Obsession

Проснувшись, Уилл обнаружил, что Ганнибала рядом нет. Что-то трещало совсем близко, холодное синеватое сияние било по воспаленным глазам. Юноша приподнялся, ощущая, что совсем обессилил. Ангел подбрасывал сухие ветки в костер, языки пламени которого синими лентами рвались в ночное небо. — В моем мире нет места теплу, — задумчиво произнес Ганнибал. — Потому и огонь потерял свой жар, оставив от себя только свет. Юноша приблизился к костру, вытягивая руки — он пытался убедить себя в том, что чувствует живое тепло, но встретил лишь холод. Он позволил дрожащему пламени лизнуть свою ладонь и не почувствовал боли; на бледной коже только появились темные разводы. Ангел не обращал на него внимания. В холодном свете его глаза казались почти черными, поглощающими свет. Он был сосредоточен, словно пытался что-то вспомнить. Уилл коснулся его крыла, и оно чуть вздрогнуло: перья расправились и вновь плотно прижались друг к другу. — Не чувствую сил, — вяло произнес Уилл и опустился на колени за спиной ангела. Прижимаясь к его крыльям, вдыхая их запах, он искал тепло, которое еще помнил. — Тебе нужна кровь. Я позабочусь об этом, пока ты слаб. Он резко поднялся, и юноша повалился на землю. Вскоре яркий аромат травы, вызывающий жажду, сменился густым запахом крови, мертвой плоти. Сильные руки подняли его и усадили на колени. Уилл открыл глаза и вздрогнул — ангел держал перед ним хрупкое, обмякшее тело олененка. — Попробуй, вот здесь, — Ганнибал сильнее запрокинул голову зверя, тонкая шея выгнулась дугой, хрустнув сломанными костями. Руки дрожали. Уилл запустил пальцы в короткую шерсть и почувствовал тепло, еще оставшееся в тельце, медленно остывающем. Мысль о том, что кровь все еще горяча, оттолкнула страх, и юноша потянулся к шее зверя. Уже слишком густая, липкая субстанция лениво потекла ему в рот. Она была не так вкусна, как кровь ангела, но придавала сил. Уилл чувствовал с каждым новым глотком, как энергия будто волнами поднимается от ног, выше — к его мертвому сердцу. — Кровь нужна тебе только для того, чтобы восстановить силы, — пояснял Ганнибал, с улыбкой глядя, как Уилл все яростнее вгрызается в олененка. — Это — не пища, чувство голода тебе не знакомо. — А тебе? — отозвался юноша, отталкивая от себя опустошенное, словно бы ссохшееся тельце. — Я испытываю голод только по отношению к тебе, — лукавая улыбка, знакомая, обнажающая клыки. — Я надеялся, что твои глаза не утратят своего света, — убирая кудрявые волосы, испачканные кровью, ангел внимательно смотрел в глаза юноши. — Твоя душа оказалась сильнее тьмы, оставила след. Они все еще голубые. Уилл потянулся к нему, чувствуя трепещущую силу, понимая, что этих сил достаточно, чтобы владеть. Ангел мгновенно прижал его к земле, чуть расправив крылья, заслонив собою усеянное звездами небесное лоно. — Ты так молод и прекрасен. Неискушенное создание, попавшее в руки самого грешного из существ. Рядом со мной тебе суждено увидеть много боли, но ты ничего не сможешь с этим поделать — настанут времена, когда страдания других будут тебе в радость. Потом и это чувство перегорит, оставив за собой безразличие. Это случится — рано ли, поздно ли, — но сейчас, пока твои чувства еще так ярки и живы, запомни этот момент. Момент моей любви к тебе. Он — настоящий. Его губы коснулись пересохших, вымазанных в крови губ Уилла, мягко, пугающе нежно. Прикосновение шершавых ладоней под рубашкой легкое, лживое. Уилл задержал дыхание, когда руки остановились на его ребрах, сжали сильнее. Поцелуй оборвался, и юноша открыл глаза, испуганно глянув на ангела. Ганнибал смотрел строго, сдвинув брови, сильнее сжимая юное тело под собой. — В моем мире нет места теплу. Прости, я точно сделаю тебе больно. Уилл не успел осознать сказанного, ответить, потому что в следующее мгновение ангел уже кусал его губы, проскальзывая в рот языком, раздвоенным, как у змеи. Острые клыки прокусили кожу, больно, жгуче. Хотелось вырваться, оттолкнуть от себя монстра, но Ганнибал лишь сильнее сжимал его челюсть, пальцы второй руки будто проникали под кожу, сдавливая хрупкие позвонки, приподнимая тело над землей. Уилл чувствовал себя зажатым в тисках, безвольно бился в удушающих объятиях. Укусы чаще приходились на шею, рана на которой все еще саднила, и один из них заалел ровно на ней же. Ангел слизывал выступающие капли, рычал — совсем как волк. — Тысячи лет моих одиноких скитаний стоили одной капли твоей крови, — прошептал он ему на ухо и сорвал с него выпачканную в земле рубаху. На молочно-бледном теле уже багровели пятна и полосы от его пальцев. Грудь вздымалась так сильно, будто ребра вот-вот разорвут кожу, вывернутся наружу. Уилл дрожал, не понимая, что он чувствует: желание или страх, эйфорию или агонию?.. Он знал, что жизнь уже покинула его тело, но отчего-то казалось, что эти сладкие муки способны убить его еще раз. Ганнибал опустил юношу на траву; вечерняя влага, скопившаяся на мягких листьях клевера, заставила содрогнуться разгоряченное тело. Не отрывая взгляда от испуганных, синих — в цвет пламени — глаз, мужчина принялся развязывать свой пояс-оби, кожаный, неширокий, украшенный известными одному лишь ангелу символами и письменами. Оборот за оборотом пояс соскальзывал с тела хозяина, опадая на живот Уилла, ощутимый, тяжелый, точно змея. На конце пояс имел кисть, собранную из туго связанных между собой кожаных лент. Ангел протянул юноше руку, помогая подняться на ноги. Уилл, будто зная правила, смиренно завел руки за спину, боязливо поглядывая на блестящий в свете костра кнут. Ганнибал сложил ленту вдвое и так звонко щелкнул ею, что где-то вдалеке птицы затрещали крыльями, обеспокоенно разлетаясь. Уилл нервно выдохнул, ощущая, как пояс начинает натягиваться под грудью, ползет вверх и больно давит на плечо, затем — на второе. Стеснение становилось все сильнее, кожа жгуче терлась о кожу. Пояс вновь щелкнул, обвивая тело, сжимая выше груди, и вновь пропал за спиной. Все внутри дрожало от чувства абсолютной беспомощности, покорности, повиновения. Когда лента протянулась в удушающей близости с шеей, сдавив ключицы, юноша осознал, что испытывает наслаждение, позволяя связывать себя, отдаваясь во власть своего ангела. Ганнибал рассматривал свое творение, дотрагиваясь до пересечений и узлов, проверяя их надежность. Ходил вокруг своего человека, наслаждаясь добычей подобно пауку, дрожащему над увязшим в его паутине мотыльком. Конец с кистью был сжат в его кулаке, и он дернул за него так резко, что Уилл едва не упал. Ангел удержал его, приобняв за плечи, ласково касаясь щеки, прежде чем опустился на колени. Уилл думал, что испытал наивысшее наслаждение в тот миг, когда ангел забирал его жизнь. Чувство, захлестнувшее его сейчас, когда горячие губы коснулись его возбужденной плоти, он не мог описать: так влажно и горячо, даже сумасбродно. Хотелось двигаться, хотелось зарыться пальцами в эти длинные волосы, ухватиться за серебристые пряди и управлять. Но руки были туго связаны за спиной, пояс сильнее врезался в кожу, жаля каждый раз, когда Уилл пытался дернуться навстречу прикосновениям. Раздвоенный кончик языка порхал, едва касаясь, а затем напористо двигался вдоль ствола. Уилл краснел от стыда, считая себя участником греха, не осознавая, что его душа уже не имеет ценности. Он безрезультатно пытался сдерживать стоны, пока не почувствовал нечто мучительно острое, яркое, болезненное. Юноша дернулся, пытаясь отстраниться, но мужчина притянул его ближе, словно непослушного пса за поводок. Внутри все точно сжалось, словно сейчас что-то оборвется, лопнет. Ангел не дал этому свершиться, резко потянув Уилла на себя, заставив опуститься на колени. Он стянул с себя свое одеяние — темную длинную юбку с запахом, — и Уилл впервые увидел, что ноги ангела были сплошь испещренные шрамами, рваными белесыми линиями, рытвинами. Ганнибал видел в его взгляде сочувствие, дотронулся до изогнутой линии на бедре, ползущей вверх, к животу. — Не жалей меня, малыш. Я принес достаточно зла — боль этих шрамов точно заслужил. Иди ко мне, — он потянул упругий кожаный повод, заставив Уилла повернуться спиной и сесть к себе на бедра. Юноша чувствовал горячее прикосновение между ягодиц, дрожащее тепло. В горле пересохло; он понимал, что его ждет, боялся, но желал. Желание превратилось во что-то неуправляемое — парализующий волю яд, заставляющий смириться с падением в бездну. Нет смысла кричать, хвататься за проскальзывающий между пальцев воздух, есть смысл раствориться в ощущении, сравнимом только с последним полетом — падением. Сильные руки сжимали его бедра, оглаживали упругие ягодицы. Дыхание ангела блуждало по спине вдоль позвоночника, путалось в волосах, щекоча. — Все еще пахнешь по-человечески — молоком и слезами, — он сказал это ласково, но за словами последовал удар. Уилл вскрикнул от неожиданности, выгнулся в спине, запрокинув голову. На плече заалели красные линии. Он решил, что способен вынести эту боль, привыкнуть к ней, пока следующий удар не обрушился на бедро. А затем — еще и еще, сильнее, напористей. Боль, схожая с поцелуем огня, с раскаленным металлом, прижатым к детской ладони. Рассекающие кожу ласки по бедрам и ступням, по туго связанным за спиной рукам и плечам. Кожа лопалась — точно бархатистая шкурка персика, перезревшего, упавшего на пыльную землю, — разворачивалась, обнажая красноватую плоть. Ангел жадно вылизывал раны на спине, ощущал горьковатый привкус боли, вмешавшийся в сладость крови. Уилл более не мог сдерживаться — показывать силу не имело смысла, он был обнажен перед своим ангелом, был самим собой. Его крики смешивались звучали между стонов, боль отзывалась тянущим возбуждением. Он был готов терпеть это вечность, лишь бы слышать это глубокое дыхание за спиной, чувствовать поцелуи в плечо. Когда Ганнибал вошел в его измученное тело — неожиданно, резко, — перед глазами Уилла будто взорвалось солнце. Маслянистые, огненно-красные пятна поплыли вокруг; ему виделось, что они проникают в него, овладевают телом и разумом, точно живые, смеющиеся его слабости. Огонь полыхает внутри, и руки ангела, сжимающие бедра, заставляющие двигаться ему навстречу, кажутся ледяными. Ганнибал тянул его на себя, держась за тугие узлы, вбиваясь в хрупкое тело, подчиняя себе не столько плоть, сколько сознание, а он жаждал еще. Внутри него сгорали уставы праведника, последние мысли человека. Он видел дрожащие тени на траве, видел распахнутые крылья, те самые крылья, которые вознесли его к небесам. «Настанут времена, когда страдания других будут тебе в радость» — слова дымкой плыли перед глазами, видимые, казалось, даже ухватиться можно. Сквозь болезненный оскал, Уилл прошептал: — Мои страдания мне только в радость… Экстаз, боль, такое острое чувство, будто тело сгорает в адском пламени, но не умирает, а рождается. Наполненность внутри оставалась до тех пор, пока Ганнибал сжимал тело юноши в своих руках. Клыки продолжали сдавливать сладкую плоть, прокусывая плечо. Черная дорожка крови тянулась вниз, к груди, путаясь в кожаных лентах. Вокруг летали черные перья, обращающиеся в пепел.

***

— Здесь всегда ночь? — спросил Уилл, когда они легли у холодного костра. — Всегда, — ангел расправил крыло так, чтобы накрыть им обнаженное тело юноши.