Не прошло и двух недель, как парню удалось выяснить то, что его беспокоило после встречи с друзьями в клубе. Это тот же Пак Чимин. Парню не привиделось, ему не почудилось, не показалось, и он не обознался. Пак Чимин, у которого мать в Пусане руководит рестораном, чей счёт с периодичностью раз в месяц пополняется с левой банковской карты. Парочку раз с помощью рук самого Джина. И от осознания этого голова пухнет, а мозг вытекает через две щели, именуемые слуховыми проходами.
Нет, тут, конечно же, есть причина. И логика имеет место быть. И всё встанет на свои места. Когда Джин, естественно, накопает информации побольше. Вот только он уже задолбался спать по пару часов в день, так как помогать отцу с работой приходится, а потом ещё беспалевно копать под него же. Подло... Однако, он уже давно заподозрил неладное, ещё несколько лет назад. И, казалось бы, он уже и думать забыл, и интерес поутих, но, но, но.
Сейчас он вполне может пожалеть о том, что вообще вошёл в эту семью. Ему вспоминается раннее детство, как к кругу его друзей подошли мужчина с воспитателем и отвели его в другую комнату. Тогда ещё незнакомец долго разглядывал его, после задавал очень простые вопросы. Мужчина детскому взору показался пугающим, доверия не внушал. И один из вопросов был странным. Даже сейчас, если задуматься. Что он хотел услышать?
«Если будут тонуть два человека: тот, кого любишь ты, и тот, кто любит тебя, кого ты спасёшь?»
«Никого».
Мужчина этот вопрос задавал уже пятерым детям из этого приюта, и такой ответ никто не давал, что поразило его. В приют частенько наведывались всякие «добровольцы», любовь которых приходилось делить ещё с сотней сирот. Некоторые после закрытых дверей приюта и вовсе стирали маски милосердия со своих лиц и отмечали пунктик «занести сладости и подарки в приют в честь Нового Года» выполненным. Возможно, этого где-то требовали от них, на работе или учёбе, это уже неважно. Не всем дано любить детей, чужих так тем более. Так, может, сирота ещё не знал, что такое «любовь»?
Но мужчина не отвернулся, ему захотелось обоснованного ответа. Джин, который уже ходил в первый класс, пояснил это тем, что не умеет плавать. Дискуссия, если это таковым можно назвать с уст ребёнка, продолжилась, и мужчина окончательно для себя решил, что этот ребенок должен вырасти под его фамилией и стать великим человеком с огромным сердцем.
«Нет, я не буду смотреть, как они тонут: я просто утону, спасая их обоих»
Оказывается, ответ «никого» не такой уж и однозначный.
Джин запомнил этот день так же чётко, как запомнит и сегодняшний вечер, когда отец сам себе уже наливает, выпивает и продолжает тянуть по горькой кровавой правде, выливая всю грязь прошлого на голову любимого сына.
«Иногда чужие дети тебя любят больше собственных», – однажды ответил отец на вопрос разозлённого в порыве ссоры тринадцатилетнего сына «почему ты всегда потакаешь моим прихотям? Я же тебе неродной». Парень никогда не забывал этого факта, но не ощущал. Он был любим. И хоть у него не было брата, кровного сына его отца, да даже если бы был – парню казалось, что он точно любил бы отца больше. Ведь он помнил: этот мужчина два месяца почти каждый день наведывался к нему в приют и заполнял всё его общение собой, пока малыш сам не стал ждать очередного прихода гостя. А потом, по документам, своего отца. И только сейчас он понимает, скольким его отец жертвовал, постоянно отменяя встречи и прогуливая работу, чтобы заполучить крошку внимания к своей персоне. Всегда гладко не бывает. С совершеннолетием отец начал относиться жестче, он готовил сына к взрослой жизни – где он будет больше слышать «нет», чем «да», и на «помогите» – «сам разберись, взрослый уже».
Отец вновь себе наливает, уже на дно стакана – бутылка опустела, и договаривает, стараясь как можно выразительней перекидывать свой пьяный язык во рту:
– Никогда меня не прощай, Сокджин. Такие, как я, должны сдохнуть мучительной смертью, – мужчина хрипло засмеялся, сжимая бумаги в руках, и продолжил: – И всей жизни не хватит, чтоб замолить... – и сглотнул подступающий ком в горле, это отнюдь не от лишнего алкоголя.
Старший Ким попытался повернуться на барном стуле к своему единственному собеседнику и похлопать по плечу, чтобы сказать что-то важное, но потерял равновесие и слетел со стула на пол, ударяясь коленкой о железную ножку. Послышался полустон боли, и он окончательно осел на ноги, опустил голову к холодному и грязному полу, в пьяном бреду повторяя «никогда не влюбляйся, сын». Джин поднимал тяжёлого отца за подмышки и сам давил такой же комок чужого горя в себе. Он не расчувствовался, просто теперь
понимает.
И, может, не жалеет, что носит фамилию Ким. И отца не жалеет, просто режется в груди, не от сожаления вовсе. Взрослые часто творят глупости, многократно поддаются своим минутным желаниям и порывам. А горячая кровь сколько бед в мир привнесла?
Ведь у Мин Юнги сейчас должна была быть взрослая сестра. А у Пак Чимина ещё живой отец, который пострадал от чужой алчности. Пусть на том свете они будут счастливы.
Сейчас, сидя за специально отдалённом столиком в ресторане своего отеля и ожидая Юнги, он прокручивает разговор с отцом, чистосердечную исповедь, что разделила жизнь на две реальности: привычную и ту, о которой и знать не хочется. Любопытство – тоже грех, оно до добра доводит меньше, чем до скверного и бесповоротного. Хоть он порывался выпытать правду, отец по собственному желанию захотел разделить многолетнюю боль. Созрел ли для каяния? Ким старший сам выбрал день и место и приготовил соответствующие документы, если сын после разговора захочет разорвать родство и отобрать свой кусочек нажитого.
Отец не просил прощать его. Только не повторять тех же глупостей и жить верой, правдой и по законам. Время ничерта не лечит, не верьте фильмам. Оно оседает илом, и если растормошить и потревожить, – вздымается, затмевая собой всё насущное, пока тяжёлым грузом пыли не осядет на другие воспоминания, очерняя новое и приятное.
Сокджин готов потерять всякую связь с Юнги. Его отец готов потерять всякую связь с сыном и с семьёй Мин. Он говорил возненавидеть его, но глаза молили принять. Так, по крайней мере, показалось парню. Чужие дети в действительности любят сильнее?
– Если вы захотите суда, я готов бороться. Найму лучших адвокатов, и если учесть, что дело более чем десятилетней давности, вам будет сложно вновь его открыть. Я за отца буду стоять до конца.
Джин часто думал, какой мотив у его отца помогать семье Мин. Если дружба выглядит так, то у него и совсем друзей нет. Всего себя отдавать другим, зачем жертвовать собой? Что взамен? Нет-нет, дружба, как и любовь, не просто так даётся. Всегда выносишь выгоду для себя. Когда тебе плохо, хочется по-дружески размазать сопли в чужой лацкан или просто пойти выпить по стакану виски. Не изымаешь ли ты выгоду от своего друга, который всё это предоставит тебе, всего лишь по одному телефонному звоночку? Это и есть дружба – обоюдная взаимовыручка.
Но почему только с семьей Мин всё не по обоюдному согласию? Больше похоже на пожертвование своих сил и времени, ведь взамен Ким получал больше отказов, если дело не касалось бизнеса. И выпивал в скудные времена больше со своим приёмным сыном, чем с якобы другом Мин.
– Мой отец знает? – после услышанного в молчании выжидается целая минута, прежде чем спросить наводящий вопрос. Мятноволосый парень сохраняет спокойствие на лице, но кулаки на своих худых коленях сжимает до побеления. Его колотит. От злости. Он столько лет даже не догадывался о подлости прямо за своей спиной.
Вообще-то, когда он звал Чимина в клуб, после прихода Джина сомневался в мудрости своего решения: при первой встрече, да и в последующих – он сам не узнавал того парня, которого впервые встретил в номере с каким-то япошкой. Впалые щёки, розовые волосы, кожа да кости, а в глазах страх и потерянность. Совсем не такой, какой парень сейчас. Да и повзрослел он, очертания лица не такие детские. Как Джин только смог разглядеть в нём ту падшую жертву, если однажды два года назад взглянул? Юнги облажался капитально и бесповоротно.
Шуга обречённо выдыхает скопившийся воздух во рту, который проглотил в отчаянии, представляя, как изменится его жизнь, когда вся правда вскроется. Нет, даже не так. Представляя, что Чимин узнает. Когда-нибудь, как-нибудь.
Чимин отгородится.
Он уйдёт.
– Сейчас... – Джин рассматривает циферблат наручных часов, – должно быть, уже знает.
Он рассказал почти всё, что знал. Но язык не повернулся выставить отца в добром свете, мол, он все года финансово помогал семье Пак встать на ноги без кормильца семьи. Не станет давить на сожаление, у Юнги полное право не понимать и не прощать. Теперь им точно не стать друзьями. У них разные пути.
Некровный отец дороже морали и правосудия. Джин так решил.
Но парни даже не догадываются, что господин Мин знает уже давно. А господин Ким всё ещё не прощён, но заглаживает свои грехи с треснутой маской неприкосновенности. Когда помогал с раскрытием дела в своём отеле – сильно подставлял поросшие мхом тайны: они могли надорваться в любой момент, рассыпаясь неприкрытой ложью перед ногами генпрокурора. Человека, перед которым всё так тщательно скрывалось.
– Твой отец столько помогал нам, что, думаю, он достаточно настрадался, пытаясь искупить вину, – Шуга засмеялся своим словам. Тупая фраза, лучше бы смолчал. Искупить вину за две смерти? А где такие законы прописаны? В тех книжках, по которым учится? А если эти смерти напрямую связаны с ним? Хватит ли ему того искупления по закону? Мин Юнги, сарказм так и сочится из тебя.
Да и кого он утешать собрался? Себя или Сокджина? Цирк на дроте.
Он такой же эгоист. Ведь семья Ким решила открыться голой грудью, даря им оголённый нож – пырни, куда пожелаешь. Правда, деревянный и кривой. А Юнги только и может вспоминать счастливую улыбку Чимина и накручивать придуманный образ в голове, как тот будет выглядеть после того, как узнает истину. Будет разбитым? В слезах? Будет ненавидеть обе семьи? Не подпустит к себе? Не примет извинений? Бросит? Забудет? Почему в такой момент только
он в голове?
– Мне жаль, – сказал не тот, кто должен.
Последние слова просочились флегматично-поддельными эмоциями, с которыми Мин ушёл, убирая со стола чёрную кепку с тремя декоративными кольцами на козырьке. К заказанному кофе даже не дотронулся. А он уже и остыл, пенкой оседая на непроглядную гладь в чашке. Кого жаль-то? Мать? Отца? Чимина? А не себя ли? Что он может чувствовать сейчас, кроме пустоты и отрицания действительности?
Юнги только успевает сесть на мотоцикл, как на фейковый аккаунт приходит оповещение. Новое фото pjmkkk в инстаграмме: задумчиво головой опирается в стопку книг и дует губы. Скорее всего, на паре. Замечает два одинаковых учебника – занял у кого-то для большего трагизма студенческой жизни. Дурак. Даже мешки под глазами появились.
Чимин, как ты там?
Парень прекращает поглаживать щеку на фото большим пальцем, от чего экран мотает, будто в тахикардии. Прикрывая глаза, подавляет непонятное чувство и заводит малышку. Не тут, нельзя поддаваться эмоциям посреди улицы. Херово.
Три дня дома. Семьдесят два часа в кровати. Один день пропущенных пар и два часа требования объяснений от Намджуна. Сны сменяются один за другим, третьим и десятым. Сны, где не надо обдумывать, как рассказать Чимину ужасающую новость, нужно ли рассказывать, можно ли утаить или когда само всплывёт – будет хуже? Сны, где Чимин рядом, держит за руку, не бросит, где светлое будущее на двоих. Пусть сентиментально, но только три дня Мин позволит это себе. Ему нужно пережить в одиночку, подумать и заставить себя мысленно попрощаться с парнем, с которым никогда ничего не должно было объединять. А ведь у них ничего и не было. Семена посажены да не проросли. Потом нужно вернуться на учёбу, к работе, к отцу, что многократно сильнее духом, раз не показывает своё горе. Юнги раскалённой ложечкой ковыряется в душе не потому, что утратил сестру, а мать с братом улетели за много тысяч километров, и уж тем более не потому, что с семьёй Ким по разные стороны баррикад. А потому, что у него теперь нет права портить жизнь
тому парню. Его покойный отец и так сделал одолжение: погиб вместо миновых родителей. Юнги даже не хочет думать, как теперь сильно ненавидит легкомыслие господина Кима. Он просто хочет счастья для Чимина. Чтоб улыбался и шёл, не оглядываясь на прошлое. Наверное, лучшим решением будет не мысленно, а по-настоящему отпустить его. Хоть это и давит под рёбрами. Привык ли к нему? Шуга всё сможет. Стерпит и сам уйдёт из жизни Пака, не причиняя тому больше никогда боли: знает же себя и свой характер.
Ещё одно фото: Чимин в своём растянутом домашнем свитере обнимает кошку, которая в удачный момент то ли зевала, то ли мяукала. В его глубоких глазах отражается пустота и отчаяние. А может, Шуге так просто кажется, или хочет казаться.
Чимин, скучаешь ли ты?
Наверняка нет. Вон, сейчас смеётся вместе с Хоби, идя по универской аллее к главному входу здания. Юнги нервно сдирает с головы кепку, и та повисает на худых пальцах, покачиваясь. Другой рукой зарывается в волосы и коротко стрижеными ногтями царапает кожу головы. Проглатывает обиду и идёт на работу. Сам же решил не появляться перед его глазами. Так будет лучше для всех. Это ведь не самообман, да? Скажите хоть кто-нибудь. Это сложнее, чем казалось. Мин Юнги не такой холодный, каким кажется для всех. Он тоже человек, он тоже умеет загоняться.
♦ ♦ ♦
– Ты ревнуешь? – Тэри склонила свой лоб над лбом Юнги и изломила хорошо прорисованную бровь. И тут уже ничего не ясно: она в очередной раз шутит или реально спрашивает о ревности? Только вот Мина в жар бросило в ту же секунду.
– Что? – запнувшись об собственные мысли, он поднял глаза и запечатлел момент её насмешки. Он слишком долго держал свой взор на спине Чимина в клубе, пока тот совсем не ушёл из его поля зрения.
Спалился? Она поняла?
Только вот девушка не это имела в виду. Она конечно милашка, но пошутить любит, а ещё ей боженька подарил вагон и малую тележку самовлюблённости. И Юнги клянётся: ещё никогда он так не страдал от её шуток, потому что сердце сжалось, и уши загорелись, стоило ему подумать, что о них узнали. Не готов он ещё к этому. Может быть, когда-то позже, через пару годиков. Но сейчас про это даже думать не хотелось.
А Пак, засранец, манит. Его дьявольски сладкий голос оглушает всё вокруг, ничего не слышно, никого не видно, кто-то случайно наступил на ногу – Мину пофиг. В другом бы случае нах послал, а сейчас будто в астрал вышел. Юнги до самого последнего аккорда вслушивался в музыку, слизывал каждый издаваемый звук с чиминового рта, наслаждался и желал слушать его вечно. И так вдруг стыдно стало за себя. Он замечает свои мысли и понимает: не хочется ему Чимина оставлять, уходить от него, его руку отпускать, эти губы не целовать – не хочется. И даже сейчас вот так дразнить его – очень мелочно, но приятно до одури. Замечать, как хмурится и злится, вот-вот обидится. Но виду не подаёт – стойкий и горделивый. Это
его Чимин. «Его Чимин» – приторная сладость на кончике языка.
Нахер это всё.
Крышу сносит – пускай, но этот парень будет его. Пусть только сегодня и пусть только в этот час – он потащит его в угол и затрахает поцелуями. Будь что будет, никто не узнает. Только их тайна.
Всё это слишком. Этот парень слишком. И поцелуи с ним – слишком, для обстановки где они сейчас находятся. Шуга не взял это в расчёт, вот и поплатился. Возбуждение внезапным штормом накатило и придавило смелость к чертям собачьим. Если продолжить – можно нехило так засветить перед всем клубом своей горой между ног. А это, прошу заметить, нежелательно. Тут таких хватает – вон, полклуба. Трутся своими стояками в зад девочек, которые двигаются в такт музыке. Он быстро семенит между них и мельком прощается с Тэхёном, сбегает удовлетворять свои опять-таки сиротливые и холостые потребности.
Когда Чимин идёт мимо курящих внутрь клуба, две девушки притихают. А потом шепчутся между собой, пораженно охая и рассказывая свои сплетни компашке парней, с которыми тут познакомились.
– Да я правду говорю, это сын прокурора...
– Генпрокурора! Мин Юнги зовут его! – перебивает подругу.
– Да, так вот, мы сначала подумали, что он с девкой зажимается...
– Но это был какой-то парень, парень! – она показывает в сторону угла, где раньше те двое стояли.
– Да тише ты! – шикает подруге более образумившая, стервозно хватая ту за локоть, и переходит на шёпот: – Мы как курили, они пришли, разговаривали. Потом через несколько минут возвращаемся, а они уже лижутся. Фу, – она поморщила нос.
Девушки рассказывали охреневшим парням свою кулстори, добавляя несуществующие факты и догадки, преувеличивая увиденное. Даже начали вспоминать и строить гипотезы, почему такой богатенький паренёк их универа никогда не был замечен с девушками. Так же с досадой рассказали, что пытались снять на видео, но для камеры помещение было слишком тёмным, ничего не получилось. Первая, которая слишком впечатлительная, божилась своими связями узнать, кем был тот таинственный парень, который пронёсся мимо них, успешно для себя не засветив своим лицом.
Парни гоготали и между собой прозвали своих новых знакомых сумасшедшими сплетницами. «Да, сочинить такое, это же надо уметь!» Геи бы никогда не стали прилюдно показывать свои отношения да ещё и в таком вычурном клубе, тем более, если один из них немалоизвестный в этих кругах. Один из парней даже посоветовал девушкам прикрыть свой рот, всё же должность папика Юнги, как те утверждают, затмит их нелестный лепет. Ещё проблем отхватят за свои пересуды. Другой парень вообще утверждал, что лично разговаривал когда-то с Мином, и тот показался ему нормальным, даже помог ему с одними нужными связями для учёбы.
♦ ♦ ♦
Чимин просыпается от непривычного шума – в дверь звонят. Он уже и забыл, какая это мелодия – к нему нечасто в гости приходят. Который час? Пытаясь схватить рукой телефон, что ночью после клуба кинул куда-то на прикроватную тумбу, небрежно зацепляется пальцами об сотовый, и тот кирпичом падает на мягкий ковёр. Теперь уже две причины, дабы подняться с кровати. Почти одиннадцать утра, кого утром в субботу принесло-то? Единственный, кто падает под подозрения – Хосок. Но он не предупреждал, и это сбивает Чимина с толку.
Не прихорашиваясь, только стирая «сон» с внутренних уголков глаз и поправляя домашнюю футболку, в которой спал, он открывает дверь и видит перед собой незнакомого парня. Ну, годиков так двадцати. Пак долго тупит и всматривается в лицо, пытаясь вспомнить парня. Лицевой агнозией не страдает, значит, незнакомы?
– Вы Пак... – парень всматривается в свой документ и стыдливо поднимает глаза, реабилитируется, – Пак Чимин?
Паку смешно. А может он и вовсе школьник, раз не пытается запомнить имя клиента, к которому пришел и сжимает в одной руке... букет? Букет белого ассорти из разных цветков, некоторых из которых он даже поимённо не знает.
– Да, я. Но думаю, вы ошиблись, – Пак робко хихикнул. Ну не баба же, что за цирк? Серьёзно?
Курьер сверяет данные, видимо ожидал, что загадочный Пак Чимин окажется девушкой. Вот это подстава подстав, да, парниша?!
– Нет, всё верно! Распишитесь, пожалуйста. У меня ещё много заказов, – добавляет он, дабы клиент перед ним не распинался и не задерживал его. После вручает, помимо роскошного букета в модной газетной обёртке, немаленькую коробочку конфет. Между прочим, любимых, вкусных и боже-каких-дорогих конфет.
Это что за пранк над бедным студентом из Пусана? Ну ладно, с недавних пор не таким уж бедным, но этот курьёз мигом сгоняет сон. Ваз он не держит, поэтому пришлось находить какую-то бутыль из-под воды и резать импровизированную вазу.
На пол упала записка, видимо, с букета слетела. Такая же белая, как и цветы, вот и не заметил. Чимин приседает на корточки и вчитывается в несуразный почерк. Цитата знакомая, и он даже вспоминает откуда.
Это точно ему адресовано? Без подписи, что за аноним? Он в мелодраму попал?
«Никогда не надо слушать, что говорят цветы. Надо просто смотреть на них и дышать их ароматом».
