Доплыть до энигмы

— Ты опоздал! — Да ну, реально? — саркастически выплевывает Шастун, пробегая мимо стойки регистрации в сторону ординаторской. Гущина только качает головой, опуская в записи глаза. На парня злиться она не собирается, привычку Антона не под силу искоренить никому: он постоянно опаздывает. А обычай Лёли выгораживать парня стал почти хроническим. Сбросив почти на ходу с себя верхнюю одежду и толстовку со штанами, парень ловко прыгает в форму, натягивает халат и хватает с полки стетоскоп. Постаравшись сделать что-то хоть немного нормальное с непослушными волосами, Шастун чертыхается, бросая эту затею, и выбегает в коридор. — Обход уже начали, поторопись! — стучит карандашом по наручным часам за стойкой Лёля, и Антон ускоряется, нервно вздыхая и прикрепляя к нагрудному карману бейджик. — Добровольский курирует? — взволнованно спрашивает он. — Не видела, — честно признается девушка. — А куда… — К одному из твоих пациентов из пятой палаты идут, шевелись, Малой, — указывает в сторону левого крыла коридора Лёля, протягивая парню кружку с еще теплым кофе. — Золотой ты человек, — отпивая большой глоток, благодарит ее кивком Антон, ставит на стойку чашку и тут же мчит в сторону палаты, о которой сказала Гущина. У Шастуна талант. Нет, талантище. Дар ебучий просыпать всё, что только можно. Топольницкая безуспешно старалась расшевелить парня добрые двадцать минут, даже фен ему назло включала и утреннюю передачу по первому каналу, которую Антон терпеть не может — всё без толку. Совершенно непонятно, что с ним вообще произошло, но Юля так и не смогла растолкать друга, как ни старалась. Бросив эту затею, она врубила на всю мощь телевизор и убежала в клинику, прекрасно зная, что случается с теми, кто опаздывает на утренний обход Добровольского. Шастуна подбросило внезапно и резко примерно через пятнадцать минут после ухода Топольницкой, и он с такой скоростью начал собираться на смену, что только пятки сверкали. Антон сам даже толком понять не смог, почему его так сильно вечером вырубило. Но факт оставался фактом: Шастун опоздал, и только чудо спасет его от праведного гнева Добровольского. Увидев вдалеке свою кучку идущих к палате стажеров, Антон ускоряется и нагоняет остальных как раз в тот момент, когда… — Прекрасная работа, Шастун, — глядя в историю болезни, произносит Дмитрий Темурович, просматривая результаты анализов и заключение стажера. — Очень хорошо, я доволен. — Ты — гребаный псих, — шикает в его сторону Топольницкая. Она знает: Антон благодарен ей, что она не выдала его опоздание перед Позовым и вовремя подсунула нужную историю болезни, чтобы не было вопросов. Юля знает, как он потом выразит благодарность: два дня на ужин будет пицца. — Я не псих, я гений, — шепотом отвечает он, легонько тыча подругу в бок. — Спасибо, Дмитрий Темурович! Слава, блять, богу. Обход сегодня не под руководством Добровольского, хотя тут тоже ситуация довольно щекотливая. Дмитрий Темурович обходы проводит крайне редко, но метко. Обычно после его вопросов по всей теории медицины стажеры в панике глотают глицин, не понимая, зачем вообще на врачей учиться пошли. Были слухи, что однажды совсем плохо переносящий стресс стажер вообще от места отказался, но Антон в это не поверил, уж больно неправдоподобно прозвучало. Но стоит заметить, что он — необычный человек. Дмитрий Темурович Позов — главный врач. Под его началом находится вся эта клиника. Делает он свою работу хорошо, хотя некоторые шепчутся за его спиной, оспаривая его решения. В комитете его боятся, и делают они это из уважения, стажеры без крайней надобности к нему вообще не подходят, а медсестры делают вид полной занятости, если он проходит мимо. Он вызывает у всех страх, хотя Шастун с ним вроде как ладит. Возможно, ему это только кажется, но Антону нравится тешить себя такими надеждами. К стажерам Дмитрий Темурович всегда строг, но снисходителен; в отличие от Павла, не скупится на похвалу, если она заслужена, но вот нагоняев дает за промашки такие, что мама не горюй. Он всегда ко всем обращается на «вы», даже к совсем недавно прибывшим сотрудникам, в то время как Добровольский обращается ко всем на «ты» и очень часто придумывает своим стажерам прозвища, чтобы побыстрее примелькались лица. Единственный человек, который говорит Позову всё, что думает, прямо в лоб, — Павел Алексеевич, и порой это провоцирует мощные, хотя и немного шуточные конфликты. Но об этом немного позже. — Кто мне скажет, причиной какого заболевания является острая почечная недостаточность, полученная из-за нарушения системы кровообращения, шока, травмы, либо вследствие тяжелых ожогов, обморожения или отравления? Шастун ловко вскидывает вверх руку одновременно с Фроловой, и та бросает в его сторону прищуренный взгляд. Девчонка такая бойкая, что рехнуться можно. Она, пожалуй, для Антона является одним из самых мощных конкурентов, что метит на вакантное место ординатора. — Шастун был первым, — разводит врач в стороны руки, глядя на Оксану. — Слушаю вас, молодой человек. — Уремия, — уверенно отвечает Антон. — Все верно, — кивает Позов, определенно удовлетворенный работой парня. Никто не знает, что творится у главного врача в голове, но каждый из стажеров уверен: любимчиков себе Дмитрий Темурович определил еще в первый месяц стажировки. И если Шастуну дышать легко, потому что он знает, что в их числе, то Фролова всё чаще нервничает, совершенно не понимая, попала она в его список или нет. Оксана из кожи вон лезет изо дня в день, старается изучить, кажется, все энциклопедии мира, но Антон ее не совсем понимает. Девчонка так хочет заслужить уважение, что зубрит материал, как шахтерскую инструкцию, и временами совсем не понимает, о чем говорит. Антону с Журавлем и Айдаром теория дается куда проще. Они почти не учат ничего — на лету схватывают, сразу откладывая куда-то в ящичек долгосрочной памяти. Фролова по-доброму им в этом завидует. Она, может, и сильна в том, что без проблем может поставить правильно капельницу и катетер, но без важных теоретических знаний с такими умениями дальше медсестры не уедешь. — Не время вешать нос, Фролова, для вас у меня тоже найдется вопрос, — чуть улыбается Позов. Оксана чуть напрягается, но виду не подает, держится стойко. Спину иглой выпрямляет, будто шест железный проглатывает, и чуть вздергивает подбородок, убирая за спину длинную густую косу. — Ответьте мне, что мы первым делом ищем у больного уремией? Вопрос из той же категории, что крайне редко для Позова. Обычно после почек он может вбросить тему щитовидной железы или, например, поджелудочной. Однако Оксане повезло, и ответ буквально на поверхности, если ты слушал Дмитрия Темуровича до этого. Фролова теряется на мгновение, бегает глазами по полу и часто, нервно шевелит губами, что-то активно вспоминая. Шастун прямо слышит, как крутятся шестеренки в голове девушки, он знает: она снова перебирает в сознании документы с кучей папок, забитых сухими фактами. Гибкостью ума девушка не отличается и с каждым днем подтверждает это все сильнее. Антон не привык подыгрывать ей, хотя ответ он прекрасно знает, но видит, как буквально сдается в собственных глазах девушка, и молчание затягивается. Позов чуть кашляет, снова опуская взгляд в историю болезни пациента, и в этот момент над правым ухом девушки склоняется знакомая фигура. Журавлев тихо шевелит губами, и Антон видит, как глаза девушки расширяются. Парень уверен: Оксана боится самой себя, хотя другим не признается. В голове у девушки — целая библиотека, только карточки все к чертям перепутаны. Антон и сам почти боится ее, он знает: если она наведет в голове порядок и научится вовремя вытаскивать из памяти нужные моменты, то она станет настолько сильна и опасна, что здесь все пятеро лишатся возможности стать у Добровольского ординатором. — Инфекцию, — чуть улыбается она. — Умница, — довольно кивает Позов. — Продолжим с другим пациентом, идем в следующую палату. Толпа стажеров покорно идет за своим предводителем, Айдар что-то шепчет на ухо Топольницкой, и та улыбается, пока Витя бросает в их стороны резкие взгляды. Антон абстрагируется от остальных, вникая в тему, которую по ходу развивает Дмитрий Темурович, а Оксана тянет Диму за рукав назад, отбиваясь от остальных. Девушка выглядит миниатюрной, но хватка у нее просто с ума сойти какая сильная, да и вообще вся она производит впечатление бравого воина, обернутого в сладкую упаковку маленькой беззащитной девочки для отвода глаз. — Я знала ответ, — вздернув подбородок, заявляет она, опуская руки на пояс. — Да, конечно, — отвечает ей Дима, едва скрывая улыбку и глядя девушке прямо в глаза. — Я впала в ступор, — теперь скрещивает она руки на груди, будто стараясь оградиться, только она сама не понимает, от чего именно. — Да, понимаю, — спокойно улыбается ей Журавлев и разворачивается, направляясь в сторону выхода, чтобы догнать остальных. Фролова почти задыхается словами: она чувствует, что не отстояла свою точку зрения, а она привыкла, чтобы последнее слово всегда было за ней. Девушка делает два шага вперед и ловит Диму у самого выхода из палаты, снова сцепляя пальцы на его запястье и случайно разворачивая его к себе так неловко, что их глаза оказываются на одном уровне, и девушка едва не задевает кончик его носа своим. — Я не оправдываюсь, — шепчет она, потому что не хочет выглядеть слабой. Но она не понимает почему-то, что Дима ее слабой никогда не считал. — Я знаю, Оксан, — тихо отвечает ей он. И зрачки девушки выдают ее с головой и предательски пульсируют от близкого контакта, жадно раскрываясь навстречу ему и пожирая темную радужку. Фролова знает свои слабые места, знает о том, что нельзя позволить этому случиться. Но Дима будто специально делает это с ней: с каждым днем старается быть ближе, обрекая девушку на получение бесплатного абонемента на чувства. У Оксаны голова другим забита. Девушка всю жизнь собирается посвятить медицине. Она хочет заслужить безоговорочное уважение Добровольского, хочет оказаться в списке тройки его ординаторов и в будущем работать с ним бок о бок, чтобы с гордостью называть его коллегой. У нее нет времени на себя. Впрочем, никогда не было. — Что я могу сделать, чтобы отблагодарить тебя? — сделав полушаг назад и чуть опустив веки, чтобы не смотреть Журавлеву в глаза, спрашивает она. Вопрос Фролова задает двусмысленно, и сама понимает это уже через долю секунды. Она обхватывает свободной рукой предплечье и закусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы взять себя, черт возьми, в руки. Оксана понимает: ее саму к Диме тянет, как бы сильно она этого на первых порах ни отрицала. Разум, как известно, обмануть можно, но с сердцем все куда сложнее. Фролова рассматривает носы своих рабочих туфель с особым энтузиазмом, чувствует легкий смешок Димы, который чуть путается у нее в волосах, и уже готовится к любому исходу, но… — Ничего, — просто отвечает Журавлев. — Ничего, — негромко повторяет он. Фролова поднимает голову в тот момент, когда Дима уже выходит из палаты и идет в сторону группы стажеров, и ее от этого ответа даже начинает подташнивать. Девушка с болью кусает нижнюю губу и шумно выдыхает через нос, отводя взгляд в сторону. Оксана знает: Журавлев нарочно с ней играет. Оксана знает: она ему однажды может проиграть. Фролова еще в первый месяц стажировки заметила за ним живой интерес к своей личности, но она неоднократно упоминала о том, что ей все это нахрен не надо. Даже когда они выпивали всей компанией, даже когда проснулись однажды почти в обнимку — чтобы теплее было, вы не подумайте — в ординаторской после ночной смены, она стояла на своем. Она отталкивала Диму всеми способами, потому что боялась кого-то к себе подпускать, но он все равно, так или иначе, оказывался рядом, напоминая об этом страхе. — Какая красивая пара, — подает немного скрипучий голос лежащий на кушетке пациент, и Фролова вздрагивает, совершенно позабыв о том, что здесь находится не одна. — Приятно за вами было наблюдать. Очаровательно, блять. Оксана поворачивает голову к пожилому старичку с катетером в носу и натянуто улыбается, а после выходит из палаты, закатывая глаза так, что сомнений почти не остается: еще секунда, и она увидит собственный мозг. — Давайте продолжим, — останавливается у кушетки Дмитрий Темурович, принимая из рук Айдара историю болезни и пробегаясь по ней глазами. Ребята терпеливо ждут указаний и обязательного вопроса со стороны главного врача, в то время как Фролова осторожно пристраивается к остальным, будто все это время здесь была. Встает она, кажется, специально к Журавлеву, и Дима в который раз отмечает, что девчонка и дня не может прожить без игры с огнем. — Некроз ткани инфицирован, а это указывает на то, что… — чуть вскидывает брови Позов, — Журавлев, — смотрит он на парня. Дима реагирует на свою фамилию, прекращая фактически пялиться на Оксану, и поворачивается к Дмитрию Темуровичу, чувствуя себя так, словно он последний безмозглый осел, потому что даже вопроса не услышал, а Позов дважды никогда не повторяет. Журавль бросает взгляд на стоящую рядом Оксану, на что та взволнованно качает головой. — Я не знаю, — шепчет она. Дима принимает поражение и хочет треснуть себе по голове за то, что сегодня так расслабился и не слушает из-за этой девчонки то, что не просто должен, а обязан слушать. — Я… не знаю, — позорно произносит он. Он лучше скажет, что не знает, чем переспросит. Журавлев не хочет дать понять Дмитрию Темуровичу, что он его не слушал, потому что это чистой воды неуважение по отношению к нему. — Что ж, очень жаль, — сдержанно произносит Позов. — Фролова? — Это синдром недостаточности в верхней брыжеечной артерии, — без запинки тут же отвечает девушка. — Прекрасно, — довольно отмечает Дмитрий Темурович, возвращая историю болезни Айдару. Дьяволица! Фролова изо всех сил скрывает улыбку, а после все равно не выдерживает, и их взгляды встречаются, обжигая друг друга пламенем. Журавлев чувствует себя самым настоящим ослом и на Оксану до конца обхода старается больше не смотреть, хотя справляется он с этой задачей крайне плохо. Дмитрий Темурович прощается со стажерами, желает им — классика — успехов в обучении и продуктивного дня и уходит по своим делам. Все знают, что нужно делать после обхода, так что берут свои истории болезни и направляются к пациентам, изредка перекидываясь парой фраз. Журавлев так загнался из-за утреннего инцидента, что не сразу заметил, что среди ребят маячит светлая макушка Антона. Глаза Димы в ужасе округляются, когда он смотрит на наручные часы. — Шаст, какого хрена ты здесь делаешь? — не верит он в происходящее. — Работаю, — спокойно пожимает плечами парень. А что он еще может ответить? — Ты тупой или да? — не понимает Дима. — Я же тебе сообщение ночью прислал. Юля чуть тычет в бок Антона перед тем, как захватить со стойки историю болезни и пойти на третий этаж к своему пациенту, и Айдар снова выдает себя с головой, когда смотрит ей вслед. Щетков хмурит брови, бросая в его сторону взгляд. На тычок Шастун не реагирует, потому что жопой чует: где-то он накосячил. — Так, — тянется за мобильником Антон, но тут же вспоминает, что в спешке забыл все в ординаторской. — Шевели своими тощими булками к Добровольскому, болван. Он тебя еще с утра должен был увидеть, — выставляет вперед руку Журавлев. — Еще до обхода. — Что я сделал? — оставляя законченную историю болезни на стойке у Лёли, нервно спрашивает Антон. Проклятье, а он ведь только обрадовался, что так удачно и быстро закончил со своим пациентом. Антон рассчитывал, что, выиграв немного времени, он успеет сходить до Несси, пациентки Павла Алексеевича, которая, хоть к Антону никакого прямого отношения не имеет, очень для него важна. — Пока ты нихрена не сделал, придурок, — прикладывает руку ко лбу Дима. — Меньше вопросов задавай, просто найди Добровольского. Шастун с благодарностью кивает и мчит по коридорам, ориентируясь в клинике, как в собственном доме. Обычно всё с точностью до наоборот. Если Павлу Алексеевичу кто-то становится нужен, то он его из-под земли достанет, а потом благополучно закопает обратно, когда услуги перестанут требоваться. В этот раз ситуация кажется Антону какой-то неправдоподобной, и это напрягает. Антон беспокоится, что такое затишье может означать только одно: оно перед бурей. А непогоду Шастун всегда переносит плохо, и в подтверждение мыслям его живот начинает крутить. Парню требуется не больше семи минут, чтобы отыскать Павла Алексеевича в клинике, поскольку он знает: вторник — день, когда тот большую часть времени посвящает детскому отделению. Антон останавливается у входа в седьмую палату, когда слышит знакомый голос, и заглядывает внутрь. — Золотце мое ненаглядное, будь добр, пописай в этот стаканчик, — удивительно дружелюбно произносит тот. Добровольский, чуть согнувшись, стоит у сидящего напротив него на кушетке взъерошенного пятилетнего мальчишки, опустив одну руку на согнутое колено, а второй держа прозрачную пластиковую баночку с крышкой. — Но я писал совсем недавно! — старается что-то доказать ему мальчуган, хлопая ладошками по клеенчатому материалу, которым обтянута кушетка. — Я знаю, звезда моя, — кивает мужчина. — Тогда давай сделаем это по-другому, — предлагает он. — Ты сейчас берешь этот стаканчик, ставишь его на пол, закрываешь глаза и лупишь струей, куда попадет. Согласен? Мальчуган тут же оживляется, с энтузиазмом выхватывает из руки Павла Алексеевича стакан и сверкает улыбкой, щербатой на один зуб. — Клёво! — восклицает он. — Ай, молодца, — дает ему пять Добровольский, и мальчишка спрыгивает с кушетки, направляясь в туалет. Павел Алексеевич всегда был для Антона кумиром. Добровольский вздыхает, распрямляясь в полный рост, и немного потягивается, после чего замечает наконец стоящего в дверях стажера. — Малой, а тебя разве племя амазонок на свой остров не утащило? — с характерным звуком снимая с рук резиновые перчатки, спрашивает он. — Да вроде нет, Павел Алексеевич, — нервно улыбается Антон. — Тогда какого черта тебя не было в клинике, когда я уже в ней был? — бросает врач комочек из перчаток парню в лицо, но ловкость Шастуна работает на него, и он удачно ловит его руками. Павел Алексеевич подходит к нему, останавливается на расстоянии согнутой руки и вкрадчиво, но максимально понятно произносит: — Запомни, булочка моя сладенькая, еще раз опоздаешь и всю жизнь будешь мыть утки, понял меня? — Ага, — коротко кивает Антон и нервно сглатывает. — А теперь дуй за мной, — кивает в сторону Добровольский и направляется к выходу из детского отделения, успевая что-то сказать медсестре и отдать ей историю болезни мальчика, с которым до этого общался. Коридоры все эти Антон давно изучил вдоль и поперек. Он знает, как добраться до лабораторий с результатами анализов, как найти среди сотен одинаковых дверей склад со вспомогательными препаратами и не перепутать его с каморкой для инвентаря уборщика. Он может брести вперед с опущенной вниз головой и вникать в историю болезни очередного пациента, но при этом держать ухо востро, зная, где надо повернуть, чтобы не пройти мимо нужного отделения, потому что чуйка уже развита на немыслимом уровне. Так что сейчас, следуя по пятам за Добровольским, Антон понимает, что ему не особо нравится коридор, к отделению которого тот ведет. Потому что здесь находятся палаты с пациентами, прибывшими с тяжелыми заболеваниями или последствиями катастроф. Но еще больше Антону не нравится, когда Добровольский останавливается не у обычной, а у вип-палаты. — Пациента доставили после автокатастрофы, случившейся несколькими часами ранее. Первичный осмотр я провел после его прибытия в отделение, — он делает паузу. — Теперь он пришел в себя. Твой черед. Добровольский протягивает историю болезни, и Шастун почти воздухом давится, когда открывает первую страницу и читает имя пациента, который свалился на его голову. — Попов? — не верит своим глазам Антон. — Арсений Попов?! И у Шастуна в ту же секунду в глотке напрочь пересыхает, потому что он никогда в жизни не думал, что сможет увидеть вживую кумира своих подростковых лет. Арсений Попов — гонщик. Гонщик мирового уровня: Гран-При Формулы 1. Он участвовал в двенадцати последних сезонах автогонки, и его фанаты есть в каждой точке мира. Сколько девчачьих слез было по нему пролито, сколько нервных клеток потрачено и сколько голосов сорвано в его поддержку — все давно сбились со счета. Антон был его преданным фанатом и втайне мечтал на свой восемнадцатый день рождения отправиться на гонки в качестве зрителя, чтобы хотя бы издалека увидеть человека, которым восхищается. Но он был из не очень богатой семьи, родители мягко объяснили ему, что исполнить желание сына не смогут, и Шастун оставил мечту просто мечтой. После выпуска из школы на увлечение времени почти не осталось, он полностью углубился в учебу после поступления в мед и только изредка мог узнавать хоть что-то новое о гонщике. Шли годы, и за бесконечными сменами и работой он даже не знал, что тридцатого сентября прошла гонка в Сочи, и его кумир — гордый обладатель почетного номера #77 на своей машине — снова занял первое место. Антон не знает, что такое произошло всего за неделю после победы Попова, но факт остается фактом: он здесь, и он в тяжелом состоянии. И парню почти физически больно думать, что чуть не лишило жизни его кумира. Скорость. Гонщика чуть не погубила скорость. — Павел Алексеевич, я… Это?.. Слов у парня попросту нет, он их связать не может в предложение, хотя очень старается. Добровольский чуть хмурит брови, запуская руки в карманы халата. — Это шанс, Малой, ясно тебе? — после недолгого молчания произносит он. Фраза срывается с языка сама, и Шастун почти захлебывается от благодарности. Ему выпал шанс, о котором многие могут лишь мечтать. И упаси боже, если он сядет в лужу. Он в свое отражение смотреть в таком случае до конца жизни не сможет. — А теперь подобрал подол юбки и пошел работать, — скрестив руки на груди, кивает в сторону входа в палату Павел Алексеевич таким тоном, что грех ослушаться. Шастун сжимает пальцами историю болезни, глубоко вдыхает носом и на негнущихся ногах идет к випке, в которой лежит человек, жизнь которого теперь, кажется, в его руках. Антон замирает на мгновение у двери, а после, прикрыв на секунду глаза, все же входит внутрь. В палате приглушен свет и чуть приоткрыты окна. Свежий осенний воздух смешивается с ароматом десятков роскошных букетов, стоящих в дальней части комнаты. Из-за закрытых жалюзи в комнате не очень хорошая видимость, но Шастун и без этого замечает, что вся она завалена подарками и открытками. На огромной по меркам клиники койке в полусидячем положении находится человек, которого Шастун впервые в своей жизни не узнает. Антон подходит ближе, останавливаясь возле него, и даже не замечает, как от удивления и почти шока приоткрывает рот. Перевязанная голова Арсения почти тонет в широкой голубоватой подушке, а отросшие темные волосы небрежно разметались по наволочке. Некогда дьявольски привлекательное лицо мужчины испещрено царапинами и едва затянувшимися, совсем свежими ссадинами. Кислородная маска помогает его легким работать, но дыхание мужчины все равно тяжелое, поверхностное и редкое. Правая его рука обездвижена гипсом, ноги его Антон не видит, потому что Арсений укрыт одеялом, но парень чувствует: на них тоже живого места нет. Прямо перед ним лежит поломанная обстоятельствами игрушка, каждым вздохом которой Антон сам когда-то жил. И самое страшное то, что Арсений не производит впечатление человека, который цепляется за жизнь. Он похож на человека, который от нее устал. — Я тебе не зверушка в зоопарке, чтобы пялить на меня так, — бубнит Попов слабым голосом в кислородную маску, хватаясь за нее здоровой, но усеянной трубками и проводами рукой, чтобы сорвать с себя к чертовой матери. Антон часто моргает и тут же старается взять себя в руки, выпрямляя спину иглой и сжимая пальцами папку в своих руках. — Я прошу прощения, Арсений Сергеевич, — искренне произносит Шастун. — Доброе утро, я… — Доброе утро? — хриплым глубоким баритоном прерывает тот его, и обессиленный смешок вырывается из легких. — Доброе, блять, утро? У меня переломаны кости, сукин ты сын… Антон замечает, что Арсений хочет выплюнуть еще какую-то колкость на безобидное приветствие парня, но начинает задыхаться, и прибор над его головой начинает опасно пищать, из-за чего Антон буквально кидается к нему, оставляя где-то в ногах историю болезни. — Арсений Сергеевич, пожалуйста, вы совсем недавно пришли в себя, не снимайте маску, она помогает вам дышать, — пытается спокойно сказать он, стараясь вернуть все на место. И в какой-то момент, когда Антон заканчивает с маской и кислород снова начинает помогать легким Арсения работать, происходит что-то странное. Необъяснимое и непонятное ни одному из них. Потому что Антон пересиливает себя и, набравшись смелости, смотрит Арсению в глаза. И буквально падает в пропасть. Глаза у мужчины такие пронзительно синие, что перехватывает к черту дыхание. Полопавшиеся из-за скачка давления сосуды в его правом глазу вкупе с бешеной синевой создают такой контраст, что буквально ведет в сторону. Антон не замечает за собой, как засматривается в крапинки его радужек, и взгляд Арсения на секунду — всего на одну чертову секунду — становится другим. И Шастун видит в них мольбу, просьбу, вселенское «пожалуйста», набатом стучащее теперь где-то у Антона в грудной клетке. «…спаси меня, сделай так, чтобы перестало быть больно…» Но это мгновение проходит очень быстро, и надменный взгляд мужчины возвращается на место. Шастун почти вздрагивает от такой резкой смены его настроя, но виду не подает и, встав с постели, снова становится тем, на кого учился больше восьми лет. — Меня зовут Антон Андреевич, и я — ваш лечащий врач, — представляется он. — Сейчас я проверю показатели вашей жизнедеятельности по прибору, проведу стандартный осмотр, чтобы понять, как нам действовать дальше, и… — Как нам действовать дальше, — не удержавшись, саркастически повторяет Арсений слабым голосом, особой интонацией выделяя одно слово. — Прошу прощения? — не расслышал Антон. — Прощаю, — немного резко произносит Попов, морщась от боли, хотя старательно это скрывая. Шастун видит, что нужно поменять капельницу с обезболивающим, оно почти закончилось, поэтому берет из стоящего неподалеку шкафчика пакет с препаратом и подходит обратно к постели Арсения. Парень волнуется так сильно от всего, что происходит сейчас, что чудом сдерживает дрожь в теле, буквально пряча подальше холодные руки. Поменяв пакет на капельнице, Антон надевает перчатки, достает стерильную иглу, чтобы заменить предыдущую, и, распечатав индивидуальную упаковку, понимает одну очень важную вещь. Дрожь он контролировать не может. У него не получается. Длинные пальцы парня осторожно держат острую иглу, стараясь сосредоточиться, но Антон так и чувствует на себе немигающий взгляд Попова, который точно прожег ему в виске и на кончике носа по здоровенной дыре. — Ты стажер, — догадывается Арсений, хрипло выдыхая в маску слова. Антон сглатывает, отрицательно покачав головой. — Арсений Сергеевич, — после небольшой паузы произносит Шастун, — я — врач. Да, он стажер, но нельзя говорить, что он не врач. Эти понятия смежные. — Ты — гребаный стажер! — вырывает Арсений руку, с которой собирался работать Антон, и срывает с себя кислородную маску, бросая ее теперь куда-то под ножки койки. — Ты — щенок! Какого хрена ты забыл здесь?! Шастун теряет все слова, теряется сам, чего с ним прежде никогда не было. Он смотрит на то, как почти задыхается Арсений, буквально брыкаясь в проводах и трубках, опутавших его руки и тело, и почти врастает ногами в пол, не в силах пошевелиться. — Позовите мне нормального врача! — хрипит тот. — Вон отсюда! Вон, я ска… Сказа… Прибор рядом с койкой начинает пищать и мигать красным, что отрезвляет Антона, возвращая ему способность двигаться. Парень с размаху жмет кнопку экстренного вызова санитаров и принимается за дело. Антон первым делом достает стерильную маску, подсоединяет ее к трубке и старается надеть ее на голову мужчине, но тот брыкается, сопротивляется ему. Шастуну кажется, что Арсений попросту не хочет дышать, что он вообще в этой жизни ничего не хочет. Только одного: закончить страдания. — Ну уж нет, Попов, — цедит сквозь зубы Антон. — Не в мою смену. Он обездвиживает руку Арсения, вставляет в вену на сгибе иглу и фиксирует ее, позволяя морфину течь по трубке и попадать в вены, чтобы облегчить боль. В палату влетают санитары, а перед ними мчит сам Добровольский. — Вышел! — рычит Павел, не глядя на парня. — Но я… — Вышел отсюда, Шастун! — не дает он вставить слово. — Чтоб больше, — хрипит Арсений, глядя на совершенно растерявшегося Антона, — ноги твоей… тут не было! Звуки прибора все еще режут Антону слух; парню кажется: еще секунда, и он рехнется окончательно. Медбрат с широкими плечами выпроваживает его из палаты и закрывает дверь, оставляя Антона в коридоре совсем одного. Парень тяжело, поверхностно дышит, стараясь понять, что вообще сейчас произошло, но у него не получается. Он на нетвердых ногах отходит буквально на пару шагов от двери, ведущей в палату, и скатывается по стене вниз, вытягивая вперед ноги и обессиленно бросая руки по бокам. У Антона шумит в ушах, и даже когда он закрывает глаза, легче не становится. Пожалуй, наоборот. Бешеный взгляд Арса не выходит у него из головы, но и тот, совершенно другой, просящий о помощи, не выходит тоже. Шастун приходит в себя в ту секунду, когда его за плечо кто-то слабо тормошит. Он резко открывает глаза и видит, как на корточках перед ним присаживается Добровольский. Мужчина напряженно смотрит на стажера, а после чуть кашляет. — Возвращайся к работе, — коротко произносит он. Антон хлопает глазами, совершенно запутавшись во всем этом. — Павел Алексеевич, что с ним… Как я… — путает слова Шастун. — Малой! — раздраженно и резко прерывает его Добровольский. — Хватит мямлить. Это ты мне скажешь в конце дня, что с ним. Ты мне скажешь, как нужно поступить, чтобы он был здоров. Это твоя, черт возьми, работа! — рычит он и поднимается на ноги, собираясь уйти. Шастун абсолютно ничего не соображает, сердце у него барабанит в глотке, все тело бросает в жар, а на лбу испарина. Взгляд Попова стоит у него перед глазами, а его убитый хриплый голос звенит в ушах. Антону всегда казалось, что в медицине он многое повидал и ко всякому уже был готов. А потом он встретил Арсения. — Я не вернусь туда, — в сердцах восклицает парень, и Добровольский останавливается, поворачиваясь назад. — Что ты сказал? — прищуривается он. Антон сглатывает и снова выдавливает слова, которые почти царапают ему глотку. — Я не вернусь, — уже не так уверенно произносит он, — туда… Найдите другого… Не меня. Кто угодно, кроме меня… Павел Алексеевич сначала буравит парня взглядом, а после резко подходит к нему, сгребает в кулак его рубашку и почти сам поднимает стажера на ноги, не позволяя оторвать спину от стены. — Собери уже свои сопли и веди себя как подобает! — строго произносит он. — В стенах этой больницы нет мужчин и женщин, нет богатых и бедных, нет звезд и тех, кто под этими звездами ходит. Здесь только пациенты. Люди, которым нужна помощь. И он — один из них. Добровольский выпускает форму парня из хватки и сцепляет зубы, поправляя на себе халат. — Если ты сдашь позиции, то это будет означать только одно: я в тебе ошибся и поставил совершенно не на того стажера, — прямым текстом говорит ему Павел, фактически вскрывая карты. — Не дай мне разочароваться в своем выборе. Шастун приходит в себя от этих слов и теперь ясным взглядом смотрит на Павла Алексеевича, понимая, что тот снова во всем прав. Иначе и быть не может. Антон — врач, отговорок не может быть никаких, никакие оправдания не принимаются. Парень кивает. Добровольский будет им гордиться. Но сказать вслух Антон ему об этом не успевает, потому что… — Здрасьте, — слышится голос совсем рядом, и они оба поворачивают головы. — Кто из вас Антон Андреевич? — Я, — почти сразу отвечает Шастун, и невысокий армянин с гулькой на макушке скептически осматривает его с ног до головы. — Сергей Борисович, — без энтузиазма тянет он вперед в качестве приветствия правую руку, лениво нажевывая жвачку. — Близкий друг Арсения.