Доплыть до энигмы

Витя замечает это почти сразу. Поправка, мгновенно. Сонный взгляд, слишком плавные движения, отсутствие всякой реакции на обход под кураторством Позова и его похвалу — пиздец, как на это вообще можно не отреагировать? — и полное игнорирование окружающего мира, переходящего границу его вытянутой руки: диагноз очевиден. Айдар снова плохо спал. Щетков наловчился замечать это в нем далеко не сразу, понадобилось время. И если раньше он готов был списать все это на колоссальную загруженность от Добровольского и бесконечные смены, которые почти превратились в рутину, то сейчас он прекрасно понимает, в чем беда. Они разругались вчера в пух и прах. Разорались друг на друга, как старые супруги, а толку не было никакого. Щетков даже не понял, почему они начали спорить. Витя помнит, как два дня назад забыл забрать результаты анализов своего пациента, а Айдар принес ему их сам, взяв из лаборатории буквально под свою ответственность. Он поблагодарил его, как же без этого. А потом оказалось, что Айдар перепутал пациентов и результаты из шестьдесят девятой палаты отправились в девяносто шестую, а те, что должны были попасть в девяносто шестую, уехали в шестьдесят девятую. Витя отмахнулся, мол, ерунда, с кем не бывает; вовремя же заметили, буквально сразу исправили. На Айдара он обиды не держал, даже в мыслях у него такой чепухи не было. Но Гараев после того, как вчера вечером все разошлись по домам, зачем-то вспомнил об этом, перевернул все вверх дном и остался при своей правоте. Щетков только глаза округлил, замерев на одном месте с телефоном в руках, когда Айдар ушел, намеренно громко хлопнув дверью. Девушке своей Витя тем вечером больше не звонил, не до этого было. Он и сам половину ночи старался понять, чем же так задели Айдара эти чертовы результаты и почему он решил высказаться по этому поводу именно вчера. Как бы то ни было, Витя замечает состояние Айдара сразу, как переходит порог клиники, и принимает решение сгонять до хорошей кофейни через три улицы отсюда сразу после обхода, чтобы как-то наладить отношения, потому что ссориться он точно не хочет. И если первые шаги к перемирию Щетков начинает делать сам буквально с того момента, как они почти сталкиваются плечом к плечу перед началом обхода пациентов, то Гараев делает синхронно с ним шаги назад, игнорируя парня всевозможными способами и отстреливаясь сухим «привет». — Какая муха тебя укусила? — ловит его в коридоре интенсивной терапии Витя, рассчитывая на то, что пожилая пациентка выдержит его отсутствие еще полчасика. Айдар нехотя останавливается и поворачивается, запуская свободную руку в карман халата и глядя куда-то за плечо своего собеседника. — Цикада, мне работать надо, — сухо произносит Гараев и наконец устанавливает с ним зрительный контакт. Щетков непроизвольно начинает злиться от такого ответа, потому что это прямой уход от вопроса, а его это страшно раздражает. И благородное сознание тут же подливает масло в огонь, напоминая Щеткову о том, что сегодня Айдар предпочел общество Топольницкой, а не его. — Почему ты не разговариваешь со мной? — старается понять Витя. — Тебя все еще ебет эта чепуха с перепутанными результатами? Проклятье, Сыч, два дня уже прошло… — Меня не ебет вообще ничего, — как-то немного резко отвечает тот, делая небольшой шаг к нему. Щетков теряется от такого выпада, смотрит в самую радужку Айдара и читает в его глазах что-то такое, что парень почему-то не может произнести вслух. Он слишком хорошо его знает. Слишком слишком. Айдар нервно облизывает губы, зачем-то снова рассматривая черты его лица беглым взглядом; будто запоминает заново, запечатывает куда-то в мысли, чтобы помнить, но не вспоминать. — Не лезь ко мне, — как-то бесцветно не требует, а почти просит негромким голосом Айдар. Не дав Вите ни единого шанса ответить, Гараев уходит в сторону лестничных пролетов, потому что ждать лифт сейчас — просто насилие над собой, особенно когда ты знаешь, что Щетков может еще что-то сказать, а выносить его в данный момент — задача не из легких. Айдар трет лицо ладонями, когда минует два лестничных пролета и идет в сторону палаты своего пациента. Голова у него нещадно гудит, и он почти уверен, что все дело в чертовых мыслях, которые не дают никакого покоя. Тряхнув головой, он приклеивает к лицу улыбку и входит в палату так, будто у него все отлично. В этом ведь и есть весь принцип работы с людьми: какое бы говно в твоей жизни ни случилось, натягивай на хлебало улыбку и сияй, потому что никого твои проблемы не ебут, дорогой друг. — Доброе утро, Маргарита Ивановна! — с ходу задает правильный настрой Айдар. — Дамы, вам тоже утро доброе! — не забывает он поприветствовать остальных трех пациенток в палате. — Ох, красавчик наш пришел, — хохочет Маргарита Ивановна. — А мы уже соскучились! Айдар смеется, потому что так надо. Айдар улыбается, потому что так положено. — Рассказывайте, драгоценная моя, как ваше самочувствие? — присаживается к женщине на край постели Гараев, открывая историю болезни. — Да вот спала сегодня ужасно! Шов уж больно сильно зудит, и бок побаливает, а еще… Дальше он почти не слушает. Кивает, разумеется, записывает всё, что она говорит, сверяя прошлые наблюдения, проводит стандартный осмотр. Делает он все это на чистом автомате. Голова у него сегодня совершенно другим забита, и Айдара это ужас как разочаровывает. Не для того он столько лет учился, чтобы вот к этому все пришло. К бессоннице, хронической тревоге и… Ревности. Гараев прощается с пациенткой и ее соседками, относит в пробирке кровь на анализ в лабораторию, потому что швы затягиваются у нее плохо, что говорит о неправильной свертываемости крови, и идет в ординаторскую, чтобы поработать с историей ее болезни. Айдар старается думать, но у него ни хрена не получается, и он сдается. Ему нужен кофе, а выбор в клинике так скуден, что даже обидно. Почти взвыв, парень все-таки выходит из ординаторской и идет в сторону автомата с кофе, на ходу нашаривая в кармане мелочь. — Эй, Сыч, бессонная ночь? — слышится звонкий голос, и Айдар поднимает голову, глядя на идущую ему навстречу Юлю. На мгновение все проблемы уходят, испаряются так, будто их и не было, и становится чертовски хорошо на душе. Губы Айдара растягиваются в слабой улыбке. Это все она. Она, черт возьми. Топольницкая светится так сильно, что в дождливые дни полностью компенсирует солнце. — Будет ожидать меня в качестве наказания от Добровольского, если напортачу с заключением в истории болезни, — улыбаясь, отвечает он, и Юля делает пару шагов спиной вперед, чтобы ответить на его улыбку, а после разворачивается и исчезает за дверью в ординаторскую. Гараев снова чуть улыбается своим мыслям, но хороший настрой тут же исчезает, когда тепло, подаренное Юлей, растворяется в запахе хлорки, которым неоднократно моют полы в больнице. Этот день точно будет долгим. Айдар морщится, когда вытаскивает из автомата только что приготовленный «кофе». Повертев в руках бумажный маленький стаканчик, парень опасливо принюхивается и тут же жалеет об этой затее. Это не кофе, а просто какая-то коричневая водичка. Вздохнув, он понимает, что выбора у него особого нет и придется пить то, что есть. Он сам виноват в том, что сегодня с утра не зашел в круглосуточную кофейню за правильной дозой кофеина. Сам виноват, что вчера вечером забыл постирать форму и все это пришлось делать на сверхзвуковой скорости перед сменой. У Айдара глаза попросту слипаются. Он даже не особо помнит, как прошел обход. Где-то в памяти все еще маячит голос Дмитрия Темуровича, но это совершенно неточно. Кажется, он похвалил его. Или же отругал. Айдару сейчас глубоко пополам. Держа аккуратно двумя пальцами стаканчик, Гараев заходит обратно в ординаторскую, убеждаясь окончательно: Юля уже вовсю строчит заключение, остальные же еще не закончили. Он присаживается рядом с ней и, отпив маленький глоток «кофе», берет в руки свою историю. — При пионефрозе после улучшения состояния, благодаря лечению с помощью чрескожной пункционной нефростомии, что выполняется? — щелкает девушка пальцами, сдвинув брови. — Забыла название, блин. — Эм, — на секунду задумывается Айдар. — Состояние точно улучшилось? — уточняет он. — Да, — уверенно кивает она, не отрывая взгляда от бумаг и продолжая что-то писать. — Забыла слово, как же оно… — Нефрэктомия, — подсказывает ей он. — Ты ж мой спаситель, — почти подпрыгивает Топольницкая, прихлопнув в ладоши, и невесомо чмокает его в качестве благодарности в щеку. Парень почти краснеет, чувствуя себя настоящим школьником, и глуповатая улыбка появляется на его губах. Юля ему нравится. Очень нравится. Девушка она невероятно светлая и добрая, каждому помогает и старается всякому угодить. Фролова на это порой закатывает глаза, мол, подлизывать и она может, на что Топольницкая отрицательно качает головой, и она с ней, в принципе, согласна. Оксана за словом в карман не полезет, она может отстоять свою позицию, может бросить вызов старшему по званию и умеет отвечать за свои слова. Она лучше рассорится со всеми, доказывая свою правоту, и окажется в выигрыше, после чего получит от каждого извинения, чем прогнется и проглотит тот факт, что была права, но не доказала этого. Юля так не умеет. Просто, если девушка с кем-то невзначай ссорится, она старается загладить свою вину улыбками и маленькими приятностями, что сейчас и делает, к слову. Не просто же так она Айдару шлет улыбки и шепчется с ним на обходах. Жаль, что Гараев не понимает этого. — Ты уже заканчиваешь со своим пациентом, да? — старается поддержать диалог Айдар. — Ага, — отрешенно отзывается Юля, строча в истории болезни слово за словом. — Я на стойке у Лёли новую стопку видел, будешь следующего брать? — Ага, — тем же тоном отвечает она. Айдар чуть хмурится, но решает попробовать кое-что другое. — На улице дождь до ночи передают, а у меня зонт есть. Тебя проводить сегодня до дома? — Ага. Гараев удивленно вскидывает брови, почему-то не ожидая такого ответа. И ему, блин, даже в голову не приходит, что она его попросту не слышит, потому что вся погружена в работу. Он даже как-то заметно напрягается, элементарно не зная, что спросить дальше, поскольку обычно она от всего отказывается. Юля всегда дает ему повод верить в то, что его чувства к ней не односторонние, но сама же забирает эту веру. И только он собирается что-то сказать, как замечает на углу журнального столика белоснежный стаканчик с меткой Старбакса, на стенке которого размашистым почерком написано «Айдар». Парень берет в руки еще теплый стакан и делает без промедлений большой глоток. И он почти мычит от удовольствия, понимая, что в стакане его любимый моккачино с ореховым топпингом. Вспомнив о том, что извинения Юли обычно складываются вот из таких мелочей, он чуть приподнимает стаканчик и вскидывает брови. — Твоя работа? — улыбается он. — Ага, — снова безучастно отвечает Топольницкая. Гараев чувствует себя счастливым именно благодаря таким моментам. Юля извинилась, причем за сущий пустяк, принесла ему его любимый кофе, который продается за три улицы от клиники, и согласилась, чтобы он проводил ее до дома. Айдар даже на секунду задумывается, стараясь вспомнить, не день рождения ли у него сегодня. — Господи, все, — вздыхает Юля, закатив глаза, и встает с места, захватив с собой историю болезни. — Я полетела, ты тут не скучай, — улыбается она. — Спасибо, Воробей, — благодарит ее Гараев, на что Топольницкая чуть хмурится и невесомо качает головой. — Ах да, и по поводу вчерашнего, — чуть кивает она, выставив вперед руку, и старается подобрать слова, а затем бросает взгляд на стакан в руках Айдара, и решение само прыгает ей в руки. — Мир? — Конечно мир, — весь сияет парень, и Топольницкая снова чуть улыбается напоследок, а после покидает наконец ординаторскую. Гараев снова отпивает кофе, а после немного прокручивает стаканчик в руках, не сразу замечая, что на обратной стороне есть еще слово. Прочитав все полностью, парень улыбается еще шире, потому что день сегодня определенно удачный, ведь на стаканчике с его любимым кофе солнечная девочка в качестве извинений написала: «Ну что, Айдар, мир?» Юля выходит из ординаторской немного хмурая, потому что по-прежнему старается вспомнить все тонкости почечного заболевания, с которым столкнулась из-за своего пациента. Кладет она на стойку Лёли историю немного резко, на что медсестра тут же реагирует. — Стойка не виновата, как бы там ни было, — спокойно произносит Гущина, забирая Юлину историю и выкладывая ее на полку для проверки Добровольским. — Лёль, прости, — тут же извиняется девушка, — я не хотела тебя обидеть. Я все утро провозилась с этой историей. Тут просто такая лютая херня у женщины с почками, я бы даже сказала, что прямо-таки букет из херни, — почти хватается за голову Топольницкая. Гущина смеется. — Добровольский застрял где-то в випках с Малым, полчаса уже ни слуху, ни духу. Сходи отдохни, пока шанс есть, — предлагает она. — Нет, — отрицательно качает головой Юля, — давай лучше следующего пациента, отвлечься надо. — Уж кому-кому, а отвлечься надо мне, — появляется из ниоткуда Фролова и подает Лёле историю болезни. — Желательно покурить, а то у меня уже глаз начал дергаться. — Кишечник? — едва сдерживая смех, спрашивает Юля. — Заткнись, — умоляюще хмурит Оксана брови. — Да. И Топольницкая почти гогочет в голос. У всех интернов есть стандартные правила и задания. Поскольку они стажеры общей практики, то совершенно нормально, что, помимо редких заболеваний или «красивых» болезней, им приходится работать и с трубами, так сказать. В прямом смысле. Поскольку в среднем каждый стажер обязан заниматься случаями с засорившимся кишечником от трех до пяти раз в неделю. И ребята изо всех сил стараются не подначивать друг друга, если кому-то выпадает эта участь, но справляются они с этим плохо. — Я на перекур, — сдувает Оксана со лба выбившуюся из колоска прядь, — ты со мной? — спрашивает она Юлю, указывая себе за спину пальцем. — Не, я потом, — отмахивается та. — После обеда сходим, ладно? — предлагает. — Да без проблем, — соглашается Оксана и берет первую попавшуюся историю со стойки Лёли, чтобы лишний раз после перекура не возвращаться. — Упаси боже, если там опять кишечник. — Поджелудочная, — спасает ее Лёля. — Аллилуйя, — вскинув руки вверх, облегченно вздыхает девушка и уходит в сторону коридора, ведущего в курилку. На самом деле курилки в здании быть вообще не должно, но нервные сотрудники уговорили пару лет назад обустроить ее в дальней части клиники на втором этаже, где раньше был аварийный выход. Сначала многие думали, что ею пользоваться не особо кто-то будет, но курящих сотрудников оказалось куда больше, чем все предполагали, просто каждый это, видимо, грамотно скрывал. К слову, о том, что курит Дмитрий Темурович, почти все узнали лишь через восемь лет после его начала работы в клинике. Среди стажеров курящих трое: Оксана, Антон и Юля. Временами на сигарету соглашается Айдар, но привычки у него нет. Дима за здоровый образ жизни, Витя тоже. Загадка для всех, курит ли Павел Алексеевич, но разгадать ее не под силу даже тому, кто очень хорошо с ним знаком. Фролова закуривает почти сразу, как перешагивает порог курилки, которая сейчас, к счастью, пуста, и присаживается на деревянную коричневую лавку, закидывая ногу на ногу. Самое лучшее средство от стресса в данном случае — сигареты. Оксана пыталась бросить однажды, но лучше ей от этого не стало. Да и какая вообще разница? Что-то тебя в любом случае убьет, будь то сигарета, инфаркт, старость или автобус. — Дашь зажигалку? Фролова даже не поворачивается, просто протягивая ему ее, потому что знает, кому принадлежит этот голос. Все по традиции. Четверть одиннадцатого, и они оба здесь почти каждый божий день. Шастун присаживается с ней рядом, растопыривая длинные ноги, и Оксана снова закатывает глаза, заваливая на его длинную правую шпалу свои ноги. Антон хмыкает. Порой он забывает, что она ненавидит, когда парни так сидят. — Ты сегодня рано, — первый подает голос Антон. — Я только что прочистила кишечник Золотаревой, я имею полное право на перекур пораньше, — затягиваясь снова, отвечает девушка. Шаст сдержанно смеется, потому что «чья бы корова мычала», как говорится. Он позавчера после первой ночной смены этим занимался. И слава богу, что он так заебался за те два рабочих дня, что этот пиздец ему не снился. Они курят какое-то время молча, и Оксана с каждой последующей секундой все больше убеждается в правоте собственных мыслей: парню тяжело с новым пациентом, кем бы тот ни был. — Рассказывай уже, — тушит девушка бычок в чашке и тут же тянется за новой никотиновой палочкой. Шастун зажимает между указательным и средним пальцем сигарету и опускает основания ладоней на веки, крепко зажмуривая глаза. Выждав небольшую паузу, он снова наполняет легкие вредным дымом. — Я не могу даже просто находиться с ним рядом, что уж говорить о лечении, — выпускает он в воздух тонкую струйку дыма. — Я хотел отказаться, но Добровольский ясно дал мне понять, что это шанс, и если я его проебу, то второго мне не дадут. Антон замолкает, не зная, что вообще еще следует говорить, а что не следует. Ему бы хотелось рассказать больше, потому что здесь, в этой курилке, нет заучки Фроловой с памятью, которая больше смахивает на библиотеку. Именно в четверть одиннадцатого здесь сидит Оксана — девушка с мягкой душой, но стальным стержнем характера, которая готова помочь советом в любой ситуации. Девушка затягивается снова и чуть елозит, удобнее устраиваясь на ногах парня. — Если судно тонет, разве капитан отчаивается? — наконец произносит она. — Он делает все, чтобы спасти его и свою команду. До себя ему дело в последнюю очередь. Шастун чуть хмурится, наблюдая за тем, как тлеет бумага, обнажая уже сгоревший табак. — Что ты хочешь этим сказать? — старается разобраться он. — Мы — капитаны, а пациенты — наше судно, — объясняет она. — Либо спасай свое судно, либо иди с ним до конца на самое дно. Середины не дано. Антон почти задыхается, когда осознает то, что сказала девушка. И он понимает: она права. Либо ты спасаешь своего пациента, либо до последнего остаешься с ним, предпринимая все возможное для его исцеления, а затем находишься рядом, когда случается неизбежное. Но ты не отказываешься от него. Капитаны от своего судна не отказываются. Шастун глубоко вздыхает, с прищуром глядя куда-то вдаль, на линию горизонта, едва виднеющуюся из-за большого количества высоток, и чуть поглаживает голень девушки, чем показывает свое согласие с ее словами. Фролова чуть улыбается. Ей нравится, когда он так делает. Когда не спорит с ней, соглашаясь с ее мнением. — Оксан, он такой, — чуть морщится Шастун, стараясь подобрать подходящее слово, — токсичный, — наконец произносит он. — Такой токсичный, просто пиздец. Вот восхищаешься человеком, а он оказывается совсем не тем идеалом, который ты сам в своей голове создал. Фролова хмыкает, усаживаясь ровно, и, выкинув в урну окурок, протягивает Антону руку. — Поздравляю, позволь я заберу их у тебя, чтобы больше не мешали, — улыбается она. Антон удивленно вскидывает брови. — Что заберешь? — не понимает он. — Розовые очки. Шастун закатывает глаза, но улыбки сдержать не может, а после берет Оксану за руку, помогая ей встать. Они выходят из курилки как раз в тот момент, когда туда заходит пара врачей из интенсивной терапии. Эти ребята герои, некоторые сотрудники онкологического отделения вообще спиваются от всего, что видели в своей врачебной практике. Девушка машет Антону, желая крепких нервов и удачи, и он, не забыв зайти в ванную комнату помыть руки, все же идет к злополучной палате, потому что отойти ему позволили ненадолго. Первый разговор с этим, блять, Сергеем Борисовичем выдался тяжелым и напряженным. Буквально за полчаса до того, как Шаст наконец смог переговорить за сигаретой с Оксаной, ему попросту вынесли, сука, все мозги. Начнем с того, что Шастун его узнал. Сергей не просто близкий друг Арсения, он тоже гонщик, только рангом чуть ниже. Он находится в шаге от контракта с Формулой 1, но сделать его все никак не может, и одному только спонсору и самому Матвиенко известно, почему именно. Сергей сначала вообще не поверил, что его близкому другу и гонщику мирового уровня в одной из лучших клиник России в качестве лечащего врача при тяжелейших травмах пациента назначили стажера. Он даже поржал сначала, причем от души, заливисто так, в голос, но когда взглянул на ситуацию снова, то с охуевания на его лице можно было писать картины. И непонимание быстро сменилось агрессией. Сергей слушал всю болтовню Павла Алексеевича после фразы «Позвольте, я объясню» и хмурился, скрещивая руки на груди. Не доверял он здоровье своего близкого друга этому стажеру, несмотря на то, что тот находился на обучении у самого Добровольского. Павел Алексеевич, в свою очередь, ручался за парня обеими руками, клялся почти: поставят они Арсения на ноги. Сергей был настроен крайне скептически, да и сам Антон после всего этого в свои силы не особо верил. Но Матвиенко все же все это выслушал, а после немного помолчал и сказал, что переговорит с Арсением сам, а решение свое — как самый близкий на данный момент человек — скажет в скором времени. На том и порешили. И вот сейчас Антон стоит возле двери палаты вместе с напряженным Добровольским и ждет вердикта Матвиенко, чтобы понять, как вообще действовать дальше. Павел Алексеевич в любом случае назначен лечащим врачом Арсения, это не обсуждается даже. Просто он дает Антону шанс, потому что возможностей и стремлений у того больше, чем у остальных стажеров. О том, что Антон получил такую возможность, знают пока пятеро. Он сам, Добровольский, Журавлев, случайно подслушавший ночью разговор, Матвиенко и Попов. Судно, конечно, Антон принял решение в любом случае не оставлять, но вот если команда сама примет решение отправиться в свободное плавание — тут он бессилен. — Короче, — первое, что говорит Сергей, когда выходит из палаты. И замолкает. Мужчина чешет густую темную бороду и какое-то время взвешивает все «за» и «против», подбирая подходящие слова. Добровольский терпеливо ждет. — Ты, — указывает Матвиенко на Антона, — жуть как бесишь его. Пиздец просто, — мотает головой мужчина. — До скрежета зубов Арс не переваривает тебя, даже имя слышать не хочет. Шастун чуть кивает, нервно теребя за спиной кольцо на среднем пальце, которое никогда вообще не снимает, как и парочку других, и не произносит на этот выпад ни слова. Вполне ожидаемо, если честно. — Ты должен поставить его на ноги, — произносит Сергей. — Ты и только ты. Парень недоверчиво смотрит на Матвиенко, а тот лишь кивает. Павел Алексеевич все еще молчит, ожидая ответа стажера. — Почему вы решили, что это хорошая идея, Сергей Борисович? — решается на вопрос Антон. — Потому что он живет тобой в данный момент, — без промедлений отвечает он. — Ты настолько сильно бесишь его, что попросту с уст не сходишь. Антон переглядывается с Добровольским, и тот незаметно хмыкает. — Вот если он перестанет и о тебе базарить — пиши пропало, — объясняет Матвиенко. — Сейчас только ты побуждаешь его сознание работать, — жмет он плечами. — Так что пиздуй в палату и делай, что должен. Ни Шастун, ни Добровольский на нецензурную лексику армянина внимание не обращают, потому что они такие бабки ввалили в эту клинику за випку и обслуживание, что можно пару новых аппаратов без спонсоров купить в ближайшие пару дней. — Значит, решили, — выносит вердикт Добровольский. — Лечащим врачом Арсения по документам являюсь я, а по факту назначается Антон. Я буду курировать все его действия, можете не беспокоиться. Мы договорились? — Договорились, — жмет Павлу руку Сергей, а после и самому Антону. — В регистратуре вас будет ожидать медсестра Лё… — Павел мотает головой, — Елена. Она документы вам на подпись подаст как представителю. — Заметано, — кивает мужчина. Все трое стоят какое-то время, а после Павел Алексеевич разводит в стороны руки. — Тогда за работу. Антон кивает, сглатывая, и направляется в сторону випки со своим пациентом, Павел Алексеевич в планшете уже пересылает Лёле на компьютер договор, исправляя пару недочетов, а Серега идет по указателям в сторону регистратуры, о которой сказал ему Добровольский. Больницы Матвиенко не любит, никогда не любил. Все эти белые стены, белые халаты и белые зарплаты — просто лютый пиздец. Стабильность в данном случае приравнивается к рутине, да и вообще, если природой не заложено, то в медицину тебе путь заказан. Серега всего раз в больнице бывал, когда ногу в начальной школе сломал. Вот и все. Да и возвращаться сюда особого желания у него никогда не было. Даже когда он три раза в гонках попадал в ДТП, он все равно всегда ограничивался ссадинами или парой-тройкой гематом, но до больницы никогда не доходило. Ситуация с Арсом его самого подкосила. Как бы сильно он ни старался это скрыть, теперь он видит обратную сторону медали своей профессии, которую до этого старательно игнорировал: это опасно. Это чертовски, блять, опасно. Одна ошибка может стоить жизни. У него до сих пор стоит перед глазами, как ошибка Арса повернула колеса его автомобиля не туда и как Попов с размаху несколько раз прокрутился в кузове после столкновения, после чего искореженная груда металла замерла в ночной тишине, окруженная столбом песка и пыли, смешанных с дымом. Мысли его прерываются в тот момент, когда в него почти с размаху кто-то влетает. — Ай, осторожнее! — нравоучительно произносит невысокая шатенка с длинной густой косой и смотрит внимательными, умными глазами на Матвиенко в упор. Серега ошарашенно смотрит на девушку, даже не понимая, что рот приоткрыл от изумления. Какая она была. Какая. Ну, ебнешься просто. На линии старта такие девушки на товарищеских гонках не стоят, на шестах в закрытых клубах такие не крутятся, и не пищат такие на трибунах. Она была… Даже если бы ему дали сотню попыток подобрать подходящее слово, то он бы его не нашел. Она была… другая? Она была превосходна. — Как, говоришь, тебя зовут? — в привычной расслабленной и наглой манере произносит Матвиенко. Девушка фыркает, скрещивая на груди руки, и не боится смотреть наглецу прямо в глаза, чуть вздернув подбородок. Возможно, она не знает, кто он. Да и какая разница вообще? Никто не имеет права так нагло себя вести. — Мы не знакомы — это раз, — саркастически произносит она. — Я вам не девочка из соседнего подъезда, чтобы тыкать мне, — это два. И третье, мужчина, для вас — Оксана Александровна. Матвиенко улыбается во все тридцать два и восхищенно смотрит на девушку, из-за чего Фролова даже теряется, не ожидая такой смены настроя у этого парня. Но отрицать она не может: его харизма цепляет. — В таком случае, Оксана Александровна, — уже более спокойно и вежливо произносит он, — позвольте мне угостить вас чашечкой кофе, если вы сегодня вечером свободны? И если вы этого хотите, разумеется. Оксана непроизвольно чуть улыбается, и маленькие бесята в глазах ее нового знакомого вздергивают вверх головы, звеня колокольчиками на шеях, и дерут от восторга тощие глотки. — Может, и позволю, если узнаю ваше имя, — с прищуром произносит девушка. — Сергей, — протягивает он вперед руку. — А по батюшке? — улыбается Оксана. — Сергей Борисович, — тут же кивает он. Фролова даже на мгновение забывает, где она находится и что вообще происходит, потому что мужчина крадет все ее внимание, но она, будем честны, не особо-то и против. — Что ж, Сергей Борисович, — протягивает она ему руку, и Матвиенко в шутливом жесте целует тыльную сторону ее ладони, после чего поднимает на нее взгляд, — может, я и хочу выпить сегодня с вами чашечку кофе. Лёля вздрагивает, тихо ойкая и прикладывая руку к груди, когда в руках у Журавлева, стоящего рядом с ней у стойки и все это время наблюдающего за происходящим, с режущим слух звуком ломается на две части простой карандаш. И если по ту сторону двери палаты кипит жизнь, то внутри нее царит тишина. Обезболивающее сработало точно к приходу парня, и теперь Арсений лежит смирно, чуть прикрыв глаза и тихо посапывая в кислородную маску. Хорошо, что раствор еще и сонливость провоцирует, это Антону на руку. Теперь он хотя бы осмотреть его сможет и заполнить историю болезни без лишних трудностей. Прибор над головой Арсения размеренно пикает, три зеленые линии ползут по экрану плавно и гармонично, проблем никаких нет, если так вообще в данной ситуации можно говорить. Антон все еще побаивается своего нового пациента, и дело тут не только в том, кого он из себя представляет, но и в том, какой он на самом деле. Встречают, как известно, по одежке, и пока «прикид» Попова парню совсем не нравится, если говорить о его выходках. Шастун присаживается на постель с историей болезни в руках и зажимает между пальцами ручку, но вскоре понимает, что на нервах полное внешнее описание состояния он уже сделал и теперь пришел черед тактильного. Парень откладывает историю болезни с ручкой на тумбочку, стоящую рядом, и осторожно придвигается ближе, надевая на руки перчатки. Это не особо спасает: он буквально представляет, как Арсений подпрыгнет, когда он своими ледяными пальцами начнет касаться его кожи. Кожи. Интересно, какая у него кожа? Гладкая, наверное. Возможно, слегка шероховатая и сухая. Пахнет он, наверное, машинным маслом. Или дорогим одеколоном. А еще он может пахнуть успехом. Или отчаянием. Антон чуть качает головой, прогоняя все мысли, и убирает одеяло, чтобы проверить для начала целостность ребер. Левая рука Арсения, «здоровая», но опутанная трубками, чуть дергается, когда Шаст опускает пальцы на два нижних ребра через легкую ткань голубоватой, стандартной для больницы сорочки. Правда, кажется, холодные. И он его разбудил. — Ты… — слабым голосом произносит Арсений, едва приоткрывая глаза. Антон готов уже ко всякому, серьезно. Пусть Арсений хоть нахуй шлет, пусть орет или кроет матом — вообще похуй. Арсений — его пациент, и Антон действительно лучше пойдет за своим судном на дно, чем оставит его. Хотя об этом парень думать совсем не хочет. Арсений поправится, и Антон приложит к этому все свои силы, потому что он — хороший капитан. — Я, — негромко отзывается парень, готовясь прощупать ребра мужчины одно за другим плавными движениями. — Я буду проверять ваши ребра на повреждения. Если почувствуете боль — стукните указательным пальцем мне один раз по бедру, это будет означать «да», если не больно — два раза. Мужчина, тяжело вздохнув, один раз стучит подушечкой пальца по ноге Антона. Шаст нажимает на приборе две кнопки, и Арсений теперь находится перед ним в полусидячем положении, чтобы была возможность проверить все. — Хорошо, — кивает Шастун и начинает с верхних ребер. Прощупывания первых четырех пар сопровождаются двумя ударами пальца по бедру, последующие два — одним, затем двойные удары после проверки трех пар ребер снова дают Антону понять, что они в порядке, а последующие три… Шастун помогает Арсению лечь ровно и снова укладывает его в лежачее положение, осторожно поправив подушку. Его сейчас правда не особо волнует, что Попов может съязвить ему, потому что Антон уже вовсю рассматривает снимок из травматологии его грудной клетки и закусывает нижнюю губу. Он буквально чувствует боль Арсения. Трещины на четырех ребрах. — Ты совсем молодой, — хрипло и тихо произносит Арсений, не сводя с него внимательного взгляда все это время. — Сколько, — Антон замечает, что ему почти больно говорить, но понимает, что Арсения ему не заткнуть, — тебе лет?.. — Двадцать шесть, — не сразу отвечает парень, заполняя историю болезни. Арсений тянется рукой к кислородной маске и неловким движением стягивает ее с себя, но на этот раз оставляет на себе, а не бросает куда-то в сторону. — Двадцать шесть, значит? — переспрашивает Арсений, и Антон кивает. — Именно столько раз я пошлю тебя нахуй. Может, до тебя тогда так дойдет, что я видеть тебя здесь не хочу. — Я тоже особым желанием находиться рядом с вами не горю, Арсений Сергеевич, — саркастически отзывается Антон, пользуясь моментом, чтобы осмотреть ноги мужчины на предмет травм. — Вы вызываете у меня раздражение ничуть не меньше, чем я у вас. — Щенок, — выплевывает Арсений, отворачиваясь в сторону. — Зануда, — не остается в долгу Шастун и тут же прикусывает язык, бросая ошарашенный взгляд на мужчину, который буквально замирает. Антон уже мысленно прощается со своей работой, серьезно. И с будущим прощается, и с карьерой тоже. Но все это в следующую секунду отходит куда-то на задний план, когда он проводит ручкой по ступне Арсения и не видит совершенно никакой реакции организма. — Что ты сказал? — хрипло переспрашивает Попов, хмуря брови. Шастун привстает с места и чуть приоткрывает краник в капельнице, позволяя обезболивающему быстрее течь в вены и вызывать сонливость. — Я сказал, — решается на самую мощную дерзость в своей жизни Антон, — что вы — зануда. И правда, что он ему сделает. За эту мысль Шастун хочет дать себе по ебалу в ту же секунду. Такую чернуху он не шутил даже в университете, когда выпивал. — Не думайте, что я стану вас жалеть, Арсений Сергеевич, — не намерен останавливаться Антон. — Сочувствие еще заслужить надо, а у вас это пока хреново получается. Я бы даже согласился с вами подраться, но лежачих, как известно, не бьют. И вот в эту самую секунду Шаст осознает, как сильно перегнул палку. Одно дело — пошутить у себя в голове, и совсем другое — выпалить такой пиздецовский каламбур в лицо мировому гонщику, зная, что тот даже ответить толком не сможет. Пиздец, Гиппократ в гробу, наверное, трижды перевернулся. Но. Арсений вдруг начинает смеяться. Хрипло так, надрывно почти, а затем почти сразу же кашляет, но… Он засмеялся. Улыбнулся. И Антон заметил, что улыбка у него красивая. Да и сам Попов стал даже похож на себя с этой улыбкой. Увидеть ее вживую и так близко дорогого стоит. — Пошел ты, — уже слабее отзывается Арсений, потому что обезболивающее делает свое дело и мужчина начинает проваливаться в сон. Шастун улыбается. Но делает он это недолго, потому что результаты наблюдений Антону очень сильно не нравятся, и ему скорее нужно обсудить все это с Павлом Алексеевичем. Впервые за все время работы Шастун ужас как хочет быть не прав в своих наблюдениях и больше всего на свете желает, чтобы Добровольский его решение оспорил. — Антон, — слышится слабый голос, и парень даже вздрагивает, совершенно не ожидая услышать, как Арсений зовет его по имени. Мурашки бегут вдоль позвоночника так быстро и неконтролируемо, что сердце сбивается со своего ритма и стучит теперь как-то надрывно и нервно. Шастун облизывает губы, глядя на то, как Арсений, едва удерживая глаза открытыми, начинает смотреть на него совсем иначе. Тем самым взглядом, с которым Антон всего на мгновение столкнулся не так давно. — Мне дышать, — тихо произносит Попов, — больно. И Шасту внезапно очень хочется сказать, что ему из-за Арсения тоже когда-то дышать было больно. Да и сейчас, к слову, тоже. Антон действует чисто механически, потому что его руки уже знают, что делать. Он снова надевает маску на голову Арсению, и тот совершенно не сопротивляется, покорно повинуясь каждому движению. Когда он заканчивает с этим, легкие Попова снова начинают исправно работать, и тот даже становится с каждой последующей секундой не таким бледным, восстанавливая кислородный баланс в организме. Антон замечает, как быстро Арсений проваливается в сон, и делает следующее совсем непроизвольно: он убирает слегка завившуюся темную челку мужчины со лба набок, открывая маленькую полоску светлого лба, не тронутого перевязкой. И затем он зачем-то пропускает их между пальцев, отчего по рукам парня непроизвольно бегут мурашки. Антон кладет руку возле своего бедра, слегка упираясь в постель ладонью, и в следующее мгновение чувствует что-то странное. Арсений дважды слабо стучит указательным пальцем по тыльной стороне его ладони, и у Антона на глаза сами собой наворачиваются слезы, когда он понимает, что сквозь сон попытался донести до него мужчина. «…спасибо, теперь не больно…» Антон поднимается с места, захватывая с собой историю болезни, и, укрыв Арсения одеялом, выходит из палаты, шмыгнув носом. Он намерен немедленно найти Павла Алексеевича, чтобы рассказать ему обо всем и решить, как же быть дальше, учитывая все сложившиеся обстоятельства. Но его мысли прерываются, когда он доходит до ординаторской, за дверью которой слышатся какие-то крики. Антон хмурит брови, открывая дверь, и видит, как где-то возле журнального столика лупасят друг друга что есть силы Айдар и Витя. — Перестаньте! — кричит Юля. — Цикада, отпусти его! Витя, что ты делаешь! — Айдар! — несется прямо с порога вглубь ординаторской Оксана. — Перестаньте! Все это происходит чертовски быстро, буквально за секунду. Антон тут же кидается разнимать парней, Топольницкая делает это с ним одновременно. Витя оказывается в лидирующей позиции и замахивается для удара слишком резко и сильно, в результате чего под его горячую руку попадает Юля. Топольницкая вскрикивает, хватаясь за правую часть лица, и Айдар резко отвлекается от всего, что происходит, тут же глядя в ее сторону, в результате чего получает в челюсть от Вити. — Цикада! — орет Шастун. — Щетков! Гараев! — гремит голос в это же мгновение, и все понимают, что в ординаторскую влетел Добровольский. — Разошлись по углам, мать вашу! Живо на ноги встали, я сказал! Антон оттягивает Витю, не веря вообще в происходящее, Оксана в ужасе бросается к Юле, Добровольский за шкирку почти поднимает Айдара и толкает его на диван, на пороге появляется шокированный происходящим Журавлев, а из-за его плеча встревоженно выглядывает Лёля, приложив в ужасе пальцы к губам. — Даже спрашивать не буду, что за цирк вы здесь устроили! — рычит Добровольский. — Сыч и Цикада лишаются привилегий в этом месяце, до конца дня за медсестер меняют утки всем пациентам в клинике и остаются оба на ночную смену сегодня и завтра! — без пауз орет он. — Все остальные быстро работать! Павел Алексеевич пропускает сквозь пальцы волосы, зачесывая их назад, одергивает халат и уже собирается уйти, как вдруг замечает, что Топольницкая присаживается возле Айдара, рассматривая его ссадину. Но у нее самой кровоточит царапина на скуле. — Воробей, — уже не так грозно зовет он. — В мой кабинет, живо. Надо обработать рану. Юля касается подушечкой указательного пальца болезненной точки на щеке и буквально сразу покорно повинуется, вставая с места и следуя за ним по пятам. Павел Алексеевич этого так просто не оставит. Он прощает стажерам многое, часто ругается, конечно, но в шуточной форме в большинстве своем. Не в этот раз. Щеткова он теперь на коротком поводке держать будет. Случайно это случилось или нет — без разницы. Тот сделал девушке больно и теперь правда растерял все привилегии от лица Добровольского. Дима тут же кидается к Оксане, спрашивая, в порядке ли она, на что девушка кивает, мол, меня не задело. Она просит его подать аптечку и тут же садится обрабатывать ссадины Айдара, профессионально не произнося ни единого слова, что становится мощной воспитательной нормой для Гараева, и ему почти сразу же становится стыдно за все, что произошло. Антон отпускает Витю, почти шокированно глядя на него. Щетков утирает разбитый нос тыльной стороной ладони и на Айдара больше вообще не смотрит. Теперь все его внимание сосредоточено на Шасте, который — Витя уверен — в любую секунду может отплатить ему за то, что случилось парой минут ранее с Юлей. — Какого хрена вы оба тут устроили? — не понимает Журавлев. Витя запрокидывает голову, снова утирая нос и замечая, как то на него, то на Айдара смотрят три пары глаз, и не выдерживает всего этого первым. — Да пошли вы все, — негромко произносит он, выходя из ординаторской. И Айдар почти сразу выходит за ним следом, быстро поблагодарив Оксану. Антон провожает их обоих взглядом и вспоминает внезапно то, что сказала ему сегодня Оксана, когда они вышли на перекур. И если под предводительством Добровольского есть команда из шести стажеров-капитанов, то какого черта в таком случае в коллективе все чаще случается разлад? Почему каждый из них закрывается, не рассказывая о своих переживаниях другим? Зачем все они ограждаются друг от друга секретами, если они так сильно провоцируют конфликты? О чем же молчат капитаны? В ординаторской становится тихо: Антон, Дима и Оксана в немом изумлении от всего, что произошло, молчат и реально боятся эту тишину нарушить. Сегодня не день, а настоящий бродячий цирк. — Кто-нибудь понял, что сейчас вообще произошло? — спрашивает Антон. Дима отрицательно качает головой синхронно с Оксаной, пока девушка сжимает в руках окровавленные салфетки, которыми обрабатывала ссадины Айдара. Никто не понимает, что сейчас произошло. Но каждый надеется, что эти двое на сегодняшней ночной смене не спалят дотла эту клинику. — Я знаю, что произошло, — внезапно появляется в дверях Юля, на щеке которой красуется маленький бежевый пластырь. И три пары глаз в упор смотрят на девушку, совершенно не мигая.