о моих апрелях

Мы прогуливались каждую среду и субботу после очередного сеанса у глазного врача. В следующий раз после нашей первой пешей прогулки он всё еще как-то боялся меня, шел по пятам, будто думал я не замечаю, а потом всё же находил слова завести какой-нибудь дурацкий диалог. Чаще всего он что-то восклицал по поводу моих забавных очков, приставая с вопросом, почему я никак не заведу привычку их носить. А мне они не нравились: я выглядел смешно и походил на пятилетнего ботана, норовящего поскорее ходить в школу. Джехён твердит, что я милый. Хах, второй слепой в списке после старушки из оптики. Еще два раза он покупал мне мороженое, и я просто не мог ему отказать. Впервые я попробовал фисташковое, и оно мне не очень понравилось, – я отдал его доедать Джехёну, а второе – самое обычное, покрытое шоколадной глазурью – меня просто сразило. Я, если бы никто не видел, честное слово, съел бы палочку от него. Но Джехён следит за моим питанием. Не то чтобы строго-настрого, но полноценные обеды у меня бывали только с ним, и все они – супы, каши, творожные запеканки с чаем, – очень насыщенные, я бы сказал. Мне потом еще нужно было некоторое время отсиживаться, чтобы найти силы сдвинуть задницу с места. Сам Джехён тот еще прожора, но так получается, что свою трапезу он всегда заканчивает раньше меня, а потом только пялится, как я доедаю. Когда я уже не выдержал, чуть было не стукнул кулаком по столу, он молниеносно сделал вид, будто никогда и не смотрел: потупил взгляд на небо, притворяясь, что рассматривает там аистов, которых никогда не видел. Забавно. Он вообще забавный парень. Много интересного рассказывает, хотя признавался, что не любитель читать и фантазировать. На вопрос «как это тогда?», он просто ответил «ты на меня так действуешь», и я как-то призадумался. – В твоих глазах какая-то неведомая сила, знаешь, – говорил он. – Они… ай, может и не в них… просто ты умеешь слушать, – щелкает дважды левой рукой и указывает на меня пальцем, – это величайший дар современности, Тэён. Что мне следовало ответить? – Может быть, – и пожал плечами. Иногда я отвечаю не так, как он этого не ожидает. Чаще всего. Почти всегда. Да всегда! Скажет что-нибудь такое глубокомысленное, чего в своем мозге найдет, выплюнет мне в загадочной тишине во время прогулки и схватит взглядом, а я смотрю в ответ – вау, сколько же он хочет услышать – и смешно, и страшно. «Ты прав, а в этом что-то есть» – отвечаю, и он так снисходительно улыбается, что иногда так и хочется спросить, чего ж ты от меня ждешь? Но я никогда этого не сделаю в силу своей уверенности, что я просто-напросто выдумал это всё. Ничего он от меня не ждет, надо ему это… Страшно, потому что как бы я не старался, так же легко общаться с людьми, у меня во век не получится. Джехён до коликов в животе располагает к себе; он умеет, и отлично пользуется этим, что бы он не заверял мне про свой творческий недостаток. Может, аспирантура и обязанность контачить с любым своим клиентом делает его таким, потому что другого объяснения я не нахожу. А мои глаза или что там, умеют слушать, потому что я, в свою очередь, научен слушать своих клиентов. Собственно говоря о них… их у меня теперь только двое. И этого мне с головой хватает. Первый вариант – давно знакомый мне мужчина с любовницей на шее, приходит мне излиться об обычных угрызениях совести; второй вариант – школьница. Но, чувствую, от нее я избавлюсь, как только она сдаст свой страшный экзамен. Интересно, она тоже захочет сделать мне минет или предложит деньги?... я бы предпочел второе. Уж очень я хочу поотдавать долги (которые даже если и не долги) своему горячо любимому братцу, заплатить за обед с Джехёном и прикупить Тену новых эфирных масел. С моим лучшим другом, позволю его так здесь называть, у меня отдельная история. Он сжалился надо мной и решил, что получасового курса тайского массажа мне хватит, чтобы стать таким же профессионалом, как и он. С ним работать было весело; он пытался обучить меня всем этим техникам и я сдавал ему экзамен по маслам, который на самом деле никому не был нужен, но для общего развития – то, что надо. Он отдал мне два дня в неделе – воскресенье и четверг – чтобы я набивал руку и приспосабливался к человеческому телу, а я отдавал ему 40 процентов зарплаты, оставляя себе чаевые. Спешить отдавать долги я не собирался, если честно. Во первых, мне хотелось привести в порядок свою конуру, а во вторых, сходить в прачечную подлатать штанишки к летнему сезону, прикупить что-нибудь на рынке из обуви; в третьих, сходить наконец к парикмахеру, а то уже света белого не вижу из-за шевелюры, и в заключении покататься на автобусе. Потом можно и разбрасываться. Представляете, у меня появились планы. У безнадежного апатичного парниши появился стимул работать. Можно ссылаться на то, что я очень люблю теплое время года и мой организм, как и все живое на этой Земле, тянется к солнышку и хочет тепла. А может, это был мой скудный круг общения и какое-то уразумение внутри меня... тогда я еще не знал ничего. И мне было хорошо. Я жил, и в кое-то веки балдел. Меня даже не огорчали мои уродливые пигментные пятна, которые в действительности распространялись достаточно стремительно и ложились везде, где им было не стыдно. Я-то мог их игнорировать, но вот Тен никогда не отбрасывал своих подозрений, что я что-то скрываю, а позже и клиенты начали шугаться моей такой особенности, что расползлась по кистям обеих рук. На одной выглядело как милое родимое пятнышко, а на второй уродливый коровий помёт какой-то. Я сам его стеснялся. Короче, ребят, пришлось мне забыть о своих горах с деньгами, потому что с массажа я ушел, и по собственному; понимал, что неприятно, когда тебя такое трогает, да и неловко становится, когда у тебя об этом каждый день по десять раз спрашивают. На то, что я успел сберечь, я приобрёл себе новые милые шторки на рынке, которые мы с Марком дружно повесили в тот же день, и блеклую гавайскую рубашку на размер больше меня. На ней есть милые перекати-поле как в бикини-боттом, помните? Её Марк не оценил; сказал, что выгляжу как швабра с тряпкой. Но когда я слушал Марка? Он просто мне завидует. Перед Джехёном мне было как-то неудобно появляться пусть в изношенной, но обновке; мне ведь пришлось бы рассказывать о целой цепочке последовательных событий, которая в конечном итоге элементарно вела бы к этой скудной тряпчонке. Пришлось бы впускать его в свою жизнь. Звучало невероятно страшно, поэтому на процедурах я выбирал потеть в привычном худи, и всё время я уверял себя, это лучше, чем расспросы и всякие там сближения. Джехён, конечно, просто так не отстал. – Слушай, может тебе рубашку подогнать? – как-то к слову предлагает он, когда мы в очередной раз шли мимо аккуратного фонтанчика в сквере, и я подбежал к нему, будто увидел мираж в пустыне. – Будет великовато, но… – Не-не, спасибо. – Ты ж млеешь в этом, – наверняка ему было достаточно легонько ущипнуть утепленную ткань вещицы, чтобы почувствовать какое от нее исходило тепло. Я ничего не ответил, продолжая как ни в чем не бывало водить рукой по ледяной воде. – Ну вот почему ты такой, – цокает он, повторяя за мной мои действия. – Какой? – Упертый! – и брызгается. Я отскакиваю. Так испуганно и резко, что моя задница как всегда меня подводит и соскальзывает с каменного бортика прямо в воду, и я, кажется, ударяюсь об что-то головой. Его рука попыталась меня словить, но я бы и не удержался. Вода забила мои уши, давно откинув потоком мой капюшон. уродливые очки сползли сначала на кончик носа, потом я и вовсе потерял их из виду, и весь тот балаган, что в тумане происходил перед моими глазами, и тот, что я мельком улавливал ушными раковинами, звучал таким испорченным телефоном, что я не мог удержать свой смех. Я смеялся, не слыша и не видя себя. Даже не знаю как громко – вскоре я и вовсе потерял ориентир в происходящем. Мой мешок с костями стали вытягивать, а я как тряпичная кукла даже не помог спасателю своими силами. Прохлада окутала меня, и, мне казалось, что от удовольствия я теряю сознание. Какой там! Джехён кричал, прося меня очнуться, и учёл моё молчание за потребность в непрямом массаже сердца. Его руки нащупали солнечное сплетение, и на это представление тут же собралась вся улица. Мои приоткрытые глаза нуждались в свете, а толпа, образовавшая круг около нас, загораживала мне даже сконцентрированное лицо Джехёна. Он так волнуется. Я сделал такой театрально глубокий вдох, что чуть снова не бросился в хохот, но Джехёново лицо… оно выражало столько эмоций, что мне самому стало не по себе, и я унял свою гнусное желание превратить всё в шутку. – Слава Богу, – он схватился за моё маленькое мокрое лицо обеими ладонями, и руки его тряслись, – Я так испугался. – Джехён… Я огляделся на стоящих рядом людей, давая понять, что концерт окончен, и один за другим они послушно начали рассеиваться. – Всё хорошо, – заключил я, когда рядом уже никого не оставалось. Джехён стиснул мое лицо в своих руках на секунду в порыве похожий на злость, но тут же изменил ход мыслей, подхватив меня на руки. – Что ты делаешь? – двинуться не было возможности, но я очень старался. – Ты простудишься. – Куда ты меня тащишь? – Домой. – Куда? – Домой. – Нет! Снова зажал меня до боли в ребрах. – Я не спрашиваю. – Что значит- Стоило снова взглянуть на его каменную гримасу, как голос сам по себе потух. – С тобой же невозможно по-другому, – и не облегчая хватку, спустился на быстрый шаг.