о моих апрелях

Проснувшись утром и взглянув на себя в зеркальный шкафчик, я первым делом рассматривал свои налитые бледно-серебристым инеем впадшие щеки. Я бы смело назвал себя живым мертвецом после беговой дорожки. Корни волос всегда влажнели от густой испарины, и я, смачивая ладони, подобно гребле, каждое утро аккуратно зачесывал беспризорное гнездо. Марк, тот самый двоюродный брат, который с опилками в ладошах, имел за обязанность обеспечивать меня душистым мылом и спичками, поэтому когда моя голова приучилась к движению, под керамической штуковиной, скрывавшей гусеницу труб, я нашел целых две пирамидки: лаванда и пачули. С пачулями я замачивал свое постельное белье, которое, к слову, оказалось, у меня единственным. Я-то думал, что посплю на чем-то новом, но заглянул в самые узкие шухляды в районе плинтуса, а там – густая серая россыпь. Видимо, Марк забрал его к себе. Ну и ладно, пришлось две ночи поспать на голой развалюхе – и ничего, зато приобщил свое тело к бугоркам и впадинам, из-за которых пришлось немного помнуться с места на место. Я отказался от подушки под головой, зажимая её между коленями, потому что так теплее и, говорят, позвоночник исправляет. В любом случае, я привык и теперь не терплю мягких подкладок под затылком. В моей обитель был излишек комодов, оставленных мне матерью в подарок с её парикмахерской, а моя откуда-то взявшаяся креативность под руку с оставшимися физическими силами, подсказала мне поставить два таких столика друг напротив друга в разных концах зала и соединить их веревкой, на которой и будут висеть мои тряпки. По центру композиции пришлось поставить стул, потому что стирка была тяжелой, и я, закутанный в одеяло, часто просиживал между этими самодельными занавесками, и слабая струя зябкого ветра обдувала мою шею и всегда влажный лоб. Марк заметил мои преображения, как только впервые вошел за порог. Моя сверкающая бледнота не смогла оставить его равнодушным, он положил, вернее посадил (я на отпор отказывался лежать) меня на кресло и забавно пригрозил пальцем не вставать, пока он не уберет весь хлам. Он мне здорово помог. Комнатушка избавилась от лишних деревянных балок за плинтусом, старой люстры в шкафу, да и тот же шкаф ушел на свалку. Марк всё сделал сам, а я смотрел и грыз пальцы. Он не бросал бить по рукам за это, но в конце концов решил, что я просто голоден и пригласил на ужин с семьей. Ужин. Еда. Я не помню, как ответил, но знаю, что не смог бы упустить возможность снова проведать его жену и девятимесячную малышку, с которыми виделся только в день свадьбы, когда дитя еще было в виде большого клубочка под кремовым шлейфом свадебного платья. Я чувствовал себя новокупленным питомцем в их просторной трёшке. Меня окутала необъятная женская забота, от которой плечи крепко свело в уют. В этот раз меня было трудно заставить встать, – я скромно устроился на кресле в гостиной и преданно ждал, пока мы просто усядемся за стол. Мне кажется, я наелся как только увидел, что нам предстоит попробовать. Девушка норовила мне что-то подложить, каждые полминуты интересовалась чего мне хочется, а я сидел как истукан и глазел на будто бы мираж перед собой. Марк налил мне томатного сока, я осмелился потянуться за бутербродом с красной рыбой. Жевал я медленно, чаще глотал слюни, что выделялись от столь насыщенного соленого привкуса во рту. Немного пекли раны, но я молчал. Когда под вечер снова заныл желудок, я постарался угомонить его каким-то салатом, к слову вкусным, но спустя время он решил вытолкать всё это из меня, поэтому мне долго пришлось извиняться за неожиданный прилив рвоты за столом. Я, к счастью, успел скрыться в туалете, но в любом случае, я снова что-то почувствовал. Обиду. Обиду за свою беспомощность. Но никто не стал меня жалеть, и Слава Богу. Марк молча подвез меня до «дома», но у тротуара, приглушив двигатель, он стал рассказывать мне о специалистах, к которым я обязан обратиться. Я вскинул брови и поджал губы, и он понял, что это значит. – Я всё оплачу. И я снова был жалок. Картонный пакет с едой он втихаря оставил у порога, когда уходил, а я, дурак, не заметил. Но спасибо ему. Я должен был привыкать к еде. Язвы во рту стали заживать быстрее, как только я начал пить много воды, но и это же чудо привело к другим последствиям. Мне было больно ходить в туалет. Мой мочевой всё еще мне мстил. Я ничего не имел против, но я не знал как с этим бороться. Я стал прогревать свою поясницу чайной заваркой, заворачивая её в салфетки или старую марлю. Позже всё же пришлось побороть свою брезгливость и воспользоваться до чертиков старой уродливой грелкой. Не помню почему, но с детства я её всегда боялся, а еще она была зеленого цвета. А зеленый я не люблю. Но, понимаете, ситуация заставила, пришлось чем-то жертвовать. Я спал, привязывая её к себе шарфом, и утешал себя сказочными надеждами на лучшее. Так наступало моё очередное утро. Развязать шарф, подвигать головой, вытереть лицо и постараться улыбнуться своему отражению. Так и наступил май.