о моих апрелях

Я устал брыкаться и быстро сдался. Настолько сильно устал, что немного вздремнул, а проснувшись, оказался уже в чужой квартире. В теплой, осветлённой лимонным светом лампочек из-под натяжного потолка, комнате. Первое, что предстало перед глазами была именно эта зияющая ломанная трапеция на потолке, и только потом я нашел себя завёрнутым в плотный кокон из под одеял. Стояла приятная тишина, и показалось, что меня бросили на произвол судьбы "выживать" в этом тепле и спокойствии, но спустя время уши привыкли к пустоте, и я уловил далёкий звук цоканья посуды. Времени на восстановление памяти о произошедшем у меня было катастрофически мало, потому что приближающиеся шаги заставили меня паниковать, и я решил спасти себя притворившись, будто всё ещё сплю. Он зашёл так тихо, что его присутствие совсем около себя я почувствовал, только когда над ухом едва слышно прогремел поднос, который он оставил, видимо на тумбочке. Я свёл брови к переносице от неожиданного звука, а Джехен поспешил убаюкивающим шёпотом зашипеть надо мной. Уверен, это бы легко подействовало, если бы не сама мысль, что он вообще-то прямо надо мной и ему наверняка надоело ждать моего подъёма. А даже если и нет, то мне очень неудобно, что ему приходится ради моего покоя просто сидеть в темноте и стараться быть тихим. Я открываю глаза, когда он уже было собрался уходить, но в силу того, что он всё время неотрывно смотрел на меня, боясь спугнуть мой сон, ему снова пришло в голову убаюкивать меня шёпотом. Я завертел головой и даже зевнул, после чего он сел на корточки ещё ближе и поправил сползавшее одеяло. — Прости, — так же тихо. — Не хотел тебя будить. Я снова покачал головой, пытаясь найти его глаза. — Поспи ещё немного. Я лениво вытащил руки из под одеяла, обнаруживая себя в лёгкой футболке. Но я ничего не успел подумать, потому что Джехен снова поспешил сказать: — Тебе нужно тепло. Не раскрывайся. — Мне очень тепло. Он, кажется, посмотрел на меня в неверии, но потом точно улыбнулся. — Хочешь есть? Он сделал вид, что не заметил, как я покачал головой. — Я принес суп на курином бульоне. С сухариками. Должно быть вкусно. От меня последовал полный неопределенности вздох. Предложение звучало, конечно, очень аппетитно, но и кушать сейчас было очень лень. — Садись. Он потянулся поправить подо мной подушку, уложил удобно одеяло передо мной и обеспечил чем-то вроде слюнявчика поверх горла. То ли глаза очень долго привыкали к полумраку, то ли отсутствие диоптрий на переносице меня так замедляло, но когда я, послушно усевшись, услышал, как он дует в ложку с супом — меня совсем сбило с толку. — Стой-стой, — я даже руками показательно замахал, — я и сам могу. Ложка проследовала за мной, пока я не воткнулся макушкой в диван, а потом, конечно, мне не хотелось насвинячить и испачкать слюнявчик, и я разомкнул губы. — Эй, слышишь? — проглотив, завопил я. Джехён замер с ложкой у своих губ, немного погодя, а после бросил её в суп, и на меня вместе с каплями бульона упала его скрытая обида. Я не знал что на это сказать. Тогда он молча вернул тарелку на разнос, и просто встал! И вышел! Я сидел в оцепенении от происходящего. Конечно, про суп я позабыл, каким бы замечательным он ни был, и с одеял я выпутался, наплевав на то, что я одет не в свою одежду. В узком коридорчике меня сильно ослепило дневное солнце и я, весь скрючившись от света и прохлады немного растерялся. Джехён гаркнул на меня из неоткуда, настаивая, чтобы я вернулся в комнату и доел обед, но любопытство нужно было утолить, поэтому я стал осматриваться. Но я стоял как на обстреле. С приоткрытых окон по обоим бокам отдавало свежим весенним воздухом и ступать босыми ногами на не застеленную паркетную гладь было неприятно, и меня взяла зябь. Разгуляться мне не удалось: он схватил меня, появившись также из неоткуда, и я, скрючившись от чувства вины, даже не сделал попытки вырваться. — У тебя голова ещё мокрая. Вот, — указывая на спинку дивана, — как поешь — оденешься в это. Твоя одежда ещё высыхает. Если что-то надо — проси. Не выходи босым. Носки вот. Туалет первая дверь справа. — Джехён! — за всё время что я пытался словить его глаза, он ни разу не посмотрел на меня. Он было отвернулся от меня, собираясь на выход, но я почувствовал, что должен был его остановить. Он замер у двери не удосуживаясь обернуться. — Зачем ты это делаешь? — Почему тебе обязательно нужна причина? — он взглянул на меня через плечо. — Ты можешь просто сказать мне спасибо- — Спасибо, — перебил я. И он просто вышел. Мне пришлось высидеть до самого вечера, пока моё гнездо на голове высушилось, и тогда со спокойной совестью я, послушно одевшись во всё предложенное, вырвался в туалет. Я заперся там на какое-то время, потому что в комнате мне было слишком уютно, и абстрагироваться от странных ощущений было слишком трудно. Я чувствовал себя как никогда незащищённо и защищенно в одночасье, и это что ни на есть весомая причина для паники моего слабого сердца. Умывшись с мылом, которое к слову пахло чем-то мягче лаванды, какой-то свежей теплой фруктой, захотелось намазать им у себя под носом и выдыхать это бесконечно. Поэтому я застрял там надолго, пока не намылил все руки до плеч и вместе с тем шею. — Если хочешь, полежи в ванне, — послышалось за дверью. Он будто стоял и слышал как бесконечно долго текла вода с крана, и всё понял. — Полежать в ванне? — Н-да. Это вне моего понимания хотя бы потому, что даже Марк, который сердечно любит меня, не позволяет мне таких вольностей. Я оглядываюсь на эту нечеловеческих размеров ванную, большую похожую на гигантскую керамическую миску, и буквально слышу как она меня зовёт. Вода наполнялась с каких-то дырочек (сроду не видал таких штук), и бежала так быстро, что я даже не успел уснуть от окутывающего тепла вокруг меня. Я опрокинул свои патлы в воду, давая ей залить мои уши, а перед глазами густой пеленой навис пар, и я пьяно улыбался, буквально чувствуя себя на утопическом седьмом небе от наслаждения. Позже, немного осознав происходящее, я осмелился подтянуться за ближайшей баночкой с гелем. На нем была наклейка с лаймом, известным мне из прошлой жизни в баре, и какие-то лепесточки. Писалось, что белый чай. Если честно, пил я этот белый чай — просто жуть, но вот тогда, размазав его по своему телу, я чуть было не застонал. Теперь никто не смеет меня убеждать, что пить белый чай приятнее, чем нюхать вперемешку с лаймом. Я просто... Мне хотелось уснуть и никогда не просыпаться. И я уснул. Уснул бы вечным сном, если бы вода не залила мне нос. Я подавился, чуть было не задохнулся, откашливался ещё дольше, но в конечно итоге закончилось смехом. Нет, ну какой балбес засыпает с включенным краном? Лучше подохнуть, чем сделать Джехену проблемы и залить соседей снизу. Дальнейшее происходящее я не смогу описать в деталях, но это только оттого, что я ощущал себя в самом что ни на есть коконе, который заставил мой разум расслабиться и отдаться всему, что окутывало меня тогда. Мой разум затуманился и отбросил все лишние заботы о всяких тревогах. Выходя из ванны, Джехён нашел меня в полотенце и уже было начал возмущаться, но наверняка моё опьянение остановило его, и он без лишних слов набросил на меня халат. Будто новорожденное дитя, (ощущения те же) он снова упокоил меня в своих руках и аккуратно понес на кровать. Когда меня уложили, накрывая тёплым капюшоном и дополнительным одеялом, я снова нашел себя спящим. Мне кажется, я проспал целую вечность, но изредка просыпаясь от, наверное, снов, я снова и снова бессовестно падал в них. Совесть разбудила меня, когда за окном уже стояли сумерки. Глаза открылись без тени усталости и я с лёгкостью нашел силы подняться на ноги и отбросить тяжёлое одеяло, дабы подойти к распахнутым шторам у окна. Передо мной мягко расплылась золотая цепочка дорожных фонарей, вдоль прошитой вереницы из автомобилей. И в тот момент, глядя на это безостановочное движение тысячей за стеклом, меня охватило такое незнакомое и вместе с тем неподдельное чувство защищенности, той самой, только несомненной, в котором я, даже с силой своей параноидальной мысли, не смог себя усомнить. Мне вспомнился день в супермаркете, а в нём — далёкие голоса чужих и звон корзины, когда в нее бросали еду. Я прищурился, охватил взглядом ночное небо разом с пустой комнатой позади, и на лице неосознанно сверкнула кривая улыбка. Это было новое чувство, с которым я так внезапно и приятно познакомился. Это было что-то, позволяющее мне вдохнуть полной грудью, полностью позабыв о боли в ребрах; то, что заставляет танцоров оставлять мысль о натёртых стопах во время танца. Это полнота всего сущего во мне — пустом и потерянном. Это пробился свет, и я успел запечатлеть его в своём сознании. Я закрыл глаза на мгновение, прислушиваясь к тишине, и словил своё томное сердцебиение, отдающее в левое плечо. Тепло, подобно жирной кобре, объяло мои плечи и я, может быть это и смешно, принял это за обряд превращения. — Давно не спишь? Он прервал меня на мысли, и я по традиции заметно отпрыгнул с мертвой точки, машинально хватая себя за руки. — Тэён, я зашёл...Я хотел извиниться, — он неслышно присел на край дивана, на котором я спал и опустил глаза себе под ноги. Черт знает, почему, осознавая из-за каких пустяков он поднимает этот разговор, я не остановил его на этом моменте, но, кажется, я всегда могу сослаться на свою недалёкость в умении вовремя возражать, поэтому да...я просто стоял и глазел на едва видную фигуру в темноте, ожидая продолжения. — Я дважды тебя испугал и тебе дважды пришлось пострадать. На те же грабли...Я просто не привык, что так бывает. Ты такой ну-... — он видно и сейчас боялся меня обидеть. — Пугливый, знаешь? Я не ожидал, что ты так... Это случайность и моё пренебрежение. Я сразу заметил, но забыл. Я подошёл к нему, не касаясь пятками пола и сел совсем рядом, позволяя себе положить свою правую руку ему на спину. Он взглянул на меня через плечо, а мои глаза улыбаются. Не знаю, сверкали ли они в такой темени, но зарево изнутри меня опаляло меня сильным жаром, и я, кажется, снова покрылся привычной испариной. — Джехён, — начал я, не дожидаясь, пока продолжится его тирада. — Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен. Он охмурился, ожидая объяснения, но я больше ничего не мог сказать. Моя голова была пуста, но это больше не обременяло меня. Она опустилась на его плечо, и над нами почти осязаемо мягко повисла приятная тишина. — Тебе понравилась ванна, да? Я испустил смешок. — Ты спасаешь меня, Джехён, — и мне совсем не стыдно говорить это в глаза, — Не как врачи обычно, знаешь. Не как тот старый... — и он засмеялся. — Не как он. Ты просто делаешь это. Ты лучше всех врачей. — Это самое ценное, что я слышал за свою лечебную практику, — он снова опустил глаза на пальцы ног, которые нервно дергались, будто избавляясь от онемения. Я уставился на них и снова улыбнулся, так по-доброму и беззаботно, будто это единственное, что могло волновать меня в этой ситуации. Но так и было. Я посчитал бессмысленным и глупым портить этот вечер расспросами почему я здесь и что всё это значит, потому что это всё очевидно до чёртиков. В тот момент, я просто доверился Джехёну. Он показал достаточно, чтобы я смог поверить в его добрые намерения, и поэтому я так бесстрашно рискнул полететь на свет этого светлячка. В тот вечер я поверил в этот мираж и не жалею ни секунды, потому что во-первых, я посмотрел с ним супер интересный фильм, и мы действительно! его смотрели; а во-вторых, он позволил нам выйти на самый что ни на есть живой и естественный разговор. Бессмысленная болтовня о длинных салатовых ногтях и о мечте оказаться в пустыне среди горячих песков, жевать рисовые шарики и бросать их друг другу в рот, давясь от смеха... Это потрясающе. Он не упустил шанса заклеймить меня! Сказал, что у меня уродливый смех, похожий на петушиный клич о помощи, и я серьезно мог бы обидеться, но это, блин, правда так, и от этого я смеялся ещё больше. Не знаю, доставал ли его мой гогот, но мы оба бессовестно хохотали. А у него, кстати, он приятный. Но я, конечно же, не стал это говорить. Он наверняка сам знает. Я абсолютно влюблён в тот вечер. И мне кажется, именно тогда я-