Доплыть до энигмы

— Только на пару минут, он всё еще слаб, — смотрит на них Добровольский, опуская руки в карманы халата. — И в следующий раз обговаривайте визиты со мной заранее, вот моя визитка. Коковкин кивает, принимая белую маленькую карточку, и берет Ирину за руку, когда Павел Алексеевич ведет их в сторону палаты Арсения. Она сглатывает густую вязкую слюну, опасливо оглядываясь по сторонам. Ира ненавидит больницы. И беспокоится так сильно, что дрожит где-то под ложечкой. Кирилл старался, чтобы Ирина узнала обо всем этом как можно позднее, в то время как сам оборвал все телефонные линии, стараясь узнать больницу, в которую попал его брат, потому что информация была строго конфиденциальна. Когда Кирилл узнал необходимое и все же рассказал ей о том, что стряслось с Арсением, они в тот же день взяли ближайшие билеты до Москвы, отменив все планы. Девушка не спала из-за всей этой нервотрепки почти трое суток. Коковкин навставлял пиздюлей парням из команды за то, что они промолчали о случившемся, а те миллион раз извинились, хотя все эти просьбы о прощении казались бессмысленными. Они сами перепугались до невозможности, и только чувство страха за жизнь Арсения заставило их тут же оповестить о случившемся организаторов Формулы 1, которые и распорядились в считанные минуты, чтобы мужчину доставили в лучшую клинику столицы. — Я боюсь, — шепотом признается Ира, и Кирилл крепче сжимает ее ладонь в своей. — Я рядом. Добровольский останавливается недалеко от палаты, указывая рукой на дверь, и они замирают за ним следом. Ира не сводит тревожного уставшего взгляда от завешенного бледно-голубой шторкой окошка. — Я вернусь через пятнадцать минут, — сообщает им Павел. — Если что-то понадобится — дайте мне знать. — Спасибо вам, — кивает Кирилл, провожая мужчину взглядом. Коковкин понимает, что слова сейчас абсолютно бессмысленны, ими Ирину не успокоить, да и нет никакого смысла тянуть время. Нужно просто зайти туда. Зайти и принять как данное то, что случившееся с Арсением — не сон и что он правда пережил страшную аварию, которая чуть не стоила ему жизни. Ирина становится ведомой, когда Кирилл тянет ее за руку за собой в сторону палаты. Со стороны видно: девушка бледная вся, испуганная, под глазами круги залегли от недосыпа и тревожности, да и руки у нее как ледышки. Когда он открывает дверь, дышать Ирине становится сложнее. Он ведет ее за собой по полутемной палате, держа за руку, а она закрывает ладонью рот, когда видит Арсения перед собой. Разбитого, сломленного, беспомощно утонувшего в большой постели. Попов медленно дышит, лежа с закрытыми глазами и опущенными вдоль тела руками, и Ире начинает казаться, что еще секунда, и ее попросту стошнит, потому что… Потому что. Хотя бы дышит. Дышит, блин. И сердце бьется. — Арс, — находит в себе силы девушка, хриплым шепотом подавая голос, и садится на стул возле его постели, не отрывая от мужчины глаз. — Арс, ты слышишь меня? Арсений не реагирует, и это Иру пугает еще больше. Она берет руку мужчины в свою и поглаживает костяшку его большого пальца, склоняя голову. Она чувствует себя паршиво из-за того, что не приехала раньше, несмотря на то, что она элементарно обо всем не знала и что ее вины в этом нет. — Прости, что не приехала раньше, — негромко произносит она, убирая пальцами с его лба волосы. — Прости, что не была рядом, когда тебе было очень больно. Прости нас обоих. Кирилл стоит возле постели брата, запустив руки в карманы штанов, и едва сдерживает улыбку, когда понимает, какого хрена здесь происходит. Как же хорошо, что Ирина сейчас вся сосредоточена на Арсе и не видит того, что на самом деле творится. Ира целует костяшку большого пальца Арсения и шмыгает носом, не зная, что еще сказать, но… — Я не Белоснежка. Чтобы меня разбудить, нужен не поцелуй, а первоклассный минет, — не открывая глаз, спокойно, но в то же время громко произносит Арсений. Ирина вздрагивает, шарахаясь назад, и Коковкин начинает громко и заливисто ржать, после чего Арсений открывает глаза, и его самого складывает от хохота, из-за чего ему приходится попросту держаться за живот. — Ну! Ты! Придурок! — замахнувшись, трижды лупасит его Кузнецова, даже не понимая, куда именно, и Попов кое-как пытается защищаться. — Кто так делает?! Ты что, больной?! — Ай! — гогочет Арс. — Только не по лицу! Только не по моему прекрасному лицу! Оно только начало принимать божеский вид! — Да тебя пиздить за такое надо, кретин! — не унимается девушка, сгорая от злости за то, что он так их разыграл. Арсений же просто принимает сидячее положение и, убрав отросшие волосы рукой назад, раскрывает руки для объятий. Кузнецова фыркает, скрещивая руки на груди, и отворачивается, не удостоив его ответной реакцией, а вот Кирилл тут же обходит постель, намереваясь заключить брата в объятия. — Вот долбоеб, — смеется Кирилл, хлопая его по плечу. — Напугал нас всех, на звонки не отвечаешь, мы думали, ты сдох, — крепче обнимает он и выпускает из объятий. — А ты в роскошной випке, жирок нагоняешь и патлы отрастил, как рокер какой-то. Арсений трет глаза, чуть сгорбив плечи, и смеется, запрокинув голову назад. — Да ладно вам, живой же и здоровый, — качает он головой. — Ну, почти здоровый, — жмет он плечами. — Кости почти все срослись, ходить тоже буду, не сомневайтесь. И в гонки вернусь, — он смотрит на брата, — все будет нормально. У Иры плечи на мгновение дрожать начинают, потому что она помнит, как перепугалась, когда ей показали любительскую съемку аварии и то, как Арсения без сознания вытаскивали из искореженной дымящейся груды металла. Если честно, то она все бы отдала, чтобы забыть об этом. Таких воспоминаний даже врагу не пожелаешь. — Ир, ну, чего ты, — снова зовет ее Арсений, тыкая пальцем в плечо. — Не хмурься, а то морщины будут. Девушка поджимает пухлые губы, молчит. Переваривает. А затем все же не выдерживает, потому что не умеет злиться на него, никогда не умела. Поворачивается и обвивает руками шею, а на душе так спокойно становится, что даже дышать теперь получается куда лучше. — Ты меня до смерти напугал, — закрывает она глаза, и Арсений гладит ее по лопаткам, поглядывая на качающего головой брата, едва скрывающего облегченную улыбку. Ира отпускает его и в следующую секунду хватается руками за его предплечья, внимательно глядя в глаза. — И не вздумай умирать, — предупреждает она, — иначе я убью тебя. Арсений смеется, дергая линией плеч, и Кирилл трет лицо ладонями, больше не скрывая улыбки. Сразу становится намного легче. Не то чтобы проще, учитывая состояние брата, но легче. — И как тебе здесь? — спрашивает Ира, пересаживаясь на край постели. — Есть симпатичные мальчики? — вскидывая брови, лукаво интересуется она. Попов улыбается, обнажая ровный ряд белых зубов. И он думает: как хорошо, что они оба здесь. И он думает: как же ему ее не хватало. С Ириной он знаком уже столько лет, что не хватит на руках пальцев. Он с ней еще со времен университета. Они вместе столько всего пережили, что голова кругом. Из каких только передряг они друг друга не вытаскивали, в какое только дерьмо не вляпывались… Они всегда были друг за друга горой. Нашли они общий язык далеко не сразу, но один момент в жизни их обоих все с ног на голову перевернул. Просто Ира оказалась в нужном месте в нужное время, и она до сих пор не может забыть разбитое лицо Арсения, его беспомощные попытки встать на ноги, плевки каких-то на голову двинутых парней, и ее испуганное, но уверенное: «Не трогайте его, он со мной!» Когда Арсений требовал, чтобы она ушла, девушка этого не сделала. Она осталась с ним, несмотря на то, что услышала и увидела слишком многое, и произнесла то, что связало их невидимой нитью на долгие годы: «Это не оттолкнет меня от тебя. Я не уйду». Ира слово свое сдержала, она осталась, и со временем поняла одну простую истину: она и не смогла бы уйти. Кузнецовой всегда казалось: их дружба была запланирована кем-то свыше. Они плечом к плечу защищают диплом, а потом на год прощаются, когда Арсения забирают в армию, но время это пролетает незаметно, и они снова встречаются так, будто этих месяцев и не было. И Ира делает вид, что не замечает, как ее друга эта самая армия до чертиков изменила. Арсений становится зависим от острых ощущений и начинает искать любые возможности взбудоражить молодую кровь. Не думая, он покупает подержанную легковушку, а на следующей неделе уже сдает в металлолом искореженную груду металла. Затем он берет в кредит новую игрушку, и уже ведет себя аккуратнее. Хватает на две недели. И это повторяется снова. Снова. И снова. Арсу не требуется алкоголь, чтобы вынудить Ирину вытаскивать его из ментовки за превышение скорости, бегать ночью в круглосуточную аптеку, когда кончаются пластыри, бинты и перекись водорода, и умолять его перестать. У него не получается. В очередной раз забирая Арса после полуночи из ментовки, оплачивая налог и пряча ключи от транспортного средства, хотя и понимая, что он все равно найдет другой способ, Ирина случайно знакомится с Сережей, который помогает ей отвести Арса домой и параллельно рассказывает о том, что давно за ними наблюдает. Они заводят диалог и в какой-то момент девушка всё же рассказывает о зависимости Арса от ощущений, и Матвиенко, приехав к подъезду их дома, предлагает Арсению возможность получать эти самые ощущения безопасным для общества способом и с возможностью зарабатывать на этом деньги, потому что водит он действительно неплохо. Арсений соглашается сразу, не слушая предостережения Иры, и спустя полтора года выступлений на десятках мелких гонок, он получает наконец предложение и впервые выступает в качестве представителя одного из известных спонсоров Формулы 1. Начинает Попов темной лошадкой, но разгоняется так, что получает любовь публики меньше, чем через три месяца. Арсений гоняет так, что про него говорят: «Чтобы летать, Попову не нужны крылья», а он смеется с этой метафоры, посматривая на лицевой счет после очередной победы и осознавая, что снова уйдет в отрыв. Ирина всё время находится рядом, поддерживает, когда нужна, уходит, когда он напивается и прогоняет ее прочь, потому что знает, что будет утром. Утром он сам садится возле ее ног, прикладывается головой на колени девушки и просит о прощении, потому что она единственный свидетель его настоящей жизни. Кузнецова в такие моменты гладит его по волосам и шепчет, что всё наладится. Ведь она видит в его жизни всё, что стоит, и всё, чего не стоит. И она никогда не осуждает его, хотя могла бы. Никогда не высказывает нравоучений, несмотря на то, что Арс их очень даже заслуживает. Она просто всегда находится рядом. Даже когда всё становится плохо. Газеты начинают шептаться, сплетничать, ворошить чужое белье. Журналисты выслеживают, копают, что есть силы, щелкают камерами и всё-таки получают желаемое. На следующее утро газеты пестрят заголовками: «Самый востребованный гонщик Формулы 1 нетрадиционной сексуальной ориентации». И у Арсения на мгновение опускаются руки. Телефоны трещат, почта ломится от писем, гневные сообщения забивают всю память автоответчика, и первые несколько дней им обоим кажется, что они в такой блядской западне, что выхода уже попросту нет никакого, но… Ирина снова спасает его. Спасает его карьеру. И его честь. Заголовки газет начинают трещать о том, что Арсений Попов женится. Они оба всё делают правильно. Она ведет инстаграм счастливой невесты и любимой девушки, он старается делать всё так, чтобы выглядело правдоподобно. Она говорит ему, какие нужны цветы, а он спрашивает, куда бы она хотела в отпуск отправиться. Он целует ее в нос, когда их замечают камеры, а она морщится, потому что щекотно. А еще потому что так надо. И так проходит два с половиной года. Арсений знает ее от корки до корки, знает, какое у нее любимое мыло, и сколько сахара она кладет в чай. Помнит, что на орехи у нее аллергия, и она терпеть не может тирамису. Она, в свою очередь, знает, что он не любит зарываться ногами в одеяло, не выключает никогда в коридоре свет, любит тыквенный суп, на ночь всегда оставляет открытое окно, чтобы было больше воздуха, и ненавидит рыбу. А еще они оба знают, куда каждый уходит по ночам три раза в неделю. Возвращаются они всегда к пяти утра и около часа стоят под душем на разных этажах дома, после чего, не сговариваясь, приходят на кухню, садятся на пол, прижавшись спиной к столешнице, и лопают мороженое, параллельно рассказывая друг другу, как у них прошли день и ночь. Они ни разу за все эти годы не переступают границу дозволенного, потому что и не нужно им этого вовсе. Она не знает, какие у него на вкус губы, не знает, какой он в постели, и не хочет знать. У них эмоциональная связь совсем другого рода. Ира с ним настолько рядом, что Арсений уже и не вспомнит тех дней, когда ее рядом не было. — Слушай, ну, да, — задумавшись, отвечает Арс. — Есть один. Жаль, мне его не догнать, — указывая себе на ноги, иронично вскидывает он брови, — так сказать. Кирилл усмехается. Даже в такие моменты Арс умудряется шутить над собой. Этого у него точно не отнять. Коковкин узнает своего брата. — Ой, погоди-ка, — прикладывает ладошки к губам Ира, — если ты ходить не можешь сейчас самостоятельно, то там тоже движок не работает? — указывает она большим пальцем ниже живота мужчины. — Да нет, — поджимает он губы, — там все работает, как швейцарские часы. — Пиздарики, — хохочет Ира. — В холостую, что ли, приходится? — Нет, — отрицательно качает он головой. — Я просто представляю дохлых голубей. — Фу, — кривится Кирилл, — реально? И как? — Иногда не работает и приходится представлять женщин. Коковкин смеется, Ирина смех подхватывает, и Арсений в который раз думает о том, что невероятно сильно нуждался в них обоих все это время. Как бы сильно он ни старался выглядеть бесчувственным, грубым человеком для других, когда к нему приходят родные люди, он наконец может показать себя настоящего. — Мы рады, что ты в порядке, — облегченно произносит Кирилл. — Мы беспокоились, реально. Хоть бы смс написал, что живой. — Не делай так больше, — просит Ира, — я не железная. — Хорошо, — кивает Арс, поглаживая тыльную сторону ее ладони. — Не буду. Арсению впервые за долгое время действительно на душе становится спокойнее, и он даже словами не может выразить, как он счастлив, что сейчас находится не один, потому что у него не все хорошо. Потому что он чувствует, что с ним не все в порядке, несмотря на то, что показатели на приборе говорят об обратном. Арсений уверен: в скором времени что-то случится. Чуйка его еще никогда не подводила. — Если тебе что-то нужно принести — ты только скажи, — непринужденно произносит Ира, и Арсу до боли где-то за ребрами радостно видеть на ее лице улыбку. — В следующий раз все будет. — Я так страшно хочу курить, — признается Арсений, — просто пиздец. Даже за дешманскую сигарету душу бы продал. — Ну, в этом я сомневаюсь, — хмурится Кузнецова. — Я не позволяю тебе курить до тех пор, пока тебя не выпишут. — Блять, — протягивает Попов, запрокидывая голову назад. — Она права, — соглашается с девушкой Кирилл, опуская руку ей на плечо. — Тебе когда позволили дышать без кислородной маски? Сегодня утром? Какие тебе сигареты? — Щас дам пизды, — предупреждает его Арсений. — Завалите лица, — указывает он теперь на них обоих. — Вы, как я посмотрю, спелись, пока меня не было. Арсений говорит это просто между делом, совершенно не предполагая, что за собой понесет это высказывание, поэтому удивленно вскидывает брови, когда Ира встает с постели Арсения и подходит к Кириллу, осторожно вкладывая свою ладонь в его руку и скрещивая с ним пальцы. — Ох, — теряется на мгновение Арсений, рассеянно хлопая глазами. — Вот оно что. Коковкин поджимает губы и криво улыбается, мол, давно уже, ты явно догадывался, и Попов чуть кивает, подтверждая его мысли. — Ты не беспокойся, — успокаивает его Ира, — никто не знает. И не узнает. — Да я и не беспокоюсь, — спокойно отвечает Арс. — Ты же у меня умная девочка. Кузнецова облегченно выдыхает, действительно радостная от того, как воспринял эту новость Арсений, а после снова с энтузиазмом присаживается к нему на край постели, и глаза у девушки почти искрятся от счастья. — Слушай, ну, давай теперь серьезно, — не может скрыть улыбку она. — Что тебе принести в следующий раз? — Так, ну, — задумывается Арс, сдувая со лба волосы. — Не помешала бы стрижка. А еще надо бы почту везде проверить, мне мобильник нужен и… — Я уже, — тянется к сумке девушка и выуживает оттуда телефон. — Проверила почту, всем ответила, важные звонки, не требующие отлагательств, пометила в органайзере, — сообщает она. — И еще я скачала тебе тетрис. — Ты самый потрясающий человек на земле, — принимает он телефон, с благодарностью глядя на подругу. — Эй! — возмущенно разводит в стороны руки Кирилл. — Без обид, — жмет плечами Попов как бы между делом. Девушка смеется, прикрывая пальцами губы, и смотрит на закатившего глаза Коковкина, который определенно даже немного обиделся, после чего снова возвращает свое внимание Арсению, глянув на наручные часы. — Нам дали совсем мало времени для первого визита, но, — она быстрым движением смотрит на экран телефона, — мы придем буквально через пару дней снова, и ты расскажешь нам все подробнее, ладно? И про прессу не беспокойся, мы все уладим. — Ладно, — кивает Арс и прикрывает глаза в тот момент, когда Ира целует его на прощание в висок. — Я ближе к девяти вечера вам наберу. — Заметано, — жмет ему руку Кирилл и крепко обнимает, похлопывая по плечу. У Шастуна внутри что-то противно и гадко скребет, когда он видит их в коридоре. Девушка эта сияет вся, счастливая идет, о чем-то щебечет с бородатым парнем, который представился братом Арсения, размахивает руками и явно выглядит куда более спокойной, чем в тот момент, когда он увидел ее получасом ранее. Антон впервые за все время пребывания Арсения в клинике задумывается о том, что у него ведь семья, оказывается, есть. И невеста вот нарисовалась, и брат младший. Он ни разу до сегодняшнего дня не придавал этому значения. Потому что Арсений просто был. Всякий раз, когда Антон заходил к нему в палату, он был. Арсений, который фыркает на местную кухню; который терпеть не может сладкое; которому палец в рот не клади — дай поспорить; который лучше в лепешку расшибется, чем признается, что ему страшно, больно или одиноко. Антон уже успел привыкнуть к нему, успел привязаться, хотя Матвиенко этот его, блин, предупреждал. Так что новость о невесте Шастун воспринимает крайне болезненно. Кирилл о чем-то договаривается с Павлом Алексеевичем, жмет ему руку и кивает, Ира поддерживает их диалог и ярко улыбается, с благодарностью пожимая Добровольскому руку. Шастун смотрит на все это и понимает, что попросту больше не может этого вынести, поэтому молча направляется в ординаторскую, чтобы переодеться и свалить уже побыстрее домой. Антону становится как-то тоскливо и пусто внутри, непонятное чувство холодит небо, а в легкие будто накачивают спертого ледяного воздуха. Ему не дышится. Шастун облизывает пересохшие губы, засовывая в карман стетоскоп, снимает халат, небрежно вешая его на крючок, и тут же натягивает на себя толстовку, не снимая с головы капюшон. Он настолько не верит в случившееся, что не замечает ничего из того, что творится за границами его капюшона, поэтому только с третьего раза реагирует на чужое касание его плеча. — Шаст, — снова зовет его Юля, и парень наконец оборачивается. И она усилием воли старается не спросить, что случилось, потому что его взгляд выдает все и сразу. Юля задыхается тревогой, громко сглатывая, но Шастун всем своим видом дает ей понять, что он не скажет сейчас ни слова. — Я задержусь сегодня, — осторожно произносит она, прижимая к груди руку, которой коснулась толстовки друга, потому что у нее складывается ощущение, что ее шандарахнуло током. — Ты иди без меня, я домой одна доберусь. — Ладно, — коротко отвечает Антон и кивает, после чего захватывает куртку с портфелем и вываливается из ординаторской так быстро, что Журавлев даже не успевает окликнуть его по имени, обескураженно глядя вслед. Юля провожает его взглядом, кусая губы и взволнованно сжимая перед собой в замок руки. На улице мокро и сыро, под ногами хлюпают лужи, а за шиворот задувает промозглый осенний ветер. Антон бредет вперед, не поднимая головы и не разбирая дороги. Пару раз он врезается плечом в прохожих, но не обращает на это никакого внимания. Он закуривает прямо на ходу, и едкий дым неприятно кусает ему после первой затяжки губы. Выдыхая через нос, парень пропитывается запахом дешевого табака насквозь и мельком думает о том, что Юля снова будет ругаться, что от его одежды несет, как от табачной лавки. Крупные капли дождя приземляются на пальцы, задевая кольца, а в какой-то момент попадают на дешевую бумагу и безоговорочно портят спасительную никотиновую палочку. Шастун выбрасывает недокуренную сигарету под ноги, вставляет в уши наушники и включает музыку на всю мощь, чтобы заглушить тревожные мысли. Он повторяет себе: «Уймись! Он просто твой пациент! Ты чего-то ждал от него, идиот?!» И тихий голос в его голове почти скулит, отвечая: «Ждал». По пути домой он забегает в супермаркет, берет Юле любимые ею зеленые яблоки, хлеба, маленькую баночку Фрутоняни, упаковку чая и три пачки сигарет. Пива он не берет, хотя очень хочется, а на более крепкую продукцию даже не смотрит: завтра нужно будет зайти к Несси, а она последствия приема алкоголя за версту чует. Антон возвращается домой позднее обычного, сбрасывает с ног ботинки и оставляет на тумбочке наушники, забредая в гостиную. Он даже не переодевается, тут же плюхается на диван и достает из кармана мобильник. Слишком высокая яркость экрана слепит, и парень морщится. Недолго думая, он открывает браузер и вбивает в адресную строку фразу, которая долбит в его сознании уже несколько часов подряд: «Арсений Попов личная жизнь», и поисковик тут же выдает ему десятки ссылок, среди которых он находит профиль в инстаграме девушки, которая пришла сегодня в клинику. Ирина. Шастун морщится, листая ленту. Коты, единороги, розовый цвет. Снова коты, снова единороги и вдруг… Арсений. Он даже зависает, когда палец замирает на экране, и не может заставить себя листнуть дальше, потому что… Вот он. Красивый, в алом костюме с фирменным номером, сзади — зверь, а не машина. Улыбается широко и открыто. И обнимает ее, а она целует его в гладко выбритую щеку. Глаза закрыла, жмется к нему, открытую ладонь держит на груди мужчины, а на пальце сверкает кольцо, которое он сегодня увидел воочию. Антон хватает губами кусочек воздуха и громко сглатывает, заставляя себя посмотреть ленту дальше. И следующее фото — тоже он. Арсений стоит на фото в компании Иры, а на заднем плане виднеется фигура его друга Сергея. Они где-то на отдыхе, в какой-то жаркой стране. Красивый. Арсений на фото смотрит куда-то в сторону, зачесывая рукой назад слегка отросшие темные волосы, и несколько его прядей небрежно падают на лоб. Одет он в брендовые шорты, чуть приспущенные вниз, светлая футболка с надписью «Божья тварь» из-за ветра немного задирается, открывая взору две косые мышцы и тонкую полосу волос. За темными очками глаз Арсения не видно, но Антон и без того его глаза помнит. Они синие. Синие и глубокие, а взгляд у него тяжелый, невольно притягивающий своей холодностью, которая говорит сама за себя. Может, другие этого не понимают, но Антон знает, что его отталкивающая, токсичная сторона, которую он не перестает ему показывать, — лишь маска, и она не является всем тем, что Арсений из себя на самом деле представляет. Антон непроизвольно дергает пальцем, и глаза сами уже бегут по буквам в описании фото. «Никогда не думала, что побываю здесь. С тобой любое место — рай. Я такая счастливая! #волшебникисполняетмечты». Шастун блокирует телефон и откидывает его в сторону, обессиленно падая на диван и зарываясь носом в подушку. Лучше бы он вообще ничего не стал узнавать. Недаром же говорят, что меньше знаешь — крепче спишь. Поэтому Антон и не может уснуть. Он ворочается в постели, кажется, целую вечность, но часы показывают без десяти двенадцать, когда наконец слышится щелчок дверного замка и на пороге появляется Юля. Девушка осторожно старается закрыть дверь, пытается вести себя тихо и не шуметь, поэтому на цыпочках пробирается на кухню, но… — Ты поздно, — негромко произносит Антон. Топольницкая вздрагивает. — Знаю, — шепотом отвечает она, останавливаясь на пороге его комнаты и прикладываясь головой к косяку. — Прости, я тебя разбудила? — Нет, — качает головой Антон, потирая уставшие глаза. — Я и не спал. — Беспокоился? — задает Юля резонный вопрос. И Антон благодарен ей за него. — Разумеется, — кивает он. — Прости, — снова извиняется она, опустив взгляд. — Я сделаю чай. Присоединишься? Шастун кивает, и Юля исчезает из виду, после чего коридор озаряется светом из кухни. Антон с трудом поднимается на ноги, потому что тело разбито от усталости, но при этом не позволяет ему уснуть, и поправляет толстовку, направляясь в сторону балкона с зажатой в ладони пачкой сигарет. Его немного потряхивает от холода, но тишина ночного города успокаивает, слышится небольшой шум проезжающих вдалеке машин, где-то шелестят голоса случайных прохожих, а дождь давно закончился. Антон поджигает кончик сигареты и несильно вдыхает, удерживая вредный дым внутри, а после запрокидывает голову и медленно выдыхает, закрывая глаза и опуская основания ладоней на веки. Он пытается сосредоточиться. Вдолбить себе в голову мысль, чтобы она влилась в сознание раствором цемента и осталась там навсегда. «…он твой пациент. только пациент, и всё…» Арсений счастлив, у него есть любимое дело, карьера, друзья, невеста и свора фанатов. Он звезда мирового масштаба, а кто ты? О чем ты думал? Твоя обязанность лишь в том, чтобы вылечить его. Поставить на ноги и продолжить работать дальше. Ты являешься лишь словом на одной из страниц в книге его жизни, в конце которого стоит сноска со звездочкой. Ты — тот, о ком пишут под чертой внизу страницы. Он о тебе после выписки и не вспомнит. Просто делай свою работу. Антон вздрагивает, когда дверь балкона открывается, но не оборачивается, потому что знает, кто пришел. Юля, в свою очередь, молча накрывает плечи Антона полосатым тонким пледом со своей кровати и обнимает его за плечи, сцепляя руки у него на груди в замок и прикладываясь правой щекой к спине. — Ты чего? — криво улыбнувшись, спрашивает Антон, поглаживая девушку по руке. Топольницкая молчит, глядя куда-то в одну точку, и поджимает губы, думая определенно о чем-то своем. Они оба в последнее время стали меньше разговаривать, меньше делиться друг с другом переживаниями и вообще общаться. Юля сваливает все на загруженность, Антон — тоже, но в глубине души они оба понимают, что хотят сохранить свои скелеты в персональных склепах. В этом ничего плохого нет, ведь иметь свои маленькие секреты не зазорно, главное, контролировать, чтобы они не превратились в злокачественную опухоль, медленно убивающую тебя изнутри. — Мне кажется, тебе нужно, чтобы тебя кто-то любил, — внезапно произносит Юля. Антон замирает, не донеся сигарету до рта, и чувствует себя в эту секунду ужас как паршиво, потому что она права. Где-то глубоко внутри слова рикошетят об амбарный замок на его сердце. Ему это нужно. Очень сильно нужно, хоть он и готов отрицать это всеми способами. Парень поворачивает голову, когда Юля встает с ним рядом и, взяв из его пальцев сигарету, делает небольшую затяжку. — Ты меня любишь, — криво улыбаясь, тихо произносит Шастун. Любит. Безмерно любит. И не отрицает, да он и сам знает. Только эта любовь другая. Топольницкая любит его душой как самого близкого в ее жизни человека, но сердце ее подарило себя другому человеку. И сердце Антона, кажется, тоже. — Ты понял, о чем я, — качнув головой, чуть улыбается девушка, выпуская из легких дым, и, вернув парню сигарету, направляется обратно в дом. Топольницкая ежится от холода и стучит зубами, когда наливает себе в чашку чай. Вторую кружку она не наливает, потому что знает: Антон не притронется к ней, даже если зайдет на кухню. Он десятки раз соглашался на ночной чай и ни разу за все время, что они живут вместе, не выпивал его хотя бы на четверть. Из-за этой странной привычки Антона половина кружек у них дома с коричневой полосой на уровне плечиков. Юля берет в руку телефон и, отпив большой глоток, листает уведомления. Внутри у девушки что-то сжимается от одного из них, но она старается как можно скорее пролистать их до конца, после чего вспоминает, зачем вообще взяла телефон, и заходит в диалог с Фроловой. Юля (00:11): Не забудь принести завтра мою лекционную по анатомии Юля (00:11): Если будет обход, то уверена, что Позов завалит. Надо подготовиться Оксана (00:14): Ок Фролова ненавидит отвечать на сообщения. Серьезно, для нее это последнее, что она по доброй воле стала бы делать. Звонки — пожалуйста. Видеозвонки — на здоровье. Текстовые сообщения — боже упаси. Особенно когда до телефона вообще нет дела. Как, например, сейчас, потому что Сережа обнимает ее со спины, шепчет ей на ухо, какая она красивая в фартуке, пока девушка нарезает шампиньоны, и гладит ее руки, касаясь губами шеи. — Ты меня отвлекаешь, — жмурясь, смеется девушка, не с первого раза сгребая в ладони нарезанные грибы. — Но ты у меня такая талантливая и красивая, — зарывается носом в ее волосы Матвиенко. — И от смерти спасти можешь, и от голода. Оксана все никак не может привыкнуть к такому его проявлению нежности, ей вообще всякая романтика сроду чужда, но она старается постепенно подпускать Сережу к себе, не делая при этом резких движений. Она не согласна делать большие шаги после двух с небольшим недель после знакомства, но время с Сережей ей проводить нравится, потому что он — не такой, как прочие. Есть в нем что-то такое, что ее неумолимо притягивает, и, сколько бы она ни старалась, она никак не может понять, что именно. Возможно, его вежливость по отношению к ней. Его забота или внимание. Она не понимает, но… Оксана хочет быть с ним рядом, и с каждым днем это желание становится все сильнее. — Я сейчас все просыплю мимо, и мы тогда только к утру готовить закончим, — улыбается она, совершенно позабыв о времени и не понимая, зачем они вообще решили приготовить грибной соус в первом часу ночи. Сумасшедшие желания у них совпадают, что забавляет втрое сильнее. Сережа терпеливо ждет, пока девушка закидывает в сковороду грибы, поливает их оливковым маслом и закрывает крышкой, после чего разворачивает ее к себе и подхватывает на руки, с упоением наблюдая за тем, как она ойкает и хватается за его шею. — Блин, я тяжелая! — кричит Оксана. Матвиенко игнорирует эту ерунду, усаживает Оксану на столешницу, встает к ней вплотную и обнимает руками ноги, глядя на нее снизу вверх с теплой улыбкой. Оксана ухмыляется, заправляет за ухо прядь волос и склоняется к нему ниже, упираясь обеими руками в столешницу. — Можно тебя поцеловать? — касаясь кончика ее носа своим, осторожно произносит он. Фролова ухмыляется, закрывая глаза, и качает головой, смущенно улыбаясь. — Ты теперь каждый раз спрашивать будешь? — чувствуя, как ее ведет в сторону от его запаха, улыбчиво отзывается она. Матвиенко дергает уголком губ в полуулыбке. — Просто, когда я хотел поцеловать тебя впервые без предупреждения, ты дала мне за это по лицу. Оксана помнит тот день, помнит, как страшно перепугалась его порыва, потому что ей чуждо впускать людей в свое личное пространство. Сереже, что удивительно, понадобилось не так много времени, чтобы позволить ей начать подпускать его к себе. Фролова зашла не с берега по щиколотки, она с головой нырнула на самую глубину с трамплина в этого человека, не слушая предупреждающих звоночков сердца о том, что так делать нельзя: задохнешься. Девушка закрывает лицо ладонями и глухо смеется, после чего зачесывает волосы назад и наклоняется к нему чуть ниже, чувствуя, как скулу немного щекочет его борода. — Я не ожидала, — снова честно и открыто сознается она. — Я знаю, — кивает он, прочертив кончиком носа дорожку на ее щеке. — Перестраховываюсь теперь. Оксана робко касается пальцами его шеи, и взгляд скользит по его лицу. По добрым, золотисто-карим глазам, морщинкам в уголках глаз и теплой улыбке. Фролова уже не может отрицать очевидного: она безоговорочно в нем утонула. — Тогда можно, — наклоняясь ниже, шепчет она. Сережа поднимает руку и проводит линию подушечкой большого пальца по контуру ее губ, после чего скользит им ниже и останавливается на ямочке подбородка, чуть на нее надавливая. И она сама тянется вперед, впечатываясь в его губы. Оксана целует робко, немного взволнованно и тихо, а внутри у нее что-то взмывает ввысь, щекочет внизу живота и заставляет углубить поцелуй. Сережа опускает ладонь ей на затылок и притягивает девушку ближе, заставляя прогнуться в пояснице, и она прерывисто вздыхает, обвивая рукой его шею, а ногами — талию. Сережа целует глубоко и жарко. Сминает ее губы своими и вдыхает ее невозможно притягивающий запах, проводя второй рукой от колена вверх по внешней стороне ее бедра. Девчонка эта такая, что сносит башню. Что хочется сгрести в охапку и не отпускать, терзать губы и изучать ее тело до рассвета. Оксана плавится в его руках, льнет сильнее, впиваясь в его губы, и, кажется, полностью теряет над собой контроль. Матвиенко задыхается от того, какая она нереальная, поэтому пальцы его ныряют под футболку девушки, проводя десять дорожек от поясницы вверх. — Постой, — внезапно разрывает поцелуй девушка, хватаясь за его руки. — Мы, — Оксана задыхается словами, стараясь подобрать правильные, — можем не торопиться?.. Матвиенко чуть горбит плечи, скрывая небольшое разочарование и кусая внутреннюю сторону щеки, но кивает, потому что ее желание не спешить ему почему-то кажется по-особенному важным, чего не было с другими. — Конечно, не волнуйся, — мягко целует он ее в кончик носа. — Думаю, тут отчасти моя вина. Я просто влюблен в тебя немного дольше. Оксана смеется, обхватывая его лицо ладонями и покрывая маленькими поцелуями все, до чего может дотянуться. — Ну вот откуда ты такой? — восхищенно шепчет она, потому что Фролову просто распирает от его воспитанности и сдержанности. — Из Армавира, — улыбается он. Они все-таки готовят до конца грибной соус с горем пополам, потому что постоянно отвлекаются. Оксана помешивает грибы ложкой, а Сережа зачем-то тянется за тарелкой, и у них завязывается маленький бой, в результате которого Фролова жмурится от щекотки и целует Сережу снова. Они еще несколько раз целуются при любой удобной возможности и роняют на пол коробку сливок, которая чудом не лопается. Под конец готовки глаза у девушки слипаются, и она даже не сопротивляется, когда Сережа закидывает ее себе на плечо и несет в комнату. Обычно он уходит в гостиную спать, если она остается у него на ночь, потому что не хочет, чтобы она посчитала его таким же, как прочие, но сегодня Оксана просит его остаться. Матвиенко укладывается к ней спиной, и она обнимает его, утыкаясь замерзшим носом в теплые лопатки. Сережа берет ее ладошку в свою руку и греет ее, не произнося ни слова. В этот самый момент Оксана и понимает, что привлекло ее в нем так сильно, что она не может этому сопротивляться. Он заботливый, вежливый и очень сильно уважает ее желания. Фролова до последнего думала, что такие остались только на страницах романов Джейн Остин. — Ой-ой-ой, мамочки! — вместо «доброе утро» кричит Оксана, когда понимает, что проспала, и только Госпожа удача поможет ей добраться до клиники вовремя. Девушка тут же мчит в ванную, чтобы умыться, а Сережа неразборчиво что-то бормочет, уткнувшись лицом в подушку, а после все-таки поднимает голову, чтобы узнать, сколько времени, и скулит фактически в голос. — Окс, — снова роняет он голову на горизонтальную поверхность. — Шесть утра. Середина, мать ее, ночи. — Прости, — смеется у порога девушка, параллельно натягивая на себя джинсы, после чего ползет на четвереньках к нему по кровати и, заправив за ухо волосы, целует мужчину в щеку. — Мне спасать жизни надо. Только она хочет сорваться с места, потому что времени правда мало, как Матвиенко перехватывает ее за талию и тянет к себе, на что девушка чуть вскрикивает от неожиданности и валится рядом, чувствуя сонное дыхание мужчины в своих волосах. — Никуда я тебя не отпущу, — бормочет он, устраиваясь удобнее. — Останься хотя бы на часик, я заколебался каждый раз просыпаться в нормальное для подъема время без тебя. Девушка роняет голову на подушку, понимая, что вырываться бесполезно, и гладит Сережу по руке, чуть повернувшись к нему лицом. Ей очень нравится смотреть на него, когда он сонный. У него забавно лохматые темные брови, след от подушки на щеке и взъерошенные волосы. А еще у него мягкое выражение лица. Оксана смотрела однажды фотографии с ним с гонок, видела его сценический образ и никак не могла понять, почему Сережа с ней совсем другой. Настоящий, без притворной вычурности и жестокости. Не Серега, не Матвиенко, а именно Сережа: ласковый и заботливый человек, каких осталось в этом жестоком мире очень мало. — Я должна спасать людей, Сереж, — мягко произносит она. — И если для этого необходимо каждый раз выходить из дома в пять тридцать, чтобы добраться до клиники, а уходить, когда уже закрыто метро, то я буду это делать каждый божий день. Матвиенко сначала молчит, а затем привстает на локте, нависая над девушкой сверху. — Святая, — наконец произносит он. И Оксана целует его, мягко обхватив ладонями лицо. Она просит Сережу не беспокоиться, говорит, чтобы он спал дальше и не вез ее в такую рань на работу. Девушка решает добраться сама, потому что ей хочется побыть наедине с собой, обо всем подумать, выпить кофе и покурить. Ей везет не по-детски, когда вне расписания приезжает нужный ей трамвай, и ей не приходится спускаться в метро во всемирную давку. Оксана подключает наушники к телефону и расслабляется, когда понимает, что у нее достаточно времени, чтобы не только доехать, но и еще раз покурить перед входом в клинику. И единственное, что заставляется ее выругаться безобидным «Черт!», это тот факт, что лекционную тетрадь Юли она не взяла, потому что элементарно не ночевала дома. Фролова надеется, что Топольницкая об этом даже не вспомнит, когда стоит не очень далеко от входа в клинику и достает из сумки пачку сигарет. Она привыкла курить утром в одиночестве, потому что это у нее ритуал такой, но она совсем не расстраивается и даже улыбается, когда видит идущего ей навстречу сонного Антона, который едва разбирает дорогу, натянув капюшон по самые глаза. — Эй, Малой, — зовет она, хватая парня за куртку на уровне локтя, — ты куда так спешишь? — Привет, — остановившись, криво улыбается Шастун. — Да хотел доспать свое законное время в ординаторской, Витя же на ночной сегодня был и написал, что Позов обход проводить утром не будет, потому что уехал на конференцию. — Отличная новость с утра, — облегченно выдыхает девушка, и Антон согласно кивает, поджигая кончик сигареты. Оранжевый язычок пламени освещает его лицо, и Фролова тут же замечает, какие синие круги у него появились под глазами. Да и сам он весь убитый какой-то, что нехарактерно для вечно улыбающегося парня. Он обычно так плохо даже после двух ночных не выглядит. — Хреново выглядишь, — замечает Оксана. — Ты спишь вообще, Антон? Шастун ухмыляется, делая слабую тягу. — Зато ты выглядишь очень отдохнувшей, — мастерски меняет он тему и улыбается. Фролова скрывает улыбку, прикрывая рот пальцами, между которыми тлеет рыжий уголек сигареты, и отводит взгляд. У нее сегодня слишком хорошее настроение. — Может быть, — загадочно отвечает она. Антон в чужие дела нос не сует, он придерживается по жизни простого правила: «Захочет — расскажет», потому что Оксана довольно закрытый человек и обсуждать свою личную жизнь не хочет ни с кем, несмотря на то, что многие обо всем догадываются. Фролова — это открытая книга, в которой все написано на арабском. Ты вроде бы видишь, что информация тебе доступна, но ты все равно нихрена не понимаешь. Они с Оксаной просто работают вместе, а в одиннадцать часов курят и говорят на разные темы, не касающиеся ни клиники, ни личной жизни, они не закадычные друганы, которые могут давать друг другу ебать какие полезные советы, что обязательно пригодятся в жизни. Но об одном Антон молчать все-таки не может. — Не мое дело, конечно, Оксан, — выдыхает он ввысь тонкую струйку дыма, — но ты хотя бы разговаривай с ним, ладно? Фролова хмурится, не совсем понимая, о чем говорит парень, но тот и не собирается конкретизировать, рассчитывая на то, что Оксана и сама все поймет. И она понимает в тот момент, когда Антон тушит сигарету, направляется в сторону входа в клинику и через плечо с улыбкой бросает: — Классный засос, Журавлю только не показывай. Девушка непроизвольно прикладывает холодную ладонь к шее и приоткрывает в ужасе рот. Кажется, ничего на коже и нет вовсе, но Антон задел ее тем, что затронул не совсем подходящую тему. И хорошее настроение больше не является спутником ее утра. Антон подходит к стойке регистрации непривычно улыбчивым, на что Леля удивленно вскидывает брови. — Да ладно? — не верит она. — Глядя на тебя, можно подумать, что ты несколько суток не спал, а ты улыбаешься. Чего на этот раз от меня хочешь? Шастун закрывает лицо ладонями, как нашкодивший мальчишка, в который раз отмечая, что Гущина насквозь его видит, так что просто обреченно бросает руки на стойку и глубоко вдыхает. — Несси, — только и говорит он. — Ну нет, — качает головой девушка, — у тебя что, жизнь лишняя? Она не твоя пациентка, что ж ты так зацепился-то за нее. Она на попечительстве Добровольского и… — Да знаю я, Лель, знаю, — прерывает он Гущину. — Пожалуйста, у нас сегодня обход отменили, я только проверю ее показатели, сравню с прошлыми, — умоляюще смотрит он на нее. — Павел Алексеевич даже не узнает, что я был у нее. Шастун смотрит на нее попросту щенячьими глазами, и Леля не выдерживает, цокает языком и закатывает глаза, поворачиваясь к полкам регистратуры и тут же выискивая нужную историю. — Ладно, — сдается она, опуская папку на стойку. — Ох, ты мой должник, так и знай. — Знаю-знаю-знаю, — тараторит он, с благодарностью прижимая историю болезни к груди. Антон переодевается нереально быстро и даже на мгновение забывает обо всем, из-за чего он не спал всю сегодняшнюю ночь, потому что у него снова появилась возможность увидеть Несси, а это дорогого стоит. Шастун не знает, что так сильно влечет его к этой пациентке, но что-то ему подсказывает, что она с его жизнью каким-то образом связана, и именно это толкает его на то, чтобы видеть ее как можно чаще. Антон накидывает стетоскоп на шею уже на ходу, быстрым шагом идет по полупустой клинике в сторону необходимого отделения и несусветно радуется тому факту, что никого не встречает по дороге. Он заходит в шестиместную узкую палату тихо, как мышка, старается не разбудить остальных пятерых пациентов и пробирается к дальней части палаты, за отдельной ширмой которой находится нужный ему человек. — Несси, — шепотом зовет он, и девушка медленно открывает серые глаза. — Шастик, — со слабой улыбкой произносит она, чуть поднимая увитую трубками руку, когда Антон сжимает ее пальцы в знак приветствия. Она называет его так с того момента, как он на третий раз пулей пробрался к ней в палату без спроса Павла Алексеевича. Девушка ассоциирует его с быстрым мальчишкой из пиксаровской полнометражки про Суперсемейку, и Антону такое прозвище нравится. Потому что он спасет ее. Он, блин, спасет ее, раз никто другой не может. Бледно-рыжий ежик волос Несси чуть взъерошился, с последнего визита Антона девушка, кажется, снова потеряла в весе, но ее острый нос и серые, как грозовое осеннее небо, глаза все еще дают Шастуну возможность узнавать в ней ту самую девчонку со снимков. Ее зовут Афонасия, она студентка первого курса музыкального отделения московского университета. С самого детства играла на виолончели, и ее даже пригласили сыграть на одном благотворительном концерте, потому что талант девушки безграничен, но судьба распорядилась так, что она никогда больше не сможет ни на чем играть. Потому что почти три недели назад ее девятнадцатый день рождения окрасился алыми красками. Они выехали за город позднее запланированного, поэтому по области ехали уже в потемках. Несси собиралась добраться с семьей до съемного домика вдали от суеты, чтобы в узком кругу отпраздновать день рождения. Афонасия сама приняла такое решение. Отец был за рулем, о чем-то негромко разговаривал с мамой, не сводя глаз с дороги, ее младшая сестра напевала мотив песни Тимона и Пумбы, сидя в детском кресле справа от нее. Семилетняя Сюзанна то и дело просила Несси спеть с ней, но девушка была вся погружена в мобильник, отвечая своим друзьям в социальных сетях на поздравления с праздником. Совершенно ничего не предвещало беды. Но судьба распорядилась иначе, и все изменилось в одно мгновение. Несси и сейчас помнит, как воздух пронзил оглушительный крик, раздался ужасающий удар, скрежет металла и хруст костей, и только когда туша не вовремя вышедшего на трассу лося пронеслась по лобовому стеклу, а отец потерял управление, и, свернув по инерции вправо, автомобиль с размаху врезался в широкий столб многолетнего дерева, сминаясь в гармошку, разлетаясь на части, выпуская из-под колес скрежет, а из мотора клубы дыма… …Несси поняла, что этот крик принадлежал ей. — Привет, — мягко улыбаясь, произносит Антон, — я тут тебе яблочное пюре принес. Фрутоняня, — уточняет он и ставит баночку на столик рядом. — Вкусное, я сам пробовал. Девушка чуть хмыкает и слабо улыбается. Несси правда благодарна ему за все это, но она надеется, что парень сам поймет, что поесть она это пюре сама уже не сможет. Антон чуть сглатывает. Состояние Несси определенно не стало лучше. — Как ты себя чувствуешь? — немного взволнованно спрашивает он, открывая историю болезни и начиная сравнивать показатели прошлого визита Добровольского с нынешними. Несси молчит, наблюдая за тем, как взгляд парня становится не на шутку встревоженным, а затем тяжело и коротко вдыхает. — Ты мне скажи. Антон пробегается глазами по показателям во второй раз, рассчитывая, что он ошибается, потому что в такие моменты он ужас как не хочет быть прав, но все по результатам наблюдений плохо, ремиссии не наблюдается уже который день, и вообще… Шастун бросает взгляд на девушку. — Да все будет нормально, — старается весело сказать парень, но тревожные нотки в голосе выдают его с головой. — Мне можешь не врать, — наконец произносит она. — Ты что, забыл? — старается улыбнуться Несси. — Я бессмертна, Шастик. Антон чудом контролирует свои эмоции, потому что ему чудовищно больно видеть ее такой. Знать, что она совсем одна, что ей даже не за кого удержаться для поддержки, кроме самого Антона. Афонасия одна. Во всех смыслах одна, и от несправедливости этого мира у Антона болит в груди, потому что она не заслужила такой жизни. Не заслужила того, что с ней случилось. Вся ее семья той ночью погибла, все до единого. Несси своими глазами видела, как изувеченное тело ее маленькой сестры укладывали в черный непрозрачный пакет и закрывали молнию. Какой-то богатый банкир узнал обо всей этой страшной истории и стал для Несси спонсором, оплатил ей все проживание в клинике, препараты и приборы, которые поддерживают ей жизнь и по сей день. Он попал даже на федеральный канал телевидения с сюжетом, в котором играл роль человека, которому не все равно, но, стоило камерам выключиться, он перестал приезжать в клинику и узнавать, как у девушки дела. Деньги на ее содержание он все еще высылает, причем баснословные. Видимо, у него их там куры не клюют и… — Блять, — неожиданно для себя вслух произносит Антон и тут же закрывает рот ладошкой, когда слышит за шторой, как кто-то заерзал в своей постели. — Что такое? — не понимает девушка, чуть нахмурив брови. — Мне нужно идти, — почти подпрыгивая на месте, шепотом тараторит Антон. — Я еще зайду, все будет хорошо. Шастун мчит из палаты по коридорам, как ошпаренный, скользит по полу и дважды чуть не наворачивается с высоты собственного роста, однако удерживает равновесие и бежит дальше, потому что мысль, озарившая его, заставляет его буквально парить над землей. Если уж этот спонсор так раскидывается деньгами, то почему бы ему в последний раз не расчехлить свой кошелек как следует и выкупить для Несси экспериментальную сыворотку, которую вводят Арсению? От звучания знакомого имени в голове у Шастуна подгибаются на секунду ноги, и он даже останавливается, чтобы перевести дыхание. Опустив на секунду голову, Антон заставляет себя сейчас думать о главном. И сознание его слушается. Хотя бы раз. Витая в своих мыслях, Антон слишком резко заворачивает за угол и чуть не сбивает с ног о чем-то задумавшегося Айдара, полностью погруженного в очередную историю болезни. — Воу! — ловит его за предплечья Антон. — Нормально, не зашиб? — Живой, — хохочет Айдар. — Пушка! Сорян, я полетел. И Гараев на секунду думает, что Малой реально полетел. Умом. Хотя чья бы корова мычала. Состояние Айдара на прошлой неделе и на этой — это антонимы. И он так устал. Боже, он так чертовски от него устал, что хочется парню в данный момент простого человеческого: вернуться в прошлое и не совершать всего этого. Хотя в глубине души Гараев понимает: бесполезно. Рано или поздно это все равно бы между ними произошло. Впервые Витя поцеловал его в середине сентября на балконе квартиры Журавлева, когда они праздновали день рождения их общего знакомого. Щетков был пьян, он был просто в стельку пьян. И целовал он его так, что сомнений не оставалось: не только в алкоголе дело. Всю последующую неделю после этого события Витя вел себя так, будто ничего не произошло. Они не разговаривали о том, что случилось, даже косвенно этой темы не касались, и Айдару ближе к пятнице начало казаться, что все это произошло лишь в его голове, а на самом деле ничего не было. В субботу в третьем часу ночи Гараева разбудил телефонный звонок, и он, даже не задумываясь, потратил свои последние на данный момент деньги на такси, чтобы забрать Витю из какого-то клуба, где ему чуть не разбили лицо за то, что руки распускал не с тем, с кем нужно. Щетков был снова в жопу пьян, что-то мямлил себе под нос, лежа на плече Айдара, пока тот просто держал его за руку, чтобы он не свалился и не очистил желудок прямо в салоне, и терпеливо ждал приезда домой, всячески игнорируя взгляды водителя в зеркало заднего вида. Той ночью с субботы на воскресенье все произошло снова. Витя поцеловал его сам, скомкал в руках вытянутую домашнюю футболку парня, стянув ее и бросив куда-то в ноги, и сбивчиво попросил прощения, терзая губы напротив. Ту ночь они провели вместе. Во всех смыслах. Витя выстанывал имя парня, прогибал поясницу и комкал пальцами простыню, умоляя не останавливаться, и Айдар вбивался в податливое дающее тело, повторяя себе, что это ничего не значит, что все это не больше, чем необходимая организму доза секса. Как же. Они продолжали подобного рода встречи каждые выходные. И это давалось Айдару нелегко. Гараев открывал входную дверь своей квартиры каждую неделю в ночь с субботы на воскресенье и впускал Щеткова к себе. Айдар был всегда трезв, Витя — снова пьян. Ему приходилось напиваться каждый раз, когда они проводили ночь раз в неделю вместе, чтобы утром в понедельник говорить одну и ту же фразу: «Блин, слушай, я был в жопу пьян, я вообще нихрена не помню». Так продолжалось больше двух месяцев, и однажды это произошло. Когда Витя в очередной раз остался с ним, он не выдержал, не мог просто больше молчать и сказал Айдару, что любит его. А затем начал плакать. И, что бы Гараев ни делал, когда Витя на следующий день протрезвел, Щетков бесконечно талдычил ему одно и то же: что все это ничего не значит, что он нормальный, блять, парень. И что это лишь пьяные слова. В субботу Витя впервые к нему не пришел, а в воскресенье в клинике Айдар узнал, что у Щеткова появилась девушка. Гараев первый раз за долгое время тем вечером осознанно купил пачку сигарет и курил; смеялся в пустоту и кусал губы. Потому что, если Айдар не боялся себя и просто принимал мысль о том, что он бисексуален, то Витя всячески отрицал очевидное: у него была нетрадиционная сексуальная ориентация, и все его попытки быть с девушками выглядели как минимум смешно. На этой почве они впервые за все эти недели сказали друг другу вслух все, что думают, дело дошло до грани, и они вдрызг поругались, но остальные считали, что дело в блядском кофе. И ночью на смене, когда Добровольский решил, что оставить их вдвоем — хорошая идея, Айдар наконец помог Щеткову протрезветь. Именно тогда Вите не пришлось напиваться, чтобы любить Айдара. После первой ночной все, кажется, наладилось, они даже разговаривали днем, что обычно крайне редко происходит, шутили друг с другом и вообще вели себя так, словно всех этих месяцев не было. Будто Витя не вел себя, как самый настоящий идиот. Будто не изводил Айдара. Будто не приезжал к нему каждую неделю в ночь с субботы на воскресенье, не втягивал в рот его пальцы и не стонал его имя. Всю неделю Щетков уделял ему внимание, проводил с ним вечера и даже согласился остаться на ночь, и Айдар все-таки начал верить, что все у них налаживается; что у них, кажется, нормальные отношения, как у всех людей. Айдар орет в голос, бьет кулаком в стену до распухших костяшек и ненавидит и себя, и его, когда в очередную субботу все снова становится хуево, потому что Витя не приезжает и даже не берет трубку, отключив мобильный телефон. Их обоих отбрасывает к старту, они снова возвращаются в блядское, никому нахуй не упавшее начало, будто один из них в эту треклятую ночь с субботы на воскресенье умер, и теперь приходится проходить уровни с нуля. Айдару такое сравнение впивается в грудную клетку острым наконечником стрелы, проворачивается два раза на триста шестьдесят и проходит навылет. Потому что что-то внутри него определенно сломалось и рухнуло замертво, не выдержав очередной выходки Щеткова. — Да, я занесу тебе после обеда, — слышит он знакомый голос и поднимает глаза, когда видит идущего ему навстречу Витю с результатами анализов из лаборатории. У Айдара сводит зубы от обиды на него, а кончики пальцев начинает колоть, и он сам не понимает, почему именно. Щетков поднимает голову за пару метров и смотрит Айдару прямо в глаза, после чего демонстративно отводит взгляд и проходит мимо, задевая его плечо своим. Гараеву все это окончательно встает поперек горла. Он разворачивается и, сцепив зубы, хватает парня за предплечье, начиная тянуть за собой в сторону выхода к лестницам, которыми с утра почти никто не пользуется. Открыв дверь, Гараев тянет его за собой на темную и пустую лестничную клетку. — Что ты?! — разлетается эхо по зданию, но Витя договорить не успевает, потому что у него из легких вышибает воздух, и результаты анализов выпадают из его рук, приземляясь на каменный пол. Айдар с размаху толкает его к стене, бросает свою историю болезни куда-то рядом с разбросанными листами результатов и, опустив руки по обе стороны от его лица, смотрит на него самым нечитаемым, разъяренным взглядом в мире. Глаза Вити лихорадочно бегают по лицу парня, и Гараев видит в них очевидное: боится. Боится самого себя, своих желаний и своих чувств к нему. Не давая отчета своим действиям, Айдар сам подается вперед, впечатываясь в чужие-родные губы и опуская ладонь на затылок. И он ждет, ждет блядского сопротивления со стороны Вити. Ждет, как проклятый. Тонкие губы Вити дрожат. Дрожат, хотя плотно сомкнуты. И Гараеву хочется заорать на него во весь голос: «Оттолкни! Оттолкни меня!» И эти две или три секунды кажутся ему ебаной вечностью, потому что он все еще стоит как вкопанный, а потом… Распахивает свои блядские губы, подаваясь навстречу и склоняя голову вправо. Кончик языка парня жадно ведет по контуру чужих губ, по линии зубов, проникает в жаркий рот и толкается внутрь, и Айдара лихорадит с головы до ног, потому что он делает это с ним снова. Щетков опускает широкую ладонь на затылок парня и сжимает в пальцах короткие волосы, нахально углубляя поцелуй. И становится так жарко. Так жарко, душно и тесно, что попросту не хватает воздуха, чтобы нормально дышать. Айдар прижимается к нему всем телом, старается вбить себе в голову мысль, ради которой он все это устроил, но она едва держится, хочет ускользнуть, потому что попросту выжигается почти диким желанием, которое он испытывает рядом с ним. Гараев почти рычит, кусая его губы, сжимает холодными пальцами шею парня, глубже толкаясь языком в рот, почти вытрахивая из него всю дурь, буквально запрещая ему издавать хоть какие-то звуки и впитывая в себя каждый его выдох. Щетков почти скулит в поцелуй, когда холодные пальцы парня нахально выправляют светлую водолазку из его штанов и ныряют под нее, исследуя подушечками пальцев перекатывающиеся под кожей кубики мыщц, и нарочно задевают затвердевшие соски. Витя хочет его. Так блядски, невозможно хочет. Он готов прижаться щекой к этой самой стене уже в следующую секунду, спустить штаны и снова выбивать из своей груди пошлые выдохи всякий раз, как входит в него. И Айдар чувствует этот настрой. Знает, что обычно следует за такими поцелуями. Уверен, что Витя вот-вот опустится перед ним на колени и будет смотреть на него полными голодного желания и слепой любви глазами снизу вверх, циклично двигая головой со втянутыми щеками. Понимает, что и сам вот-вот проебет момент и забудется. Простит его, потому что без этих губ хуево не то что неделю, а даже один ебаный день, поэтому он резко хватает руки Вити, уже готовые сцепиться на резинке штанов его формы, и резко прижимает их к стене, отрываясь от его губ. Дыхание сбитое, в глазах у Вити ебучий ураган желания, так что Айдару сила воли требуется немалая, чтобы не завалить его и не трахнуть прямо здесь и прямо сейчас. — Ах да, — проводит Айдар кончиком языка по своим искусанным поцелуями губам. — Ты же нормальный, — саркастически произносит он. — Я забыл. И огонь в глазах Щеткова погасает так быстро, будто его окатывают ведром ледяной воды. Шестеренки в сознании парня будто встают на свое обыденное, неправильное место, и он толкает Айдара в грудь, отчего тот делает по инерции два шага назад, обнажая зубы в вынужденной улыбке. — Пошел ты, — рычит Витя, тут же заправляя в штаны водолазку и хватая с пола результаты анализов. Гараев молча наблюдает за тем, как он все это собирает, и произносит то, что горит в нем уже несколько ебаных месяцев. — Я-то пойду, — выплевывает он. — Только в субботу ко мне не приползай после полуночи. Щетков сжимает зубы, и желваки его нервно дергаются, когда он выдает самую неправдоподобную, глупую и отвратительную ложь на всем белом свете. — Не дождешься. Витя выходит в коридор и заставляет себя идти вперед, вытирая губы рукавом белого халата. Он не оборачивается, хотя в глубине души надеется, как дитя, что Айдар сейчас пойдет за ним. Айдар не идет. И Щетков злится еще сильнее. На него, на себя и на свое тело. Потому что идти ему не особо удобно, это тело хочет его, и сейчас ему придется уединиться где-то в свободной палате или кабинке туалета, чтобы, кусая губы, спустить себе в руку, не сводя взгляда с фотографии на экране мобильного телефона. — Цикада, ты Добровольского не видел? — подлетает к нему Антон из ниоткуда, и Вите приходится прикрыть пах папкой с результатами анализов. — Да, — тут же отвечает он, указывая свободной рукой себе за спину. — В пятьдесят шестой, минут десять назад, — лихорадочно отвечает он. — Огонь, спасибо, — хлопает Шастун его по плечу. — У тебя, кстати, стетоскопа нет, — замечает Антон, и парень рассеянно касается шеи, понимая, что с Айдаром у него разговор не закончен. Шастун мчит по коридорам, кажется, втрое сильнее и нарушает все правила. Он пугает уборщицу Зинаиду, но тут же извиняется и бежит дальше, потому что время для него на данном этапе — самая драгоценная вещь на земле. Он действительно находит Добровольского в открытой пятьдесят шестой палате, что-то объясняющего медсестре по поводу пациента, и, когда девушка кивает и уходит, он снова опускает глаза в историю болезни. — Павел Алексеевич! — слишком громко и как-то нервно зовет его Антон, подходя максимально близко. — Малой, ты слишком переволновался, — саркастично произносит врач, не отрывая взгляда от бумаг. — Возьми в ординаторской пледик, выпей теплого молока и ложись на бочок. Шастун знает, как поступать в такие моменты: стоять и до посинения молчать, пока Павел Алексеевич не закончит с историей болезни и не придет к решению. Добровольский никогда пациентов не «откладывает», он всегда доводит все до конца. — Нет, о глупостях беспокоятся. Парнишке можно будет и дальше заниматься плаванием, — проводит пальцем по строчкам мужчина, утвердительно кивая головой, а после захлопывает историю болезни и переводит усталый взгляд на стажера. — Чего тебе? И Антон понимает, что выдать информацию нужно на одном дыхании, в противном случае Павел Алексеевич даже слушать его не станет, потому что он снова занимается не тем, чем положено, и лезет в дебри пациента, за которым даже не значится. — Я знаю, что поможет Несси и… — Девочка моя сладенькая, — тут же прерывает его Добровольский, обессиленно выдыхая и хватаясь пальцами за переносицу, потому что опять двадцать пять, — послушай меня сейчас внимательно… И Шастуну ничего не остается, кроме как замолчать и слушать, потому что момент вновь упущен, и ему придется выслушать всю эту тираду, после чего пойти наперекор и поднять эту тему снова. Он так просто не сдается. — Афонасия в тяжелейшем состоянии после аварии, — старается уже буквально на пальцах объяснять ему врач, глядя парню в глаза, — ее сердце чудом перерабатывает кровь, а легкие с божьей помощью фильтруют воздух. У нее нет абсолютно никого, еще пара дней, и она официально будет обозначена как сирота без определенного места жительства. Антону хочется возразить, сказать, что такое вслух произносить нельзя, даже за глаза, потому что это элементарно неуважительно к собственному пациенту, однако мужчина поднимает указательный палец вверх еще до того, как Шастун открывает рот, и парень вновь теряет весь запал. — Вся ее семья погибла, — констатирует неизбежно случившееся Добровольский, — и за эти три недели из ее родственников никто не объявился, хотя ее по федеральному каналу даже показывали. Я — закоренелый реалист, и я говорю тебе правду, Малой, эта девчонка — не жилец, и единственная для меня загадка, — он делает паузу, — даже не загадка, а целая немецкая энигма — это мотив, которому она следует, продолжая цепляться за жизнь. Шастун по инерции открывает рот, но понимает, что сказать ему нечего. Добровольский снова прав, и Антону интересно до зуда между лопаток, как он живет с этим изо дня в день и из года в год. Всегда прав — это как проклятье. Павел Алексеевич молчит, ожидая хоть какой-то реакции стажера, но ее нет и определенно не будет. — Есть в этой клинике много тех, кому ты можешь помочь. И кому твоя помощь нужна, — негромко произносит Добровольский, опуская руку в карман халата. И в этот самый момент Антон наконец поднимает на него глаза, сразу же понимая, что Павел Алексеевич хочет этим сказать. Он хочет, чтобы Антон оставил Несси, прекратил пытаться спасти ту, кого спасти попросту невозможно. Если даже у Добровольского опустились руки, то… — Если ты не отключишь эмоции, Малой, если не перестанешь привязываться к людям, если не прекратишь бросать все свои силы и гробить себя ради попытки спасения жизни одного человека, — Павел Алексеевич на мгновение замолкает, — не быть тебе настоящим врачом. Добровольский чуть хлопает парня по плечу и забирает с собой историю болезни, намереваясь заняться своими повседневными стандартными делами, как вдруг Антон складывает наконец два и два. — Если я отключу свои эмоции, я стану таким, как вы, Павел Алексеевич, — глядя в спину мужчине, произносит он. Добровольский даже не останавливается, лишь оборачивается на мгновение и отвечает так, что Шасту просто нечего больше добавить: — Не эта ли цель твоего пребывания здесь, Малой? И все встает на мгновение на свои места. Эта. Шастун трет уставшее лицо ладонями, намереваясь перед тем, как идти к человеку, чье имя он не называет, выпить чаю, а лучше кофе, потому что голова попросту гудит от всего этого, и недосып сказывается очень сильно, оголяя и без того слабые нервы. Он бредет в ординаторскую с неприятным чувством, которое коконом окутало его тело, и включает кнопку на чайнике. Хватает заварку, даже не пытаясь вспомнить, чья она, и кладет в чашку, заливая кипятком. Шастун просто садится в одно из кресел и ставит перед собой на столик чашку. К чаю он даже не прикасается. — О, Шаст, привет, — заваливается в ординаторскую Дима с перекинутым через плечо портфелем. — Здорова, — кивает ему парень и лениво пожимает протянутую руку. — Рано ты сегодня, — замечает Журавлев и бросает на софу портфель, вытаскивая оттуда бритвенный станок. — Да нет, как обычно, — зачем-то наблюдает за его действиями Антон. Журавль подходит к небольшому овальному зеркалу на двери и, включив маленькую бра, висящую рядом с дверью, запрокидывает голову, начиная что-то колдовать. — Ты чего там делаешь? — молча пронаблюдав за действиями Димы какое-то время, все-таки не выдерживает Шастун. — Корректирую форму, — не совсем разборчиво произносит тот, но Антон разбирает оба слова. — Нахуя? — реально не понимает он. Дима поворачивается к нему, потирая рукой подбородок и свою маленькую светлую бородку, которую, если не присматриваться, вообще, блин, не увидишь, и начинает вертеть в руках станок, потупив взгляд. — Ей же бородатые нравятся, — бубнит себе под нос Дима, и Шастун закатывает глаза, обессиленно шлепая ладонью по подлокотнику кресла. — Хвост тоже будешь отращивать? А виски выбривать? — не скрывая издевки, интересуется Антон. — Ой, да пошел ты. Журавлев морщится, видимо, в глубине души и сам понимает, как это жалко со стороны выглядит, и Антон сдается, меняет гнев на милость, потому что осознает: не ему советы всякие давать, сам хорош. — Ладно, извини, — негромко начинает Шастун. — Да забей, — отмахивается Дима, собираясь убрать станок на место. И Антону внезапно приходит в голову такая дикая идея, что он сам поражается, что до такого додумался, так что парень неожиданно для себя произносит: — Слушай, а мне не одолжишь? Журавлев даже не спрашивает, для чего ему это надо, просто пожимает плечами и передает станок Антону, после чего молча начинает переодеваться в форму и готовиться к смене. Антон берет со стола историю болезни и выходит из ординаторской, на прощание поблагодарив Диму снова. К чаю Антон так и не прикасается. Мысль прочно закрепляется в сознании, и Шасту в какой-то момент она даже кажется нездоровым наваждением, однако он от нее не отказывается. Просто берет у парней из персонала еще кое-что и идет в палату к Попову строго к девяти утра, чтобы не нарушать традиции. — Вам пора просыпаться, — с порога произносит вместо приветствия Антон и оставляет все принесенные с собой вещи на столике у входа, после чего подходит к окну, чтобы поднять жалюзи. — Тебе пора отъебаться, — потягивается в постели Арсений, жмуря глаза, просыпаясь за сегодняшний день уже во второй раз, потому что медсестра к нему уже с утра забегала для проведения стандартных утренних процедур. Странная женщина, к слову. — Опа, мы снова перешли на «вы»? Антон не удостаивает его ответом на этот вопрос и молча начинает проводить все необходимые этапы утреннего осмотра, начиная с измерения давления и заканчивая банальной температурой. Кровь из пальца сестра взяла на анализ еще в семь утра. — Ты что, со мной не разговариваешь? — пристально наблюдая за парнем в белом халате, во второй раз испытывает удачу Попов. — Я записываю, не отвлекайте меня, пожалуйста, — не глядя на него, отвечает Антон. А самого ломает в эту самую секунду. В бараний рог, сука, скручивает, потому что посмотреть на Арсения хочется ужас как сильно. Он соскучился по нему всего за несколько гребаных часов так дико, что хочется еще сто раз померить ему давление, только бы к коже прикоснуться. И он обижен на Арсения, страшно сильно, по-детски обижен, хотя глупо обижаться на человека за то, что у него до тебя была жизнь, и Антон это понимает, но поделать с собой ничего не может. Арсений чувствует недобрый настрой парня, прожигает в нем взглядом дыры, и Антон сопротивляется сам себе что есть силы, чтобы не поднять голову, не посмотреть ему в глаза и не выпалить: «Да мне похуй, что у тебя невеста, я спать из-за тебя не могу». Попов не ожидал такого поведения от парня, ведь у них, кажется, контакт уже наладился, поэтому ему впервые в это молчаливое утро нечего сказать, и они оба, как два идиота, только и делают, что слушают пикание приборов и звук скольжения пасты шариковой ручки по бумаге. И Арсений почему-то не хочет, чтобы у них было такое утро, не хочет, чтобы болтливый стажер-врач молчал и залипал в никому нахуй не упавшие бумаги. Арс хочет, чтобы он смеялся своим чудовищно заразительным смехом, чтобы краснел до кончиков ушей и выдерживал каждую его выходку. Хочет коснуться мизинцем тыльной стороны его ладони и задеть черную бусину на одном из его браслетов. Хочет, чтобы он поднял на него взгляд своих чертовых пронзительно зеленых глаз и не отводил от него до тех пор, пока он сам этого не захочет. Попов сдается и действительно тянется мизинцем к его руке, однако машинально отдергивает обратно, когда Шастун заканчивает с записями, закрывает историю болезни и встает с постели Арса, направляясь к столику у выхода из палаты. И оба по-прежнему молчат. Арсений не понимает, в чем причина. Не знает, какая муха парня в белом халате укусила, но ему хочется просто взять и сказать: «Эй, я все еще здесь, я противный и избалованный засранец, а еще твой пациент, и я хочу, чтобы ты сюсюкался со мной и выдерживал любые подколы». А еще ему хочется сказать, чтобы Антон не уходил; чтобы посидел с ним еще немного; чтобы всучил блядскую дольку апельсина, хотя Арсений терпеть их не может; или просто остался. Арсению не хочется терять этого чокнутого стажера, который не умеет сдаваться, но сегодня почему-то опустил свои руки. Антон стоит к нему спиной какое-то время, взвешивает свои возможности, а после все-таки решается, берет все необходимое и снова идет к постели Арсения, присаживаясь на ее край и вываливая на одеяло маленькое полотенце, пену для бритья и станок. — О, решил все-таки перерезать мне глотку? — саркастически произносит Арсений, а сам задыхается от облегчения, что Шастун остался. — Побрить ваше заросшее хлебало, Арсений Сергеевич, — снимая крышку с тюбика, отзывается Антон. — Как жаль, — расстроенно сообщает ему Арс. — Я рассчитывал на первое. И Антон почему-то даже не задумывается в эту самую секунду, что Арсений не говорит ему ни слова против этой затеи с бритьем. Попов просто принимает это как данное и послушно садится, установив специальный режим на постели, после чего расслабленно укладывает голову и закрывает глаза. Шастун впервые за сегодняшний визит поднимает на него взгляд только тогда, когда понимает, что Арсений опустил веки. От скулящей тоски и невозможности перейти границу «врач-пациент» уже, кажется, никогда в жизни, Антону хочется кричать. Но он глотает эмоции, качает головой и выдавливает на пальцы пену для бритья, принимаясь за дело, а в следующую секунду до Шаста впервые моментально доходит, что он касается лица Арсения. Добровольно. Антон ведет пальцами по линии его подбородка, проводит над верхней губой, касается его скул, щек и ямочки на подбородке. Выдавливает еще немного пены и опускает пальцы на его шею, а Арс даже голову чуть запрокидывает, чтобы ему было удобнее, и Шастун чувствует, как у него начинают краснеть уши. Арсений глаз не открывает, и парень ему за это благодарен. Никогда еще у Антона не было такой потрясающей возможности смотреть на кого-то, кто нарушил его душевный покой, и не бояться, что тот может не так его понять. Пока глаза Арсения закрыты, Антон может запечатлеть все черты его лица так хорошо, что можно будет разбудить его посреди ночи, и он расскажет незамедлительно, сколько у Арсения морщинок в правом уголке глаз. Шастун тихо вдыхает и, после небольшой паузы, начинает водить бритвой по его коже, не произнося ни слова. Затем вытирает лезвие о небольшое полотенце и принимается делать это снова. Арсений почти не шевелится, дышит плавно, и, когда сглатывает, Антон в красках видит, как кадык мужчины дергается, и ему ужас как хочется просто прикоснуться в эту самую секунду к гладко выбритой коже шеи подушечкой указательного пальца. Никогда в жизни Антон не думал, что это так сложно. Молчать и смотреть. Молчать и смотреть на него. На это красивое лицо. Потому что Арсений красивый. Невозможно, мать его, красивый. И Антон изучает его по-новому. Словно с помощью этой самой бритвы он не только избавляет его от густой щетины, но и срезает с него маску вселенской усталости. Он убирает с его лица воспоминания. Стирает пятью острыми лезвиями день, когда Арсений не справился с управлением. Момент, когда его машина превратилась в груду хлама, а его самого едва не отправила госпожа судьба на тот свет. Антон оставляет на белом махровом полотенце вместе с пеной страшные боли мужчины в первые дни его пребывания здесь и его страх. Страх не за собственную жизнь, как теперь понял Антон, а за жизнь Ирины, которая его смерти точно бы не перенесла. И вот он заканчивает последние движения, чуть подается вперед и понимает одну очень важную вещь: это настоящий Арсений. Не человек, который варится в мире популярности, который не спит сутками напролет и держит марку лидера, разъебывая все рейтинги конкурентов на гонках. Это Арсений, который был кумиром Антона еще в самом начале пути. Действительно уставший от ритма последних лет жизни парень, родившийся в Омске. Человек, которым Антон восхищался когда-то так сильно, что болело где-то в грудине от переполняющих эмоций. Вот он. Перед ним. Беззащитный, открытый, расслабленный и настоящий. Человек, которому пришлось попасть в больницу, чтобы от него хотя бы ненадолго отвязались. Перестали следить, писать и звонить. Антон никогда бы не подумал, что все случится в его жизни вот так. Что он будет дышать с ним в одной комнате одним воздухом, находиться в его личном пространстве, таскать ему апельсины с грушами и пытаться снова поставить его на ноги после всего, что произошло. Ведь нет здесь той своры кричащих с трибун фанаток, нет тех бесконечных рук, что трясли флагами с его номером, и голосов, что скандировали его имя. Остались лишь самые близкие, самые родные сердцу и проверенные временем. И Антон, который, кажется, становится одним из них. Который касается его лица, который помогает ему сделать то, на что у других попросту не хватает духу. И все эти действия не несут ни грамма сексуального характера, по-прежнему оставаясь интимными. Потому что даже такая, казалось бы, мелочь, которая сейчас происходит, принадлежит только им двоим. Это открытие пробивает Антона разрядом тока, и парень замирает. Нет, это совсем не мелочь, это индивидуальные маленькие привычки каждого человека, и… Арсений доверил это ему. Доверил, не сказав ни слова против. Попов, видимо, чувствует, как снова напрягся парень, поэтому медленно открывает свои пронзительно синие глаза, глядя на замершего Антона. — Почему остановился? — чуть хрипло спрашивает его Арсений. — Поранил? Я вроде ничего не почувствовал. Но Антон вопроса почему-то не слышит и просто, медленно подняв руку, проводит подушечкой большого пальца по чужой щеке, слегка обхватив лицо ладонью, и стирает заодно маленький кусочек пены. Арсений теряется от такого действия парня, замирает сам, широко распахнув глаза, не дышит почти, смотрит, как невозможно зеленые глаза парня взволнованно и восхищенно бегают по его лицу, и Арсений почти читает по едва шевелящимся губам парня тихое и робкое: «Так прекрасен». И противная реальность ударяет Шаста под ребра, заставляет звездочки в сознании взорваться и пронестись волной вдоль позвоночника, в результате чего он отдергивает руку, как от огня, и, глотая слова, произносит: — Надеюсь, вашей невесте понравится. Шастун хочет сорваться с места, сбежать из этой палаты и не заходить в нее еще несколько дней, отказаться от полномочий и возможностей, признать свою слабость перед Добровольским и позорно поджать хвост, потому что ему больно воспринимать тот факт, что глупое сердце бьется сильнее не из-за какого-нибудь парнишки из интернета, а из-за него. Из-за чертового Арсения Попова, до которого Антону как до Луны. Шаст уже собирается подняться на ноги, но не успевает этого сделать, потому что чувствует, как еще немного слабые пальцы сжимаются на его запястье, как бусины браслетов впиваются в кожу и как тело взрывается жаром от чужого тепла. И в следующую секунду губы Арсения накрывают его. Он тянет парня к себе за белые лацканы халата, задевает стетоскоп, сбрасывая его куда-то за спину, и опускает ему ладонь на шею, сжимая покрывшуюся мурашками кожу. Антон распахивает рот, втягивает в себя нижнюю губу Арсения, крепко зажмурив глаза, и ему кажется, что еще секунда, и он рехнется к чертовой матери, потому что он целует его. Он, блин, целует его, и это никакой не сон. Арсений жарко выдыхает в поцелуй и склоняет голову вправо, намереваясь зацеловать этого идиота до смерти за то, что тот там напридумывал в своей глупой стажеровской голове, не удосужившись спросить его обо всем лично. Глупый, безмозглый кретин. Попову кажется, что этот парень действительно такой, раз из-за этого от него закрылся, придумал сам ярлыки, развесил их на Арсения и потом удивился, почему он им не соответствует. Арс углубляет поцелуй, терзает губы Антона, а его самого от всех переполняющих эмоций начинает бросать в жар. В самый настоящий, чудовищный жар, что хочется сорвать с себя белоснежную футболку и бросить в ножки постели. Кровь в жилах Попова закипает невозможно сильно; складывается ощущение, что она правда буквально бурлит в венах, дышать становится тяжело, по-настоящему тяжело, и Арсений отрывается от губ парня, с жадностью начиная хватать ртом воздух. — Арсений?.. — теряется Антон. Попов хватается пальцами за футболку на уровне сердца, сильно сжимает ее пальцами, сам буквально пополам складывается, и внезапно из его груди вырывается утробный, наполненный безумной болью рык. — Арс! — уже громче зовет его Антон. — Арс, где больно?! Где болит?! Скажи мне! Все происходит чудовищно быстро. Лицо Арсения краснеет, набухают на висках вены, сосуды в синих глазах мужчины начинают лопаться с каждой последующей секундой, и Антона почти подбрасывает, потому что мужчина на его слова не реагирует. — Смотри на меня! — обхватив лицо Попова руками, почти грозно требует Антон. — Не отключайся! Не закрывай глаза, Арс! Арсений не слышит. Антон хватается за плечи Попова в тот момент, когда его начинает по-настоящему трясти, Арсения лихорадит, он как печка, тело мужчины изгибается дугой, спина выгибается над постелью, он запрокидывает голову назад, и Антон видит, как вся его шея покраснела и всюду набухли вены. — Да что же это?! — Антон тут же жмет экстренную кнопку вызова врача, жмет несколько раз и снова пытается удержать руки Арсения, чтобы он не причинил себе вреда. — Арс! — орет не своим от ужаса голосом парень. — Только дыши! Пожалуйста, дыши! Не смей оставлять меня! Попова трясет в прямом смысле этого слова, он не может произнести ни звука, все показатели на приборах сбиваются, цифры на экранах мелькают алым, и звуки в палате стоят такие, что Антону кажется: еще пара секунд — и он сойдет с ума. Рехнется от страха и ужаса того, что перед собой видит. Его судно тонет, а доблестный бравый капитан понимает, что ничего не может с этим поделать, ведь его самого тянет за ним на самое дно. Антон впервые теряет своего пациента. Антон теряет Арсения.