Obsession

Один день остался позади. Уилл взволнованно выбежал на дорогу, принялся привычно озираться по сторонам в поисках Ганнибала. Ему так хотелось поговорить с ним, рассказать о том, как невероятно близок этот человек к тому, что требуется для перехода в их мир — к поставленному ангелом условию, но его не было рядом. Юноша крикнул, позвал его, но никто не отозвался. Оставшись в одиночестве, он будто перестал существовать: как можно быть уверенным в том, что ты все еще есть, если никто не видит, не слышит тебя? Возвращаться к Адаму не хотелось — причиной тому послужило желание создать вокруг себя какой-то ореол тайны, — посему он побрел обратно на площадь, надеясь застать там того, кто сможет его увидеть. Колдун оставался на своем месте, но теперь лежал, подперев голову жилистой рукой. — Здравствуй, — хрипло произнес он и уставился на Уилла слепыми глазами. — Уже ночь. Почему ты не спишь? — подходя ближе, юноша недоверчиво глядел на старика, не понимая одной вещи — как это он может видеть его, если даже в своем мире слеп, как крот? — Жаль тратить время на сон. У меня оно хоть и есть, но его не так много, как у тебя, — он похлопал по ковру рядом с собой, приглашая Уилла присесть. — Как тебе удалось обмануть смерть? — А тебе? — колдун хитро улыбнулся, а после завозился на месте и выудил из кармана курительную трубку. — Отдал свою душу ангелу смерти, — ответил Уилл и придвинулся еще ближе, желая почуять запах дыма, который вскоре поплыл по воздуху белесыми паутинками. Старик пыхтел, жмурясь и хрипя, выпуская облака дыма в ночное небо. Наконец он ответил: — Я предсказал ангелу то, что его ожидало, и мое пророчество оказалось настолько прекрасным, что он пожелал оставить меня здесь, оставить для себя. А чтобы я более не мог предсказывать смертным, он лишил меня зрения — теперь я вижу только его мир. — Что же ты напророчил ему? — Тебя, — улыбнулся старик. — А после того, как мое предсказание сбылось, он вновь вернулся ко мне и спросил, стоит ли ему поддаться искушению? Мой ответ заставил его погрузиться в раздумья на восемь лет. И все-таки он поддался… — колдун покачал головой, выражая разочарование, и глубоко затянулся. — Почему ты осуждаешь его? Расскажи мне! — Уилл требовательно хлопнул ладонью по бедру. Старик рассмеялся громко и хрипло, выронив трубку из слабой руки. Пепел рассыпался по ковру и тут же, подхваченный ветром, унесся прочь. Колдун успокоился, привстал и оперся спиной о мешки, стоящие позади. В его руках мелькнул огонек — живой и теплый, — и он вновь задымил трубкой. — Знал, что ты не ведаешь границ, что чувство меры тебе не знакомо, но ты все равно удивляешь меня, юноша. С чего ты взял, что я расскажу тебе свои тайны? — С того, что я могу забрать твою жизнь в любую минуту! — рассерженно ответил Уилл. — И сотни лет мало, чтобы ты перестал вести себя как ребенок. Моя жизнь — как и твоя — принадлежит Ганнибалу, только он может забрать ее. Старик вновь замельтешил и вытащил — неизвестно откуда, точно по волшебству — блестящий чайник и две плоские чашки в причудливых узорах. — Я боялся, что ты будешь медлить со своим человеком, — он поставил одну чашку ближе к Уиллу и налил в нее темную дымящуюся жидкость, — но ты успел — чай еще горячий. Не бойся, Ганнибал и сам пьет чай со мной. Сейчас, я дам тебе лукум. Уилл недоверчиво взялся за мягкий кусочек угощения и отправил в рот целиком. Вначале вкус показался ему весьма странным, а сухая, почти безвкусная посыпка прилипла к зубам, будто пепел, но стоило ему раскусить сладость, как рот наполнился точно густым сиропом — липким и вязким, но тающим на языке. Юноша довольно зажмурил глаза, позволяя себе этот краткий миг наслаждения. Он помнил вкус сладкого очень отдаленно, но это было чем-то новым, незнакомым, потому он жадно закидывал в рот один кубик за другим. Старик смаковал свой лукум медленно, откусывая понемногу, обсасывая каждый кусочек и запивая чаем. — Я никак не пойму, — вопрошал Уилл, облизывая пальцы, — ты здесь или там? — Я нигде. Застрял посередине. Люди видят меня, но я не вижу их. Они подбрасывают мне монеты, приносят еду — считают, что я нищий. Некоторые пытаются со мной говорить, но, как бы я того ни хотел, я не могу ответить. А здесь я вижу только Ганнибала и тебя. — А как же Адам? Как ты рассказал ему о нас? — Как ты думаешь, смог бы я нарушить правила, диктуемые мне самой жизнью — ангелом смерти? — Это было бы безрассудством… — Вот тебе и ответ: я делаю то, что мне приказано. — И говоришь сейчас со мной, — усмехнулся юноша. — Да, чему рад. Я хотел познакомиться с тобой, а он знал, что тебе захочется с кем-то поделиться своими переживаниями. Расскажи мне о нем? — О ком? — Уилл знал, о ком спрашивает колдун, но намеренно переспрашивал. Так бывает всегда, когда сознание уже в плену одного человека, но ты всеми силами стараешься не подавать виду — не показывать, что ты готов говорить о нем каждую секунду своей жизни. — Об Адаме, — ответил старик и указал в сторону его дома. — Все так, как о нем говорил Ганнибал. Он красив, он отчаялся, он жаждет войти в мой мир, думая, что бессмертие — счастье. — Глупец, — усмехнулся старик. — И ты веришь ему? Веришь в его искренность? — Быть может, ты скажешь мне, стоит ли верить? — Уилл приподнял бровь и улыбнулся. Он надеялся перехитрить старика, заговорив его. — Твоему ангелу не помогли мои предостережения, — тяжело вздохнул колдун, — не помогут и тебе. К чему зря тратить время? Помни одно: как только Адам станет его частью, его смерть — ровно как и твоя — убьет Ганнибала. — А если он сам решит погибнуть? — Ты думаешь, он решит? — он пристально посмотрел на него. От этого слепого взгляда по телу юноши побежали мурашки. — Сумасшедший старик! — крикнул он и поднялся на ноги. — Вздумал запугивать меня? — А он был прав, говоря, что крупица человеческой души уцелела в тебе. Завидев фрукт на ветке, тянешься за ним, не замечая спелые плоды прямо под ногами. — Твои сладости лучше твоей мудрости! Этот человек — раб! Его воли мало, чтобы разрушить мир, который есть между нами. — Пусть так, мой юный друг, пусть так… Уилл рассерженно глянул на него и поспешил обратно к дому человека. Он все отдалялся от старика, но тяжесть его холодного взгляда, обращенного будто в самую суть, никак его не покидала. Уилл даже обернулся пару раз, опасаясь, что колдун поднялся и все это время плелся за ним на своих исхудавших ногах, точно мертвец, преследующий своего убийцу. Но улица оставалась пустынной и тихой. Когда юноша вновь оказался у глиняной стены, он смог различить тонкую линию горизонта — она разрезала землю и небо, впуская в мир новый день. Уилл испуганно бросился во двор, боясь, что Адам уже проснулся. Его опасения были напрасны: мужчина продолжал спать в своем гамаке. Его ресницы беспокойно дрожали, губы беззвучно приоткрывались. Уилл приблизился к нему и поцеловал сомкнутые веки. Адам шевельнулся, серьезно взглянул на него, а затем, словно вспомнив забытое лицо, улыбнулся. — Я разбудил тебя. Поспи еще немного, — юноша запустил пальцы в его волосы, чувствуя тепло. — Ты больше не уйдешь? — все так же сонно улыбаясь, вопрошал мужчина. — Возьми меня за руку, — Уилл потянулся к нему, и Адам, ухватившись за холодную кисть, поцеловав кончики пальцев, прижал его ладонь к щеке. — Какое долгожданное спокойствие, — прошептал он, вновь закрывая глаза. — Спи. Спи, пока сон еще имеет смысл. Уилл сосредоточенно наблюдал за ним, изучая. Слова колдуна все звучали в голове. «Веришь в его искренность?». У него еще было время проверить, — так он наивно полагал. Мужчина спал, прижавшись к его руке, щекоча запястье ровным дыханием, а Уилл уже не мог представить себе мир без него. Лучи утреннего солнца плеснули через глиняную изгородь, жарко лизнули лицо и грудь. Адам проснулся. — Не сон, — прошептал он, смотря на Уилла. — Не сон, — он склонился к его лицу, прижался губами к губам, жадно втянул воздух, ощущая человеческий запах: молоко и соль. Адам подался ему навстречу, вцепился в плечи, потянул на себя. Уилл звонко рассмеялся, толкнул его в грудь и поднялся. Он прошел по двору, заглянул в узкий каменный колодец, прежде чем заговорить: — Похож на меня, — улыбнулся он, глядя, как Адам выбирается из гамака и шарит по земле в поисках своих сандалий. — Такой же требовательный: все и сразу. — Прости меня, ангел. Я не хотел тебя обидеть, — виновато склонив голову, Адам сделал шаг ему навстречу. — Ты обидел бы меня, отстранившись от моих поцелуев. Но ты слишком торопишься. В вечности торопиться нет нужды: чем медленнее ты будешь изучать бесконечность, тем дольше она будет казаться тебе прекрасной. — Я понял, ангел. Я буду послушным, — взволнованно проговорил мужчина и шагнул еще ближе. — Не называй меня так, я — не ангел, а только часть его. Таким станешь и ты, если не передумаешь. — Как же мне называть тебя? — Уилл — имя, данное мне в моей человеческой жизни. Подойди ко мне ближе. Адам покорно приблизился, в его глазах вновь читался страх. Уилл ласково огладил его плечи, спускаясь вниз, щекоча мягкую кожу, рассмотрел его пальцы, длинные, мозолистые. Развернул кисти вверх и дотронулся до линий, темнеющих на светлых ладонях. — Ты мог прожить долгую, счастливую жизнь, — сказал он, все так же глядя на хаотичные штрихи, — если бы не оступился, если бы оказался сильнее своих желаний. — Ты видишь это на моих ладонях? — встревожено спросил мужчина. — Я вижу это внутри. За сотни лет я встретил тысячи тебе подобных, но ни с одним из них я не мог говорить. Расскажи мне, — его глаза загорелись, голубая радужка потемнела, поглощаемая растущим зрачком. — Что рассказать? — Расскажи, зачем убивал их? В Адаме вдруг что-то изменилось. Лицо сделалось пугающе радостным, губы скривились в ухмылке. Он встал еще ближе и горячо зашептал: — Если бы я знал, — он усмехнулся. — Если бы мог сам себе дать ответ… Но ты верно подметил — желание было сильнее меня. Я просто желал нести смерть, а жертвы не были важны. — Не ради наказания? — прошептал Уилл, всматриваясь в его горящие глаза. — Я — не Бог, не судья, не палач. Кто я, чтобы наказывать? Я лишь забирал жизни, складывал их одну за другой в омут своих воспоминаний, веря — они пригодятся. — Для чего? — Для обмена: их жизни взамен на мою! — он радостно перехватил руки Уилла, прижал ладонями к своей груди. — Чувствуешь? Они все там, бьются в моем сердце. — Ты безумен, — прошептал юноша, ощущая, как сердце толкается в его пальцы. — Я ждал тебя, я знал, что рано или поздно ты придешь за мной. — Ты безумен, — повторил Уилл в его губы. Не велел торопиться, но сам яростно вжимался в его тело, сдавливал ребра, царапая, дикий и жадный. Уилл был верен себе: своим юрким, по-змеиному плавным движениям, своему умению касаться так, что кожа под пальцами готова была расплавиться, впуская в свою бархатистость; своему вкрадчивому шепоту, от которого мысли умирают, опадая сухими листьями. Адам остерегался ослушаться его, боялся сделать что-то не так, потому лишь сдержанно обнимал его за талию. Но то, как Уилл вился вокруг него, выбивало последний воздух из легких, лишало всякого контроля над своей слабой человеческой душой. Не выдержав, он сжал сильнее, вызвав тихий стон, ухватился за бедро, проскользнув дрожащими пальцами в разрез длинной юбки. Кожа Уилла оказалась холодной, нежной, как у подростка. — Сколько тебе лет? — он замер на мгновение, всматриваясь в румяное лицо. — Я сбился со счета, — сладко улыбнулся Уилл. — Я чувствую себя грешным, ты словно ребенок… — Мне было шестнадцать, когда он забрал меня. — Он? Кто он? — Адам нахмурился. — Ангел смерти! — восторженно воскликнул Уилл и вывернулся из его объятий. — Мой ангел! — Значит, ты не один? Не блуждал в темноте в вечных поисках друга? — Только пока не встретил его, — улыбнулся он, присаживаясь на край колодца. — Он нашел меня, сделал своей частью. Я в его власти. — А как же я? — опускаясь к его ногам, Адам выглядел потерянным. — Ты мой, — касаясь его щеки, ответил Уилл. — Его мне подарок. Ты станешь его спутником в делах смерти, и моим — в делах любви. — Как скажешь. Но знай, я лишь тебе одному хочу принадлежать, тебе быть слугой и рабом. Уилл одобряюще огладил его по спутанным волосам, позволяя пальцам проскользнуть глубже, массируя кожу. Адам подставлялся под его прикосновения, будто животное, доверившееся человеку, подчинившееся ласковой руке. Его покорный взгляд был устремлен вверх; он заглядывал в голубые глаза, и так жадно смотрел, так жадно… — Покажи мне свой мир, Адам. Покажи то, о чем ты будешь жалеть, потеряв, — потребовал Уилл. Адам задумался. Уилл следил за его глазами: куда он посмотрит, размышляя, что же имеет смысл в его человеческой жизни. Поднявшись, мужчина прошел по двору: бросил беглый взгляд на маленький дом с крошечными окнами; на свой умирающий сад с изогнувшимися, будто от боли, деревьями; на старую лодку, лежащую днищем вверх, ссохшуюся от времени,что казалось — ударь посильней, и она рассыплется в щепки. Он отрешенно взглянул на спутанную сеть и нож с налипшей рыбьей чешуей на плоском лезвии, заглянул в пустые кувшины, изошедшиеся трещинами. Замерев на месте, он тоскливо посмотрел на Уилла и ответил: — Пожалуй, ни о чем я не буду жалеть. Вот только собака… — Где же она? — юноша осмотрелся, вспомнив, что действительно видел собаку еще вчера. — Я убил ее, не хотел оставлять одну. Уилл замер, испуганно глядя на него. Чувство опасности — инстинктивное, стремящееся обратить на себя внимание — защекотало внутри. Адам глядел в ответ, уверенный, с поджатыми губами и складкой промеж бровей, прожигал его взглядом. — Если мы пойдем на площадь, другие увидят тебя? — неожиданно спросил он. — Нет, — едва слышно проговорил Уилл. — Тогда идем! — он схватил его за руку и потянул за собой. Так долго желавшее обласкать это стройное тело, светило нещадно жгло плечи Уилла, целовало спину до боли. Юноша терпел, наслаждаясь горячими потоками, которые не касались его так давно. Адам держал его за руку, крепко сжимая пальцы, будто боясь потерять. Он шел чуть впереди, беспрестанно оглядываясь на него, даря широкую восторженную улыбку, смотря озорными глазами. — Скажи, ведь ангелы не едят? — спросил он, когда они дошли до рынка. — Иногда — раз в сотню лет, — усмехнулся Уилл. День только начинался. Торговцы — сонные и медлительные — лениво устраивались на своих местах, шумно переговариваясь между собой, хрипловато посмеиваясь. Кто-то пил чай, пробуя чужие сладости, сравнивая их со своим товаром — дымок от их маленьких костров тянулся вверх, теряясь в белесом, будто выстиранном, небе. Кто-то нюхал табак, громко чихая, поминая то бога, то черта. Одним для работы требовалось выкатить тележку с фруктами, выстроить аккуратные пирамидки из алычи и сливы, встряхнуть изюм и чернослив в мешках. Другие терпеливо пекли свежий хлеб, обтирая смуглые лица от соленого пота. Вдруг кто-то сдернул пестрые шелковые платки с крошечных клеток, и рынок наполнился птичьим щебетанием. Зазвенели колокольчики, заиграла музыка. Тысячи ароматов витали в воздухе, смешиваясь — острые и яркие, сладкие и пьянящие: специи, горячий хлеб, сладкое вино, орехи и фрукты, сыр и молоко. Глаза Уилла, отвыкшие от света, болели от яркости тканей, от узорчатых ковров, калейдоскопом раскинувшихся вокруг. Адам быстро двигался во все сгущающейся толчее народа, хватая все, что попадет под руку. Вот сладкий инжир, который он разорвал пополам, показав крупинчатую мякоть, и бережно дал Уиллу попробовать прямо с рук; вот красное вино в глиняном кувшине, которое он лил ему в рот, не обращая внимания на алые ручейки, бегущие с пухлых губ по подбородку и шее; вот ароматная, теплая лепешка и тающий в ней козий сыр, которую он свернул, жадно откусил сам, а затем отдал Уиллу и помчался дальше; вот виноград, мелкий и темный, точно слипшиеся икринки, который он по одной ягоде опускал ему на дрожащий язык и тут же срывал мимолетный поцелуй. Уилл смеялся над тем, как он хватал очередную безделицу — вроде блестящих бус или золотого браслета — и цеплял на него, заставляя кружиться. На его поясе уже были повязаны разноцветные, легкие, как ветер, платки, в волосах поблескивали цепочки с жемчужными подвесками. Адам тянул его за собой все дальше, — все дальше от желания отказаться от него… Миновав душный и шумный рынок, они вырвались к узкой улочке. Адам, разомлевший от вина, глянул на Уилла, улыбнулся как-то несмело и, потянув за угол, прижал того к стене. Шершавая поверхность оцарапала обгоревшую кожу, осыпалась под ноги рыжим песком. — Веселая жизнь, — печально произнес Уилл. В его руках все еще был кувшинчик с вином, и он сделал большой глоток. Адам глядел на него точно плененный. Казалось, что на нем висит незримая тяжелая цепь, сдерживающая в нем что-то дикое, бредовое. Как долго он слышит ее металлический лязг, как долго тащит за собой? Поймав на себе этот алчный взгляд, Уилл запрокинул голову и, приставив горлышко кувшина к губам, принялся медленно выливать вино. Два тонких ручейка поползли вниз по шее и груди. — И я откажусь от нее… ради тебя, — почти прорычал Адам и бросился на юношу. Кувшинчик выпал из ослабших рук, раскололся, издав глухой звук. Адам жарко прижимался к податливому телу, вылизывая каждый миллиметр, чувствуя сладость вина и жгучую соль. Он кусал и присасывался к бледной коже, оставляя бордовые паутинки засосов, кидался от шеи к груди, от плеча к тонкому запястью, точно ослепшая птица, бьющаяся в стекло. Уилл больно потянул его за волосы, оцарапал шею и плечи, желая коснуться губами губ. Внутри жгло и раздирало так сильно, что можно было вновь ощутить себя живым. Когда дрожащие, горячие губы наконец прижались к его пересохшим губам, он толкнулся внутрь, пробрался языком. Адам вздрогнул, простонав, сжал его бедра. Хотелось ближе и больше. Хотелось овладеть этим телом, но Уилл не подпускал ближе, отстранялся и хихикал, как застенчивая девица, а потом вновь тянул на себя, ненасытно сцеловывая соль с горячей кожи. — Позволь прикоснуться к тебе, — умолял Адам, до побелевших костяшек сжимая в руках ткань его юбки. Его голос дрожал, дыхание сбилось. — Нет, еще рано, — шептал Уилл, а сам легко, самыми кончиками пальцев, касался его напряженного живота, спускаясь ниже. Адам закрывал глаза, толкался в его раскрытую ладонь, но тот лишь смеялся в ответ и вновь целовал, убирая руки. — Зачем ты мучаешь меня? — в самые губы. Он замахнулся, ударил стену рядом с ним. Кожа лопнула, и красные бусины крови проступили на ней. — В моем мире только страдания и жди, — улыбнулся юноша и, взяв его руку, слизал кровь, пьянея от ее вкуса сильнее, чем от вина. Вкус живой человеческой крови напомнил ему тот миг, когда он лежал в холодной траве, смотря в небо, ощущая, как жизнь покидает его тело. С того момента всегда был рядом Он, дарящий всеобъемлющую любовь, и Уилл ни дня не жалел о своем выборе. И вот, Его нет рядом, а он чувствует жизнь внутри себя — теплую, ласковую; кажется, даже сердце стучит в груди. Он облизал последнюю, чуть загустевшую капельку и скользнул языком между пальцами. Адам выдохнул, продолжая смиренно стоять. Влажное касание на ладони — щекотно и волнующе, — и вдруг он погрузил сразу два пальца себе в рот. Адам сжался, зажмурился, чувствуя, как возбуждение скручивается в животе, набухает, разрастаясь. Уилл смотрел на него, не отрываясь, мужчина же не мог вынести этого пронизывающего взгляда. Он обессилено прижался лбом к его плечу, чувствуя, как ослабевают ноги, как жар концентрируется в паху. Уилл застонал, и этого хватило, чтобы Адам дернулся всем телом будто в судороге и повалился к его ногам, обнимая тонкие колени. — Я люблю тебя, — прошептал он сквозь слезы. Уилл криво улыбнулся и погладил его по голове. — Мне очень жаль…