— Геллерт, мою дочь насилует дементор, — Том не смог больше скрывать своей озадаченности этим. — Я видел это во сне. Это очень противоестественные манипуляции с человеком. — С дементором? — распахнул глаза Грин-де-Вальд. — Я никогда ничего подобного не слышал и никогда бы не додумался, но в вашей семье можно все, — похлопал Геллерт, считая, Тома отличным актером и сказочником. — Вы хоть понимаете что такое дементор, что предполагаете подобное? Это вообще как? Жертва же умрет. — Она и умрет, — закрыл глаза мистер Реддл. — Силия умрет, — на этих холодных словах Грин-де-Вальд задумался столь серьезно, что даже поверил Тому, от той интонации, с которой это сказал Том, было жутко, словно вся безнадега в мире обрушилась ежесекундно. Он любил свою дочь, наверное в этом и вся загвоздка, Том будет вынужден жить с мыслью, что пока он просиживает дни в Нурменгарде, его дочь трахает дементор. Геллерт подумал, что мир ужасно жесток и несправедлив, крайне несправедлив. А что если это все жестокие эксперименты Смерти?
* * *
Дедушка и пара его знакомых из деревни, которым он отдавал предпочтение, выбирались на охоту. Не ради пропитания или продажи, а так, для развлечения, проведения досуга. Януш был всегда с Томасом, тот представил ему своих старых и верных соратников по интересам. Косых взглядов на загадочного и, почти незримого, мистера Реддла младшего не было, особенно после того как тема зашла о самой охоте. Двое мужчин, на вид старомодные и достаточно пожилые, измызганные жизнью, хотя, они радостно приветствовали друг друга после долгой разлуки. Томас сказал, что собирается организовать на заднем дворе лужайку для гольфа, разместить мишени для стрельбы и вообще — что теперь их мужская тусовка в сборе. «Каждое воскресенье без пятнадцати четыре я жду каждого из вас!», — улыбнулся Томас, желая провести старость в затейливом спокойствии. И тогда дедушка обратился к Янушу, спрашивая, умеет ли он играть в шахматы, тот утвердительно закивал, вспоминая, как его учил этому Том. — Из музыки я предпочитаю классику, особенно Моцарта, Баха и Чайковского, — рассказывал о себе Томас, говоря исключительно о игре на пианино. А Том из музыки предпочитал джаз, на что Силия говорила будто этот жанр исключительно создавался под интересы узколобого буржуа. И чем больше она чувствовала свободу, тем больше осуждала все то, в чем вырос Том и чему следовал. Резко возжелала свергнуть устоявшийся и приевшийся режим, Януш никак не мог уследить за тем какой на этот раз стала его мама. Она прямо говорила и кричала: «Отпусти меня!». — Твоя мать благоволит американцам, грезит познать Новый Свет. Якобы там свобода и защищенность от предрассудков. Хочет слушать не нашу музыку и даже книги в руки берет не те, что надо бы… — Томас не ненавидел Силию, а наоборот — считал очень интересной, но консерватизм не мог принять её взглядов. Томас хотел, чтобы она была достойной светской леди. Вышла замуж, переехала в столицу, чтобы стёрла всю ту грязь. Он даже заметил кольцо на ее безымянном пальце, после чего Силия только улыбнулась, тогда Томас гаркнул: «Ни в одной стране, насколько бы хорошей она тебе не казалась — не будут исполняться твои безумные прихоти!». Она, как будто, постоянно говорила Томасу о своей связи с Томом и вовсе не раскаивалась. Силия не ходила по субботам в церковь со всеми, она долго распивала чай или что-то покрепче, вызывая подозрения у своего сына. Мама отдалилась слишком сильно, настолько, что Януш испытал страх, представив, что его единственная любовь ускользает. Януш узнал о многих людях в Литтл-Хэнглтон, много раз наблюдал за родителями убитой им Сары, желал все вернуть назад и спасти её. С возвращением супругов Реддлов — мир в маленьком городке изменился. «Говори о погоде», — шептала ему Силия, когда к ним подошли очередные соседи для того, чтобы узнать как у них дела, ведь теперь все изменилось. И он запомнил её слова, как запомнил все те, что она говорила… пока не умерла. Это случилось 5 августа, когда на дворе стоял 1961 год. Смерть впервые сказала Янушу о том сколько ему лет и что его день рождения был пять дней назад. Она сказала, что люди обычно празднуют этот день, ровно как и Рождество и много других праздников. Януш жил и не знал, что день, когда он родился — это праздник, за который получаешь подарки, что люди не просто увядают, но и считают свой возраст точными цифрами. Он впервые увидел дату рождения собственной матери на могильном камне. 11 ноября 1931. Она была старше его на 15 лет. Настоящая дата рождения Тома неизвестна, но Смерть принесла Реддлам сынишку ровно 31 октября 1913 года, прямо в Канун Всех Святых. Еще Януш впервые увидел полное имя своей матери, приходя в недоумение: — Силия Лили Коул Реддл? — он повернулся к Смерти, ища в ней союзника по недовольству, но та только пожала плечами, говоря, что Том коллекционер и все делает не без умысла. Лили — так звали его самую ненавистную жертву. А Коул — в честь миссис Коул, которая была его приютской надзирательницей. На вопрос: «Зачем?», Смерть ответила: — Твой папа хотел унести частичку прошлого в своё настоящее, кажется, он об этом пожалел. Знаешь, когда я дала тебе имя, то Силия была не в восторге, дав второе, как она считала, более подходящее. — Вы вообще понимаете, что разрушили мою жизнь? — он говорил как самый обычный максималист. — Никто не будет просить у тебя прощения, Джонатан, — Смерть искаженно ухмыльнулась, чем напугала Януша. Она назвала его второе имя, о котором он никогда не подозревал, ровно как и о дне своего рождения, ровно как не знал и Силию с ее именами. Ему было невероятно больно от осознания гадкой лжи, в которую его втянули они все! Лишили правды, лишили информации, впоследствии и мира. Он не то что не владел самыми обычными знаниями, Януш не умел жить, потому что его родители не собирались готовить его к этому, отняли возможность решать самому и делать какие-то выводы. Он должен бы быть злым и на Тома и на Силию, но нет. На маму Януш не держит зла, потому что считает ее такой же жертвой Тома как и себя. Томас Реддл сочувствующе потрепал за плечо, кажется, он совершенно не видел Смерть. Никто не видел Смерть, кроме него, а Януш таращился на нее, вспоминая, какую боль она ему нанесла, на что та лишь раскинула ладони, он видел, как ее губы шепчут отчетливые слова: «За все в этой жизни нужно платить». О чем она говорила с его мамой, после чего та умерла? Что за бред вообще? Быть дементором очень неудобно, потому что слепота съедает, немота душит, а разум не настолько острый, и получается, вкупе со всеми отобранными органами чувств, отнимается и разум. Дементор соблазнителен, потому что когда Януш уходил в его образ, то чувствовал свою истинную непобедимость, он знал что вечен в этом образе и что ничто никогда не заставит его тлеть в земле. Чувство жаркой охоты на светящиеся шары, что так и манят, ютятся в душах людей, которые просто приятно поглощать, а трахаться в этом образе невообразимо комфортно, властно и отрадно. Дементор очень раним по своей сути, он не бесчувственен. Люди по сравнению с ними черствые камни. Каждое прикосновение к поверхности приносит приятные нежные ощущения, чувство постоянного полета, за которым следует свобода, а какая у них между собой неразрывная связь. Януш всегда слышал в том облике голоса других, правда, другие дементоры утомляли своими зацикленными фразами. Ему бы хотелось начать всем доказывать, что дементоры не злые и не ужасные, просто они ничего не чувствуют к людям, поэтому кажутся жестокими. Они даже не знают что люди — это люди, для них это только светящиеся шары с энергией, которая согревает и утоляет, дарит расслабление. Это своеобразная жизнь, которую дементор срывает подобно тому как ребенок рвет яркий цветок, дабы полюбоваться, подарить маме и утолиться от похвалы. Поняв, что Смерть не врала, когда угрожала, что лишит его человеческого лица, Януш испугался говорить ей что-то поперек и спорить, обвинять, вытягивать правду о случившемся с мамой. Он просто молчал и пялился на Смерть, которая была видна только ему, на могиле собственной матери. Януш пытался отмотать момент более точно и четко, но все никак не мог, словно нить памяти оборвалась. Из его мозаики кто-то вытащил пару пазлов. Томас не в силах сдержать своего угрюмства, которое срывается на его лице горестными слезами, которые тот пытается всячески подавить, ведь он уверен — мужчины не плачут, это низко и недостойно. Януш не плачет, потому что не верит во все происходящее, особенно, видя удаляющийся силуэт Смерти, в его памяти всплывают какие-то странности… Какие-то обрывки и обрезки воспоминаний, затем резкий провал, и мама умерла. Януш осматривается вокруг, видя, что кроме него и деда на кладбище Литтл-Хэнглтона никого нет, будто весь этот городок — игрушечный фасад и люди в нем ненастоящие. — Где Мэри? — оборачивается Януш к Томасу, пытаясь выстроить загадку самостоятельно. — Она в Лондоне. Я пока ничего не говорил ей, боюсь, что она не выдержит и сляжет с инфарктом. У нее слабое сердце, врач говорит, что скачки давления в нашем возрасте могут стать причиной внезапной смерти, — Томас начал рыдать, утыкая лицо в клетчатый носовой платок, переводя тему на болезни, и то, насколько они с Мэри стары. Дедушке было страшно считать дни до собственной гибели, Януш смотрел на него и не жалел, думая, что старик просто не знает — после отключки его не ждет даже Ад. Его энергию поглотит кто-то из дементоров, чтобы впоследствии накормить Смерть, это дает ей силу, это дает ей магию. Природа действительно любит эту женщину. — Я не буду вас похищать, — тихо-тихо говорит Януш, давая себе обещание, что после смерти Томаса он не коснется его души, потому что это было бы ужасно неправильно. Дед ничего не услышал, он продолжал рыдать, вспоминая какие-то моменты из жизни Силии. «Вы так плохо к ней относились…», — растерялся Януш, не понимая: почему гибель человека что-то меняет в живущих? — Я ведь никогда не относился к ней плохо! — взревел Томас неожиданно, вырывая Януша из осуждающих дум. Это было столь резко, что в какой-то момент он почувствовал, будто сердце его остановилось, настолько высказанное было странным, словно Януш копался в голове старика Реддла, вытесняя из его души те самые клочки мыслей, что заставляли сожалеть и реветь. — Это все Том! Это он виноват. Он испортил мою внучку и дочь, — его интонация приобретала злостные нотки. — Я просто с самого начала обо всем догадывался, но молчал. Боялся. Было стыдно признаваться в том, что оказалось правдой. Думаешь, легко жить с осознаем того, что эти двое выделывали у меня за стеной?! — Томас повернулся к нему, кричал так, словно Януш вступил с ним в конфликтный спор, где кидался обвинениями без права на защиту. Казалось, что он хотел нанять себе адвоката, чтобы тот за него высказал все, что таилось, только поубавил эмоциональность, с которой ревел обвиняемый. Обвиняемый в чем? В молчании? В халатности? В сокрытии этой тайны? В том, что оказался соучастником развращения Силии? О чем думал старик, пожиная плоды этой тайны? Для Томаса судьей была его же внучка — та самая мертвая Силия, а его адвокатом оказался Том, тот самый, что трахал судью. — Они были в сговоре… — Януш видит, как судья и одновременно пострадавшая заигрывает с адвокатом, который посредственно защищает обвиняемого. Плохо было только одному из троих в том заседательном зале — Томасу. Он верил в свою причастность и не мог отделаться от случившегося. А Януш стал невольным свидетелем сего заседания, всего лишь поднося судье, от которой был без ума, какие-то неважные бумажки, ведь он ее секретарь. Бумажки! — резко понимает, что если его доводы верны, то найти за что уцепиться — проще простого. — Я пойду… — пытается сказать это Томасу, но тот стоял у серой могильной плиты и рыдал дальше, оправдываясь перед Силией. Но все они — цирк и Томас не преступник. Судить нужно не его! Он лишь случайный свидетель! На месте обвиняемого должна сидеть Смерть, которую будет защищать безумный Том Реддл. Но преступник и судья связаны неразрывной любовной связью, ровно как и каждый из этих троих. Чем больше Януш представлял свою мать в судейском одеянии, тем больше понимал — она продажна также как и адвокат-Том, они оба сделают так, как нужно преступнику. Януш как невольный свидетель понял, что его участь была вшивой и отвратной — подносить бумажки и молчать. Взбегает по ступеням крыльца, распахивая дверь, сталкивая горничную, краткое: «Простите» успокаивает пожилую женщину, которая выметала песок. Дверь в дом была отворена, кажется, все в данную минуту сосредоточено именно на том, чтобы помешать самому маленькому Реддлу в этом доме что-то познать. Прачка и кухарка стояли прямо посреди коридора, когда Януш пробежал между ними, они очень испугались, посмотрев ему в след. Распахивает дверь в комнату своей матери, яркий солнечный свет слепит глаза, окна в ее спальне были раскрыты, мыльно-белая тюль развевалась на теплом ветру, в ее комнате хорошо слышно пение птиц. Януш огляделся внутри, отмечая насколько красиво у нее. Нежно-бирюзовые стены, пол из темного дерева блестит в том месте, куда упал луч летнего солнца. Белые простыни застелены темно-синим бархатным покрывалом, прикроватные тумбочки, что прилагали у изголовья кровати — на них два одинаковых светильника. Все чисто и идеально. Януш делает шаг, оказываясь внутри обители своей матери, по его правое плечо стоит огромный длинный шкаф, открывает его — мамина одежда, ее так много, она висит на вешалках, вся по цветам. Ее одежда исключительно бело-черная, а так же несколько пастельных блуз, внизу много туфель и все-то они похожи. Ничего не найдя в шкафу, Януш пал на пол, заглядывая под кровать, прощупывает матрас, ничего не находя — не понимает, что взбрело ему в голову. Касается приятной ткани ее платья, думая, как сильно любит Силию. Оборачивается назад, видя письменный стол, что стоял рядом с большим зеркалом, у которого его мама могла проводить часы. Немалый беспорядок был именно на письменном столе и на тумбочке, где стояла вся ее косметика, Силия в открытую признавала насколько она ленива, что даже пыль вытереть ей было несказанно трудно, зато его папа был не такой. Он любил все расставлять по порядку, по цветам, соблюдать равновесие и симметрию, Тому удавалось это сделать с помощью волшебной палочки, но не менее увлекательным он находил каждый раз расставлять все по разному, собственными руками, потом он звал Силию и показывал где у нее что лежит, а она не слушала его, а потом спрашивала куда он положил ее карандаши или волшебную палочку. Януш улыбнулся, вспоминая маму, зависть к отцу пробрала столь сильно, что захотелось снести остатки его искреннего труда. Том делал ради мамы многое, ему нравилось одевать ее, причесывать, красить, каждый раз Том смотрел на нее и восхищался, говоря, что лучше нее нет никого. Все дело в том, что мистер Реддл, который — родной отец Силии, делал из нее то, что ему нравилось, то, что ему хотелось. Януш осуждает его за это, считая, что Том связывал ей руки и ноги, посадил в безвольную клетку. Подбегает к письменному столу, на нем навалены какие-то листочки, вырезки, фотографии и рисунки Тома. Как странно, — подумал Януш, беря в руку рисунок отца, рассматривая. Он никогда бы не подумал, что Том хорошо рисовал, на рисунке была изображена мама, она читала какую-то книгу, он начертил ее черным восковым карандашом, подписывая: «Бесконечно влюблен…». Все ее линии невозможно плавные и правдоподобные, казалось это действительно Силия, Януш позавидовал отцу, находя в Томе Реддле еще один талант. Откидывая красивый портрет так, словно это мусор, Януш продолжил копошиться в столе, открывая все ящики и даже потаенные, потому что он знал, что у Силии много нераскрытых загадок. «Моя бесконечно прекрасная мама», — думал Януш и влюблялся в нее только больше, понимая, что какие-то вещи из ее комнаты пропали. В столе Януш находит тоненькую тетрадь в чёрной обложке, на обратной стороне которой написано «Т.М. Реддл». Узнав имя своего отца, Януш с радостью полез читать откровения Тома, но наткнулся на вырванные листы. Неаккуратная линия шва напоминала рваный шрам, кто-то кромсал этот дневник, истощив его вполовину. Януш подумал, что это отец выдерал свои откровения и прятал в пламени камина, не оставляя даже возможности понять что у него в голове. Перелистнув страницу, Януш видит почерк мамы, она и Том считали его некрасивым, тогда как Януш наоборот — не мог оторвать глаз от столь красивых ломанных линий и резких загибов. Все слова понятные, наклон идеальный, все предложения написаны ровно на разлинованных строчках, расстояние между словами выверено в миллиметр, почерк крупный. Это напомнило чаек в полёте, он влюбился в маму только крепче, подносит листы к губам, целуя письмена, выведенные её рукой. «50. Пролив. Двадцать первый. Свобода… Мой дорогой…». Это все что она оставила. То, кого она называла «Мой дорогой» — осталось загадкой, ведь это место было залито чернилами. Януш ничего не понял из перечислений, какой-то набор слов без абсолютного смысла, что, в принципе, и перестало его волновать, он уцепился за обращение. Кто? Чьё имя она написала? Она оставила этот шифр чтобы что? Надо быть маглом, чтобы поверить, что Силия так просто лежит в гробу. Януш всячески искал подвох во всем, лишь бы удостовериться — мама жива, хотелось делать все, чтобы казалось, будто никаких похорон не случилось. Но не бросив попытки, Януш стал перелистывать страницы, пока не увидел три имени, написанные рукой Силии. Том Януш
Смерть
Она перечеркнула его имя и отца, но чтобы это могло значить, кроме того, что мама планировала свержение? Вот только и он и отец живы, власть никакая на горизонте не маячила, тогда что? Какой смысл в это вложила его исчезнувшая мама?* * *
Геллерт все не мог понять: что побудило мистера Реддла попросить у Смерти его же собственную палочку, которая в стенах Нурменгарда ничегошеньки не способна сотворить? Том радостный рассматривает ее, протягивает руку сквозь решетку и передает Геллерту, когда Грин-де-Вальд взял это оружие, то его изрядно напрягло строение этой палочки, она ведь была вся в вертикальных трещинах, они крупные и глубокие, казалось, можно было узреть нутро этой палочки. — Она светится, — похвастался Том, но Геллерт сколько бы не крутил ее в руках, все никак не видел этого свечения, видимо, мистер Реддл окончательно сошел с ума. — Но в этом месте она не реагирует даже на парселтанг, — все объясняет Том. — Знаете, я не особо интересовался именно изготовлением палочек, — начал Грин-де-Вальд, — но именно ваша кажется мне очень странной, признаться честно, даже необычной. — Она египетская, — раскрывает тайну. — Великий Салазар похитил ее из Долины Царей, прямо из саркофага какой-то царицы. — Мумии? — поднимает глаза на Тома Геллерт. — Да, именно, она лежала прямо с мумией, — улыбается Реддл. Геллерт сдержал свое отвращение и искренний страх, что забушевал в его груди с одной только мыслью о мумиях и Древнем Египте. Протягивает палочку обратно, желая избавиться, а то вдруг — эта вещица проклята? Может быть мистер Реддл такой сумасброд из-за проклятия, наложенного на этот предмет? Том забирает свое оружие и подходит к небольшому окошку своей тюремной темницы, высовывает руку на улицу, держа палочку в руках, встает на носочки, дабы подальше протиснуть свою ручищу. Геллерт непрерывно наблюдает за тем, что делает этот мужчина, попутно разглядывая его внешний вид. После встречи со Смертью Том вернулся очень чистеньким, его серая рубашечка сменилась на атласно-черную, он весь был в черном, выглаженном и красивом, только волосы его были белы. Том высматривал как его палочка начинает светиться, чем дальше от стен Нурменгарда, тем больше она оживала, ему не составило труда заставить левитировать камень, стал приближать его к себе, вытаскивая вторую руку дабы поймать прохладный кусок скалы. Камень приближался с каждым дюймом только медленнее, чем ближе к Нурменгарду тем неохотнее он плыл в воздухе, подрагивая. Том тянет руку, думая, что сейчас поймает, но, достигнув слишком близкого расстояния — камень рухнул на землю, так и не долетев даже до палочки. Мистер Реддл стал понимать, как работает каменная тюрьма, это как мертвая зона у Азкабана — магия не работает. «Отзовись!», — шепчет Том, обращаясь к палочке, — «Ты мне нужна! Спаси меня!», — шепчет на змеином, наблюдая, как она светится за пределами тюрьмы. — С кем вы разговариваете? — докопался до него Геллерт. — Со своей палочкой, — переходит на английский. — Что это за язык? — Парселтанг. На нем разговаривают некоторые люди, дементоры, все змеи и сама Смерть, — Том отошел от окошка, рассматривая, как зеленое сияние палочки померкло окончательно. Сказав это, оба услышали чьи-то шаги, Том, вытянул руку перед собой, крепко держа бесполезное оружие, готовясь защищаться, хотя он знал что магия здесь бессильна, но все же, не хотелось показывать, что его хоть что-то испугало. — Ты зачастила, — даже не выглядывая из своей темницы, Том понял, кто прется к нему снова, наверное, она пришла позлорадствовать. Мистер Реддл впервые обратил внимание на реакцию Геллерта, а вернее на то, какая она ненормальная, такая бывает у животных на опасность, правда, он скорее мотылек, что бьется о свет и не боится подпалить свои крылышки. Грин-де-Вальд обнимал прутья решетки, высунул язык и стал нализывал холодный металл, его всего трясло, особенно от приближения каждого нового шага. Том делает шаг, затем еще один, зная — мама пришла к нему, она скажет что-то плохое, стоило Смерти показать свое лицо, как он резко выронил палочку из рук, не понимая, почему какая-то горечь съедала уже заведомо. Она подошла к его решетке, не переступая порога, находясь на безопасной стороне. Смотрела так, словно у нее для него сюрприз, во что мистер Реддл не поверил, а сразу же напрягся. — Силия умерла, Том, — остановилась она посередине прямо между камерами этих двух. Геллерт стал тянуть к Смерти руки, напирая на металлические решетки, он хочет Смерть схватить. Взгляд у него был диким и самым опасным, Грин-де-Вальду приносит сильную боль осознание того, что всего-то миллиметр отделяет его от возможности потрогать эту, как он говорит, Роковую Женщину. Он высунул язык, продолжая тянуть безнадёжно пальцы, видя её невозмутимый профиль, что пришёл позлорадствовать Тому и влюбленной горячке Геллерта. Том не мог понять сказанных слов, вернее, он не верит. Подходит к решетке вплотную, смотря маме в глаза, надеясь, что это одна из очередных шуток. Но Смерть невозмутимо приподнимает уголки губ, начиная кивать. Том хочет бросить свою мать в клетку к помешанному на ней мистеру Грин-де-Вальду, смотря на то, как тот будет её раздирать. Мама жестокая и бесчувственная. — Тебе её совсем не жалко, Том? — издевается Смерть, наблюдая, как несгибаемый вид Тома даёт первую трещину, выдавая на лице тяжкую тоску от потери. Мистер Реддл стал вспоминать Силию маленькой. Не хочет реветь, но даже если бы и хотел — не может. Геллерт все время бредит Смертью, его тяжкая ноша от потери свободы, власти и Бузинной палочки — ломает пополам. Он делал это все во имя неё, хотел быть её Повелителем. Том считает, что Грин-де-Вальд думал, будто заключит между собою и Смертью особую связь, похожую на человеческий брак. Прямо сейчас Геллерт выглядит ещё хуже чем раньше, полностью умирая как личность, Геллерт хочет её, но она не даёт. Даже не поворачивается к нему. Том знает, как сосед по тюрьме разговаривает, думая, будто тот спит и ничего не замечает, и дрочит на мамину перчатку, которую та забыла у него в клетке. Это кажется диким и жалким, Геллерт думал, что она больше не придёт, а она мало того что пришла, так ещё и так остро показывает ему его ненужность, разрывая побеждённого узника на куски. Геллерт постоянно зовёт её разными именами, пересказывает свои мысли, говоря вслух, как сильно хочет эту странную, бесчувственную и опасную женщину. — Посмотри на меня! — вклинился внезапно в их диалог мучимый Грин-де-Вальд. Том тут же выполнил его просьбу, Грин-де-Вальд таращится на длинный утонченный профиль мамы Тома. Смерть отвлекает столь нервный приказ, она медленно поворачивает к нему голову. — Хочешь Дары, Геллерт? — спрашивает она, после чего он, шокированный, таращился на неё. Она заговорила с ним, да ещё и о Дарах. — О, нет, — тут же улыбнулся, жутко пялясь. — Только не сейчас, — все ещё тянет к ней руку. Она посмотрела на это с лёгким негодованием и вновь повернулась к сыну, стоило Геллерту потерять с ней контакт, как он почувствовал, что впадает в глубокую беспроглядную бездну. Том смотрит на заключённого напротив, что отсиживает здесь не один год. Геллерт полез к себе в штаны, чтобы начать судорожно дрочить на неё, раз уж он не мог поиметь её, то ничто не мешало ему представлять это. — Её похоронили на кладбище Литтл-Хэнглтона, — смотрит Смерть на Тома, — вчера. Сочувствую, сынок, — попыталась коснуться его, но тот сделал шаг назад. Ему было противно от всей обстановки, даже то, что она сообщает это под томные стоны Геллерта. Это было омерзительно. Том резко вытягивает руку, дотягиваясь до мамы, пытается схватить, но она сразу же делает шаг назад, после чего Том злорадствует. Геллерт сразу же ухватился за потерявшую бдительность Смерть, тянет её на себя. Она боится его, Том всего мгновение наблюдает в её глазах ужас. Грин-де-Вальд трогает её через решетку своей темницы. Том не видит ничего дикого в поведении Геллерта, ему не жалко мать, он все ещё прокручивает слова: «Силия умерла». — О, Геллерт, — делает свой голос приторным и убаюкивающим, — ты так сильно по мне скучал? — делает вид что удивлена. Она гладит его по щеке, опускаясь по лицу ниже, скрывая бурный возбуждающий страх перед его не только фигурой, но и именем. Смерть ещё никогда не видела человека, что столь сильно помешан на ней. Он берет её за руку, начиная опускать ниже, вынуждая притронуться к нему прямо там. Она смотрит ему в глаза, так и не понимая природу этого поведения. Сколь бы сильно не пыталась разгадать — ничего не выходит. Том видит, как Геллерт тяжко переводит свою эксцентричность на его маму, Грин-де-Вальд приходит в восторг от того, что чувствует её пальцы на себе, вынуждая потереться. Том делает несколько шагов назад, и не говоря ни слова, забирается под свою койку, прямо на холодный пол. Там темно, и, кажется, безопасно. Он все ещё слышит стоны мистера Грин-де-Вальда, это помогает отвлечься от мысли, что его дочь умерла. Её больше нет и не будет, Смерть не позволит Тому выйти из Нурменгарда, он снова заперт, только с полоумным Геллертом. Том слышит, как тот говорит Смерти слова о любви и значимости. Он пытается не кончить, но она только сильнее стискивает его член, стремительно проводя вдоль. Он кончил прямо ей в руку, а потом его отпустила волна лихорадочного бреда, особенно, когда она демонстрирует ему свои пальцы, по которым стекает его сперма. Увидев это, Геллерту стало легче, она тянется к нему, будто бы чтоб поцеловать, но в последний момент делает резкие шаги к камере Тома, отходя на дальнее расстояние от Геллерта. Она заглядывает в камеру к Тому, но видит, как он просто скрылся ото всего.* * *
Принципиальная и вечно недовольная, она перелистывала книгу, постоянно отрываясь от неинтересного чтения, кажется, во всю показывая свое недовольство. Томас Реддл оставил свое слово, утверждая, что Януш будет учиться в Лондоне, а еще, что особняк Реддлов отныне принадлежит ему, ровно как и люди, живущие в нем, поэтому от них требуется беспрекословное подчинение. Поразмыслив над вынужденными обстоятельствами, которые устроил им Томас, Силия стала понимать, что, возможно, старый хрен прав. Пускай мальчишка учится, пускай живет приличной жизнью. Тома-то все равно нет, Хогвартс Янушу не светит, еще нигде в мире не обучают дементоров-оборотней, разве что в Азкабане? Опуская глаза на книжечку в толстой обложке, Силия читает ее название: «Десять негритят» авторства Агаты Кристи. Мисс Реддл терпеть не могла детективы, но Том часто повторял слова считалочки из этой истории, особенно, когда они жили в прекрасной и свободной Америке. Вообще Силия считает книженции миссис Кристи не очень-то правдоподобными и очень однобокими: что не книга, то вечное повторение одного и того же сюжета, никакого секса и изнасилований, даже жестокость чисто номинальная, упор все же на разгадку, как считала Силия, совершенно неинтересной правды. Филипп Ломбард — вот ради кого Силия читает этот детектив, она не может справиться с тем чувством, будто его образ ей близок, якобы он в этом глупом сборище персонажей самый симпатичный и интересный. Она настолько сильно увлеклась обдумыванием книги, что совершенно оторвалась от мыслей о Томасе и о том, что этот престарелый пень рушит всю их натянутую идиллию. Томас пророчит своей приемной дочери и внучке, что выдаст ее замуж за одного хорошего человека, он при деньгах, а сам же работает в Британском музее. Но Силия только считала дни, чтобы наконец-то сбежать, но все время откладывала, все время находила оправдания почему на этот раз не может покинуть родной дом. «Всего пара дней и мы снова в Литтл-Хэнглтон», — сказал Томас, убираясь прочь с порога собственного особняка, не замечая, с каким облегчением вздохнули его таинственные родственники. Им нужно было перевезти из Лондона много каких-то вещей и первоклассную технику, которую они приобретали с большим трудом и подозрительностью, однако, потом прибывали в восторге от ящика с мелькающими картинками. Когда Томас говорил свои угрожающие о скором прибытии слова, то словно запугивал, на Януша это, кстати, подействовало, но не на Силию. Только старый Реддл за порог, как Силия распустила всю назойливую прислугу, совершенно не объясняя причин своего поведения, радостно улыбаясь им в след, а затем она села на диван в одинокой и вычещенной гостиной, взяла в свои руки книгу, которая всегда лежала горизонтально на книжной полке, в отличие от остальных, и стала пытаться читать. Воспользовавшись свободой, юный мистер Реддл стал искать свою маму и нашел ее, Силия была неподвижна будто скульптура, настолько же бледна и совершенно нема. Он вошел в комнату достаточно тихо, но знал, что боковым зрением Силия уже давно видела его приближение. Ему хотелось поговорить о Томасе и обучении в Лондоне, что он этого не хочет, его, кажется, все вокруг бесило, особенно то как мать ведет себя, полностью игнорируя происходящее. Делает шаг в ее сторону, наблюдая, как ее пальцы переворачивают пожелтевшую шершавую страницу. Силия сидела боком к нему, Януш подходил каждый раз медленно, ожидая привлечь ее внимание, ну или хотя бы один взгляд. Он стал неприхотливо разглядывать ее внешний вид, понимая, что растерял весь былой накал для разговора. Силия продолжала сидеть так спокойно и непринуждённо. С высоты своего роста Януш видел ее грудь, она выпирала сверху, затянутая в корсет нижнего белья. Силия была абсолютно плоская в профиль, но в анфас эти выпирающие полуокруглости, да еще такие светленькие, подрагивают от каждого осторожного вздоха, а когда на Силию падала тень под правильным углом, её грудь смотрелась еще более желанно. Он всегда считал мамину грудь красивой, правильной формы: шарообразные выпуклости небольшого размера, но достаточного, чтобы захотеть их полизать. Они вызывали тот самый позыв. Ничто так не заводило Януша как вид скрытой груди, почти неприлично зажатой в тиски, вынуждая милые сисечки жаться друг к другу и стремиться вверх, кажется, Януш увидел сосок. Нет-нет, ему кажется, а вернее, хочется его увидеть, он, просто, примерно знает где они должны находиться. Тугой корсет, наверное, безжалостно их стягивает. Януш готов припасть на колени, дабы принести поцелуй своей безграничной любви и привязанности собственной матери, и поцеловать эти полулуния грудей, которые томно подымает дыхание, его несомненно живой и здравствующей мамаши. А какой у Силии взгляд, она только что отложила Агату Кристи в сторону, уставилась либо в окно, либо на пианино, откидываясь к самому углу дивана. Она недовольна или очень задумчива, но если мама задумчива — она всегда недовольна. «Можно мне кончить на них?», — мысленно задаёт терзающий вопрос, представляя, как его сперма польётся по этим трепещущим выпирающим полумесяцам. Хочет поцеловать их и ни в коем случае не рушить сложившуюся красоту. Представляет, как её сиськи будут вынуждены вырываться из-под этой пряжки плотного основания, особенно, когда он начнёт таранить Силию снизу. Она изогнёт спину, перегибаясь через плоскую спинку дивана, откидывая голову. И он увидит: как его любимые груди выползают и пытаются высвободиться, но им не удастся это сделать полностью, потому что пленённые они крепко. Нет, Силия одета абсолютно не вызывающе: лёгкая шифоновая блуза нигде не обтягивает, даже в длинных рукавах, все дело в декольте, хотя, оно тоже не вычурное, просто Януш видит эти прекрасные части маминого тела, которые просто предназначены для поцелуя, не может думать ни о чем. Её чёрная юбка не обтягивала бёдра, потому что такое неудобно носить в местности под названием Литтл-Хэнглтон, мама вообще не может спуститься с холма, Януш думал, что все дело в нежелании Силии снимать туфли. Она продолжала загадочно куда-то смотреть, не замечая, что её сын уже давно облокачивается на камин и осмысленно разглядывает каждую часть её тонкого тела, казалось, что каждый штрих в ней особенно и изящно удлинен, начиная от пальцев, заканчивая икрами. Броско. Как же броско она накрашена! Замечает в ней всё. У неё серьги — серебряные тонкие кольца, они небольшие, но Янушу всегда нравилось то, что носит или наносит его мама. На ней все смотрелось хорошо, красиво, со вкусом и достаточно просто. Мама не любит украшения. На ней одно единственное кольцо, то самое, что надел ей Том, давая клятву быть её мужем. Не ожерелий, ни цепочек с кулонами, ни браслетов — никогда, а самое странное, что у Силии все это есть! Но она ни разу не надевает подобное, серьги-то редко меняет, она какая-то постоянная, отчего и ленивая. Силия кладёт ногу на ногу, Януш узрел, как носок её туфли потерся о щиколотку, а потом её икры соприкоснулись, моментально потеревшись друг о дружку. Её ноги так нескромно близко, будто его мама скована, ему так и не удалось увидеть, как широко размыкаются колени. Хочет ей их разомкнуть самостоятельно, а потом полюбоваться тем, что она так виртуозно прячет. Свою невероятную и жаркую розу, — думая об этом, он аж споткнулся на ровном месте, потому что нога подвернулась, видимо, от желания пасть на пол, ибо разглядывать так будет удобнее. «Раздвинь свои ноги», — возбуждается от собственных просьб, которые не может высказать вслух. Силия замечает, как её сын чуть не упал, потому что это было достаточно резко. Она даже голову повернула медленно, не отрывая глаз от окна до последнего. «Я вытрахаю тебя!», — он даже не коснулся себя, но чувствует что уже на пределе. — Подойди, — говорит Силия абсолютно бесстрастно, но это было похоже на приказ. Он отрывается от опоры, ощущая себя в штанах даже головой, очень неудобно знать, что ткань немного натягивается. «О, да, прорви плотину!», — утоляет свою похоть только так — грязными мыслями. Она расстёгивает ему ширинку, Януш не верит своим глазам, счастье соприкасается с самым тривиальным страхом стыда! Он ведь настолько слаб в данную секунду. Он не в себе, он не в мозгах. Она высвобождает его похотливую штуку из штанов, немного скептически оценив сильную эрекцию, — Януша это только больше заводит, особенно, когда он представляет, что она ненавидит, сравнивает его с землёй в своих мыслях. Силия приблизилась и поцеловала ему член, в самый кончик. У него не было слов, чтобы признаться в том, сколько чувств у него вызывает этот жест. Она даже не лизнула, не взяла в рот, и, кстати, даже не собиралась, не скрывая этого. Поцеловала. Это было как признание в любви, настолько интимно. Простой жест, в котором она выражала что-то особенное. Его первый вопрос: «А Тому тоже?», — но он молчит, не скрывая того, насколько поражён. Затем Силия отстранилась обратно, а Януш увидел след от её помады на своей чёрной влажной коже, — ему показалось это шедевром. Отпечаток её губ на его члене. Но она не закончила, она схватила резко и сильно, обхватывая в диаметре, огибая пальцами, а затем провела рукой. Януш видел, как стерся цвет её губ, он застонал не сдерживая своего, почти детского восторга, а она продолжила. Он поднял голову к потолку и стал рассматривать лепнину на нем, совершенно ничего не воспринимая. Протягивает руку, касаясь запястья мамы, но Силия продолжала дрочить ему, кажется, будучи совершенно таинственной в данный момент. Она делала это очень быстро, прямо дергала, сжимала сильно, а затем медленно придавливала все выступающие бугорки. Не сдержался — дернулся и застонал. Опустил голову, смотря на её выпирающие груди, что вздымались чаще прежнего, хочет потереться о них своим твёрдым горячим членом, но знает — мама не разрешит этого сделать. Он весь порозовел и стонал как девочка, утопая в узкой ложбинке, разделяющей её прелестные груди надвое. Разглядывание этих горизонтов — делало его неутомимо елейно счастливым. — Давай! Ещё! — тонет в судорожном дыхании, подходя к моменту неизбежного конца, когда ему придётся выпустить томимую страсть, которая вскипает в нем, когда он видит свою маму. — Чудесно… — откровенно стонет от жадных прикосновений, вспоминая поцелуй её губ и своего члена. Силия была очень удивлена, когда он залил всю ее грудь своей обильной спермой. Это было как вымазаться в чёрном киселе, она осмотрела то, как Януш запачкал ей кофту, а он наблюдал, как его жидкости просачиваются внутрь, проникая между этими притягательными возвышениями, затем они просочатся ниже, возможно, достигая её живота. Обмажут соски и те прилипнут к ткани корсета, в принципе, как и вся заляпанная кожа его мамы. Силия проводит пальцами правой руки по своей груди, — она правша! — находит этот факт притягательным, особенно, когда её пальцы мнут ровные восхолмия, стирая малую часть его спермы. Она думала, что Януш кончит в тряпочку, а вернее в камин, а он так подло облил её, даже не предупредив. Силия разочарована, встаёт с дивана, собираясь уйти. — Не обижайся, — кладёт руки ей на плечи, притягиваясь, чтобы поцеловать. — Ты поступил как ребёнок, которого укачало и его вырвало прямо на месте, — она отчитывала его! — Я знаю, — целует её в губы, кладя одну руку ей на щеку, не давая отстраниться. Он считал, что его любовь к ней как случившееся — выливается резко и неожиданно, потому что терпеливо томится. Она давала себя целовать, проникать в свой рот, ему нравились её слюни. Он млел как влюблённый юный мальчик, кем и являлся, желая предмет воздыхания самым искренним образом. А она все равно ушла, говоря, что ей надо в душ. Оставаясь наедине с собой, Силия подумывала о том, что вот совсем скоро ее избавят от душевной тяги в виде собственного сына. Он был как темная одинокая башня, в ней холодно и тяжко. Его влюбленность душит с каждым днем все сильнее, Силия уже не знала как перестать показывать то, насколько ей тяжело, не сколько морально, сколько физически. Сильная слабость проела плешь в самом сердце. Закрываясь в собственной комнате, Силия слышит игру клавишных, понимая, что ее сын пребывает в тяжких раздумьях, принимая страшный шаг — убийство. То есть Януш готов убить только ради привычной жизни, только бы никто не взламывал и не ломал его привычный мир. Силия думает о том, что упустила тот момент, когда сын стал отдаленной копией тихушного Волан-де-Морта. Он очень спокойный, улыбается столь натянуто, что, в последнее время все реже это делает, осознавая, что кривляния отнимают у него много сил. Януш думал только о том, что хочет убить. Убить тех, кто вынуждает его совершить подлый поступок. В его тяжелых нотах будто бы было признание в том, что он этого не хочет, он винит Силию в том, что она сделала его таким. Мисс Реддл снимает с себя испачканную одежду, кидая прямо на пол, направляет на нее палочку, без сожаления проговаривая: — Лакарнум Инфламаре. Белая блуза и черный корсет тут же воспламенились, тогда Силия пошла в ванну. Открывает воду, окуная ладони в прозрачную и прохладную влагу, подносит мокрую кисть к своей груди, стирая остатки черной жижи, которую на нее выплеснул Януш. Силия смотрит на свое отражение, стесняясь собственной наготы, прикрывает грудь рукой, резко отворачиваясь, хватаясь в белоснежное полотенце, медленно потирает свое тело, чувствуя, как стремительная вода намочила пояс юбки. Полотенце выскальзывает из ее рук и оно валится на пол, Силия старательно наклоняется, правда, у нее ощущение что она та самая сухая ветка, которая с треском сейчас сломается. Поскользнувшись она падает на влажный холодный кафель, вскрикивая от прикосновения ледяной плитки к своей теплой груди. Взгляд цепляется за что-то белое, оно лежит прямо под ванной, подползая столь аккуратно и осторожно — видит какую-то тетрадку, пристроенную за ножной ванны. Хватается в ее черную плотную обложку, вытаскивая. Долго таращится на нее, вспоминая что это, осторожно переворачивая, видит инициалы своего отца. Вскакивает на ноги, выходя в свою комнату, бросает тетрадь на кровать, отворяет шкаф, облачая свое полуголое тело в сухую и приятную одежду. На полу осталась горстка пепла от предыдущих вещей, запах отвратительный. Силия хватает дневник Тома, распахивая окно пошире, садится на широкий подоконник, открывая тетрадочку, уже видя почерк своего давно пропавшего мужа. Множество записей, которые он копил летами, встречают Силию и она видит, как меняется цвет отцовских чернил из года в год, как старые записи въедаются и расплываются, а новые поблекли от влаги, под которой прели все это время в ванной комнате. Раскрывает одну из самых первых страниц. 19 июня. 1932 год. Силия. Моя маленькая девочка. Она уже сама встаёт на ножки, опираясь на стенку шкафа, хватаясь пальчиками о полки. Она рассматривает переплеты мрачных книг. Когда я зову её, она оборачивается, но не улыбается. Почти никогда. Я никогда раньше не чувствовал того, что испытываю теперь, при одном взгляде на эту маленькую девочку меня охватывает отвратный страх за её жизнь и здоровье. Никогда раньше смыслом моей жизни не было сохранение чьей-то жизни. Я не люблю детей, могу прокричать это с долей пафоса, но это не относится к моей дочери. Не значит ли это, что я все ещё влюблён в неё? Не представляю, что маленькая Силия станет взрослой. Я боюсь этого. Я боюсь того насколько хочу. Её образ приходит ко мне во сне, мы занимаемся с ней сексом, но она не знает, что я тот, кто породил её на свет. Предатель ли я? Она маленькая, Силия очень крошечная, словно, в её развитии стоит какой-то замедлитель. Она боится меня, боится моих объятий. Я трогаю её и рассматриваю — меня не привлекают дети. Меня не привлекают младенцы. Меня не привлекают маленькие девочки. Я безнадёжно втянут в трясину времени, хоть я и обещал себе не трогать её тело до сознательного возраста… кажется, я все больше тоскую. С каждым днём я умоляю время пойти быстрее. Хочу, чтобы она выросла. Боюсь неизбежности бунтарского взросления. Не переживу, если моя дочь уйдёт от меня, бросит и обвинит в чём-то. Силия, я узнал страшную вещь: я — твой отец. Не могу противостоять соблазну прошлого. Это сильнее безвольного меня. Я чувствую, что всегда был слаб для Бузинной палочки… Силия смотрит на меня прямо сейчас, она заметила, что я пишу что-то. Ей интересно. Но она не может подойти самостоятельно, от чего села на пол и заплакала, привлекая моё внимание. Малышка. Силия ещё совсем малышка. «Мой ласковый и нежный Том», — хочет плакать Силия, жалея своего папу. — Кто ты такой? — закрывает крышку пианино, потому что ей осточертела его постоянная игра. Силия хотела бы признаться в том, что Януш не ее сын и не сын Тома, что он кто-то чужой. Тот, кто все испортил. Хочет найти виноватых. Януш изменился в лице, его проела фальшивость, он не жалел маму, потому что все понял. Просто почувствовал ее настрой, увидел противоречивые мысли, она пытается выставить его чужим. Посланником Смерти, все еще подозревает Смерть в желании отомстить Тому. Но это вовсе не так. — Том страдает паранойей, — поворачивается к Силие, говоря про отца чистейшую правду, стараясь доказать, что вина здесь только в том каков Том Реддл на самом деле. — Ты думаешь будто все вокруг в сговоре, а так же я и Смерть. Это Том заставляет тебя так думать! — резко встает с места, покидая пианино. — Это не так, — подходит к Силие, начиная ее обнимать. — Ты хочешь убить Мэри и Томаса, — выдает очередные параноидальные мысли. — Нет, — положил голову маме на плечо, понимая, что она не в себе. — А все потому, что я знаю насколько сильно ты не желаешь смерти именно им. Я не Том, — с тоской протягивает это, медленно покачиваясь с Силией на ходу, беря ее за руку, начиная вести в танце. Януш понимал, что все происходящее — вина Тома, особенно то, что происходит с Силией, отягчающим стало то, что каждый поцелуй Януша забирает у нее осколок души, делая все только более безрассудной. Не отрывает своей головы от маминого плеча, думая, как бы поступить, понимая, что его мать — моральный инвалид. Наверное все же стоит сделать то, что он обдумывал множество раз. Смерть будет не в праве отказать. Только она сможет вернуть все на место, но для этого нужно будет сделать маме страшно и больно, — Януш отстранился и посмотрел в ее лицо, видя там уже слабое напоминание о старой Силие. — Расскажи о себе? — Силия делает вид, что он инопланетянин, начиная рассматривать с ужасом в глазах, касается своей рукой его щеки, он чувствует насколько трясет ее изнутри. — Ты мне нравишься, — смотрит на него так, словно видит впервые в жизни. — Мы отличаемся от вас, — начал свой пленительный рассказ на змеином, поглаживая ее спину, приходя в неумолимое счастье от живого тепла и дыхания, — много чем, — пристально смотрит в глаза маме. — Мы рождаемся с невероятным пониманием мира, — улыбается, видя, какая у Силии живая реакция. — Том все же получеловек, но он значительно отличается от других. Это все в голове, понимаешь? — стучит пальцем по виску. — Образ мышления. Способность видеть и улавливать, — Януш вспоминает какая неразрывная связь у него с братьями и насколько хорошо он понимает какие-то вещи. — У меня полностью отсутствует иммунитет в привычном человеческом понимании. Наши тела просто не могут болеть, — рассказывает ей как самой настоящей маленькой девочке, чувствуя себя Томом Реддлом, — вирусы нас не видят как живой организм. Согласись, камень пневмонией не заразишь, — смеется, объясняя Силие почему он не болел даже ветрянкой. — Отсюда и отсутствие боли, — опускает глаза, завидуя этой способности, — которой, увы, но я все же лишён, потому что гибрид. Отец менее силён — подвержен болезням магического мира, но у него сильный иммунитет. Но ты, — сжимает её пальцы сильнее, приближается, начиная целовать. Испытывает какое-то печальное превосходство, рука хочет трогать Силию. Чувствует, как становится слишком жалким в своих сильных чувствах к ней. Хочет разомкнуть губы и прервать их долгий поцелуй, но только больше заводится. — Ты самая слабая среди нас всех, в тебе лишь незначительная часть Смерти, какие-то основные элементы. Ты даже не говоришь на парселтанге. Ты все же человек и я безумно страдаю от этой мысли, — прижимается к ее лбу своим, говоря это с тоской и горечью. — Почему вы все не можете спокойно на меня смотреть? — Силия делает оборот вокруг себя, возвращаясь к сыну, ей интересна его история. — Я не знаю, — трогает её волосы. — Твоё природное обаяние сводит нас с ума, — он улыбнулся, действительно теряясь в догадках. — Необычные флюиды? Тебя хочется. Тебя любишь как никого и никогда. — Я пережила столько угнетения… — она растерялась, побледнела только больше. — Все в этой жизни компенсируется. Тебя много не любили, зато теперь нас много и все мы безумно любим тебя. Особенно я, — намеренно не говорит о папе. — Со Смертью я повязан. Собрания под луной, нас много. Она одна, и все мы её долбим, словно звери. И это нам нравится, — он еще ни разу не ходил на эту оргию, вообще-то и не собирался даже, но почему-то перед Силией ему захотелось показать себя с плохой стороны. — Ты и Смерть можете дать потомство? — влюблённо смотрит на него. — Нет, думаю, нет. Мы бессмертны. Наши механизмы не заточены под размножение, потому что нам это не нужно. Дементоры мертвы и глупы. Появились они за Гранью. Хаос и Смерть расплодили боль и страдания, увядание и упадок, а оно приводит к гибели. Сосать души — значит получать допинг, невероятная энергия, которая влечёт неживых дементоров, — чувствует свое невероятное превосходство перед ней, одновременно сожалея. — Смерть родила от избранного — категория магов, которая по необъяснимым причинам плодит от других видов. Твоя мать и отец Тома — относятся к такой категории, — на самом деле Януш все это только предполагал, потому что некое чувство понимания не отпускало, будто он знает многие вещи просто взглянув на них. — Кто отец Тома? — Силия задает правильный вопрос. — Геллерт Грин-де-Вальд, — стоило ей ахнуть, как Януш снова поцеловал ее. — У тебя голубые глаза и волосы светлее. Ты должна была заметить, что папа, Смерть и твоя мать — обладатели тёмных цветов. Но не ты и этому причина именно наследственность Геллерта. Он блондин и имеет светлые глаза. Это передалось и мне, частично, — обнимает маму, утопая в любви, желает поласкаться с ней. — Откуда ты это знаешь? Тебе Смерть рассказала? — а она все продолжала. — Нет, — неровно дышит в её присутствии, этот разговор заводит с каждым словом все невыносимее и невыносимее. Пускает на неё слюни, тупея от пагубного воздержания в столь опасной близости к объекту своих желаний. — Я уже говорил, что не являюсь человеком, — шепчет ей на ухо. — Я способен понимать как все устроено, — она трогает его прямо между ног, заставляя замолчать. — О, нет, иначе я не смогу строить логические цепочки, — убирает её руку. — Смерть сильнее тебя? — продолжает задавать вопросы. — Да, она древнее меня. Дементоры ей не противники. Но Смерть не опасна. С ней бесполезен бой. Она жестока не потому что злая, а потому что живёт слишком долго. — Почему она в мужских обличьях приходит миру чаще? — Силия так смотрит на него. — Будучи мужчиной она легче добивалась голоса и признания среди душ. — Конец света наступит? — он улыбается, потому что мама напоминает ему ребёнка. — Нет. За Гранью Млечный Путь в замороженной проекции, но жизнь продолжается. Параллельно с этим временем сейчас живут и прошлое и будущее. Смерть исправляла историю кучу раз. Ей скучно. Она живёт в разных временных отрезках, но не одновременно. — Она нас бросит? — Не думаю, — вплотную прижимается к ней, начиная тереться, слабо и тяжело выдыхая. — Потрахаемся? — смотрит на его пьяный вид. — Было бы чудесно, — сглотнул напряжения ком.* * *
Проклятые таксисты, пришлось добираться до любого крупного города графства Бакингемшир. Мэри зудела на ухо, восклицая вечно свое коронное: «Томас!», как будто она не понимает, что чем больше она будет квакать и доставать, тем хуже сделает своему и так взволнованному мужу. Остановившись в Милтон-Кинс, Томас сразу же находит телефонную будку, перерывая все справочники, пытаясь связаться хоть с кем-то из Литтл-Хэнглтона, но как назло из-за каких-то перебоев со связью этого не получается сделать. — Томас, дорогой, ну как ты так умудрился? — Мэри берет его под руку, выводя на открытую дорогу. Он взглянул в просторы, что были заставлены аккуратными милыми домиками и крупными магазинами, молодежь разъезжала на машине, сгруппировавшись в компанию, они приостановились у какого-то ларька, начиная важно прикуривать папиросы, выглядывая из окна авто. Растаив в собственной юности, Томас начал грустить, чувствуя, как его легкие уже не в том состоянии, а колени то и дело скрипят как несмазанная петля. Он машинально потянулся к своему карману, доставая металлический зеркальный портсигар, все еще разглядывая мальчишек, вспоминает о Януше, думая, что ему было бы куда лучше купить велосипед и отправить хотя бы сюда. А еще лучше отправить в интернат для мальчиков, чтобы там он навсегда забыл все то, что могли вложить в него Силия и Том. Казалось, что чем больше повидает этот мальчишка — тем лучше он увидит мир, начнет объективно рассуждать и увеличит фокус собственных решений и взглядов. Казалось, Том захватил. Он пришел внезапно, его не ждали, никто бы и не подумал, что этот мальчишка со странным взглядом обладает таким чудовищным влиянием. Том был жесток, особенно к своим родителям, Томас не мог понять почему тот имеет на него такое влияние. Он запугивал одним видом, рядом с ним снились кошмары, а самочувствие рушилось как карточный домик. Кремень черканул и лепесточек пламени показался из бензиновой зажигалки, Томас прикурил свою любимую сигарету Данхилл, чувствуя, как успокаивает горячая горечь во рту, как с каждой тягой он расслабляется, а на выдохе его голову не отпускает легкое головокружение. Сердце бешено стучало в предчувствии странных вещей. Как истинный джентльмен, мистер Реддл, который ныне глава собственной семьи, решил что всем Томовским законам и правилам пришло время отступить. Силия привыкнет, ей понравится жить как нормальные люди, — Томас был в этом уверен. Он знал, что сын, скорее всего, попал в плохую компанию, а то, что тот наплел Силие про Австрию — вранье. Делая вывод, что Том стал преступником или скатился в наркоманскую среду, Томас решает — все что не делается — к лучшему. Им всем просто надо пережить те последствия, что оставил в психике каждого Том Реддл. Томас взглянул на свою Мэри, находя ее прекрасной женой, он помнит, как родители были против его брака с ней, а все потому что она шотландка и отказалась принимать англиканство, но это оказалось совершенно не важно. Когда Томас сказал, что сбежит из Уэльса навсегда, слабый Лорд согласился, но это все равно не остановило Мэри и Томаса мечтать о Англии, о Лондоне. Хотелось начать жизнь без родителей и без глупых наставлений. Продав свое по праву поместье, подаренное на свадьбу, Томас прикупил пару зданий в Англии и усадьбу в Литтл-Хэнглтон. Сначала было сложно, особенно, когда большая часть денег была вложена в промышленный бизнес, казалось, он потеряет все что вложил, но ему повезло и все окупилось. Им с Мэри приходилось жить в холодном доме без еды, по началу было тяжело привыкнуть к недоеданию, а потом как подарок свыше — все дела пошли в гору, а потом появился Том. И он появился таким странным образом, что вспоминать подобное не хочется, потому что становится жутко. Томас навсегда запомнил этот стук в дверь, когда на пороге была темная ночь, Мэри подумала, что это дети просят сладостей, ведь вся деревня была полна переодетыми ребятишками. — Я отправлюсь обратно, — посмотрел на свою жену Томас, зная, что она поймет. На лице промелькнуло беспокойство, ей страшно одной оправляться в Лондон, ведь всегда и при любых обстоятельствах они были вместе. — Это быстро. — Может ну их? Потом снимешь эти деньги, какая разница? — Дорогая, я не готов мотаться туда-сюда по сто раз. Едем в Лондон, так значит собираем все в один день и едем в Литтл-Хэнглтон. Мне уже слишком много лет, кажется, что все в этой жизни я не успею сделать и доделать, — он посмотрел на желтый закат, краски расплывались в синих облаках, смешиваясь в нежно-фиолетовые пряди, на которых поблескивали неяркие звезды. Уже смеркалось. — Ключи у тебя, ты переночуешь у нас в квартире, я приеду сегодня же, заплачу таксисту и он переправит меня на вокзал за 15 минут. Когда я к тебе приеду, ты уже соберешь все необходимое. Мне останется только снять наличные и мы поедем назад. Все будет хорошо, — смотрит в ее светлые обеспокоенные глаза, а затем слышит, как Мэри тяжко вздохнула, но все же согласилась. Посадив жену в такси, Томас стал выспрашивать прохожих, кто согласится отвезти его в Литтл-Хэнглтон. Все же найдя человека, которому самому туда нужно, Томас примостился на переднем сидении, становясь хмурым попутчиком. По радио крутили Челентано, водитель переключил, желая послушать ныне модный рок, Томас не стал делать замечание, однако, он все же не разделял веяние молодежи и эту странную музыку. Насмотревшись на молодых в Лондоне, ему показалось, что эта музыка развращает, нет никакой сдержанности, нет вкуса, всем подавай: коротенькие яркие вещи, тощих моделей, неприличные прически на мальчиках и все жуют эти отвратительные жевательные резинки, слушая глупую музыку! Выдохнув напряжение, он старался думать о чем-то другом, смотря в окно. За рулем не новенькой, но чистенькой Cadillac Deville молодой парень, сразу видно — едет навестить кого-то из стариков, в оттопыренном багажнике у него то и дело постоянно что-то стучит, он посмеялся, смотря на лицо Томаса, снял свои очки с ярко-желтыми стеклами и небрежно бросил в бардачок, сказав краткое: «Это велосипед и радиоприемник». Когда Томас увидел знакомый указатель и дорогу, резко опускающуюся вниз, то он радостно улыбнулся, встречая родные сосны, что уже оседали в сумерках. Чем ниже в деревню заезжала машина, тем темнее становилось вокруг. У самого въезда в город мистер Реддл замечает, как один его поддатый знакомый выбегает из трактира и начинается драка, Томасу стало стыдно, поэтому он отвернулся, сделав вид, что не знает мистера Симонса, даже не важно что этот идиот распивал у него виски и играл в шахматы. Только клюшки для гольфа переломал! — Здесь всё, сэр, я приехал, — остановился водитель, заглушая мотор. — Спасибо, сколько я вам должен? — начал копошиться в карманах Реддл. — Нет, спасибо, не нужно, — молодой человек очень разнервничался. — Я подвез вас просто так, мне было по пути, — он улыбнулся, когда Томас протянул ему руку, задержав взгляд на рукопожатии, мистер Реддл понял, что нынешняя молодежь, оказывается, вовсе не такая уж и плохая. Просто, если признаться честно, то Томас боится всего нового. Кто эти загадочные подростки? На чем они растут? Что для них важно? Наверное только это, собственно и пугало в новых англичанах, казалось, они совершенно не ценят свою страну и нравы у них давно сгнили, но это только так казалось. Одобрительная улыбка не сходила с лица еще очень и очень долго. Томас остановился и снова прикурил, поднимая глаза на собственный дом, замечая, что окна первого этажа горят. Томаса тут же узнает упоминаемый раньше мистер Симонс, он стал просить угостить его сигаретой, оправдываться за свой непотребный вид. Чтобы как можно быстрее отделаться от знакомого, мистер Реддл протягивает ему сигарету, отворяет бензиновую зажигалку прикуривая, и быстрыми шагами направляется к Центральной площади, проходя мимо ярких домов, слыша журчание фонтана, топая по мостовой словно лошадь — во всем виновато желание как можно быстрее забрать забытый документ и вернуться в Лондон, дабы провести свои дни в деревушке за гольфом и охотой на уток. Крутая дорога холма заставляет напрячься. Томас выбрасывает недокуренную папиросу, старательно шагая вверх, видя свое поместье. Наверное Силия и Януш будут задавать кучу вопросов, ведь всего пару часов назад они с Мэри отчалили из Литтл-Хэнглтона… чтобы Томас приперся сюда снова. Дверь была не заперта, прислуги в доме нет. Как странно, — подумал Томас, ведь еще не время расходиться, только без пятнадцати восемь, а вся прислуга до одиннадцати включительно трудится. Подумав, что что-то случилось, мистер Реддл немедленно заходит в гостиную, но ничего не видит. Свет горит, но здесь никого нет, выходя в коридор и идя по нему осторожно, потому что странное чувство засело в самих ногах их потряхивает от перенапряжения, особенно от подъема по холму. Кто вообще додумался строить на возвышении дом? Томас резко остановился, слыша голос, голос Силии, она, кажется, что-то напевала. Не в силах оторваться от забвения и непонятного желания сбежать, Томас простоял так пару минут, теряя счет времени, и абсолютно забыв зачем, собственно, пришел. Потом яркий и отчетливо слышный… Крик? Томас переводит взгляд на арочный проем, который ведет в столовую, там горит свет, ровно так же как и на кухне. Странные протяжные звуки, чем ближе Томас подходил, тем больше понимал — это не мотив мелодии или песня, это просто чьи-то стоны. В какой-то момент Томас все понял, он перестал бояться, а направился дальше, заходя бесцеремонно, но очень тихо, так, чтобы его не сразу заметили, дабы поймать с поличным преступников. Увиденное оказало на Томаса сильнейший эффект: в груди взыгралась невралгия и дышать первое время было невозможно, ведь будто острые стекла вонзились в напряженную грудную клетку, голова пошла кругом, он облокотился о стену, думая, что сейчас ноги не выдержат. Перед Томасом Реддлом открылась вопиющая вульгарщина в самом низшем её проявление. Силия, та самая маленькая девочка, которая на его глазах молча собирала кубики, сейчас совершает преступный поступок — занимается сексом с собственным сыном. Он был так молод, но высок, из-за чего казался старше своего возраста. Они осквернили место, где семейство Реддл с важным видом трапезничало из года в год. Томас думал, что видит двух собак, а не своих родственников. Его внучка вопит словно сучка, которую дерзко и по-юношески трахает её единственный сын. Силия млеюще постанывает, то срывается на сильный крик, то резко замолкает. Ее голова опущена вниз, волосы закрывают лицо, руками упирается в стол, кажется, вот-вот — и полностью ляжет, но нет — продолжает стоять. Волосы слабо покачиваются, она раскачивается в такт непристойным движениям. Вроде бы, Томас даже расслышал как соприкасаются их тела. Януш был в точности как безмозглый кобель, мистер Реддл старший жутко недоволен увиденным. В своё время его папа в Уэльсе разводил лошадей, он ещё держал пару овчар, так, для охраны. Эта псина оприходовала всех собак в округе, за что пришлось выслушивать возмущённые крики хозяев, — Томас яркой картинкой увидел себя в том нежном возрасте, прямо когда его отца пытались в чем-то обвинить, но тот только дружелюбно отмахнулся. — Мама, — протягивает юный Реддл, чьё лицо ещё столь невинно. Он весь красный. — Мамуля, любимая, — стонет прижимаясь к Силие лишь сильнее. Томас знал, что малолетняя внучка откровенно брюхата, ненавидел её за это, чопорному англичанину-консерватору было в дикость такое поведение, тем более когда этот приплод оставили. Но в следующем ноябре ей исполнится тридцать один. Желал бы, чтобы Силие выскоблили эту нагуленную дефектную мразь ещё тогда, что прямо сейчас вопит от проникновения в собственную мать! Он виделся ему как самый настоящий щенок. Томас приходил в ужас сначала от сына, потом от внучки, теперь от правнука. Больные на голову люди, — считает он, не переставая таращиться на это животное, как ему казалось, соитие. Сначала думал, что этот гаденыш насилует Силию, но когда та нежно прикоснулась ладонью к его сцепившимся на её животе рукам, стало ясно что что-то не так. Януш хватает мамины пальцы. Януш был не столько груб, сколько, скорее, поспешен. Он доводил Силию до похотливого исступления, всего лишь вдалбливаясь и тараня её. Она полностью потеряла себя, отключая разум, которого, Томас считал, у неё и не было никогда. Она счастлива, раздвигает свои ножки пошире, видимо, не чувствует как член её сына упирается до конца, зажатый в тисках внутренностей. Она не кричит и не стонет, а тихо и монотонно скулит прямо как шавка. Ноги. Её ноги напряжены, они как струны натянуты, Томас заметил излишнюю стройность Силии. Она периодически недоговаривает фразы восторга и шепчет неразборчивый бред. Томас был уверен что у Силии просто овуляция, обычно, в природе это — брачный период, после которого Силия заявит, что ждёт очередную малышку. Их порочная связь могла породить ещё несколько грязных ублюдков. Томас терпеть не мог ублюдков, ибо дети должны быть в непорочном браке! Несмотря на то, что его правильный брак так и не дал цветам обратиться в ягодки. Януш совершает поступательные толчки, будучи спокойнее своей половой пары, но слышит бурные бредовые стенания Силии от быстрых и точных движений. — Я хочу кончить, — жалобно ноет, уткнувшись ей в волосы. — Хорошо, — поворачивает к нему голову, целуя. Он доводит её, пока не послышались крики наполненные огнём удовольствия. О, эта женщина, кажется, сгорала дотла, Януш долбит её, свою маму. Томас слышит развратные шлепки их тел, видя, как Силию сгибает изнурение. Януш прекратил её толкать и остановился, лицо приобрело озадаченный вид, ещё раз в ней толкнулся, сильно стягивая Силию в объятиях, откровенно страдальчески ноя. Часто-часто дышит, прямо как самая настоящая псина. Он кончал в неё, пробиваясь последние разы очень ожесточенно, после чего Силию затрясло, она заплакала, а по её ногам потекла вода. Она описалась, не меньше ни больше, точно-точно! Обоссалась прямо как шавка в порыве экстаза! Томас любил собак, также сильно как и охоту, собирался сделать псарню на заднем дворе и поселить туда: двух колли, трёх борзых, ну и конечно же английскую гончую бигль. Силие он хотел вручить ни что иное как заботу о собаках. Сама Силия напоминала Афганскую борзую, и да, а Януш вызывал ассоциации с Колли, тогда как Том был нетипичным для своей породы агрессивным и пугающим Доберманом. Томас знал о собаках многое, поэтому увиденное вызвало аналогии только с его любимым зверьем. Его внучка описалась от страстного оргазма, который она испытала с собственным сыном от своего же отца. Кто эти люди если не животные? Это как какая-то стая псин. А вообще, Томас видел проблему именно в Силие, недаром в библии Ева сорвала плод, совратила Адама, после чего тех изгнали из Эдема. Она женщина, а значит — рассадник искушения и грязи, что, в принципе, и доказала! Одно из действий, которым собака показывает свое подчиненное положение, является мочеиспускание. При встрече друг с другом собаки стремятся установить кто из них главный. Достигается это путем определенных поз и жестов. Обе собаки оценивают и свои возможности, и потенциальную силу другой собаки. Как правило, одна из них начинает демонстрировать доминантное поведение, другая стремится показать, что признает это и демонстрирует признаки миролюбивого поведения. — Ваших мерзких отпрысков я продам в цирк уродцев! — сорвался Томас. Ему противно осознавать, что Януш спускает своё незрелое семя в свою мать. Представил, что они могут расплодиться. Они тут же повернулись на зобного деда, пугаясь от неожиданности громкого голоса, что раздался так внезапно. — Я генетически почти идеален, — возмутился Януш. — В отличие от вас — людей, особенно маглов, мой вид лишён регрессивных мутаций, — смотрит, как приводит в шок Томаса. — Мы рождаемся исключительно с идеальными генетическими партнерами. Потенциально больные особи нас не интересуют, у меня даже не встанет, — разъясняет с жутким видом, все ещё обнимая свою мать. Томас схватился за сердце и скатился по стеночке вниз, теряя сознание. Силия берет палочку со стола и направляет на Томаса, лицо в этот момент у нее было раздраженным и злым. — Ты убьешь его? — спросил Силию Януш. — Авада кедавра! — повернулась она резко к сыну и направила на него смертоносный луч. Януш закатил глаза и тут же упал на спину. Силия улыбнулась, понимая, что не в силах сдерживать, то насколько же она озлоблена и несчастна. Смотря на своего сына, она видела в нем что-то непонятное он бесил ее и одновременно восхищал. Она не хотела иметь отношения с дементором. Поворачивается на Томаса, жалея дедушку, считая, что ему достается больше них всех, а ведь он хрупкий магл, который, вообще-то, был и будет для нее родным человеком. — Обливейт, — бесстрастно командует, вырывая из его головы воспоминания о увиденном, попутно замечая за чем он пришел. Томас забыл свой паспорт. Не произнося вслух ничего лишнего, вытягивая руку вперед, Силия притягивает к себе нужную Томасу вещь, подходит к нему ближе и вкладывает его документ во внутренний карман, желая, чтобы ничто более не заставило старика развернуться. Расслабляясь под теплые воды, Силие кажется, что она счастлива, однако холод пробирает ее насквозь, особенно, когда она ощущает чужое присутствие. Он пугает ее, преследует и убивает. Медленно, растягивая удовольствие, она уверена что это из-за губительной ревности, которой не лишен Януш. Выбирается из ванной, уже чувствуя могильный холодок, он восстает на первом этаже, постепенно дойдет и до второго, вторгаясь именно в ее комнату. Обмотавшись полотенцем, Силия бежит в свою комнату, хватает дневник Тома, начиная выдирать все его душещипательные мемуары, посвященные его любви к ней, она опустошает половину тетради, пряча дорогие сердцу слова, зная, что еще придет за ними. Тетрадь похудела ровно в половину. Силия вскрикнула с испуга, чувствуя чужое дыхание, Януш зол. Зол на нее, потому что мама только что поступила как папа, она предала. Она хотела убить. Свет в комнате затух, тогда Силия быстро смотрит в ночную пустоту, улавливая чужое шевеление. — Ну и что? Что ты мне сделаешь?! — злобно смотрит на то как нечто из темноты хочет выбраться. Его огромная рука ложится ей на щеку, Силия почувствовала как под ногами застывает лед, а еще она чувствует трепетное дыхание страшного существа. Он приблизился к ней и поцеловал. Поцеловал так, как всегда хотел и желал, не внимая крикам своей жертвы, желая полностью забрать ее себе, думая, что так будет лучше, ведь он виноват в том, что мама так страдает.* * *
В ночной темени, когда не видно ничего, слышно только их тяжкое дыхание, переполненное нежностью. Их любовь к ней никогда не прочувствует ни одна живая душа, ибо так любят только мертвые и лишенные собственных душ. Примитивные, зацикленные на ней, на самой Смерти, они уже ждали ее, у них тоненькие голоски с загробными нотками ужаса, от чего у любого живого человека побегут мурашки. Они даже не видят ее, но чувствуют ее запах и слышат шорох шагов, они даже не знают, что она живет среди людей, ровным счетом не знают о ней ничего, она для них как нечто неопознанное и прекрасное. Не знают как жить без нее, для чего тогда нужно их существование, если не для того, чтобы показывать свою любовь и тонуть в тягучих волнах наслаждения? Смерть считает их маленькими мальчиками, которые уже никогда не вырастут в истинную личность, ей казалось они все одинаковые, но взглянув на черный небосвод, она замечает одного, который отличается ото всех. «Мы так тебя ждали, казалось, что ты не придешь», — проскрипел глухо на темном языке, тогда Смерть впервые испугалась Януша. Он рушит привычность, отточенную веками одним своим появлением. Нет, он абсолютно такой же черный и безликий дементор как и остальные, но в нем есть какая-то несвойственная другим инициатива и ум. Она не думала, что даже в своем истинном обличье Януш сможет быть осознанным существом. «Мама», — послышалось шипение со всех сторон. Смерть впервые услышала из их уст это слово, они ведь даже никогда не знали кто она им, просто они всегда были рядом с ней. Вместе. Развоплощаясь и взмывая ввысь к ним, дементоры без промедления стали окружать Смерть, чем продолжали пугать, круг сомкнулся, тогда они стали приближаться, шепча ее имя. Она понимает, что это на них так влияет Януш, которого она уже не видит среди толпы одинаковых дементоров. Волна бредового безумия — и испытывает, что захлебывается в их загробной неразделенной любви. Она была их единственной женщиной, ради которой они существуют в этом мире, ведь пошли за ней. Протягивают к ней руки, начиная трогать свою высокую блеклую маму, ее черная мантия задирается от многочисленных прикосновений, показывая слепым дементорам, что она полностью обнаженная. Черные руки с длинными кривыми пальцами, хватают ее за плечи, очень сильно, после чего Смерть понимает, что напротив нее и был Януш, она не может сопротивляться, остальные стали держать ей руки, при этом присасываясь к ней в мучительных и томительных поцелуях, напоминая тоскующего по ней Геллерта. Януш разводит ее ноги и прошипев что-то неразборчивое стал вклиниваться внутрь, после чего она с неожиданности вскрикнула. Услышав ее голос, дементоры стали целовать Смерть, раздевать. Она была белая, а они черные как ночное небо. Они стали дружно насиловать ее, под их прикосновениями Смерть стала менять свое строение тела, они заставили ее подчиниться. Запев пронзительную песнь о своей любви к ней, синхронно задвигались, трахая ее. На ее белом лице выступили черные слезы, которые пачкают бледную кожу, их руки держат и касаются. Смерть пытается перекричать их песнь своими воплями. Каждый клочок ее тела был занят, они жадно тискали, целовали и продолжали свои синхронные грубые движения в ней. Они не могут начать сливаться, после чего Смерть понимает — это обычное изнасилование, так как они не отдадут ей души. Прикрывает глаза, чувствуя каждого из них в себе, трогает их, понимая, что недооценивала. Дементоры говорят, что любят ее. Целуют в губы, после чего она стала силой сосать из них души, зная, что их выходка ничего не решит. Только Януш понял, что она делает и резко сжал свои пальцы у нее на бедре, после этого он ползет по ней, целуя, начиная сосать из нее душу обратно, от чего Смерть пришла в ужас, не понимая, как он это делает. Он стал сливаться с ней, после чего она ощутила привычное благоухание, их стало больше, дементоры прижались к Смерти лишь сильнее, начиная соединяться в одну общую черную шевелящуюся массу. Она испытала привычный и правильный исход, когда их накопленные души стремительно стали покидать дементоров. От переполнения душами Смерть испытала бурную страстную волну удовлетворения, которая перешла на всех остальных, после чего они в унисон мрачно завыли. — Что с моей мамой? — спросил Януш, смотря на фигуру Смерти, она стояла на траве и оглядывала темный лес, все еще пытаясь прийти в себя после случившегося. Они изнасиловали ее, раньше никогда такого не было, потому что Януша с ними не было, без него они никогда бы не стали так поступать, просто потому что в них это не заложено. Она повернулась к своему сыну, он был грустным и серьезным. Смерть не поняла о чем он ее спрашивает. — Спаси мою маму! — разрыдался мальчишка и упал на колени, закрывая лицо. Она посмотрела на него сверху вниз, все еще недовольная, что ее заставили испытать страх перед дементорами, которых Смерть никогда и в грош не ставила. — Ты трахаешься с ней, — повернулась к Янушу Смерть, разглядывает Силию, видя, что она всего лишь умирает, она была похожа на тяжело больного человека. — Ты не должен был этого делать, — разозлилась она и стремительно приблизившись влепила ему сильную пощечину, наблюдая, как он мгновенно показал свой профиль. — Никогда! Вы не можете с ней иметь никаких телесных отношений, — в ее голосе было слышно отчетливое возмущение и пренебрежение. — Ты точно сын Тома, иначе как объяснить, что тебя привлекает Силия, которая по всем законам не должна была вызывать в тебе ничего похожего на то, что ты испытываешь?! — снова ударила его еще раз, наблюдая, как он дернулся, испытав боль. Но он стерпел ее гнев не проронив ни слова, не посмотрел ей в глаза ни разу. Смерть приблизилась к Силие, села рядом с ней, трогая ее холодную руку; невыносимо больно было осознавать скоропостижную гибель родного человека, ведь даже это не остановит Януша, в конечном итоге — съесть свою маму от большой и пылкой любви. Смерть склоняется над ней, понимая, что чем больше кусков души вырывает их сын, тем скуднее становится внешность. Силия уже была чахлой на вид, не открывала глаза, тяжело вздыхала. Смерть обнимает ее, начиная плакать, признаваясь в любви Силие, гладит волосы, бледное лицо. — В Нурменгард надо было посадить и тебя, — злобно прошипела на змеином Смерть, поворачиваясь к нему, от чего Януш искренне испугался, его невинное личико было полно раскаяния и горя. Он расплакался, после чего Смерть поняла, что от этого не избавиться, это как проклятье или общая семейная черта: им вместе было хорошо, но также и сложно. — Она была уже не тем человеком. С каждым днем все больше пугала, я понял, что от Силии в ней остается совсем немного, поэтому посчитал, что только лишив ее души полностью — смогу дать тебе возможность вдохнуть ее душу обратно, — распахнул свои глаза Януш, словно не понимая, в чем его пытаются обвинить. — Это конец? — разрыдался, а под ним все стало замерзать, куда бы не упала жалкая слезинка, она разбивала тепло, сковывая в мерзлые тиски. — Вы все мучаете ее, — гладит холодную щеку, смотря в закрытые глаза Силии. — Иногда, я думаю о том, чтобы просто освободить ее от нас всех, — прижимает к себе бессознательное тело, искренне сожалея. — Но я слишком сильно люблю тебя, Силия, чтобы так поступить, — обращается уже к ней, начиная целовать ее в бледные губы, проникает своим склизким языком к ней в рот. Любит Силию только сильнее от того факта, что она стала матерью ее ребенка, хочет спасти, прижимает к себе крепче, после чего Силия дотронулась до нее, и разомкнув глаза замычала, пытаясь высвободиться из насильного поцелуя, но Смерть была сильнее нее. — Мамочка, — взял Силию за руку Януш, видя, как она таращится на него. Томно простонав, Смерть размыкает губы, разрывая их поцелуй. Они оба безотрывно пялятся на Силию, та нервно сглотнув — нахмурилась. — Что вы сделали? — спросила наконец. — Я вернула тебе твою душу, — гладит ее по волосам, осознавая, что не готова терять никого из своей семьи. — В отличие от Януша и остальных мужчин в моей семье, я могу не только сосать души. — Каким образом… — начала растерянно вновь Силия, хватаясь за свою голову. — Я отдал ей твою душу во время нашего полнолуния, — признается их сын. Смерть повернулась к мальчишке, не сдерживая злостного порыва, схватила его за лицо, шепча на мертвом змеином диалекте какие-то слова. Януш закричал, а она потянула его лицо на себя, оно оттянулось словно маска, кожа потрескалась подобно стеклу, Смерть не отпускала до тех пор, пока не сорвала с него лицо, которое рассыпалось в ее руке, превращаясь в белые осколки, точно что-то разбили. Януш потерял голос, а после сорванного лица — и свой человеческий облик, обращаясь в дементора, который тут же заморозил огонь в камине и заставил свечи потухнуть. — Пошел прочь! — взмахнула Смерть рукой в его сторону, переходя на привычный парселтанг, коим разговаривали ныне живущие змеи и некоторые люди. Она стянула его облик, Силия ужаснулась этому зрелищу, особенно от того как это происходило, Смерть действительно сильна, она правда может творить безумные вещи. Януш скрылся в темноте, унося за собой холод и мрак, Силия слышала его беспокойные всхлипы и пыхтение, пока он не вылетел из дома. Он все говорил и говорил, беззвучно шептал. Мысли его стали более примитивны, словно он ребенок лет десяти, такой, которого очень сильно обидели. Силия была уверена, что Януш плакал, ей, кажется, невыносимо жаль, но себя ей жаль куда больше. Свечи вновь зажглись, тогда Силия увидела что до сих пор не одна, Смерть не ушла, она смотрит перед собой, взмахивает рукой, поднимая грубые белые осколки в воздухе, достает Бузинную палочку и шепчет простое: «Репаро», даря возможность увидеть, как разбитое что-то приобретает четкие грани и форму. Силия ужаснулась, когда осколки, соединившись, приобрели образ самой обыкновенной маски, по виду — фарфоровое, в точности повторяющее черты ее сына, только излишне кукольные. На этой маске у него яркие розовые губы, светло голубые глаза с длинными ресницами и черные изящные брови на белом неживом цвете. Зрелище было жутким. Смерть показывает это Силие, как бы говоря, что человеческий лик — всего лишь маскировка. — Знаешь в чем разница? — дико таращится на нее Смерть. — Вот это ему досталось от вас с Томом, — стучит по неживому лицу, а оно издает пустой глухой стук. — Я лишила его человечности. Только что. При тебе, — делает акцент на последнем слове, интонация ее приобрела соблазнительные нотки. — Из-за тебя. Она взмахнула палочкой и повесила эту маску прямо над камином. Если ты ее разобьешь или сожжешь, то милый Януш навсегда останется дементором. — Отпустите меня, — по её щеке скатилась слеза. — Я не могу так больше жить, — Силия видит, что Смерть даже не смотрит на неё. — Я родила вам сына, неужели это нисколечко не важно для вас? Освободи меня! — хватает её за ворот, притягивая к себе, рассматривая это лицо вблизи. Неуверенно тянется ближе, запечатляя долгий поцелуй, больше похожий на прощание. — Избавь меня от вас всех, — Силия смотрит на искусственное лицо собственного сына. Смерть приблизилась к ней стремительно, да так, что Силия от испуга вздрогнула и вжалась в подлокотник, сгибая ноги в коленях и подтягивая на себя покрывало. Ей страшно, Смерть внушает ужас. Белые руки потянулись к ней, стали стаскивать покрывало. Смерть шепчет ей: «Т-с-с…», хватает за ногу и тянет на себя, заставляя Силию улечься обратно. «Знаешь, что я сказала на том языке?», — шепчет на парселтанге, хитро улыбаясь, внушая только больше недоверия, — «Я сказала: Покинь свое лицо», — приближается к ней, подползает будто змея, захватывает волю, помутняя разум. Ее руки раздвигают напряженные ноги, Смерть продолжает ползти рукой по животу, поднимаясь выше. Силию развращают эти прикосновения. «Говори со мной на этом языке!», — заклинает, соблазняя и выпрашивая, — «В проклятых Мраксах нет от меня даже мизерной крупицы!», — Силия смотрит на длинные ногти Смерти, они делали пальцы еще длиннее. Чем больше смотрит на Смерть, тем сильнее думает, что любит женщин, а потом резко меняет мнение, считая ее мужчиной — роскошным и своеобразным. «Говори!», — ползет по ее телу своим, она чувствует какая Смерть тяжелая, та давит на нее, Силие приятно думать, что Смерть давит даже там — меж разведенных ног. Эта женщина хочет, чтобы Силия говорила на этом проклятом языке. Она — разукрашенный женоподобный мужчина, — говорит про себя загнанная в западню, понимая, что оно спасло ей жизнь. Руки Смерти водят по всему телу, трогая через легкую свободную ткань. — Я вас люблю, — старается не простонать от пылкого вожделения. — Ты моя четверть, — Смерть открывает ей правду, не может сдержать порыв нежной ласки, обнажает её грудь, прикасаясь губами мягко и аккуратно. — Именно моя, потому что ты девочка, — высунула язык и приблизилась к губам Силии, она разомкнула их, впуская Смерть в свой рот. Смерть трется о её язык, хватает Силию и приближает к себе. Наверное, что ассоциировалось именно со Смертью так это язык, он у неё был бесподобный — вертлявый и изменчивый, она могла делать его длиннее. Однажды она рассказала как от поцелуя с ней кто-то умер, потому что она перекрыла ему дыхательные пути изнутри. — Я схожу рядом с тобой с ума, — Смерть смотрит в её голубые глаза. — Ты словно Линчевская Камилла Роудс из Малхолланд Драйв, — Силия внезапно вспоминает сцены из этого фильма. — Я говорила о том как вы похожи? — Да и не раз, — Смерть целует Силию снова. — Расскажите мне о нас, — Силия прикасается кончиками пальцев к прохладной щеке Смерти. — Том получеловек, Януш Смерть-полукровка, но они из разряда самцов, то есть дементоры. У меня не может быть девочек, — целует Силие щеку. — Но ты — это какой-то невероятный коктейль, в тебе есть маленькая часть меня, но она делает тебя бесподобной. Я сама не понимаю некоторых вещей в природе, — целует в губы, а затем спускается все ниже, прилизывает сосок, она сама походила в своей симпатии на Тома или Януша. Задирает Силие подол легкой сорочки, насильно раздвигая ноги вновь, её умиляет увиденное. Силия видит, как лицо Смерти скрывается внизу, а затем прикосновения её губ. Лёгкие, но требовательные поцелуи прямо там. Она причисляла себя к женщинам, что просто невозможно. Смерть была красивее любой женщины — это да, но все её интересы и поступки... Силия подумала о том, что её совращает обоеполое создание, от чего мисс Реддл не сдержала страстный стон удовольствия. Смотрит на то, как выглядит эта женщина, Силия завидует её жуткой привлекательности. Именно жуткой. Она не красива в привычном понимании, Смерть как нечто загробное и не из этого мира, в её лице это очень проскальзывает, она подчёркивает это необычным макияжем. Каждый раз он разный, — обратила Силия внимание какой контраст имеют фиолетовые тени на бледной коже с чёрными глазами, а особенно, когда этот своеобразный, но правильный разрез глаз меняется посредством того, как она по-разному их подводит. — Вы прямо как Том, — стонет Силия, видя её руки на себе, одна щекочет бедро, другая поглаживает живот. Смерть не ответила ей. — О, Том, — Силия довольствуется приятными интимными прикосновениями, не может заставить себя не ныть и перестать изворачиваться под склизкими ласками. — Освободи его, — постанывает она, плача от нахлынувших чувств и переживаний. Её пробирает приятная судорога от навязчивых прикосновений жаркого и длинного языка. — Нет, не освобожу, — Смерть снова показала своё лицо. Она высунула язык и он длинной извилистой лентой потянулся к её бедру. Силию привлекает эта длинна, словно змея, это было так грязно, отчего и падко. — Засунь его в меня! — дернулась Силия, а затем проследила, как язык опускается, такой плотный и слюнявый, он касается её напряженных частей. Силию сковывает ожидание, упирается затылком в подлокотник, чувствуя сильнейший жар. Не смогла и звука издать, когда ощутила как её раскрывает изнутри бескостное подвижное и очень мокрое нечто. Она вцепляется одной рукой в диван, до предела сжимая пальцы, часто-часто дышит, не может найти пристанище для глаз, Силию всё тревожит. Она закричала бурно и неприлично грязно, это были даже не стоны, а протяжные эмоциональные вскрики. Оно её лизало прямо изнутри, достало, кажется, до матки! Силия понимает это, чувствует и все ещё не понимает, рвётся на куски от испытываемого. Смерть вертит им как хочет, прямо в глубине. Приятная зудящая щекотка поднимается куда-то вверх, разбегаясь мурашками по всему телу, обжигая теплом голову. Силия ещё никогда такого не испытывала. Язык. Прямо туда. До конца. Потирает им очень долго одно и тоже место, распластавшись прямо по всей стороне. Силия насыщенно покраснела, не перестаёт надрывать голос. Такую пытку сложно назвать удовольствием в чистом виде, это сводило с ума, Силия не чувствовала ничего кроме языка внутри, она и думала только о нем, говоря бестактные комплименты его действиям. Пошлые, неприличные и вульгарные словечки надрывали её ум, признавалась в любви своей вагине за то, что та способна испытывать великолепные ощущения. Она не могла даже что-то сказать, слишком красиво скользкий язык уничтожил в Силие весь разум. Это были ласковые домогательства, которые совершенно невозможно познать с другими. Затем Смерть вынула свой язык очень резко, заставляя Силию даже задрожать от подобного. Силия ничего даже не ответила, долго отходя от пережитого. Смерть гладит ей согнутые в коленях ноги, приводя в чувство. — Если ты захочешь, я буду твоим Томом, — меняет она лицо, становясь мистером Реддлом, опускает глаза на все что ниже пояса Силии. — Могу заставить твои мышцы ныть от моих домогательств. — Я люблю своего отца, — касается лица, которое было в точности как у Тома. — Силия, любимая, не плачь, — целует ей ручку, а затем засовывает в неё палец, требовательно трогая переднюю ребристость. Смерть улыбается, слыша как несдержанно постанывает её любовница. — Они все замучили тебя, — жалеет. — Грубо имели, после чего тебе было больновато, но ты привыкла, — доводит Силию до нового томного и бесконечного оргазма, чем больше трёт тем мучительнее и муторнее это было, эти ощущения не имеют конца. — Ты ещё любишь, когда они бьются прямо о шейку матки. Именно это и больновато впоследствии, но потом привыкаешь, а потом проходит и не больно, а сразу приятно, — чем больше Смерть это говорила, тем ярче были воспоминания об этом. — Как много точек для стимуляции, правда? — она поцеловала Силию в колено и вытащила из неё палец, прекращая домогаться. — Куда ты хочешь? — снова целует в ногу, только теперь чуть ниже. — Обратно, — утирает слезы от долгожданного телесного счастья. — Ты будешь там совсем одна, — не может прекратить опускаться ниже, высовывает язык, приходясь по коже. — Я знаю. Поцелуй меня там, — Силия смотрит на Смерть и видит Тома. — Но если ты уйдёшь, то кто будет целовать твою орхидею? — она незамедлительно оставила несколько долгих поцелуев, присасываясь к влажной тёплой коже. Измученные вскрики смущения и блаженства из уст Силии порывали не прекращать любовную игру. — Никто, — без промедления отвечает. — И мне грустно от этого, — она говорит это не без доли юмора, продолжая зацеловывать свою родственницу. — Переживу, — отмахнулась Силия. — Трахни меня. Можешь зачать мне ребёнка, — перевернулась она на живот. — Не могу, — забирается на неё сверху. — Если бы ты предупредила меня пораньше, — убирает её волосы с плеча, приближаясь к уху, кладёт Силие руку на плечо. — Ты суккуб? А впрочем, не важно, — обрывает, притягиваясь на возвышение, упираясь животом в подушку. На неё падают длинные тёмные волосы Смерти, они прямые и кажутся смольными, ложатся на плечи и спину. Силия берет Смерть за руку, видя, какая большая у неё ладонь, а ещё вытянутая, жутко привлекательная, не может перестать завидовать ей. — Ты мужик? — бестактно спрашивает. — Сейчас — да, — грубо расставляет её, вклиниваясь внутрь, чтобы начать изощрённо издеваться. Силие хотелось думать, что Смерть — мужчина, потому что зависть и ревность к женщине злила, а к мужчине — нет. — Раздербань меня, — натягивается как струна, раздвигая себя рукой, принимая внутрь Смерть. Лицо Силии скривилось в сладком блаженстве, попыталась улыбнуться. Эти волосы, — Силия думала о том, как они прекрасны, как длинны, как черны при этом приглушенном свете, такие плотные и рассыпчатые, щекощат спину. Охает и похотливо стонет — Силия откровенно любила отдаваться Смерти. Это было то самое чувство, словно отдаёшься нечеловеку, существу из мифа. Ей так льстило, что оно трахает именно её. — Ляг на меня, — хочет чувствовать весь вес этого существа своей напряжённой спиной. Смерть придавливает собой Силию, будучи снизу та так воскликнула. Силия тянет ладонь назад, трогая лицо своего спасителя, оно напоминало манекен. Настолько разукрашено и неестественно. Смерть томно дышит ей в ухо, любовь Силии её заводит, слышит каждый эмоциональный выпад бестактных мыслей. Силия называла её мужиком, трансом и лесбиянкой, Смерть считает это комплиментами, кладёт руку на её трепещущую грудь, высовывает язык, облизывая Силие красную щёчку. Если Том называл Смерть шлюхой и она была с этим согласна, то Силию же назвать так все никак не удавалось. — О Господи! — орет Силия, надрываясь от жарких мокрых вхождений. Она ноет о том какие у Смерти красивые руки, какие красивые волосы, какое сексуальное лицо, а какой низкий и тягучий у неё голос. Силия знала, что она и вполовину не такая. «Меня трахает совершенство», — находит плюсы во всем, испытывает внутри себя красоту, красота была в ней. Силие казалось, что она часть этой прекрасной сущности. Если бы они не были знакомы, то мисс Реддл возненавидела бы эту женщину просто за факт привлекательности и власти, но Силия прощает ей всю идеализированность, когда чувствует, что оно хочет её. Эта красивая Смерть трахает обычную Силию, она даже стала мужчиной для неё, но грудь, упругая грудь упирается в лопатки Силии, а это значит — Смерть наполовину женщина. И чем больше мисс Реддл гадала и выгадывала пол этого существа, тем больше её это торкало. Силия стала ревновать Смерть к другим женщинам, наверное, она многих так любила за свою долгую жизнь. — Нет. Только тебя, — отвечает на её вопрос шёпотом, давая понять, что она у неё в голове каждую секунду и каждый свой толчок в ней Смерть слышит и ощущает. — Правда? — пытается повернуться к ней. — Да, — целует в плечо, проникая все время внутрь Силии, той постоянно казалось, что Смерть входит каждый раз глубже чем в предыдущий. Силия чувствует её на себе, слышит, как бьются их тела, прерывисто неудовлетворённо стонет. Смерть была так молчалива, наверное, слушала все монологи Силии, которые не прекращались. Оно меняет пол! — до нее это будто бы только сейчас дошло, Силию это заводит, она смотрит на то, как рука Смерти требовательно поглаживает ее запястье. Силия вскрикнула, а затем поникла от утомления, понимая, насколько кипит её голова. Она находила слово «гендер» безумно сексуальным. Поворачивается, видя краем глаза женское лицо. Какой-то антропоморфный женоподобный педик! — ругает Смерть Силия, после чего громко стонет, от любви к ней. Смерть удивилась такой интересной оценке, потому что ещё никогда ранее её так не обзывали, трогает и мнёт Силию, слыша, как та вся расплывается в зависти и ревности. «Я могу продолжать это бесконечно», — шепчет на змеином ей прямо в ухо. Силия думает о том, что ей никогда не хватит. — Давай, протри во мне дырку! — разгоряченно умоляет она, зная, что больше не будет у неё случек с приятными партнёрами. — Достаточно, — говорит Смерть, вынимая из дрожащей Силии свой потусторонний конец. — Тебе потом будет больно, — она делает вид, что заботится о ней, смотря в разочарованное лицо, мгновенно повернувшейся. — Твоя кровь, — Смерть берет Силию за руку. — Не теряй много крови, это опасно, ты можешь потерять лицо. Состаришься как твоя мать. — Я знаю, — поглаживает пальцы Смерти. — Когда в далёком прошлом ты перерезала себе вены в Хогвартсе, то постарела лет на сорок, — Смерть напоминала о тёмных временах. — Ты подумала, будто тебя вылечили врачи или что ты пришла в себя самостоятельно, — целует Силию в запястье. — Но это не так. Это все я. Мы всегда с тобой были вместе, — снова прошлась языком по её мягкой и жаркой коже, пробираясь вглубь светлых складочек, расслабляясь под неконтролируемые стоны Силии. — Я была почти каждым твоим врачом. Безгранично сильно тебя люблю, — Смерть прижалась к животу Силии, обнимая желанно и страстно. Та ничего не ответила, коснулась её руки, сплетая пальцы в крепкий замок. — Наш сын, ты бросаешь его, — Смерть хочет остановить Силию. — У него есть ты. Я люблю и Януша и Тома. И отца и сына. Но из-за них вся моя жизнь пошла под откос. Думаю, нам будет лучше врозь. Меньше соблазнов, — она плакала пока говорила это. — Ты готова? — протягивает ей руку Смерть. — Почти, — она вспоминает, что кое-что забыла, зная, что не готова расставаться ни с кем из них, но понимает, что не вернется в Британию. Силие жалко что приходится так поступать, она берет наспех черниловую ручку и начинает быстро-быстро выводить застрявшие фразы, зная, что Том все поймет. «Мой дорогой…», — не успевает дописать, видя, как ручка потекла, выплескивая сизые чернила прямо на желтоватые листы. Надеется, что Том все же выйдет из Нурменгарда, а Януш поступит в частную школу. Кладет дневник своего отца на письменный стол, наваливая весь хлам, что ютился рядом, не желая, чтобы Томас что-то понял.* * *
Януш Безликий метался как безумный, источая губительную ауру на все живое, присасываясь уже, примерно, к третьей жертве, не понимая, почему облик не возвращается. Он гулко плачет, закрывая лицо руками, впервые понимая, что у него нет и не было глаз. Пробирается на зов змеиного шепота, который твердил: «Возьми свое лицо. Возьми свое лицо». Дементор протягивает руку, натыкаясь на что-то непонятное по форме и гладкое на ощупь, беря этот предмет в руку, Януш понимает, что оно зовет его, как звало все это время. Его черные руки переворачивают маску и дементор медленно подносит ее к своему лицу, стоило коже соприкоснуться с холодным непонятным материалом, как она въелась в него, от чего дементор испытал страх и боль. Он поднял свое лицо, где из-под капюшона выглядывала безжизненная маска, она все больше уходила внутрь, доставляя страдания. Януш закричал, громко и гулко, не замечая, что фарфоровая копия его человеческого лица изобразила эмоцию, он не почувствовал, как голос вырывается из грудины, а зрение возвращается. Януш увидел свои руки и обнаружил себя лежащим на полу, трогает лицо, резко подбегая к зеркалу, а затем незамедлительно падает на пол, теряя последние крупицы сознания, чувствуя, как сон насильно забирает с собой.