о моих апрелях

— Как я выгляжу? — Слишком самоуверенно как для слепого. Мы стоим в моей коморке посреди комнаты и свет с единственного окна бьёт нам по пояс. Доён подходит ближе, так, что я чувствую его дыхание на своей щеке. — Я имею в виду... ну, как я... вообще? — Как ты? — я слышу риторичность в его голосе. — В других обстоятельствах я бы обязательно за тобой приударил, — очень серьезным тоном бурчит он, примыкая ещё ближе. Он не поцеловал меня, хотя однажды такому суждено было случиться. Я застыл в ожидании, но он решительно отвернулся, будто бы вспомнив тот случай. Забавный и нелепый случай: я уснул прямо на диване в гостиной, даже не удосужившись прибрать после себя свой уголок подмастерья. Моя новая вязаная кукла лежала у шеи и грела сцепленные в замок ладони, когда Доён пришел с работы, как обычно поздно и, увидев, что я сплю, остановил себя на полуслове объяснений. Я действительно спал, но прекрасно улавливал его попытки бесшумно развязать шнурки на ботинках и аккуратное стягивание ремня с брюк. Доён сделал семь шагов в мою сторону даже не пытаясь сделать это тихо, и остановился где-то рядом. Я чувствовал его присутствие, но сквозь сон меня это не беспокоило. Мысли безостановочно воссоздавали перед глазами его движения: он укрыл меня и сел ближе на корточки, чтобы рассмотреть получше. Доён часто так делал, особенно когда занимался бритьём моей щетины; после этого меня и вовсе перестало напрягать его присутствие слишком рядом. Моё дыхание оставалось ровным до тех пор, пока не уловил тёплый шлейф его одежды, которая всегда немного пахла кухней. Ткань футболки будто была совсем близко — я немного поморщился — но секунду спустя его сухие губы коснулись моего шрама у левого века и я даже перестал дышать. — Что ты? Вопрос непроизвольно вырвался, даже не успев связаться во что-то адекватное. Казалось, в его несколько секундном молчании я услышал испуг. — Шрам в виде бабочки, — отвечает, — очень красивый. После недолгого молчания он бросает «извини» и сразу же уходит в свою комнату. Я даже не успеваю спросить за что. За наглость, наверное. Доён упертый и довольно свободный в своих желаниях и ему действительно сложно принять то, как я всё ещё его отталкиваю. Он скрипит зубами, когда я прошу не обнимать меня ночами слишком плотно и цокает языком, если я отказываюсь от его одежды. Он не читает между строк, ведь в таких объятиях почти невыносимо дышать, а одежда его сильно пропахла специфическим сцентом, от которого, боюсь, меня может стошнить. Зато когда я плакался ему о Джехёне, он с удовольствием слушал. Успокаивал с трепетом и по матерински целовал в макушку. "В других обстоятельствах" сказал он. Их бы и не было. Может быть, если бы я не встретил Джехёна, можно было бы всё это переиграть, но моя дистанция с людьми — неотъемлемая часть моих принципов, поэтому — неа, вряд ли. Я улыбнулся краешком губ и отвернулся в сторону окна. Атмосфера стояла приятная: в комнате было зябко, но солнечный свет всё ещё хорошо прогревал стены. Это атмосфера поздней осени, которую ещё в прошлом году я наблюдал нехотя, с увядающим пустым взглядом. — Доён, — сейчас в моём голосе слышно звучала улыбка. Доён обернулся, я услышал, как скрипнула под ним кровать, и я понял, что он сидит на моем спальном месте. — Достань под матрасом там... — Что там? — он справлялся быстро, я уловил шуршание фольги в его пальцах. — Разверни эти листы. — О. — Бери, если хочешь. Это был Бетель. — А как же продажа. — Один лист в честь переезда. Угощаю. Он пустил смешок. — Ты будешь? Я помотал головой. Здоровая полость мне всё ещё дороже.       ***       Чем хуже живёшь - тем меньше хочется человеку, и то меньшее - самое нужное. Знаете, что нужно человеку? Быть сытым — раз, быть свежим — два. Возможность в нашем продвинутом мире сходить в душ, я считаю, сопоставима с реинкарнацией, потому как чувства в результате равны одному: чистая безмятежность младенца. Конечно от некоторых вещей ничем не отмоешься, но всё-таки горячая вода с приятным дустом бесспорно творит чудеса. Доён ушел, оставив мне на пользование четыре баночки с маслами, и я не мог наносить их как раньше, когда была возможность освежаться под душем в любой удобный час. Я терпел, думал привыкнуть, чтобы как раньше, но думать и хотеть — разные вещи. А хотелось свежести. Иной раз не мог заставить себя даже встать с постели, чтобы лишний раз не раздражаться от этого липкого ощущения из прошлого. Вспоминалось моё покрытое вязкой испариной лицо в отражении зеркала того магазина оптики и побледневшие за время беззаботной жизни пигментные пятна. Вообще, уже черт с ними, даже не знаю какого они теперь цвета. Я стал чаще проветривать своё помещение, и футболка Джехёна сменилась на привычную черную толстовку. Но и её я не мог носить вечно. Доён, наведываясь ко мне раза в три в неделю не раз предлагал мне "не стесняться и заходить когда удобно", но в самый первый раз все закончилось полным провалом в виде рыжеволосой незнакомки, которую я застал у него в душе. Она стояла у раковины, когда я открыл дверцу и в ответ девушка только ахнула при виде меня. — Доён предупреждал, что ты можешь зайти, — на странном английском продекламировала она, поправляя волосы. Их запах достигает меня и я отчётливо слышу в них что-то совсем новое. — Как тебя зовут? — Сара, — вместо раскатистой "р" оно звучит по французски, но это всё ещё что-то не то. — Я здесь, чтобы... погостить. Потом мы с ним уедем. Она похлопала меня по плечу и ушла в спальню, где раньше спал я. Меня сначала взяло странное чувство от фантазии, как она лежит на моем месте и Доён спит с ней как делал это со мной; я подумал о вышесказанном про уезд и стало так не по себе, будто Доён на самом деле... какого черта я этого не знал? почему я узнаю это от какой-то Сары? Я помылся тогда и вышел с душа с ощущением будто и не делал этого вовсе. Ходить туда больше не хотелось даже после разъясняющего разговора с Доёном. Эта так называемая Сара прямиком из Дели, — та самая его подружка, с которой он задерживался после работы — собирается забрать Доёна с собой в Индию, от чего, очевидно, он не откажется. Меня это почти не злит, разве что неприятно задевает. Я говорю ему не приходить ближайшее время, чтобы лишний раз не вспоминать об этом и решаю наведаться к Шерил. В моей коллекции хранились уже четыре плетеные куклы, а девать их было некуда, оттого её образ так назойливо стал возникать передо мной в одиночестве. Во всех моих изделиях не было никакого больше смысла. Если раньше с ними я учился, то после того, как я набил руку, это стало обычно механической работой, привычкой для рук, от чего кукол становилось больше и больше. Я выбрал будний день и первую половину дня, чтобы наверняка не застать Марка дома, но расчет во времени все равно подвёл, и по его возвращению я всё ещё сидел с Шерил в её комнате за серьезным разговором о домашнем животном в виде львёнка. Был бы её отец не похож на эту кошку, она бы обязательно хотела собаку, думалось мне. Удивительно, что этот так называемый отец решил меня не трогать до самого позднего вечера, а потом сам же позвал кушать. По дороге на кухню я стукнулся об их новый журнальный столик, а за столом я как-то сам не зная как сдал себя в потрохами. — Налей сколько хочешь, — Алиша подаёт мне коробку с соком и я сомневаюсь, что хочу пить, ведь стеклянный стакан на столе мне следовало хотя бы предварительно ощупать. Я кладу коробку с соком около своей тарелки и нервно сглатываю от нависающей тишины за столом. Марк смотрит на меня изучающе, я отлично чувствую его испытывающий взгляд, но всеми силами пытаюсь вести себя как обычно. Было бы легче рассказать ему о слепоте сразу и ничего не мешало поднять этот разговор за столом, но какая-то часть моего мозга заставляла меня защищать себя от последующих упрёков Марка, поэтому я молчал. — Алиша, — мрачно отозвался брат, — оставь нас. Я поднял глаза на него и, проморгавшись, снова их опустил. — Как давно это? — Что? — Как давно ты не видишь? — голос его звучит тише. Меня схватила паника и я заметно сьежился в страхе, будто меня сейчас бахнут чем-то по голове. Это свалилось на меня также неожиданно и болезненно. Если он догадался, значит, я где-то недосмотрел, и ощущение, будто я подставил сам себя меня здорово цепляло. — С того дня, как пришел к тебе, — нехотя выдавливаю я. Марк молчит ещё дольше, а потом я слышу его дрожащий выдох. — Почему ты не сказал, — шепотом. — Не хотел. — Может быть не поздно всё исправить. — Я не хочу исправлять. Марк шмыгает носом и прочищает горло, хотя не собирается ничего говорить. Говорить больше не о чем, и я сижу, потупив глаза под стол в ожидании приговора. — Прости, — хрипит он и горячо выдыхает. Я слышу, как он плачет. — Марк... Он тянется ко мне всем телом, кажется, в объятия, но в последний момент, когда его тело отрывается от стула, он падает к моим коленям и, утыкаясь в них лицом, плачет громче. — Марк, Марк, ты чего? Марк, — я растерянно водил руками по его волосам в попытках, наверное успокоить, но вцепившиеся в мои ноги ладони держали меня мертвой хваткой. Когда руки его устало рухнули на пол, он все ещё не решался поднять головы. Я попытался сделать это сам. Он схватил мою левую руку у его мокрой щеки и, сухо поцеловав, прижал к себе. — Просто представил, как ты жил всю эту осень, — прохрипел он. — А я так... я ведь не знал и так неправильно... — Всё в прошлом, — зажатой в объятиях рукой я схватил его за кисть и стал удерживать её. Такого приема не существует, но мне показалось, что ответное прикосновение должно было успокоить его. — Как ты был всё это время? Где ты... я раз пришел к тебе, а тебя нет. Я... Я подумал, ты как всегда... Боже, я такой придурок, я всегда... — Я был с тем другом. Марк взглянул на меня ещё раз, пытаясь словить мою, наверное, реакцию на упоминание анонимного для него Доёна, но скорее всего у него ничего не получилось и он тут же пошел вабанк. — Друг? Как Джехён? Я мгновенно навострился. — Зачем ты это делаешь? — я вспомнил, как он заговорил о нём в последний наш вечер и как он заставил меня вспомнить о своей вине. Меня передёрнуло от одной мысли, что я не виделся с Джехёном целых три месяца и Марк снова напомнил мне об этом. — Может быть, ты хочешь с ним поговорить? Я сглатываю ненависть, успевшую накопиться за эти секунды напряжённого молчания, и перевожу на него тяжёлый воспросительный взгляд. Марк хрустит пальцами от неудобства в признании, что он с Джехёном и правда когда-то обменялись номерами и всё время были на связи. Я слушаю его повествования о его делах в Пусане с большим нетерпением наброситься на Марка и откромсать все его волосы. Он запинается, слышит моё громкое размеренное дыхание, которое следует от меня, когда я стараюсь угомонить свой пыл, и предлагает мне устроить звонок. — Что ты ему рассказывал? — выдавливается с шипением сквозь зубы. — Я позвонил ему в тот день, когда мы встретились, — его голос скачет в интонации и мои ноги подрывают меня встать, будто это ускорит его медленную речь. — Что ты ему сказал? — громче. — Сказал, что ты... объявился. Что ты в порядке, — и неуверенно: — что с новым другом. Что? — Что ты сказал? — Он так схватил тебя за руку тогда, что... Я больше его не слышал. Моё полыхание меж ребер выбило из меня резкий рывок в сторону Марка; несколько шагов — я сбиваю его с ног одними плечами и грохот падающей туши отдает в уши очень слабо. Марк чертыхается, подводится без слов, хватает меня за предплечья ровно за секунду перед тем, как на обратном пути снова врезаться в журнальный столик. Моё громкое дыхание сменяется на внезапный приступ удушья и я падаю на четвереньки и закрываю себе рот, думая лишь о том, как бы не разбудить Шерил, что спит буквально за дверью. Марк обнимает меня со спины и крепко держит, так что я не могу избавиться от его рук. — Ненавижу, — теперь плачу я. Слёз почти нет, но жжение в горле сильное. Я жмурюсь до звёздочек в глазах, сдавливаю челюсти до оглушительного треска в скулах и онемения в шее, чтобы только не чувствовать его присутствие рядом. Чтобы только не верить, в то что всё это время — вся чертова осень — была для Джехёна вроде подарка судьбы, в котором нет меня — эгоиста и предателя. Чтобы только не думать о том, что Джехён меня наверняка презирает. Меня тошнит в тот же момент, когда я думаю об этом. Сглатывание вязкой слюни не помогает, бежать в поисках туалета не поможет и я бесстыдно выпорожняюсь на тот самый ковёр под собой, что Алиша купила ещё тогда вместо Лего. Противно. Так противно, что хотелось умыть этой дрянью своё лицо, сожрать это снова, раствориться в этом, только чтобы не возвращаться к мыслям о Джехёне. Я открываю глаза, когда меня пытаются поднять с колен. Чужие руки умывают моё лицо теплой марлей. Больше я не помню.