь мочалкой, но губы, плотно сжатые, явно выражали неудовольствие. — Нам обязательно об этом говорить? — нехотя проговорила она, откладывая в сторону раздувшуюся от пены губку. — Нет, но мне бы этого хотелось, — честно признался он, с трудом подавив в себе желание расцеловать недовольно поджатые губы. — Я не думаю, что сложившаяся ситуация позволяет так расслабляться, — холодно произнесла девочка, тщательно подбирая слова, — он действительно у… избавился от Магрот, но не от всего клана целиком. Родриг жив, возможно, Наташа тоже. В будущем они могут стать проблемой. — Тебе уже не терпится, верно? — с издевкой произнес он, с долей какого-то извращенного удовольствия наблюдая за целой гаммой эмоций, отразившейся на её бесхитростном лице. Сперва девочка даже не поняла, что именно он имеет в виду, но осознание, как острый шип, расцветало в ней, постепенно проворачиваясь и уязвляя самые труднодоступные места. — Я пойду подогрею ужин, — холодно отозвалась она, стремительно отряхнув руки от воды и вытирая их о полотенце. На лице её, за секунду превратившемся в фарфоровую маску, отразилась лишь боль во всей её первозданной красоте. То, что болит, должно болеть сильнее. Так её мучения прекратятся быстрее.