Доплыть до энигмы

— Ты как ребенок, — закатывает глаза Антон. — Почему я должен уговаривать тебя делать то, что тебе полезно? — Может, я хочу поебать тебе мозги, — расслабленно замечает Арсений, укладывая руки под голову. — И вообще, ты вчера опоздал. — Ты же сам попросил прийти в девять пятнадцать! — Не отвлекайся и массируй мои охуенные ноги, — зачесывает он челку набок. — Кстати, сверху ты смотришься очень сексуально. Антон ухмыляется, качая головой, и осторожно продолжает разминать голени мужчины, постепенно спускаясь к щиколоткам и ступням. Упражнения нужно выполнять по шесть раз в день, каждый день, но вот Шастун приходит к нему уже второй день с этим комплексом, а его капризный пациент фыркает, как впервые. И Антон счастлив. Счастлив до подрагивающих рук, что эта реакция именно такая. Потому что это, блин, Арсений и по-другому быть просто не должно. Теперь Шасту предстоит проводить с Арсом почти целые дни напролет, и это официально лучший приказ Добровольского за всю стажировку. Павел Алексеевич заставил Антона вчера с утра прямо перед утренним обходом рассказать ему по памяти со всеми нюансами программу лечебной гимнастики для ног после ДТП, которую парень зубрил почти две недели, и только потом дал Антону добро на проведение комплекса. — Тебе с кольцами удобно разве? — интересуется Арс. — Вон то на среднем пальце постоянно задевает меня чем-то острым. — Да я их не особо замечаю даже, — отрешенно жмет он плечами, параллельно буквально представляя перед глазами страницы энциклопедии, где были изображения упражнений для голени. — Они мне не мешают. — А мне мешают, — тут же реагирует Арсений. Антон даже сообразить не успевает, что предпринять, потому что Попов садится на постели, чуть морщась и подгибая под себя одну ногу, и ближе придвигается к нему, почти задевая кончик его носа своим. Глаза Арсения близко-близко, его ресницы при особом желании можно без проблем пересчитать, синева радужки затягивает в свою топь, а зрачки предательски пульсируют, жадно раскрываясь навстречу Антону. — Дай руку, — просит Арс. Шастун не может отвести от него взгляда, медленно рассыпаясь изнутри от того, насколько сильно Арсений прекрасен, поэтому покорно повинуется. Попов плавно берет его руку в свою, не разрывая зрительного контакта, подносит к своим губам пальцы парня и, на мгновение надавив подушечкой его пальца себе на нижнюю губу, втягивает в рот средний палец. Антон почти вздрагивает, часто моргает, прервав и без того взволнованный вдох, и замирает, с широко распахнутыми глазами глядя на него. Арсений расплывается в ухмылке, в глазах гонщика пляшут черти, виляя хвостами-кисточками. Острый кончик языка ведет вдоль фаланги пальца, после чего Попов вынимает его изо рта и снимает с него то самое, ужасно раздражающее, кольцо. — Забирай, — сверкая — будто океанами во время шторма — глазами, вкладывает ему в другую руку кольцо Арсений, закрывая пальцы. — Теперь можешь продолжать. Антон не чувствует биения собственного сердца. Оно будто замирает, встает на месте, принимает решение взять перерыв. Тонкая линия губ Арсения чуть сминается, выдох проходит по кривой, мажет щеку Антону тонкой льдинкой. Он хмыкает, обхватив его цепляющим мгновенным взглядом. И Антона клинит окончательно. — Отомри, — смеется Арсений. А самого лихорадит от такого взгляда парня напротив. Антон же теперь весь в нем, он вмазался по самые уши в своего пациента, на дно ушел, а легкие даже воздухом не захотел наполнить. — Ты невыносимый, — наконец шепчет Антон. Он чувствует себя беспомощным рядом с ним в такие моменты, слабеет будто, теряет всю суть себя. Хочет лишь дышать им, касаться его, стать его частью. Антон всегда считал, что так не бывает. Что нельзя так влюбиться, невозможно так человека по венам себе пустить. Считал. А потом он встретил Арсения. — Иди ко мне. Арсений целует горячо и влажно, сминает губы парня своими и надышаться никак им не может. Стажер этот вызывает в нем крайне сильные чувства. Он будто участвует в гонках, на бешеной скорости мчит по безупречному кругу, оставляя соперников позади. Слышит рев мотора в сознании, шум из-под колес, вибрацию бешеную в ладонях, сжимающих руль. Он дает ему то, чего Арсений оказался лишен. Антон будоражит кровь Арсения. Антон утоляет его жажду к острым ощущениям. И он заставляет его чувствовать нечто новое. Дает ему вкус жизни. Антон кусает алую от поцелуев нижнюю губу Арса и, обхватив его лицо ладонью, касается его лба своим, стараясь восстановить дыхание. Попов чувствует, что не дошел еще до того состояния эйфории, что он близок к нему, но совсем немного не хватает. — Поцелуй меня еще раз, — сбивчиво просит Арс, захлебываясь словами. — Еще раз. Антон от этой просьбы почву под ногами перестает чувствовать, потому что он видит разницу. Он, блять, видит разницу, когда Арсений с ним рядом. От напыщенного эгоиста не остается и следа, наружу выбирается его истинная сущность: его теплые выдохи, смешинки вокруг глаз. Его мягкая душа, способная любить. И Антон целует снова, сам впивается в невыносимо желанные губы напротив, отключая в сознании все «а что, если…» Прижимается к нему ближе-ближе-сука-ближе, и Арсений чувствует тот самый заворачивающийся в животе фейерверк долгожданной эйфории, выдыхает раскаленный воздух ему в губы и углубляет поцелуй. Язык проводит полосу по ровным зубам, скользит во влажный рот, жарко и почти пошло мажет по нёбу, сильнее, глубже и ярче себе по венам на сгибе руки пускает те самые чувства, и Арсений почти взрывается изнутри, когда эйфория накрывает его с головы до ног волной мурашек. Он бы этого стажера сейчас завалил и трахнул, если бы только мог. Если бы, блять, мог. Но он не может. И это добивает. — Ладно, — отрывается от его губ Арсений, — тш-ш-ш, успокойся, — проводит рукой по волосам. — Это только второй день, стажер. В день тренировок должно быть шесть, пощади, иначе я с Божьей помощью встану на ноги сам, чтобы тебя трахнуть прямо здесь. Шастун прыскает в ту же секунду от такой формулировки, закрывает лицо ладонями и утыкается в плечо Арсению, пока тот смотрит куда-то наверх, стараясь себя успокоить. — Арс, что ты делаешь? — все еще смеется Антон, глядя на уставившегося в потолок Попова. — Думаю о дохлых голубях. — Зачем? — не может успокоиться парень. — Чтобы у нас не было секса прямо сейчас. Я не собираюсь лежать как бревно в наш первый раз. Антон снова заливается искренним и невероятно заразительным смехом. Таким, что невозможно самому не засмеяться. Попов успокаивается, возвращает дыхание в норму и качает головой. — Давай просто сделаем упражнения, ладно? — Все зависит от тебя, — разводит в стороны руки Шастун. — Следующую такую махинацию с моими кольцами я так просто не оставлю. Арсений обещает, что так больше не будет, и они снова принимаются за дело. Они подолгу говорят, молчат, но не признаются друг другу в чувствах, скрывают их робко, почти ревниво. Они боятся всего, что могло открыть бы их тайну им самим. За разговорами процедура в итоге растягивается почти на час вместо тридцати минут, однако это время дорого стоит, потому что Арсений начинает рассказывать о себе, чего никогда не делал раньше. — Я люблю груши, — в какой-то момент произносит он. Антон на мгновение останавливается, прекратив разминать ему правую ступню. — Ты швырнул в меня одну из них, когда я принес тебе их утром, — напоминает ему Шастун. — Ну, мне же надо было держать марку… — Мудака? — спрашивает парень. — Самого последнего, именно, — соглашается с ним Арсений. И Антон смеется. Смеется над шуткой и над самой ситуацией. Как они встретились почти два месяца назад и что с ними обоими теперь стало? Антон помнит, как хотел соскочить в первый же день, как хотел отказаться и проебать этот шанс. Если бы ему судьба хоть как-то намекнула, что так все случится, то он бы ни на минуту в решении Добровольского тогда не сомневался. Но сейчас он рад, что все произошло именно так. Он уже не знает, как бы жизнь повернулась, не будь в ней Арсения. Они заканчивают комплекс позднее плана, однако Арс говорит, что почти чувствует, как по ногам циркулирует разогретая кровь. И ему от этого просто прекрасно. Антон своей работой доволен, но больше всего он счастлив, что Арсений улыбается. — Павел Алексеевич сказал мне не забывать и о других пациентах, Арс, — смотрит на время Антон. — Мне придется на пару часов тебя оставить. Обычно Попов как-то спокойно реагирует на уход Антона: знает ведь, что вернется; знает, что ненадолго. Однако сейчас Арсений поникает как-то, по сторонам угрюмым взглядом смотрит и даже не прощается. — Что-то не так? — спрашивает его Антон, делая шаг к постели. Арсений какое-то время размышляет, а затем все же решается. — Слушай, я не могу здесь уже больше находиться, серьезно, — мотает он головой. — Почти два месяца в белоснежных четырех стенах, я рехнусь скоро. Антон понимающе кивает, оглядываясь по сторонам. Палата невозможно роскошная, большая, с софой, креслами, ковром, столом со стульями. Оформлено все в бежевых тонах, придраться не к чему. Смахивает на неплохую московскую квартиру. Но даже в такой красоте заебываешься находиться двадцать четыре на семь. — У меня есть идея, — причмокнув губами, произносит Антон и направляется к дальней части палаты, где стоит небольшая ширма. — Она всегда там была? — хмурится Арсений. — Не поверишь, но да. Прокопавшись пару секунд, Шастун вывозит оттуда кресло, которое Арсению снилось только в самых страшных кошмарах. Его даже передергивает. — Блять, ну нет, — тут же мотает головой Попов. — Я в это блядское инвалидное кресло не сяду. — Арс, это лишь средство передвижения, ты в нем не навсегда останешься. — Ни за что! Нахуй! Не проси даже! Шастун вздыхает. — Ты хочешь из этой палаты вылезти или как? Арсений скрещивает руки на груди и в упор смотрит на парня на манер максимально угрюмого, обиженного ребенка, у которого отобрали леденец под предлогом того, что он испортит перед ужином аппетит. — Вот ты сука, — сдается Арсений. — Ура! — вскидывает вверх руки Антон. Он демонстративно подвозит кресло к постели и отвешивает низкий поклон с широченной улыбкой. — Карета подана! — Спасибо, блять, — медленно свешивает с койки ноги Арсений. Шастун смеется, подходит ближе и помогает ему встать. Арсений обвивает рукой шею Антона, и тот обхватывает его талию, чтобы удержать равновесие. Отчасти всё у Арсения в «голове», как сказал психотерапевт, и спустя какое-то время он сможет передвигаться сам без всяких проблем, главное — размять конечности и немного подкачать ослабшие мышцы, чем и занимается теперь Антон. — Куда поедем, сэр? — не выходит из образа Шастун. — Нахуй, пожалуйста, — складывает на коленях руки Арсений, небрежно разваливаясь в кресле. — Я думал, ты скажешь «к звездам». Арсений фыркает, и Антон выезжает из палаты, сразу предупреждая телохранителей, куда именно. Один из них направляется вслед за ними на расстоянии в десять метров. В целях безопасности и чтобы не слышать чужих разговоров. — Я похож на романтика, блять? — наигранно сердится Арсений. — Я тебе не Роза Доусон, стажер. И вообще, какого хрена ты ассоциируешь нас с «Титаником»? — О, ты смотрел! — смеется Антон. — А говоришь, что не романтик, — поворачивает он в сторону лифта. Попов цокает языком. — Не романтик, — настаивает. Антон заезжает в лифт, поблагодарив при этом медсестру из травматологии, которая придержала дверь. — Он умер в тебе, когда девушка, которая нравилась тебе все школьные годы, отказалась потанцевать с тобой на Выпускном? — Он, блять, не рождался даже, — немного громко произносит Попов, в результате чего несколько человек в лифте мельком смотрят на него. — Арс, — наклоняется к нему Антон. — Не ругайся, пожалуйста, матом, ладно? — Язык мне в жопу! — специально громко говорит Попов, прикладывая ладошки к губам. — Я дико извиняюсь! Шастун прикладывает ладонь ко лбу, скрывая улыбку и едва сдерживая смех, потому что лицо одной пожилой и баснословно богатой пациентки в этот момент просто надо было видеть. Антон уверен, что сегодня Павлу Алексеевичу снова накапают с жалобой на мозги. Антон выезжает из лифта на последнем, шестом, этаже и направляется в сторону места, куда он ходил лишь на ознакомительном с клиникой дне. Это не запрещенное и не закрытое место, вовсе нет. Просто Антону не доводилось ни с одним пациентом туда приходить. То ли еще будет, он пока просто стажер. — И куда мы едем? — все же не может усидеть на месте от предвкушения Арсений, хотя всячески старается это скрыть. — Это пока сюрприз, — улыбается Антон. — Ненавижу сюрпризы, — ворчит Попов. Антон ухмыляется. — Этот тебе понравится. Он останавливает кресло у небольшой, на первый взгляд, стеклянной двери, светлый коридор за которой ведет в какую-то секцию, и здоровается с медсестрой, что сидит за небольшой стойкой. — Привет, Мариша, нам на терапию, — улыбается Антон. — Павел Алексеевич в курсе. — Хорошо, — кивает приятной внешности брюнетка, забирая за уши волосы. — Давай пропуск. — Да, разумеется, — снимает с кармана халата свой именной бейджик Антон, и девушка тут же подносит штрихкод к сенсору. — Готово, — возвращает ему пропуск Марина, тепло улыбаясь, — можете проходить. Приятного времяпрепровождения. — Спасибо, — кивает Антон. — Выглядишь сегодня превосходно. Арсений не видит, но затылком чувствует, как плывет от его приятного голоса девушка за стойкой, и его это даже слегка раздражает. Он фыркает. — Что? — не понимает Антон, когда они проезжают по узковатому, витиеватому коридору. — Ничего, — тут же отвечает тот. Не будет же Арсений говорить, что внутри у него приревновали демоны. Нахуй. Он не из тех, кто обнажает чувства. Не из тех, кто говорит об этом. Так что ничего. Ничего, нахуй. Вообще одно сплошное ничего. Антон делает вид, что не замечает всего этого, поэтому просто чуть ускоряется и заезжает наконец в ту секцию клиники, которая ему самому нравится больше всего на свете. Дневной свет неожиданно резко попадает в глаза, но Арсений даже не морщится, почти с восхищением выдыхая тихое «вау». Они находятся на крыше клиники под стеклянным куполом крытой живой оранжереи. Арсений вдыхает полной грудью свежий воздух и оглядывается по сторонам, как самый настоящий ребенок. Здесь находится целый мир под стеклянным небом. И гроты, и даже некоторое подобие скал, извилистые тропинки в разные части этого рая на земле и даже имитация под пруды. — Тебе нравится? — медленно двигаясь вдоль извилистой дощатой тропинки, спрашивает его Антон. Арсений закрывает глаза, вдыхая свежий живой воздух полной грудью и подставляя лицо под рассеянные лучи осеннего солнца. — Это потрясающе, — восхищенно шепчет он. — Но откуда это здесь? — не понимает он. — Это же… это же просто клиника. — Это одна из лучших клиник России, входит в десятку лучших клиник стран СНГ, — объясняет Антон. — Дело в том, что есть много пациентов, которым нельзя выходить на улицу ввиду болезни, а также тех, кто дьявольски устал от мертвого московского климата и просто не хочет высовывать из палаты нос. Арсений ухмыляется. Антон останавливается возле темной лавки в окружении пышного папоротника и помогает Арсению сесть на нее, после чего располагается рядом, чтобы быть как можно ближе. — Поэтому владельцы клиники сделали здесь оранжерею, — кивает он. — Эта терапия ставит пациентов на путь выздоровления куда быстрее, чем можно себе представить. Антон недолго молчит, наблюдая за Арсением, который почти светится от восторга, глядя по сторонам. — Чтобы жить, нужно просто позволить себе дышать, — смотрит он на до безумия красивый профиль Арсения. И сам заканчивает мысль, которую не произносит вслух: «Главное, не перепутать, чем именно. Воздухом или человеком». Арсений поворачивает к нему голову в эту самую секунду, будто мысли его читает. Смотрит на него, медленно чертит взглядом полосу по линии его губ, ныряет в зелень глаз, обжигает радужку ослепительной белизной его халата и снова замечает эту дурацкую родинку на кончике его носа. — Почему ты так смотришь? — чуть улыбается Антон. — Потому что ты красивый. Слова срываются с языка сами. Непроизвольно вырываются откуда-то из души, из сердца, и Арсений не понимает, откуда в нем взялся этот блядский романтик, способный говорить комплименты и просить быть нежнее, ведь он не такой по природе своей. Антон создает в нем новую природу, как и когда-то создали эту оранжерею на пустынной крыше другие люди. Арсений медленно тянется к нему, склоняя голову вправо, как вдруг резко дергается от странного звука и смотрит вверх. Антон смеется. — Орошают растения, — объясняет он. — Ты же не против посидеть под дождем? Мелкие капли начинают барабанить по зеленым листьям, попадают на кожу, впитываются в хлопковый белый материал халата и путаются в волосах. Антон убирает подушечкой большого пальца каплю со скулы Арса и завороженно смотрит ему в глаза. — Хочу тебя поцеловать, — честно сознается Антон. — Не вижу причины этого не сделать. И Антон целует его. Целует его в оранжерее под стеклянным куполом, ощущая, как за шиворот попадают капли. Ощущая себя летящим к звездам. Ощущая себя живым. Они уходят из оранжереи чуть раньше положенного терапией времени, потому что у Антона и другие пациенты, извиняются перед Мариной, что не вышли, когда началось орошение, и возвращаются в палату. Арсений говорит, что теперь на эти стены смотреть не так тоскливо, а Антон улыбается, потому что у Арсения на щеках появился здоровый румянец, а кожа уже не такая бледная. Он быстро, как впервые влюбленный школьник, целует его на прощание и выходит из палаты, чтобы посетить других пациентов. Антон не видит, как Арсений опускает голову и морщится, сжимая пальцами ткань футболки на уровне сердца. Шастун не помнит уже, когда был последний раз так окрылен от счастья. Он успевает посетить трех пациентов и без всяких проблем понять причину их болезни. Назначает им лекарства, заряжает своим позитивом и размашистым почерком заполняет истории, сдавая их в регистратуру. — Журавль, — видит он наконец родное лицо, — как день? Бля, сияешь весь, — восхищается он. — Ой, ты себя-то видел вообще? — не остается в долгу Дима. — Как новенький пятак. Че, пациентку закадрил? «Или пациента», — думает Антон. — Ну, почти, — смеется он. — Давай, рассказывай, — решает соскочить с собственной темы. На самом деле, Шастун рад безумно, что Дима наконец переключился с Оксаны. Это дохлый номер, и Антон правда гордится другом, что у того мозги встали на место. — Да чего рассказывать, — машет рукой Журавлев, смущенно улыбаясь. Шастун игриво вскидывает брови. — Да короче, мы в кино вчера сходили… — Ну, — весь в предвкушении протягивает Антон. — И я ее обнял на прощание, — улыбается Дима. Антон делает какую-то странную моську. — И все? — Ну да. — Ебать, че ты мнешься-то? — хохочет Шастун. — А, кстати, как девчонку-то зовут? — Оксана, — таким тоном, будто уговаривая слабоумного положить на место канцелярский нож, произносит Дима. Антон чудом не закатывает глаза, но по его выражению лица Журавлев и без того многое понимает. — Журавль, — не верит своим ушам Антон. — Ты, блять… — Малой, я вижу теперь отдачу, ты понимаешь? Это дорогого стоит. Я ее полгода уже добиваюсь, сам же знаешь, ну. И Шастун думает в эту самую секунду лишь о том, что Фролова лишь пытается переключиться с Матвиенко и тонны работы на что-то другое. Он не заговаривал с ней об этом, но по ней видно, что говно какое-то случилось. Фролова перестала сиять, она снова стала тем самым роботом, из которого пытался сделать человека Журавлев в начале стажировки. Только броня стала толще. Оксану очень сильно ранили. — Нет, она меня не использует, — как-то резко произносит Дима. — Не стала бы, ясно? Она не из таких. Журавлев знает, что по этому поводу думает Шастун, и его бесит до скрежета зубов, что у него такая позиция. Не может он отпустить ее, не может забыть и оставить. Не получается. Оксана сейчас вся изранена, а Дима готов и перекись дать, и раны обработать, и пластырем заклеить каждую из них. Дима уверен: Оксана его чувства разделяет, просто она скромная, даже в некоторой мере наивная, а с идиотом тем начала встречаться, чтобы ему насолить. Он был уверен в этом, уверен на все сто процентов. Журавлев идет к стойке регистрации, натянуто улыбается Леле, а на вопрос «что случилось?» отстреливается тем, что просто с утра день не задался. У него всё схвачено, Оксана уже почти его, совсем недолго нужно подождать. — Опять он, — фыркает Леля. — М? — отвлекается от своих мыслей Дима. — Напыщенный этот, из Формулы 1, — кивает в сторону коридора Гущина. Журавлев смотрит туда, куда указывает девушка, и у него даже вена на виске от злости набухает. Матвиенко медленно идет в сторону вип-палат, не спрашивает даже разрешения на стойке регистрации, сам весь в телефоне завис, наушники белоснежные в ушах торчат. — Извини, Лель, я на минутку, — цедит Дима сквозь зубы, не сводя с мужчины в кожаной черной куртке разъяренного взгляда. Дима ускоряет шаг, нагоняет этого мерзавца и встает перед ним, преграждая дорогу и скрещивая на груди руки. Матвиенко останавливается следом и лениво, даже с толикой раздражения, вытаскивает из уха наушник. — Че надо? — небрежно бросает он. — Поговорить надо, — старается держать себя в руках Дима. Матвиенко окидывает взглядом этот «шкаф» в белом халате, чуть задрав вверх голову, и нажевывает уже безвкусную жвачку. В какой-то момент он будто вспоминает, щелкает пальцами и чуть кивает. — А, знаю я тебя, — реагирует на явно недоброжелательную ауру максимально похуистично Матвиенко. — Не скажу, что рад познакомиться. — Это взаимно, — надвигается на него Дима. — Воу, блять, — синхронно делает он шаг назад. — В чем твоя проблема? — Моя проблема? — указывает на себя Журавлев. — Да, твоя проблема. — Твоя проблема в том, что ты не ценил то, что имел. Тебе досталась самая лучшая девушка, и ты так безграмотно ее проебал. Матвиенко фыркает. — Спасибо, что напомнил, — лыбится он. — Я здесь как раз за этим. Журавлев закипает только сильнее. — Не смей приближаться к ней, — в глазах Димы — пламя. — Ты сделал ей больно. — Это что, предупреждение? Держится Матвиенко для человека, который ниже и, будем честны, слабее, просто восхитительно. — Она не твоя собственность, — пыхтит Дима. — Не смей трогать ее, иначе я трону тебя. — А вот это уже угроза, — констатирует факт Матвиенко. — И вообще, она как раз-таки не твоя собственность, — не боится он смотреть ему в глаза. — Думаешь, заставишь ее полюбить себя? Это так не работает. — Тебя никто не спрашивает, — снова делает Дима к нему шаг. — Ты ничего ни обо мне, ни о ней не знаешь. Матвиенко фыркает. — О ней я знаю всё, — насмешливо смотрит он на Журавлева. — В отличие от тебя. Диму ударяет эта фраза пощечиной, и ему даже ответить нечего. Матвиенко демонстративно хмыкает и замечает силуэт девушки, идущей в сторону регистратуры, мимо которой он сам не так давно проходил. — О, — самодовольно улыбается Серега. — А вот и она. Извините, мне пора поговорить со своей девушкой. Матвиенко будто нарочно издевается над ним, смеется фактически, с вызовом в глаза смотрит и лениво нажевывает жвачку, ощущая собственное превосходство и наслаждаясь его терзаниями. Он проходит мимо него, специально задевая плечом. Но несмотря на всю свою плевую браваду, пыл Матвиенко утихает, когда он видит сосредоточенно что-то пишущую девушку, стоящую возле стойки в компании той самой рыжей медсестры. У Оксаны тугой колосок на голове, спина девушки прямая, точно игла, а сосредоточенное выражение лица выдает в ней полную погруженность в работу. Ему даже как-то неловко подходить к ней: от Фроловой веет холодностью и истинным профессионализмом. Матвиенко подходит к ней ближе, опуская локти на стойку. Леля едва слышно фыркает и принимает у Оксаны законченную историю, чтобы убрать ее на полку. Фролова берет следующую папку, бросая быстрый взгляд на подошедшего незваного гостя. — Вип-палаты в другом крыле больницы. Следуйте указателям, — не глядя на него, спокойно, но до ужаса холодно произносит она. Матвиенко сглатывает. — Оксан, я хочу поговорить, — тянет он к ней пальцы, намереваясь прикоснуться к руке. — Во-первых, — тактично отдергивает Фролова руку, — Оксана Александровна. Во-вторых, мне не о чем говорить с вами, мужчина. Справочная по коридору и налево, третье окошко. — Оксан… — Сережа зажмуривается на секунду. — Оксана Александровна, мы можем обсудить все наедине? Матвиенко специально бросает взгляд на Лелю, мол, «исчезни», но Фролова замечает это, смеряет мужчину уничижительным взглядом и холодно произносит: — Не можем. — Я хочу объяснить, — снова испытывает удачу Сережа. — Нечего объяснять, — не дает ему Оксана вставить даже слово. — Я поняла вашу позицию, я ее принимаю, — чеканит она. — Но разделять я ее не намерена. Матвиенко завороженно смотрит на то, как она вся искрится током. — Нам с вами не по пути, Сергей-по-батюшке-Борисович. А теперь извините, мне нужно работать. Фролова с глухим хлопком закрывает историю болезни, захватывает ее со стойки и, резко махнув густой длинной косой, уходит в сторону своего отделения, оставляя виновника всего этого с открытым от удивления ртом в одиночестве. Матвиенко ударяет все это с размаху под ребра. Ему никогда так не отвечали, ему никогда не отказывали. Он не слышал слова «нет» на свои желания. В эту самую секунду эта девчонка разрушила все то, что он строил годами. Ему отказали. Он причинил боль, но не получил ответной реакции. От осознания запершило в горле. Матвиенко трет лицо ладонями. — Дайте воды, — в никуда произносит Серега. Леля находится рядом, он об этом знает, и такое неуважение к сотруднику клиники обижает девушку просто немыслимо. Она, конечно, всегда считала его грубияном, но чтобы настолько. — Воды можно?! — уже грубее произносит он, и Гущина поджимает губы. Просьбу приказ она решает выполнить и уходит. Серега трет лицо ладонями, действительно пребывая в настоящем шоке от всего случившегося. Фролова правда отказала ему. И не потому что хочет, но ломается, а потому что ей просто хочется оборвать с ним все связи. Матвиенко подпрыгивает на месте, когда Леля ставит перед ним с грохотом стакан с высокими стенками, доверху забитый льдом. Гущина сверкает глазами. — Пить хотите? Подождете. Леля уходит заниматься своими делами, больше не уделяя мужчине ни капли внимания. Она не помнит уже, когда последний раз была так сильно собой довольна, как в этот самый момент. Никогда не оскорбляйте обслуживающий персонал, они такие же люди, как и вы. Фролова старается дышать ровно, успокоить слишком сильно бьющее по ребрам сердце, и ее железная выдержка ей в этом помогает. Стоит ей лишь переступить порог забитой другими стажерами ординаторской, как вся тревога прячется в глубину души, закрываясь на амбарный замок. Броня Фроловой — многим на зависть. — Меня сегодня Позов завалил, пиздец, конечно, — лениво пролистывая историю болезни, вспоминает Щетков. — Да ладно тебе, не так уж и сильно завалил, — старается поддержать его Айдар. — Я на четыре вопроса из пяти не ответил. — Так бывает, — отрывает взгляд от истории болезни Антон, сидя в кресле напротив. — Он же гоняет по всем блокам. Просто освежай материал в памяти, пробегайся глазами по лекциям. Вылетает иногда, — жмет плечами Шастун. — У меня и не влетало, — хмыкает Витя. Айдар напряженно смотрит на безмятежно глазеющего в историю болезни Щеткова, который крутит ее в руках со вчерашнего дня, так и не догадавшись, что же болит у пациента и как его лечить. Оксана оставляет открытую историю болезни на подоконнике и бегает глазами по строчкам одной из энциклопедий, привалившись плечом к стенду. Разговоры ребят она научилась игнорировать, что бы то ни было, так что сейчас полностью погружена в себя, но… — Ты в порядке? Девушка чуть дергается, но не оборачивается. — Да, — просто кивает она, — разбираюсь вот с поджелудочной который час уже. Увлекательно настолько, что даже прочищение кишечника в семь утра у Лебедевой не убило во мне ни капли настроя. Антон чуть хмыкает, а затем все же огибает девушку и присаживается на подоконник, чтобы быть с ней примерно одного роста. — Ты напряженная какая-то, — решается на разговор он. Поддержит его Оксана или нет — только ее решение. Фролова тихо сглатывает и какое-то время молчит, продолжая водить пальцем по строчкам книги, но затем замирает, скребет ногтем по бумаге и все же поднимает на Антона взгляд, приваливаясь головой к полке. — Надо было топить судно, Малой, — наконец произносит она. — И всё, что с ним связано, тоже. И Антон понимает, о чем она. Слышать такие слова от самой несгибаемой девушки как минимум странно, но Шастун осознает, что это просто крик ее души, ведь она лучше сама погибнет, чем даст умереть пациенту, у которого есть шанс на выздоровление. — А тебе идет, — хмыкает она. — Что идет? — не понимает Антон. — Быть любимым. Антон криво улыбается, пряча взгляд. — Я давно это поняла, Малой. Это видно, — мягко улыбается она. — Ты прямо изнутри светишься, когда от него приходишь. Оксана знает, давно знает. Поняла это еще около месяца назад, но все свои наблюдения при себе держала. Арсений, видимо, совсем другой, не как Сережа. И хорошо. Антон в любви давно нуждается, а она и без нее отлично проживет. — Чертовы гонщики, — шепчет девушка. Шастун тихо посмеивается, сокрушаясь и качая головой. — Чертовы гонщики, — соглашается с ней он. Оксана как-то безучастно опускает взгляд обратно в энциклопедию, продолжая бездумно бегать глазами по строчкам. Антон, конечно, не психолог, но такой откровенный разговор у них с Оксаной впервые за всю стажировку, и это шаг в их взаимоотношениях навстречу друг другу, так что было бы глупо завершить его вот так, ведь можно… — Я в кафетерии видел пиздец какой вкусный и свежий Наполеон, — задумчиво произносит Антон. Девушка поднимает взгляд. — Но целый кусок даже я не съем. Поможешь? Оксана не может сдержаться, улыбается своей светлой улыбкой, озаряя все вокруг, и закрывает энциклопедию, оставляя ее на полке. — Невозможно отказаться. Они мимолетно прощаются с ребятами и уходят из ординаторской, оставляя Айдара и Витю наедине. Стоит им выйти за дверь, как Щетков тут же встает с места и наливает себе в чашку крепкий черный кофе. Опасливо обернувшись назад и осознав, что Айдар весь погружен в работу, Витя достает из внутреннего кармана формы маленькую фляжку и, тихо ее открыв, наливает себе в чашку крепкий алкоголь, доливая до самых краев. Провернув эту авантюру, он благополучно убирает флягу обратно и, отпив большой глоток, чтобы было удобнее нести, даже не морщится и садится на место. Айдар бросает на него взволнованный взгляд. — Вить, все нормально? — Ахуительно, — отпивает он еще один большой глоток и ставит чашку на журнальный стол, снова хватая историю болезни и бегая по ней пустым взглядом. Гараев молчит, взвешивая ситуацию, наблюдает за действиями Вити. Щетков какой-то импульсивный, яркий сегодня и взрывной. Честное слово, Айдар просто не знает, чего от него ждать. Он беспокоится, правда беспокоится. Витя катится вниз, с каждой новой неделей все становится только хуже. У него страдает активность, он не открывает энциклопедии, прокалывается на каждом обходе и у Добровольского, и у Позова, а еще он не может поставить элементарный диагноз по заболеванию почек. — У тебя проблемы с запоминанием материала? — спрашивает он. — Хочешь, я тебя подтяну? Витя переводит на него взгляд, смотрит молча какое-то время, дышит как-то тяжело и редко, облизывает пересохшие губы. — Знаешь, лучше бы ты меня натянул. История болезни летит волчком на журнальный столик, слегка задевая чашку, и та чуть проливается, темным пятном окрашивая белоснежные листы. Витя встает на колени между разведенными в стороны ногами Айдара и тянется к резинке на штанах его формы. — Что ты делаешь? — шикает на него Гараев, пытаясь отбросить от себя его руки. — Сюда могут зайти в любую секунду! — Да мне похуй. И через несколько секунд он обхватывает член парня рукой, дважды проводит по нему от основания до головки и, проведя языком снизу вверх, насаживается на него, плотно обхватив губами. — Твою мать, — дергается от неожиданности Айдар, закусывая костяшку указательного пальца и зажмуривая глаза. Щетков насаживается снова, втягивает свои охуенные щеки и смотрит на Айдара тем самым взглядом снизу вверх, от которого хочется кончить в эту самую секунду. Айдар хватается пальцами за подлокотник софы и с болью кусает нижнюю губу, чуть дергая бедрами в такт. — Какой ты, — выдыхает. — Пиздец. Блять… Витя ведет кончиком острого языка от основания вверх, вырисовывает незамысловатую восьмерку на головке и насаживается так сильно, что в глазах закипают слезы. — Вот так, — сбивчиво шепчет Гараев. — Да, вот так. Он сжимает пальцами волосы на затылке Щеткова и сам задает ритм, вынуждая его заглатывать по самые гланды, а парень только рад: глубокий минет — это один из пунктов его собственных кинков. Щетков ускоряется сам, насаживается снова и снова, едва успевает легкие воздухом наполнять. По ординаторской разбиваются о поверхности пошлые влажные звуки и стоны Айдара в кулак. Ситуация щекотливая, в ординаторскую в любую секунду могут войти другие стажеры, Добровольский или Позов, и от этого ощущения обостряются втрое сильнее. Гараев зажимает рот ладонью и откидывает голову назад, когда кончает, и Витя сглатывает все целиком, не обронив ни единой капли и даже не замарав белоснежный медицинский халат. Айдар тяжело дышит, наклоняясь к нему, и чуть хмыкает, замечая на щеке Вити слезу. Сегодня тот очень старался. — Можешь не целовать, — смеется Щетков, когда Айдар убирает каплю с его щеки подушечкой большого пальца. Гараев качает головой и тянет его к себе, впиваясь в губы жадным поцелуем. Вити ему всегда много, очень много. Щетков слишком яркий, слишком непостоянный и притягивающий. И он никак не может насытиться им, как ни старается. Айдар настолько сильно от него зависим, что закрывает глаза на абсолютно все проебы, слепо веря в то, что Витя сможет измениться если не ради себя, то ради него. Поцелуй наполнен жадной страстью и острым ощущением, Айдар чувствует соленый привкус, который ему ни капли не противен, и… Гараев замирает, смотрит в серые грозовые глаза напротив. — Ты пил? Радужки Вити будто покрыты тонкой прозрачной дымкой. — Нет. — Зачем ты врешь мне? — Да не пил я, — настаивает Щетков. Айдар хочет по лицу себе проехаться за то, что не понял всего сразу. Это же очевидно. — Ты не целуешь меня трезвым, — наконец произносит он. — Ты даже смотреть на меня наедине трезвым не можешь. Витя чуть сглатывает, проводит влажными ладонями по ногам, по-прежнему продолжая сидеть на корточках, и в следующую секунду понимает, куда смотрит Гараев. — Айдар! Щетков не успевает ему помешать, парень уже берет в руку его чашку с кофе и принюхивается. Глаза Айдара наполняются разочарованием, смешанным со злобой. Он хотел ошибиться. Видит Бог, он хотел быть не прав. — Цикада, — едва сдерживает в себе злость Айдар, — одиннадцать утра. Вторник. Ты на смене, у тебя пациенты, а ты пьян! Щетков отводит взгляд в сторону, едва сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Все эти нравоучения встали ему уже поперек горла. — Что ты делаешь с собой?! — с грохотом ставит на место чашку Айдар. — Почему… Почему ты так поступаешь?! Витя фыркает, не с первого раза поднимаясь на ноги. — Я не собираюсь ничего тебе объяснять. — Витя, ты болен. «Разве что только тобой», — подкидывает ему правильный ответ затуманенное сознание, но он не говорит этого вслух. Вместо этого демонстративно поворачивается к Гараеву, достает из кармана фляжку и, открыв ее, выпивает почти половину, глядя Айдару прямо в глаза. — Я не болен, — выдохнув, отвечает Витя. — У меня все нормально. Не дав ему ни единой возможности для ответа, Щетков выходит из ординаторской, не удосужившись взять с собой даже историю болезни, залитую кофе, над которой он «работал» весь прошлый день и сегодняшнее утро. Оксана входит секундой позднее, провожая Витю взглядом, а после смотрит на Айдара. — Сыч, не видел мои папки? Я их тут где-то оста… Айдар проносится мимо нее смертоносным вихрем и уходит из ординаторской, оставляя одну. Оксана от неожиданности вскидывает согнутые руки ладонями вперед и округляет глаза. — Окей, — протягивает она, — можно было просто сказать, что не знаешь. Фролова оглядывается по сторонам, опустив на пояс руки, и наконец вспоминает, что оставила их на подоконнике возле стенда. Наполеон, кстати, оказался очень вкусным. Малой был прав. — Ой, Окси, привет еще раз, — вбегает в ординаторскую Юля, сверкая озорным огоньком в глазах. — Ты не видела мой стетоскоп? — забирает она за уши волосы, тут же ретируясь к софе и просматривая все за подушками. — Где-то оставила. Все утро найти не могу. Оксана замирает, снова поворачиваясь лицом к окну и до побелевших костяшек сжимая в руках папки с историями. Она поджимает губы, впиваясь зубами в нижнюю, и смотрит перед собой. Видит Бог, она не хотела. Она не хотела этого говорить, но эти горящие глаза, эта солнечная аура, поражающая всех обитателей клиники своими лучами, а Оксане оформляя задаром задатки рака, заставляют ее сделать это. — В кабинете у Добровольского смотрела? — Что? — все еще суетится у софы Юля, явно не расслышавшая ее слов. Фролова поворачивается к Топольницкой, и в глазах у Оксаны такой холод, что невольно передергивает все тело, заставляя покрыться мурашками кожу. — Я сказала, что он может быть в кабинете у Павла Алексеевича, — громче повторяет Оксана. — Ты ночью у него, наверное, оставила. Юля замирает, не поднимая на девушку взгляд, и чувствует, как от страха внутри все внутренности сжимает в кулак чья-то невидимая рука.