о моих апрелях

Проблема не так проста: надо пережить ее, исходя из силы и исходя из слабости. Ни от чего не можешь отделаться, ни с чем не можешь справиться, ничего не можешь оттолкнуть - всё оскорбляет. Люди и вещи подходят назойливо близко, переживания поражают слишком глубоко, воспоминание предстает гноящейся раной. Против него существует у больного только одно великое целебное средство - я называю его русским фатализмом, тем безропотным фатализмом, с каким русский солдат, когда ему слишком в тягость военный поход, ложится наконец в снег. Ничего больше не принимать, не допускать к себе, не воспринимать в себя - вообще не реагировать больше...

***

Уууух, что такое новая жизнь? Не знаю. Каждое новое решение уже новая жизнь. Моя вот, началась с новой причёской. Доён подстриг меня. К тому времени я мог похвастаться спадавшей на плечи не толстой прядью и довольно теплой шапкой из густых волос. Я попросил срубить эти боковые заросшие патлы, оставив хвост, к которому уже привык (и даже полюбил). А после он меня покрасил. Без разрешения. Сказал, что хочет попробовать на мне маску, а сам залил голову краской, да. Я бы все равно об этом не узнал и непонятно зачем это всё было задумано, но я как-то почувствовал это даже без попытки разглядеть себя в зеркало. — Что с моими волосами? — спросил я на следующий день, когда он вернулся с работы. В ответ Доён усмехнулся. — Хорошая маска, правда? — Какая ещё маска, ты издеваешься? Ты покрасил их, так ведь? — С чего ты взял? — Отвечай! — фыркнул я, не зная, что ответить. — Нет, это ты отвечай, — его голос звучал с ноткой любопытства. — Откуда ты это взял? — Да не знаю, кажется мне, — уже не так уверенно последовало от меня. Доён сделал паузу. — Могу тебя поздравить, — довольно заявил он, скрещивая руки на груди. — Тебе больше не нужны глаза, чтобы видеть. Моё лицо, наверное, выражало очень смешное замешательство, потому как Доён вдруг засмеялся, хлопнув себя по коленям, после чего свалился на кровать, устроившись рядом со мной. — Давай поэкспериментируем, — предложил он. Я всё ещё молчал. Он встал, взял что-то с полочки и спрятал в двух кулачках. Я взглянул на них — два бледных пятна передо мной. — Дай руку. Я протягиваю ладонь, он зажимает в моей руке какую-то бумажку. — Закрой глаза. Что-то написано? — Откуда я знаю, — я свожу брови к переносице и будто пытаюсь прощупать что-то на этом листе. — Я не вижу. — Потрогай, хорошо потрогай. Я начинаю сминать лист пальцами, щупая его двумя фалангами, и всё равно ничего не чувствую. — Это бессмысленно, — неслышно говорю я, все ещё пытаясь. Меня посещает желание порадовать Доёна, сделать его правым, но как жаль — это всего лишь игра в интуицию. Я ничего не чувствую. — Ничего не написано, — заключаю. — Что и требовалось доказать, — самодовольно. Доён снова срывается с места и бежит куда-то в сторону кухни. На диван плюхается несколько жестяных полупустых баночек из под чая. Я понимаю всё меньше. — Я открою тебе одну из баночек, а ты потянешься к ней рукой. — Что... Что за игры? — Просто протянешь руку к ней, ладно? Закрой глаза. Итог: два рассыпанных зелёных чая и счастливый до усрачки Доён. Извините, не могу выразиться по другому, но да! он буквально набросился на меня с объятиями, свалив меня в этот самый чай и громко, оглушительно громко проорал что-то в подушку. — Зелёный чай это... это дело времени, — защебетал он. — Он на самом деле слабо ощутимый и очевидно, ты бы не смог... Конечно! Зато апельсиновый! Тэён, ты понимаешь? Понимаешь? Он тряс меня за плечи в попытках расшевелить, а я всё ещё не осознавал происходящее. — Не очень, если честно. Перестань! — Я скинул его руки с себя и провел руками по лицу, убеждаясь, что оно стоит на месте. — Я понял, что схватил две баночки. С апельсиновыми корочками и тот вонючий. — Это имбирь. — Слишком едкий для меня. — Вот видишь, ты уже можешь давать им характеристики! Я собрал руку в кулак, делая вид, будто схватываю воздух, и Доён притих. Моя голова могла соображать только в спокойствии и полной тишине. — Тэён, другие твои органы стали брать на себя работу глаз, — Доён подал голос, но я не разразился. Он звучал по привычному приземленно. Всё произошедшее проскользнуло в голове снова и я, наконец, стал осознавать, что произошло. Это вообще очень интересное свойство нашего мозга и только когда ты напрямую с этим сталкиваешься, понимаешь, насколько всё это невероятно. Обыкновенное серое вещество внутри черепной коробки готово приспособить тебя к любым условиям; чего бы ты не лишился, он как Ковальский из пингвинов Мадагаскар бросает тебе на помощь что-то на подмену. Он сотрудничает с тобой, если ты сотрудничаешь с ним и это, наверно, лучший симбиоз, с которым в своей жизни придется столкнуться человеку. Доён с большим энтузиазмом взялся тренировать мои вспомогательные системы. В них непосредственно входил ориентир в пространстве, тактильная память и различение по запаху. С ароматами у меня не было никаких проблем, потому как усилий на это я тратил по минимуму. Мне не приходилось принюхиваться или сосредотачиваться, чтобы различать, какую микстуру Доён подносит мне к носу. Некоторые названия были для меня новыми, но их было не так много, оттого я выучил без особых проблем. Доён мог брызнуть на бумагу какой-то туалетной водой, но я не мог в точности определить состав примесей, зато прекрасно различал мало заметные нотки, мог предвидеть их «послевкусие», и это... было необычно. Позже я стал замечать, что руки Доёна - в особенности кончики пальцев - плотно пропитаны запахом розового ладана и травянистой смесью с алоэ. Как бы он не вымывал руки, как бы не работал, контактируя с кучами других примесей, этот запах не выводился. Это был его запах, потом утвердил я, но говорить об этом ему не стал: он бы всё равно это не признал. Доён верит, что вбирает в себя все запахи своего дома, потому как не может выделить свой единственный. Он любит всё и не хочет принадлежать ни к чему. Но как жаль, Доён, мы не всегда выбираем к чему нам принадлежать. Свой запах я проследил спустя много времени после привыкания. Прошёл октябрь — самый тяжело пахнущий месяц осени — и как было приятно, когда Доён принес с улицы каштан, а я поднёс его к носу и почувствовал его. Теплый-теплый октябрь. Увядшие пыльные кленовые листья на после дождевой траве. Мой нос улавливал запах мокрой земли и сырость засохших, едва позеленевших зелёных цветений; каштан грелся на холодном солнце и ни разу не был укрыт от света случайно упавшей листвой. Я приставил его к щеке и прижал сильно-сильно-сильно. Молодой и совсем мягкий. Я чувствовал всё это, осознавал то, что могу проникать в целые истории и улыбался, потому что перестал ощущать себя лишенным, напротив - я стал одним из немногих (а может быть даже и одним), кто мог бы просто взять в руку и прочесть. Это очень странно, но иногда, прикасаясь к предметам, вбирая в себя всю его историю, невольно возникала мысль о возможно существующих параллельных мирах, где они живут свою немую жизнь, а сюда, на Землю, приходят как в мир иной. Иногда и о таком думалось, потому что... ну слишком невероятным казалось мне то, что у меня получается всё это видеть. На подсознании хотелось упускать, верить в загадку ради интереса и я допускал всё это, потому что своя уникальность, честно говоря, немного пугала. Я нашел свой запах после октября, когда стал делать большие успехи в пространственной ориентировке. Всё началось с элементарной ходьбы по дому без помощи, а после Доён взялся за изучение положений вещей в квартире. Сначала все ограничивалось практикой, когда я просто заучивал место и мог знать, только если оно действительно там лежит и никто его не переставил ранее, но это откровенно говоря было неудобно. Мне нужна была общая теория, чтобы я выучил свои способности и двигался исходя из ситуации. На такие вещи "набить руку" невозможно, но я все же научился раскладывать алгоритмы действий, которые спустя время практики ориентировали меня достаточно ловко. Я стал так хорошо знать, где лежит каждая вещь, что иногда сам забывал о своей слепоте. Однажды Доён поднял верх дном всю квартиру в поисках своего кольца, а я пошёл и взял его с полки в гостиной комнате. Все было проще простого: когда до этого случая он находился дома, я со своими четырьмя чувствами всегда был начеку, просто потому что пытался тренировать себя, и через какое-то время я сообразил, что Доён, сам того не подозревая, ежедневно ходит по одним и тем же местам, делает одно и то же, и даже говорит почти одни и те же слова в одно и то же время. Только когда нарушается привычная круговерть, он рискует что-либо потерять. Услышав, как он переполошился из-за потерянного кольца, я вспомнил, что единственным из ряда вон выходящим событием того дня была чистка и сушка гостиного коврика из-за разлитого на него лимонного йогурта. Поскольку при этой процедуре Доёну требовалось использовать кучу химических штук во избежание вечных пятен, я предположил, что он сунул кольцо не просто куда-то на гостиничную полку, а на самую дальнюю из всех, куда ставит всё, что имеет для него большую ценность. Там пылилась только одна единственная огромная ваза с завядшими цветами, что Доён привёз с Дели. Не удивительно, что он забыл об этом месте. Он, напротив, искал его на своих каждодневных путях, не ведая, что поискам потерянных вещей мешают людские неистребимые привычки, и потому всегда так трудно найти то, что ищешь. Когда я понял, что слепота перестала ограничивать меня — а это был уже ноябрь — тогда моё серое вещество направило своё русло не на проблему, а на поиск нового. Вот тогда он и нашел мой запах. В нём нет ничего примечательного и дело вовсе не в запахе. Когда я нашел его, то понял, что истоки — это не пальцы и не ладонь, это, не поверите, изгиб руки в локте. Тот неуловимый аромат теплой кожи есть то, что вбирает в себя частички всего окружающего тебя, получая в конце концов нечитаемый сцент. Он не имеет никакого смысла для человека, потому как нос простой людины не способен поймать каждую особенность. И мой нюх, даже не смотря на усиленную работу, тоже был здесь бессилен. Дело не в запахе, а в том, как я благодаря его поиску, нашёл себе увлечение. Удивительно, но я вернулся к самым истокам. Может быть вы помните, как я иногда занимал себя плетением всяких фенечек, так вот вспомнил об этом не я, а Доён. Он же взял это за основу руководства к моей работе рук. На основе прошлого опыта я учился новым техникам, про которые мне читал Доён. Так, я наловчился воспринимать учебный материал на слух, контролировать свои действия согласно мыслям и, в конце концов, научился получать от этого удовольствие. Я самостоятельно выбирал цвета нитей для вязания и придумывал рисунок. Целое дело! Вспоминая себя прошлой зимой, когда я валялся мертвой медузой в кровати и лениво вплетал прядь в прядь, мне становилось радостнее. Я ушел совсем далеко от того себя и удивительно, как жизнь моя перестала быть чем-то невыносимым и сложным. Доён теперь мог оставлять меня одного на сколько угодно, и знаете, он охотно этим пользовался. Я хорошо чувствовал время и резко ощутил тот перепад, когда он стал приходить домой на час, полтора позже. Доён ничего не говорил об этом, а я ничего и не спрашивал, пока однажды он не пришел домой с амбре давно знакомого дыма. Это был афганский чарас, который я сам курил около полутора года назад, а потом из-за нестерпимого кисловатого шлейфа перешёл на гашиш. — Ты что, курил? — я схватил свою вязаную куклу и прижал к себе под бок, боясь, что этот запах может застать её. Доён, снимавший с себя тяжёлую куртку, замер. — Да, а что? — Ужасно воняет. После чараса нужно проветриваться минимум час. — Ты шаришь? — он хотел было сесть около меня, но я остановил его жестом. — Я набаловался и распродал всё что было. Доён сел на пол напротив меня и с интересом уставился. — Не думал, что ты курил такое. — Я барыжничал ранее, ну и конечно увлекался этим. Кстати, у меня ещё сохранился бетель. — Бетель?! — Но я хочу его продать. — Продай мне. — Нет, — улыбнулся я. — Я хочу его продать, а не отдавать задаром. — Но- — Я не буду брать у тебя деньги. — Бетель сейчас дорогой... — жалобно проскулил Доён. — Вот именно. Мне нужны деньги. — Зачем это? Я призадумался. Честно сказать, первой мыслью в моей голове было рассказать о навязчивой идее вернуться домой, потому как... ну а что мне здесь делать? Я вполне уже встал на ноги и в любой момент если захочу, то смогу сам собрать свои вещи и уйти. — Мне кажется, у тебя появились другие дела, — как-то из далека начал я. — Думаю, мне пора вернуться к себе. Доён молчал. — Что ты на это скажешь? — Что тут сказать, — он, наверное, пожал плечами. — Ты прав, я немного... у меня появились другие дела. А что, я только дома тусоваться должен? Приехали мои друзья из Дели и я хочу позависать с ними, пока они здесь. Ты можешь уходить. — М, ладно, — как можно непринужденнее ответил я. — Только брось это в стирку пожалуйста, а то невозможно. Доён посидел ещё немного передо мной, просверливая взглядом, а потом, ничего не говоря, скрылся за стеной в коридоре. Он будто бы хотел что-то сказать, но тем не менее промолчал. Обижаться здесь не к месту, да Доён и не стал бы. «К черту» — я отбросил лишние мысли и, нащупывая на коленях нити, вернулся к плетению своей куклы.