* * * * *
Выйдя из клиники, Тэхён медленно, но покорно идёт за Сокджином, думая о всём том, что должен ему сказать, и о том, что должен выслушать. Его переполняет чувство вины, поглощает уныние, с которыми он не может справится. Просто не может. Тэхён понимает, что не готов к этому разговору с Сокджином. Находится только один, уж слишком навязчивый выход: бежать. Но куда? Вокруг лес: уехать можно только на собственной машине или такси. Но Тэхён машины не имел, денег с собой тоже. И плевать! Это его вовсе не остановит. Когда Сокджин открывает дверь водительского места своего серебристого Hyundai и неторопливо садится в него, Тэхён, в ожидании стоящий у машины, срывается с места и стремительно бежит к деревьям, слышит крики брата, не ожидавшего подобной выходки, но не оборачивается и уже через каких-то полминуты скрывается за ближайшими липами. Его царапают ветки, по лицу хлещут листья, однако, он не останавливается и упорно пробирается в самую глубь леса. Неподалёку слышит голоса: видимо, Сокджин позвал охрану клиники, чтобы те помогли отыскать Тэхёна. Найдя глазами место, где тесно растут, сплетая свои тоненькие веточки, высокие кусты, беглец поспешно идёт именно туда, наклоняется к корням растений: так будет проще пролезть, чем просто раздвигать руками, — протискивается как можно дальше, с трудом переворачивается на спину и затихает, прислушиваясь. Где-то не столь далеко слышаться голоса двух или трёх людей. Тэхён замирает, прикладывает руку ко рту и не дышит. Он знает, что не наклонись другой человек и намеренно не присматрись, увидеть лежащее тело невозможно. Однако проблема в том, что Тэхёна ищут, а значит, будет глупо со стороны охраны клинки и Сокджина не проверить такое очевидное место для пряток. Но Тэхён переоценивает своих преследователей: те проходят мимо, даже не обратив внимания на заросли кустов. Беглец ждёт, пока они не уйдут достаточно далеко, чтобы уже не суметь найти его, и только тогда выдыхает, расслабляя всё тело настолько, насколько возможно. Невероятно! Что за ребячество, Ким Тэхён? Он смеётся тихо, нервно, почти что истерически. Его руки саднят от многочисленных царапин, щёки горят от полученных от листьев пощёчин, дыхание сбито, и ради чего! Ради того, чтобы снова убежать от ответственности? Какой же трус и идиот! А внутри его переполняют все человеческие чувства: страх и удовольствие от того, что сбежал, волнение от того, что найдут, злость на самого себя и те уставшие, пронзительные глаза Намджуна, что пересиливают всё остальное, заставляя жалеть о том, что вообще родился. Тэхён так и лежит там, среди кустов, и плачет, беззвучно и горько. Сокджин, Суён, друзья — они не заслуживают всего того, что делает Тэхён для них. Эта мысль снова развивается в его голове, приводит к разочарованию. Он не пытается утереть слёзы, надеется, что захлебнётся ими. Или ещё лучше остаться здесь. Надолго. Навечно. Как и планировал, просто умереть от голода. В конце концов не выберись он отсюда, то это рано или поздно случиться. Но все эти размышления обрываются быстро: Тэхён слишком резко освобождается от всего, пустеет внутри. Жизнь становится безразлична, смерть тоже. Не издав ни звука, он переворачивается на живот и пытается выползти из кустов, чувствуя, как ветки царапают ему спину. Практически без труда справляется с этим, поднимается на ноги, отряхивает одежду и только слёзы, больше не льющиеся, но оставшиеся на щеках, всё также не вытирает. Тэхён хлопает себя по карманам джинсов и, обнаружив, что, на удивление, не выронил телефон, достаёт его и ищет определённый номер в списке контактов. Слышатся гудки, трубку берут не сразу, но голос по ту сторону довольно радостный и немного удивлённый: — Тэхён-и! — Ты можешь подогнать мне тачку? — сразу же сухо спрашивает Тэхён. — Эй! От тебя, красавчик, два месяца не было ни слуху ни духу. Многие начали волноваться, — наигранно обиженно говорит мужской голос в трубке. — И ты что? Действительно думаешь, что можешь так просто попросить меня найти тебе тачку без «привет, друг» и «пожалуйста»? Не дело… — Просто подгони мне машину, Сухо, — обрывает Тэхён. — Шоссе к психиатрической клинике «SpringDay». Я буду у обочины. Доносится недовольное бурчание, в которое Тэхён не имеет никакого желания вслушиваться. Затем вымученное: «Хорошо. Через двадцать минут будет. С тебя двойной заезд сегодня, понял?» Не дождавшись ответа, названный Сухо отключается, а Тэхён направляется в сторону шоссе, ощущая внутри разве что голод.* * * * *
До самого вечера Чонгук не может найти себе места. Пытается посмотреть фильм, но выключает его уже на десятой минуте. Хочет приготовить что-нибудь, но есть совсем нет никакого желания, а с тем и готовка становится бессмысленной. Открывает книгу и тут же закрывает, ставя на место. Дважды думает пройтись прогуляться, даже надевает бомбер и кроссовки, но дальше своего порога не ступает. В конце концов садиться за тот портрет Тэхёна, старается дополнить его деталями, что свежи в памяти, закончив, крутит и так и этак, но ему не нравится: вроде бы и хорошо получился, и всё же совсем не такой как в жизни. Чонгуку странно. Ещё сегодня утром он сидел на этой же самой кухне и ловил галлюцинации. Ещё сегодня днём он был у психиатра и с его помощью пытался отпустить все накопившиеся переживания. А сейчас Чонгук смотрит на портрет Тэхёна и всё, что чувствует, — это неудовлетворение своей работой. Уже готовый разорвать её, сжечь, утопить, перемещать с мусором, чтобы никто никогда не увидел, он вдруг подрывается с места, но не для того, чтобы сотворить всё то, чего хотелось, а услышав внезапный звонок в дверь. Неуверенно, лениво Чонгук плетётся к двери, не смотря в глазок, открывает её и, если честно, вовсе не удивляется неожиданному гостю. Хосок весь так и светится: искренне радостно улыбается и протягивает хозяину квартиры любимый им сливочный торт, — без приглашения заходит внутрь и закрывает за собой дверь, пока Чонгук ещё не успел придумать причину, почему бы гостю лучше поскорее не уйти отсюда. — Давай по чашке чая и поехали, — говорит Хосок, скидывая с ног свои красные кеды. — Куда поехали? — Развлекаться. — подмигнув, идёт на кухню. — А то нечестно получается: с Чимином ты в караоке ездил, а со мной тусить нет. — Погоди, разве ты не должен сейчас отсыпаться? Чимин сказал, что ты был на ночном дежурстве. — пока Хосок занят приготовлением чая, Чонгук, усевшись за стол, открывает торт, разрезает его и в нетерпении принимается за первый кусочек. — Новое дело? — Итак! Во-первых, я проспал аж целый день. Во-вторых, — многозначительно поднимает палец вверх, всё ещё стоя спиной к Чонгуку, — скажем так, новое ста… — Хосок осекается. Чонгук вдруг опускает глаза, поникает плечами, поджимает губы: он понял, что имел ввиду Хосок. Старается не показывать того, что это беспокоит его и расстраивает, но у него получается слишком плохо. А ведь он никогда не интересовался работой Чимина и Хосока. Преступления просто происходили — преступников в конце концов находили и наказывали. Но однажды Юнги поджёг дом и себя вместе с ним, однажды Чонгук перестал быть безразличным к смерти. А затем, всего лишь через какую-то тройку месяцев, вдруг вся столица наполнилась новостью о человеке, который стал убивать неудачливых самоубийц. И это свело Чонгука с ума окончательно. Оно разрывало и так не затягивающуюся рану, не выходило из головы, шепча, крича только одно единственное слово: «почему?» Со временем Чонугк перестал читать новости, слушать разговоры на улицах, спрашивать об этом убийце и в конце концов научился думать о нём реже. Но наступали дни, когда он всё же случайно видел, случайно слышал или когда Чимин с Хосоком проговаривались. Тогда снова становилось больно, уже терпимо, но не менее беспокойно. Зная о состоянии Чонгука, Чимин вчера, наверное, поэтому так занервничал, когда заговорил о Хосоке. Гость ставит кружки с чаем на стол и садится напротив хозяина квартиры. — Тебе не нужно брать эту заботу на себя, — виновато, но строго говорит Хосок. Чонгук не отвечает, продолжает есть торт и избегает взгляда друга, не в силах что-либо сейчас сказать ему. Он не винит Хосока за то, что тот медлит: всё же недостаток улик, недостаток свидетелей играет не маловажную роль. Просто Чонгук никогда не мог понять, как Хосоку удаётся быть таким спокойным, рациональным, когда дело, которое он ведёт уже несколько лет, совсем не приближается к решению. Он знает, что его друг вовсе не бесчувственный и холодный, знает, что если ему придётся задумываться над всей ситуацией слишком часто, то, скорее всего, он попросту сойдёт с ума от вины. Хосок умел ограждаться от нежелательных чувств, мешающих разуму адекватно мыслить. Иначе же становилось опасно, он мог сломать себя. Но порой Хосок казался таким равнодушным к безопасности людей, что это не могло не пугать. Прошло минут десять, когда в молчании двое допили чай и один из них наконец решился посмотреть на другого сопереживающим и бесконечно сожалеющем взглядом. Чонгук заставлял себя успокаиваться: получалось не очень, — но ему не хотелось снова портить никому настроение, так что он взял себя в руки и кивнул Хосоку, мол, всё в порядке. — Так куда поедем? — говорит Чонгук. — Мне же нужно знать, что стоит на себя надеть. — Как по мне, хватит пары кроссовок и той твоей кожанки, чтобы ты вписался…* * * * *
На улице темно и ужасно душно. По обеим сторонам дороги, находящейся где-то на окраине Сеула, столпились несколько сотен человек, что-то кричали, громко смеялись, кто-то с кем-то пытался завязать драку. И всё это заглушалось разве что рёвом машин, из-за которых собственно и было сборище. — Это что? Нелегальные гонки? — приподняв одну бровь, Чонгук с укором смотрит на друга. — Разве ты не должен арестовать тут каждого, ну или хотя бы разогнать их? — Не понимаю тебя, — разводя руками, протягивает Хосок. — Ты видишь на мне полицейскую форму? — оглядывает себя. — Я не вижу. — протискивается вперёд и тащит за собой Чонгука, чтобы посмотреть на заезд поближе. Чонгук мотает головой и улыбается, мол, это всё невероятно нелепо, но идёт за Хосоком и с интересом оглядывается вокруг, когда они оказываются прямо перед шестью машинами, не старыми, не новыми, немного пыльными, но обладающими, слышно, хорошими движками. Все гонщики, видимо, уже на своих местах, и только один невысокий блондинистый парень всё ещё стоит у своей машины и высматривает кого-то в толпе. Пересёкшись взглядом с Чонгуком, он вдруг расправляет плечи и сияющими глазами смотрит только на него. — Эй, — машет Чонгуку рукой, подзывая к себе, — парень, давай сюда. Мне пассажир нужен. Чонгук отступает немного назад и хмурится, переводит взгляд на Хосока, смотрит непонимающе. Но друг только ободряюще кивает и слегка надавливает Чонгуку на спину, чтобы тот шёл вперёд. — Условие, — поясняет Хосок. — Гонщики без пассажиров не катаются. Им всем это тут по приколу. Чонгука слова друга совсем не успокаивают, и всё же он идёт, честно говоря, не понимая зачем. Совсем не страшно, но неуверенность внутри никак не может отпустить. С тем Чонгук и подходит к парню, возбуждённому от мысли о предстоящей гонке, и к его тёмно-фиолетовой машине. Садится в неё и только тогда замечает на себе завистливые взгляды. Видимо, каждый здесь — что девчонки, что парни — желает прокатиться на бешеной скорости, да ещё и с таким симпатичным гонщиком, как тот, что позвал Чонгука. Этот парень садится в машину почти что сразу же после своего пассажира и, улыбаясь ему, протягивает руку. — Меня Квон Сухо зовут. — пожимает Чонгуку руку. — Первый раз тут, да? Ты извини, что так внезапно вытащил, но честное слово, эти, — указывает большим пальцем себе за спину, — только отвлекать будут. А я сегодня настроен кое-кого обогнать. Чонгук понимающе кивает и тут же отворачивается к окну, задумываясь над тем, что всё это слишком волнительно для него. Именно из-за своих раздумий он и не был готов к резкому старту, потому чуть и не ударился головой о переднюю панель, но, к счастью, вовремя успел выставить руки вперёд. Машины несутся по пустой дороге просто со смертельной скоростью, пытаясь обогнать друг друга и вовсе не стараясь не разбиться. Тогда Чонгуку всё же становится страшно. Он зажмуривает глаза, крепкой хваткой держится за ручку дверцы, но так и не догадывается просто пристегнуть ремень безопасности. «Боже, неужто нужно столь быстро гнать», — проноситься в голове Чонгука. И только эта мысль заставляет его открыть глаза и взглянуть на Сухо. А тот, совсем безумный, невидящими от адреналина глазами смотрит на дорогу и улыбается. Спидометр показывает давно за сто восемьдесят километров в час, и Чонгук, если честно, просто отказывается верить, что эта машина способна на такое. Но Сухо этого мало: он упрямо вдавливает педаль газа ещё. Чонгук переводит взгляд на дорогу и видит только одну единственную машину впереди, последнюю, которую Сухо осталось обогнать. — Вот чертяга! — с восхищением выкрикивает гонщик и начинает сбавлять скорость, пересекая финишную черту вторым. Как только автомобиль останавливается, Сухо, даже не заглушая двигателя, выскакивает из неё и упрямо идёт к той самой машине, которую ему не удалось обогнать. Наклоняется к боковому стеклу и стучит по нему костяшками пальцев, привлекая внимания другого гонщика. Тот приоткрывает дверцу, ждёт, пока Сухо отойдёт в сторону, и только тогда вылезает из машины. В полутьме фонарей и неоновых палочек, трепыхающихся в руках зрителей гонки, Чонгук видит его, замученного, уставшего и безразличного ко всем поздравлениям Кима-сексуальная-аура-и-проблемы-с-братом-Тэхёна.