о моих апрелях

Малейший уют в моей коморке ставит под сомнение мой чуткий сон, заменяя его на крепкие ночи с кошмарными видениями. Ничего особенного в них нет, я только бегу от кого-то и не вижу куда. Мои ноги вянут прямо на ходу, я почти падаю, и меня забирает в реальность. Комфорт меня балует. Я позволил себе лежать до обеда, пока солнечный луч щедро прогревал мои пальцы на ногах, что еле доставали до жирной полосы света. Мое тело стало подвижнее, и я принимал это за отличную отговорку всякий раз, когда тянулся под кровать за носком. Я охотно давал себе слабинку – остатки честности всё-таки щекотали мою совесть, но всё быстро прекращалось под давлением того долгожданного выдоха после подъёма с кровати. Сейчас мне даже стыдно подумать, сколько их там насобиралось; я почти ничего не сумел достать. К черту. Доверив своим коленям туловище, я решился на прогулки. Сначала это был скромный выход в тапочках и в том самом теплом банном халате под руку с оставшимся мусором. Мне никогда не было стыдно за свой внешний вид, за какую-то дырку в носке или шов под подмышкой – всё это просто внешние недочеты, которые только указывают на мой большой болт, который я кладу на свою опрятность. Меня чаще беспокоит моя внутренняя полость, которая последние года три прикладывала на лопатки все мои попытки находить контакт с людьми, и оттого провоняла сыростью и наверняка уже заросла бы мхом, если бы не визиты Марка раз в неделю. Я просиживал в одиночку до, наверное, позднего обеда, когда дети уже вылезали со школ и нарастал гул дорожного транспорта. Я наблюдал за редким трепетом голых веток и часто замечал, как совсем маленькие ребята собирались у слабой россыпи одуванчиков, что росли на узкой лужайке вдоль моего квартала, и будто свечи задували их пуховые шапки, нашептывая что-то вдогонку улетающему пуху. Не сочтите за инфантильность… хотя, делайте что хотите – я признаюсь, что сам, около своей скамеечки, стал срывать и отправлять на встречу ветру свои мечты. Они красиво улетали и почти сразу терялись из виду. Когда принесенный Марком пакет опустел до самых крошек, я с большой досадой и жменей монет наведался в супермаркет. На пан я категорично махнул рукой: от одной мысли о нем мне хотелось облиться водой и вдобавок срочно пожевать чего-нибудь сладенького. Зеленый чай безвозвратно смыл все соки индийских пряностей и сладких арахисовых семечек под его тонюсенькой пленкой, и я скучал. Скучал, пока язвы во рту не напоминали о себе. Но я не винил пан. Это мне надо было выплевывать. Я просто придурок. А еще я трусливый придурок. В торговом центре до жути много народу, слишком шумно и суматошно. Меня будто бы подташнивало от незнакомого чувства незащищенности и понимания, что этот муравьиный поток не выключишь по взмаху волшебной палочки, от того, что я словно слепой котенок под человеческим взглядом: совсем маленький и слабый. Ладно.

Мне просто нужно время.

Я победил, когда схватил себе тележку, я победил, когда положил в нее батон хлеба и сыр. Я сделал это даже раньше, когда нашел его в молочном отделе среди всего того незнакомого и оттого беспорядочного ассортимента за холодильным прилавком. Вернувшись домой – подмышкой хлеб, в одной руке сыр, в другой – крепко сжатый кулак с двухкопеечной сдачей, – я буквально праздновал. Столько побед – я заслужил! Желудок больше не выталкивал еду из меня, я глотал с аппетитом и запивал чуть горячим кофе, сдерживая улыбку. Всё было хорошо. Наконец-то кто-то в далеком небе услышал то, что я нашептывал одуванчику. По непонятным причинам вместе с Марком стала наведоваться и большая его радость, и я списывал это на чувство гордости за то, что я наконец делаю что-то с собой. Он оставлял мне немного денег, хотя я всегда категорично от них отнекивался в силу принципов. Тупых принципов, потому что не знаю, как бы я выживал без этих самых копеек. Но выше всего этого был поход к анонимному многоуважаемому врачу, который стал смущать меня с момента, как Марк заговорил о нем с непривычно статным тоном. Он, видно, гордился таким знакомством, хотя я был убежден, что сам врач его помнить – не помнит. Он дал мне задание самому позвонить в его приемную и записаться на осмотр, и мне пришлось здорово поджать губы, когда на другом конце провода женский голосочек любезным тоном протараторил мне некий дружеский совет: для начала мне следует пройти тривиальный круг врачей, что будет служить некой опорной точкой для нашего мистера всемогущего. Меня ждал хирург, офтальмолог, невролог и лор, не говоря уже об анализах и стоматологе (ну так, для себя). И не забыть карточку завести. Да. Нет, лучше записать это всё. Боже. Очереди в поликлиниках сами по себе ничего не стоят, чего не скажешь о цепочке тех умирающих людей, которые всевозможными охами и ахами пытаются выиграть друг у друга в болячках. Я со своим нехилым списком выглядел самым здоровым юношей. В узких проходах все битком забились в скамейку и принялись громко шептаться, иногда поглядывая на табличку врача. Я стоял, облокотившись о стену, завертывая пустую тетрадь в трубочку. Чужие разговоры меня утомляли быстрее осознания, что я всё время стою на своих ногах. Позже я стал подходить к крайнему, отмечаться, что вот, я есть, запомните меня, и отлучался во двор послушать тишину. Иногда меня кидали, я несколько раз терялся в этих толпах, меня бранили, но я не унывал. Мне некуда было спешить, я мог себе позволить просидеть в поликлинике до вечера, застать вторую смену и снова ждать. Мне не было в тягость, тем более, что дворик при больнице очень мне нравился. Когда же после долгих скитаний меня, наконец, отправили к своему спасителю, я ощутил с ним только гибель. Открылась дверь, а передо мной показался совсем старый человек – европеец с бледно голубыми глазами и потерянным взглядом, – приглашает меня присесть и хвастается еще своими зубами. Работа, что требовала движений выполнялась его подопечным, наверняка аспирантом, потому что, приставляя ледяной стетоскоп к ребрам, его пальцы неимоверно дрожали из-за неуверенности. Он заметно был более сосредоточен на выявлении моего диагноза, чем старик, и если бы не его отдача, я бы, наверное, не смог всецело доверять этому деду. Все наблюдения о моем дыхании, состоянии гортани молодой человек почти шепотом, запинаясь, передавал старшему, но сомневаться ему не было смысла, ведь он осматривал меня дважды. Раз – будто бы наводя фокус, второй – убеждаясь в том, что всё очень плохо. Он не поднимал на меня глаз, но в бледно голубых рядом я видел то, что недавно улавливал еще на лице Марка. Каждая пятница – напоминание о том, что ты ноша, о том, что ты тяжелый камень вниз. Врач смотрит на меня и больше не улыбается, аспирант скрылся за шторкой. Их работа – снять с меня этот камень, а мои надежды на этот счет с каждой секундой его молчания бесследно исчезают. Я виновато поджал перед ним губы и рефлекторно скривил улыбку, ощущая привычный пинок из прошлого. Я снова жалок, но в этот раз я больше не знаю выходов. Я на мгновение прикрыл глаза, представляя как пушистая шапка одуванчика под силой моего дуновения разлетается и бесследно растворяется в потоке майского ветра. Я отпускаю с ними своё желание. Я просто хочу, чтобы всё исполнилось.