Obsession

Восемь лет разлуки, казалось, тянулись вечность. Уилл не ждал его, — по крайней мере, так ему казалось. Гулять за реку теперь — обычное дело; густые заросли травы, которые теперь уже не кажутся такими высокими, притягивают, манят без причины. Там никого нет, только призрачные воспоминания, детские надежды. Сегодня, как и миллионы лет подряд, тело звезды закатывается за горизонт. Уилл слышит его голос. — Здравствуй, малыш. Он бы узнал этот голос Бога, даже если в другой жизни, если через сотни перерождений, на другом языке и в другом теле — он узнал бы его. — Ганнибал?! Знакомое, теплое прикосновение на плече. Воспоминания летят от момента в прошлое, как перед смертью. Хочется рассмеяться или, может, заплакать, но вместо этого Уилл лишь злобно смотрит в его глаза, яркие, как гранат. — Ты ведь хотел, чтобы я вернулся? Юноша смерил взглядом лицо напротив, отмечая, что в нем ничего не изменилось — все тот же сумасшедший блеск глаз, та же улыбка. Казалось, что они расстались только вчера, что Уиллу все еще восемь. — Ты изменился. Какие глаза, — Ганнибал коснулся скулы юноши и одобрительно кивнул, когда тот сделал шаг назад. — Чего не скажешь о тебе, — прошипел Уилл. — Так сияют небеса в свете молодой луны, — продолжил мужчина, вновь подходя ближе. — Знаешь, что делает их такими? — Нет. — Любовь… — Я не влюблен! — Просто ты еще не знаешь об этом, — мужчина лукаво улыбнулся, заметив, что Уилл пристально смотрит ему в глаза. — Да, верно. Мои глаза говорят о том же. Он засеменил по берегу, упрямо смотря себе под ноги — будто в поисках чего-то потерянного. Уилл чувствовал, как приступ обиды и злости постепенно отпускает его. — Почему тебя не было так долго? — произнес он как-то слишком плаксиво, отчего захотелось самому себе хорошенько приложить по затылку. — Прошел всего лишь миг, — все так же ища что-то, ответил Ганнибал. — Восемь лет… Я думал, что ты — моя детская фантазия, как Санта Клаус или… — он не успел договорить, как оказался сжат в объятиях. Когда он был ребенком, Ганнибал не показывал всей своей силы, но сейчас его руки сжимали тисками. — Я здесь, я существую, — прошептал он на ухо. — Я побоялся спросить тогда, так спрошу сейчас. Кто ты? — У меня много имен. Дашь свое — отзовусь. — Я хочу знать правду, — высвободившись из цепкой хватки, упрямо бросил юноша. — Если скажу, что я — ангел, ты поверишь? Даже если бы он хотел сказать «нет», он бы не смог; глядя в эти глаза перед собой, полные боли, вселенской скорби... Ему подумалось, что его мнение — мнение шестнадцатилетнего подростка — вдруг возымело смысл для существа, знавшего жизнь от самого начала времен. Юноша уткнулся носом в плечо мужчины, чувствуя все тот же запах перьев и гари. Объятия ангела были как омут — затягивающий, темный и бездонный. Крылья коконом свернулись вокруг них. Уилл мог различить лишь круг неба над головой и два тлеющих уголька — его глаза. — Ты больше не уйдешь? — тихо, сипло — совсем будто детским шепотом. — Не сегодня. Теплое дыхание путалось в кудрявых волосах, скользило по лицу. Поцелуй клеймом зажегся на виске. Уилл замер, сильнее прижался к широкой груди — в ней все так же не билось сердце. Хотелось чего-то большего, что-то жгучее расползалось по телу. Он потянулся за поцелуем, будто слепой щенок, ищущий тепла. Нашел он лишь холодный ночной воздух — тела рядом не было. — Почему?! — ангел уязвил его гордость — гордость горячего несмышленого подростка. — Ты — ребенок. Подожди. — Я достаточно ждал! — Подожди еще. — Я спас тебе жизнь! Ты принадлежишь мне! Ганнибал взглянул на него иначе. Глаза сверкнули в темноте, и Уилл узнал в этом блеске хищный взгляд зверя. Того зверя, каким оказался ангел, поглощающий чужую жизнь — жизнь олененка. — Я принадлежу тебе, как и ты — мне. Согласен? — кривая ухмылка обнажила клыки. — Зачем ты это говоришь? — Ты согласен?! — он крикнул, хватая Уилла за руку, сжимая хрупкое запястье. — Согласен! Думал ли он над ответом? Принимал ли всерьез? Нет, конечно нет. Опьяненный своими желаниями, застигнутый врасплох, он готов был согласиться с чем угодно, лишь бы угодить своему ангелу. — Глупый мальчишка, — зарываясь пальцами в непослушные темные кудри, Ганнибал смотрел ему прямо в лицо. — Глупый, безрассудный человек, лелеющий только лишь свои страсти. От его прикосновений внутри точно что-то взрывалось. Страх, преклонение, послушание — противоречивые чувства, отталкивающие, но Уилл утопает в них с головой, не чувствуя себя жертвой. — Совсем перестал меня бояться. Сам вошел в клетку и закрыл дверцу. — Ты не причинишь мне зла, сам так говорил. — С чего ты взял, что мне можно доверять? Подумай еще раз, а я дам тебе время. Завтра я вернусь, если ты не изменишь своего решения — ты потеряешь больше, чем получишь. — Мне нечего терять. — Одумайся, — он прошептал эти слова в его губы. — Одумайся... — плавно превращалось в поцелуй. Его губы пахли кровью, но были сладковатыми на вкус, точно недозрелая ягода. Он просил одуматься, привязывая его к себе не словами, а чувствами. Наслаждение — наркотик: испытав хотя бы раз, становится сложно себе в нем отказать. Неискушенный человек тонет в своем наслаждении, самозабвенно ныряет глубже, стараясь в нем погибнуть. Дыхание Ганнибала стало глубоким и шумным. Разорвав поцелуй, он мягко оттолкнул от себя юношу. Он сдерживал в себе монстра, саму свою сущность. Он старался не смотреть в глаза Уилла, будто боясь, что эти глаза цвета небесного полога разрушат все невидимые цепи, что он навесил на себя. — Уходи! — строго произнес он. — Я вернусь завтра, — радостно отозвался юноша и послушно направился в сторону моста. — Не возвращайся! Уилл усмехнулся последним словам ангела и побежал домой. Он беспрестанно оборачивался, силясь различить в темноте его образ, мысленно обнимая и целуя его. Как он был счастлив. Удивительно, что такое счастье может прогнить, превратиться в сгусток слизкого несчастья. Странно, что всякая радость страшна и опасна. И опасность ее в том и состоит, что все вокруг перестает быть реальным, и нет боли, нет страданий. Есть только ты и твое счастье — медленно гниющее, смердящее, но счастье. Он вернулся следующим вечером. Солнце будто нарочно повисло над горизонтом, не желая пропустить их встречу. Луна разделяла интересы звезды, ее млечно-белесое тело казалось прозрачным, вылинявшим. — Я надеялся, что ты не придешь. Я смог бы оставить тебя навсегда, — Ганнибал сидел на берегу, смотря на беспокойное течение реки. Его черные крылья лоснились, казались красными в оранжевом свете солнца. — Почему не ушел сам? — Не ушел, потому что желаю тебя. — Не знал, что у ангелов есть слабости, — Уилл устроился рядом с мужчиной, стараясь оказаться как можно ближе, коснуться плечом плеча. — Я позабыл, сколько веков пролетело перед моим равнодушным взором, прежде чем нашел свою слабость в облике мальчика, завороженно глядевшего на падение ангела. — Если останусь — не смогу вернуться? — глядя на желтый прямоугольник окна вдалеке, Уилл думал о своей стареющей матери, о ее одиноком существовании. — Ты сам этого не захочешь. Подумай. — Я уже все решил... Он не успел договорить, как оказался опрокинут на спину и прижат к земле. — Ты принадлежишь мне, а я — тебе, верно? Уилл кивнул, позабыв, как говорить. Он чувствовал, что его щеки наливаются красным. Горячий, скручивающий комок уже отзывался приятной тяжестью внизу живота. Глаза ангела глядели, казалось, на саму его сущность. — Повтори это, — его губы будто не шевелились, слова прозвучали в голове, как мысль. — Ты принадлежишь мне, а я — тебе. Ганнибал хищно улыбнулся и, поднеся руку к губам, прокусил запястье. Кровь — черная, густая, точно нефть, змеей поползла по белой коже. Уилл бросился зажимать вену руками — липко. Запах крови вызвал приступ тошноты. Картинка перед глазами размылась, как капля чернил в стакане с водой. В ушах — гул вселенной, больно давящий на перепонки. Единственное, что держало его в реальности — глаза, красные, горящие яхонтом. Ганнибал рассмеялся и, прижав дрожащие руки юноши к земле, размазал кровь по его губам. Едва теплая, соленая субстанция попала на кончик языка, безумные жажда, голод, похоть  завладели сознанием Уилла. Темнота перед глазами сменилась пониманием, восприятием — он видел каждую морщинку на лице ангела, улавливал оттенок радужки его глаз, замечал мельчайшие детали. Он слышал, как кровь течет по венам, как гулко стучит его сердце, удар за ударом — быстрее, быстрее. Он жадно присосался к руке ангела, как летучая мышь к изнемогающему животному, отнимающая жизнь. Вкус крови менялся с каждым новым глотком. Соленая, с привкусом железа, постепенно она стала приобретать сладковатые, терпкие ноты. Ганнибал смотрел на человека с интересом; Уилл читал одобрение в его глазах. — Я знал, что ты ненасытен. Видел в тебе твое безумство — отчаянный полет в пропасть. Позволь и мне узнать тебя. Уилл не почувствовал боли, когда острые клыки прокусили тонкую кожу шеи, вонзились в плоть. Легкость, будто жизнь покидает тело, медленно испаряется, уносимая ночным ветром. Уилл испытывал наслаждения, ему хотелось отдать себя до последней частицы, растворится и исчезнуть в теле своего божества. Когда жгучее, тянущее прикосновение сменилось холодом, сердце в груди Уилла остановилось. — Ты — самое сладкое создание, какое мне доводилось пробовать, — слова ангела прозвучали нежно. Он облизывал свои губы и пальцы, боясь потерять хоть каплю этой чистой крови. — Я умер? — не чувствуя силы в руках и ногах, Уилл безрезультатно попытался привстать, но его тело будто приросло к земле. — Ты никогда теперь не умрешь, малыш. Не умрешь, пока я этого не захочу. — Я думал, что мы совершили честный обмен, — вяло улыбнулся Уилл. Его глаза закрывались, сон наваливался мягким, пушистым зверем. Он чувствовал, как Ганнибал ложился рядом, прижимая его к себе сильной рукой. — Так и есть, — тихий шепот на ухо. — Если умрешь ты — умру и я.