о моих апрелях

Старый дед, которым так хвастался Марк, всё больше и больше меня разочаровывал. Когда в день нашего с Джехёном, так сказать, знакомства, мы вместе поднялись на этаж, он велел мне зайти раньше. Я тогда не понял зачем, ведь он буквально спустя две минуты стоял рядом с престарелым, но раз он настоял — ладно. Но потом последовала череда недовольных взглядов от старшего, он замялся на стуле, что-то рявкнул ему за шторой, мне кажется, Джехён даже не понял, и поспешил отпустить меня с выписанным на бумажке названием каких-то капель, с которыми будет легче глазам перед диоптриями. С аккуратно сложенным вдвое листочком я уже наметил себе маршрут сначала в аптеку, потом — прямиком в оптику, но меня опять окликают — негромко, по имени, — и я останавливаюсь посреди лестниц, вылетая из мыслей. Джехён мягко выуживает с моей кисти бумажку и мотает головой. Говорит пройти два квартала и повернуть налево, держа курс на биллборд с рекламой аквапарка, там обычная аптека, не при поликлинике, и купить — вытягивает из кармана лоскут с каракулем — именно это. Я охмурился, сощурил глаза в ответ, а он — как ни в чем не бывало. — Что это? Он хлопает по перилам ладонью и в заключении вздыхает. — Зайдёшь как-нибудь, похвастаешься покупкой. И уходит. Неприметными, но всё же хорошими каплями, по словам той самой консультантки, меня закапали уже в оптике. Она удивилась, увидев бледно-голубой тюбик, заверяя, что думала они уже давно вышли с продажи. Я сумел выстроить логическую цепочку в своей голове и мыслимо поблагодарил Джехёна за подсказку, ведь наверняка делиться о препаратах подешевле не в его компетенции. Другой вопрос, зачем он это сделал, но меня не очень колышет. На меня надели очки и я опешил. Никогда не думал, что настолько много вещей просто проходили мимо меня, и еще тяжелее осознавать, сколько из них ушло безвозвратно. Я объял глазами весь магазин – светлый, просторный прилавок с белыми окнами и миниатюрными обрамлениями греческим узором вдоль – и, наверное, приоткрыл рот. За окном деревья, оказывается, не сливаются в одну сплошную паутинку из голых веток и трава на самом деле такая тонкая, и двигается невпопад. – Красиво, правда? – я почувствовал, как женщина подошла ближе к моему затылку и покосилась, дабы увидеть моё лицо. Она улыбалась, и я видел шесть её морщинок на щеках – по три на каждой, родинку над губой и комочки туши на нижних ресницах (синяя тушь? Оно отливало синим, кажется). Не знаю, насколько глупо и нелепо выглядело мое выражение лица, но она забавно хлопнула в ладоши и положила одну левую мне на плечо, будто успокаивая. – В первый день не носи дольше часов пяти, а то будет болеть голова. Глазам непривычно. – А капли тогда зачем были? – Ах, капли… – она без надобности поправила пышные волосы и отвела взгляд. – Они успокаивают только. Вот как станут болеть – бери и капай. Мы немного помолчали, и я уже было настроился уходить, как она снова заговорила. – Ты же, наверное, себя в зеркало толком не видел. Звучало, как дружеский подкол, похожий толику на один из пятничных упреков Марка, но ведь она же три дня назад назвала меня очаровательным. Я стушевано кивнул, не зная, куда деваться, а она любезно предложила подойти мне к чистому прямоугольному кусочку на стене, откуда я и впервые за годы увидел себя до мельчайших деталей. Первое впечатление – давно знакомый незнакомец; немного расслабив брови над переносицей – кажется, это я; повертев головой – снова незнакомец. Смешанные чувства. – Теперь видишь, какой очаровашка, а? Тут мне стало понятно, что зрение у неё, как у меня без диоптрий и, скорее всего, даже хуже. Исключать это слово из топ пять обидно и не хочется, но на правду это не смахивает, и никто не поверит. Мое лицо измято и я вообще не могу понять, какого оно цвета. Я будто работаю на стройке, валяюсь в побелке, потом роюсь в красных кирпичах и руками пачкаюсь в земле. На мне несмываемая тень усталости и слой прилипшего ко мне какого-то нездорового пота, потому что я уже даже перестал его чувствовать. Я замечаю, что кожа на мне запредельно натянута, и создается впечатление, что вот-вот где-то надорвется. Боюсь скривить улыбку из-за этого. Но у меня красивые глаза. Я аккуратно убираю заросшую прядь со лба и приятно удивляюсь, что взгляд мой не потяжелел под непривычно густыми ресницами. – Я могу у вас умыться? – вдруг срывается с меня, и я даже не успеваю проследить за движением губ. Женщина беспристрастно дергает плечами и указывает на крошечную раковину в углу. Снимаю очки, руки дрожат делать это при людях – всегда боюсь испортить что-то новое – и брызгаю на ладонь жидкое мыло. Оно в разы нежнее того лавандового даже по запаху и я со шлепком хлюпаюсь лицом в ладоши, цепляя пальцами волосы и шею. Дамочка подала мне немного салфеток, потому что полотенца у них нет, и поспешила любопытно опустить голову к плечу, пока я прятал лицо руками. Мне не хотелось больше показываться ей, признаюсь, разочаровывать, что ничего толком и не изменилось, поэтому я просто отвернулся и еще больше накрыл себя капюшоном. Выходя из оптики – сумбурно и спешно – меня настигло желание только поскорее где-то смыть себя невесомый слой испарины. Я понимал, что он наверняка ко мне так прирос, потому что его недельно греют и не беспокоят, но что я мог поделать, если совесть позволяла наведываться к Марку в душ только по пятницам. Сколько зим я так прожил, не замечая этого за собой? Может быть, от меня еще и неприятно пахнет. Я спешно зарыл нос в плече, улавливая теплый воздух из под капюшона толстовки и глубоко вдохнул. Сразу видится перед глазами миска и размякшее мыло поверх замоченной толстовки. Чертова лаванда. За ним настигло желание купить другое мыло, но вместо этого я покупаю шоколадный батончик и понуро возвращаюсь в больницу. В приемной девушка орёт мне, что у врачей обед, я делаю вид, что не слышу и ускоряю шаг. У моего врача закрыто и я не знаю, где его искать. Сижу на улице с задранной головой, наблюдаю за быстро уплывающими облаками и немного мерзну. Мои волосы у виска еще немного влажные и зябь отдает в уши, а вообще, мне по-хорошему надо постричься. Гриву сзади можно спокойно собирать в хвостик и поднимать к макушке, да только выглядит слишком по-детски, поэтому отпускаю их и гребу пальцами под капюшон. – Тебе идёт. Мне снова немного неудобно не знамо от чего. Он подсаживается и смотрит на небо вместе со мной, больше ничего не говоря. Мне не очень хочется показываться сейчас, хотя и капюшон до предела скрывает мою физиономию, но мне хочется отвернуться. Вместо этого я просто сижу и пялюсь в его профиль, не зная, что ответить. Проходят добрых несколько секунд, пока он снова не посмотрел на меня. И я правда опешил тогда. – Одуванчики, – сорвалось у меня, и хорошо, что тихо. – Что? – Спасибо за ту штуку, – я опустил глаза, принявшись рассматривать свои ладони. – Вот. Но он с полуулыбкой отрицательно машет головой, отказываясь от предложенного батончика, и я серьезно обижаюсь. – Ладно. Встал и молчаливо попятился на выход, параллельно раскрывая обертку. Шоколад не поднимает настроения: я мог бы купить на них себе другого мыла, и может быть даже хватило бы на жидкое, но блять. Я злобно жую и проглатываю его, думая о том, что дома ждет меня недопитый чай. – Мне нельзя далеко отходить, эй. Меня немного передергивает. Я отдаю себе приказ остановиться и аккуратно развернуться. То ли шуршание моей худи, то ли мысли отвлекли меня от его шага позади, – понятия не имею, но факт оставался фактом – он шел за мной порядком целый квартал. Я перепугался, и снова не мог себе представить, насколько глупым выглядело мое лицо, потому что он вдруг улыбается. Нет, страшно широко улыбается, кажется, просто слишком сильно, и мне хочется снять очки, отойти, потому что у него целых две ямочки – две отчетливые, я бы сказал даже, глубокие ямы, которые я раньше списывал на возрастные морщины. Я вообще видел его старше, иначе как он выбился в ассистенты к такому опытному старику. Ямочки и одуванчики. На сей раз я сдержал свой голос. Я просто стоял и молча ждал, что последует дальше. В конце концов, он ведь за мной шел. – Чёрт, я забыл, что хотел сказать, – всё, что следует от него, а потом он поднимает глаза на меня, в ожидании, что я поддержу диалог. – Ну, ладно, – я разворачиваюсь обратно – так нагло, я согласен, очень нагло – и даже ускоряю шаг (мне почти не стыдно), потому что зеленый свет светофора вот-вот переключится на красный. На другом конце дороги я разворачиваюсь в пол-оборота, чтобы выбросить недоеденный батончик и максимально незаметно пытаюсь высмотреть парня, но его уже нет. – Я хотел доесть его, вот. меня откидывает в сторону от голоса позади, и это было бы смешно, если бы не так грустно. Я свалился на асфальт, больно ударяясь бедром, и несколько секунд глупо сидел в исступлении. Он протягивает руку, но у меня клин в черепной коробке под названием «не смей», заставляя подняться самому. – Прости. – Нет-нет-нет, всё хорошо. – Тут у тебя…– он тянется к моему плечу, и я снова навостряюсь. – Нет-нет, – и сам оттряхиваю рукав толстовки. Ему заметно неловко, он мнется не хуже меня, и в конце концов решает отступить на шаг, замечая мою скованность. Он еще раз извиняется и зачем-то спрашивает про лечение. Мы не сдвигаемся с места, и я рассказываю об утренних анализах, немного о самочувствии ночью, как бы спрашивая совет, но он хмурится и ему снова как-то неудобно. – Пойдем, сядем на лавочку, ты мне расскажешь. – Да нечего рассказывать. Мочевой просто и иногда жар ни с того ни с сего. – У тебя еще слабый иммунитет. Тебе нужно больше витамин и тепла. Ты…у тебя есть опекун? – Э, ну…я уже вообще-то взрослый. – Я имею в виду, тебе нужен постельный режим. Тебя нужно наведывать каждый день и- – Ты думал, что я младше тебя, поэтому перешел на «ты», да? Он застопорился. – Всё у меня есть, – отрезал я. – Возвращайся к себе, – немного спокойнее. – Точно? – Не твоё дело. Нет, меня это правда зацепило, а чего ему. Ну нет никого, и что? Что мне с этим делать? Вот именно. Поэтому я снова нагло развернулся и ушел, уже никуда не оборачиваясь.