о моих апрелях

Май всегда был для меня вроде прохладной марли на лбу после душного зимнего затворничества. Я больше времени проводил на улице, отчасти оттого, что там теплее. Стены моего убежища прогревались только к середине июля, а мерзнуть сейчас мне было непозволительно, поэтому после трехчасового сна я обычно собирался в город теряться. Я любил запах магазина с мылом, хотя, помню первое время круто стенался его из-за душистого... ладана? наверное. Многие дорогие бутики города, — да осмелюсь сказать, все — были зачем-то браво подсвечены, особенно неловко мне было за таковые с нижним женским бельем. Хотя, я иногда останавливался, рассматривая интерьер и тихо радовался за конченых фетишистов, хотя это было бессмысленно — никого со спущенными штанами в темном углу по близости не виднелось, да и чтобы вставать в темное утро ради кружева на манекене нужно быть уж крайне конченым. Людей в принципе было очень мало, в основном одни мужчины с большими рюкзаками на одной лопатке, возвращающиеся, наверняка, домой после ночной смены. Утренняя прогулка подходила к концу одновременно с тем, как свет в прилавках послушно угасал, уступая дневному. Я хотел бы кататься автобусом по городу, мне хотелось увидеть этот эффект убегающей картинки за окном, но для этого нужна была карточка и опять же какие-то копейки, а я поклялся, что позволю себе такую возможность как только получу свои деньги и отдам долг Марку. После я возвращался домой, выпивал лекарства и шел добывать себе завтрак. Вообще, пока я преодолевал расстояние от своего захолустья до центрального рынка, всегда в моей голове мелькала мысль, что мне поскорее нужно найти работу и заняться чем-то. Я знал, что сейчас, в двадцатых числах, меня снова будут искать клиенты, и я снова заверчусь в этом колесе с колесами (ахах, ирония), но проблемы с мочевым, мои дерьмовые глаза напоминают мне, что тут они ставят правила, и если я забью, то мало не покажется. И да, я боюсь. Я всегда боялся проблем со здоровьем. Еще будучи совсем малым, осознавая всё плачевное положение моей неполной семьи, я рос, ограничивая себя во всем. Не то, чтобы мать не покупала мне мой любимый творожный сырок или не водила меня на карусели, нет, – я никогда и не плакал по этому, мне хотелось людей вокруг себя и немного общения. В школе я был пробивным парнем, учился неплохо и ко мне тянулись люди, но я руководствовался какими-то иными идеями тогда, и был убежден, что другим будет в тягу контачить с парнем, знающим только математику и природу, у которого нет возможности поесть мороженого за компанию и пригласить на день рождения. Так, на свое десятилетие, – первый день рождения, с которым меня поздравили, – меня познакомили с моим двоюродным младшим братом, и с ним я узнал, какой вкус творожного сырка мой самый любимый. Мы виделись с ним частенько на каникулах, пока мой отец, отвозивший меня к нему, не пропал. Я никогда не чувствовал его отсутствия так, как в тот день, когда он был действительно нужен. Я мало что вообще чувствовал за всю свою жизнь с семьей (имею в виду, мамой). Она работала много, ночевала в салоне, и я, если честно, до сих пор не знаю, почему она не возвращалась домой. Позже за долги квартиру списали, и нам пришлось видеться немного чаще. Большую часть времени я скитался в поисках еды. Закончив школу с отличием, я позволил себе пробиться в университет, решил найти какую-нибудь работу, и набрел на подработку барменом в клубешнике. Учеба после второго курса полетела к чертям, потому что ночная смена выматывала и меня стала захлестывать новая, ночная жизнь, с кучей новых знакомых и корешей, которых мне так не хватало. Хоть и сначала эта работа подразумевала временную замену главного бармена, но клиенты после моего ухода начали рассеиваться, и мне предложили работать через один. Идеальный вариант для меня. Официанты с моей смены отдавали пожитки клиентов мне, и я прилично завтракал остатками салата или пирожных. Иногда я скучал по вишневому сырку и Марку. Спустя какое-то время, без понятия даже в каком временном районе это произошло, моя мать умерла, и я, поймите меня правильно, был рад. Парикмахерская, которая, как оказалось, была её владением, осталась мне, правда в ней ничего толком и не осталось кроме стен да крыши, но это другой вопрос. Теперь хотя бы у меня был навес над головой, и это меня устраивало. Именно там моё здоровье стало меня подводить. Мне пришлось покинуть любимую работу и забиться в своем днище. По правде говоря, всё было не так плохо: меня очень выручали мои клиенты, которые иногда гостевали у меня и рассказывали о внешнем мире. Некоторые богатые мужики не по-детски привязывались ко мне, когда я им мозги вставлял по поводу семейных проблем, и они благодарили меня лекарствами и какой-то домашней едой. Я знал, что спас некоторых от развода, некоторых наоборот – подвел к этому, и все разными способами говорили мне спасибо. Признаюсь, иногда ко мне ходили дети (имею в виду, ребята школьного возраста) и просили помочь с матаном, и я помогал. И к плюсу, это помогало мне немного двигать мозгами. Попадались такие кадры, которые в знак благодарности предлагали себя, но я в силу своего страха кого-то заразить чем-то неведомым, соглашался только на минет и настаивал, чтобы сплевывали. Хотя, никто меня не слушал. Хах, наверное, я вкусный. На какое-то время я избавился от болячек, но вернуться на работу мне не удалось: прошло слишком много времени. Вот тогда уже мне пришлось советоваться со своими друзьями-клиентами. Тогда-то я и познакомился с сыном своего богатенького клиента, который дал мне билет на так называемые американские горки, и я думаю, всё мое неинтересное детство окупилось с одной дозой. Немного неудобно всё это рассказывать: всё это блядство продолжается и в настоящее время, и, боюсь, вам бы еще предстояло об этом прочесть, если бы не новая волна болячек, которая завершает этот порочный круг. Не могу сказать, сколько я буду в завязке, но меня пока не ломит, и я не сижу на чем-то серьезном, поэтому всё под контролем. Я просто продолжу продавать свою дичь и, наверное, продам бетель*, потому что жевать его больше нет никакого желания. Надо будет как-то придумать, как не расстроить деда, который мне это продает, но, наверное, скажу ему, как есть, и если придется, открою рот – пусть посмотрит. К чему это все рассказал… а, к тому что у меня на носу четвертый сезон моей увлекательной подработки личным психологом и ко мне снова заявятся мои кореша, поэтому мне срочно нужно немного привести себя в порядок. С главным своим гостем (читать как Марк) я встретился снова только двумя годами ранее. Именно тогда он узнал о смерти моей матери и просто нашел меня на её былом рабочем месте. Это единственный гость, в семейные дела которого я не был опущен и о ссорах которой я ничего не знал. Хотя, думаю, всё еще впереди, это их только первый год совместной жизни, а услуги психолога нынче дорогие. Он ничего не знает о моей деятельности, но, убежден, догадывается, иначе откуда у такого бомжа как я вообще есть деньги на ирландский кофе. Тут либо клиенты, либо купил сам: в обоих случаях – что-то серьезное, но он не спрашивает, и я снова благодарен ему. Теперь вы немного знаете обо мне, и мне не страшно разочаровать вас в том, что я пустой и неинтересный парень. Я чувствую, что мне самому очень нужен кто-то, кто меня выслушает и погладит по голове, скажет, что я молодец и купит мне глазированный сырок с вишней; но в то же время я понимаю: в моей жизни должно произойти что-то с ног до головы глобальное, чтобы я поверил в чью-то искреннюю помощь и вообще желание мне помочь. Я привык давать советы и за помощь получать еду или отсос, и я ничего не знаю о другой жизни. Мне страшно. Как я до сих пор не закончился, ведь чтобы что-то отдавать нужно что-то иметь. Откуда во мне это? Наверное, просто эгоистичное желание быть кому-то нужным. Я не теряюсь только благодаря тем считаным «спасибо», я просыпаюсь утром, думая о том, что « а вдруг они придут, а я умер», о том, что «меня ведь все забудут». Я сказочник и еще ребёнок, потому что хватаюсь за мнимые эмоции людей, которые попросту пользуются мной, и какая-то часть меня, – ладно, не буду врать, что уж, – я правда хочу быть кому-то нужным. Лоуки* остаться у кого-то в голове, - боюсь просить о сердце,- потому что понимаю, этого я не заслуживаю, и жить там хорошим воспоминанием. Хотя это и невозможно, но я имею право мечтать. Я даже не загадываю это одуванчику: этой наглости никто не слышал, кроме вас, поэтому прошу, давайте вы просто понаблюдаете, как я пытался не умереть и учился жить с чистого листа.