«8 сентября 1960 год. По утрам Силия просыпалась абсолютно безжизненной, но жизнь могла настигнуть ее в любой момент. Она разжигает старый как мир конфликт. Двое мужчин. Одна женщина. Кто-то из них падет. Появившаяся случайно девочка не в сказочной, а в твоей реальной жизни, задевшая по касательной, так, что только вздымалась твоя чёлка. Вздымалась и седела. Она влюбляла и убивала других, а ты стоял и смотрел. У меня такое ощущение, что я ничего не получаю, сколько бы не гнался. Она ускользала как дымка самого нежного белья, стоившего целое состояние. Как птица, которая в северном городе только пролётом. Как человек, случайно пришедший в твою жизнь, проходя между двумя другими жизнями — малознакомых и неприятных тебе людей. Сначала она думала, что любовь сможет её спасти, но этого так и не случилось. Она умела пробуждать жажду жизни, жажду к себе. Она умела привлекать, умела влюбить в себя, но была не способна любить. Эта неизбежная дыра, которая поглощает их всех. Я знаю, что ты красива. Окружающий мир тонет в тебе. И я готов дать тебе все, что ты пожелаешь. А теперь, я бы хотел, чтобы ты взглянула на меня и на себя… я не знаю каково это — быть тобой, не могу представить. И ты этого не поймёшь. Почти каждый из нас бьется в какой-нибудь агонии. Зачем ты так со мной? Я просто в ярости! Я так одинок, кроме тебя у меня никого нет. Не принимай близко к сердцу. Силия, ты такая, какая есть. Человек может по-разному готовиться к встрече со Смертью. Покорно или дерзко. Но когда Смерть приходит, она, как правило, решает командовать парадом сама. Меня это не устраивало! Я готов контролировать своё шоу до последней секунды! И я вижу её и вижу его, а в голове один и тот же вопрос, который я не осмеливаюсь задать: «Скажи, он пытался тебя трахнуть?». Поцелуй Смерти. Ядовитый и парализующий. Что мне делать? Кажется, я видел, как она переспала со всеми нами однажды… и я приревновал её. Между нами всегда было что-то. И это Смерть. Смерть боялась потенциальных Повелителей Смерти. И сбегала. Сбегала. Сбегала! Я всегда могу вообразить все что угодно, все, что душа пожелает и это будет меня радовать. Любовь слепа, но позволяет увидеть слепого. Ты заставляешь меня развязать очередную Мировую во имя похоти. Если Британия — паутина, то я в ней, непременно муха. Силия, ты любишь быть в центре внимания? И это естественное желание… Я знаю, кто убийца и кто жертва, а так же мотив и орудие убийства. Ты чёрная дыра, Силия, никто не способен вырваться из твоих объятий».
Он писал о чувствах, что были для него как самая пагубная страсть, но Силия не могла читать более этого бреда, который Том выводил, как она была уверена, под воздействием дурмана, в который он подмешивал опий. Тяжелые беспокойные мысли на листе были помяты, залиты чернилами и его жалкими слезами. Она ненавидела Тома за это, за какую-то чокнутую сентиментальность в том, что требует рациональности. «Гребаный наркоманский бред!», — сует его возмутительные писульки обратно в ящик стола, жалея, что не может его запереть и выбросить ключ. Читая все это, у Силии складывалось впечатление, что она в чем-то виновата, что сотворила что-то ужасное, что могло бы довести ее папочку до лихорадочного безумия мартышки в клетке. Проводит пальцами по белой гладкой столешнице своего, пока что пустого, стола, окидывая взглядом настежь распахнутые окна, белая тюль которых расплывается от каждого дуновения. Силия любила открытые окна и свежий воздух, а еще белую тюль и бархат, непременно синий или зеленый. Выходит на небольшой балкончик, упираясь ладонями в чугунное ограждение. Шумный проспект Среднего Манхэттена. Под окном открывается дорога, по которой мчат машины и вовсю кричат рекламщики-зазывалы. Отдавая взгляд по правое плечо, Силию влечет бесконечный простор длинной улицы, по которой уже возвышаются хрустальные и величественные небоскребы, задирая голову выше, завидует их стройности и величию. Но как бы хорошо в небоскребе не было, но на этот раз четвертый этаж — именно то, чего хотела мисс Реддл. Именно в небольшом пятиэтажном строении с ажурным орнаментом, небольшими колоннами у входа и балкончиком, открывающимся прямо из собственной спальни. Постройка примерно 50-х годов, выстроенная в типичных лондонских или голландских традициях. Новенькое, просторное, но очень строгое, выходящее прямо на оживленную и шумную магистраль. Силия с облегчением вздохнула, доставая из кармана шелковистого халата сигарету, медленно прикуривает, послышался щелчок затворяющейся зажигалки, а она все смотрит как исчезают машины за горизонтом богатых построек.* * *
Отходя на недалекое расстояние от входа в Конгресс, Рэдфорд показывает где обычно можно встретить его или других членов МАКУСА, особенно на перерывах. Силия удивляется тому, что курение строго не запрещено на законодательном уровне, она усмехается собственным мыслям, понимая — она волнуется и переживает и даже не важно, что она в два раза старше этого мальчика — нет, все дело в том, что люди незнакомые, а мир непривычный. Рэдфорд достает зажигалку и прикуривает, хотел помочь своей странной знакомой, но засмотрелся на ее грубую и совершенно не женскую бензиновую зажигалку. Ему показалось это чертовски необычным, но он удержался от замечания. — Что там с Нурменгардом? — смотрит на него в упор, он сразу же начал хмуриться, видимо, не понимая, о чем идет речь. — Да это сплетни, не верьте всему что написано. У нас каждый раз в газете можно вычитать что-то безумное, например то, как Грин-де-Вальд собирает войска для Второй Магической, — ему было смешно. Силия смотрит на то, как этот юный мальчишка манерно выпускает дым, видимо, давно этим занимается, а потом она вспоминает, что по нынешним меркам это не просто нормально, но еще и модно. Ее всю охватило странное чувство, будто что-то не так, а вернее, даже не что-то, непонятное предчувствие. Следом же ощущение странного прикосновения к себе же, но сколько бы Силия не осматривала себя, то видела — это всего-навсего выпады ее больной фантазии. Как будто кто-то домогается, да так сильно, но все же старается не подавать виду, но не может. Яркое слепящее солнце все еще высится, показывая, что оно в главенствующем и идеальном зените, ровно посередине небес и видит каждого жителя свободной страны. Маглы добродушно гуляют по длинному Бродвею, припарковывают старенькие Форды и новые Шевролет с открытым верхом. Безнадежная и игривая шпана вовсю слушает музыку и курит на задних сидениях, подталкивая чернокожего водилу жать на педаль сильнее, стартуют с характерным звуком, продолжая разгоняться. Можно узреть даже машины 40-50-х годов, в основном на них разъезжают приличные и престарелые американцы, типичные представители элиты, дверцы их машин отворяются вперед, а сама махина сделана из литого цельного металла, такие машины вечны, их не проедает даже ржавчина, а коррозия тем более. Силия вспоминает как сминались современные машины, прямо режутся как теплое масло. Она считает данное время, в котором живет, просто наичудеснейшим, такое сочетание и многообразие разных эпох, чего с каждым десятилетием будет все меньше и меньше. Дама с двумя собачками выходит, хватаясь в крепкую руку лакея, выпячивается из машины и солнце заливает ее драгоценности, они играют в ослепительных лучах на ее шее, ушах и даже одежде. Следом за ней выбегает девочка лет семи в белом простеньком платье, богатая бабушка берет свою внучку за руку, а рука благородной дамы даже в такую погоду была облачена в перчатку, женщина надевает на себя шляпу с большими полями, на основании которой мерцает самоцвет. Это был Бродвей и Нижний Манхэттен, Силия боялась представить, что происходит на 5 авеню или Таймс-сквер. Она смотрит на красивых мужчин и думает о Томе, ей кажется, будто видит его в каждом прохожем, варьирующаяся от тоски по нему к страху перед его именем, однако, еще ничто так сильно в данную минуту Силия не хотела, как хотела своего мужа. Высокие фонари, стеклянные витрины и крупные Кадиллаки из 1940-х шлют привет будущему, которое, как считает нынешнее время, и в разы не сравнится с тем, что переживает человечество сейчас. На улицах белые отдельно от черных. Цветные представляют собой ни что иное как низший рабочий класс с редкими исключениями, тогда как белые американцы, пришедшие со всей Европы, все еще играют в господ и по сей день. Силия понимала, что чем больше негров, тем опаснее политическая ситуация, это подрывает авторитет белых с каждым предшествующим годом. И когда расовая дискриминация дойдет до своего пика, тогда это и вынудит Америку сменить политические взгляды, заставит уровнять белых и черных. Несчастный Детройт до сих пор переносит упадок после головокружительного взлета, пик краха еще не пришел, но массовый побег белых из этого города обсуждается столь ярко даже и в нынешних газетах. Катастрофа в масштабах целой страны. Неслыханная дерзость! — Силия злится на устройство мира, обвиняя Смерть. Понимала, что сказала бы Смерть в оправдание, что мол Америка и Европа сами виноваты в том, что развели у себя колонии, перетащили негров как рабочую силу и жили припеваючи, пока тех не стало слишком много. Когда Силия думала о расовой дискриминации, то вспоминала своего мужа, но находила это слишком сексуальным. Она чувствует как жарко становится всему телу, что ей хочется окунуться в то, от чего в итоге сбежала. — Можешь пощупать меня за задницу, — оборачивается к Рэдфорду, прикрывает глаза, когда чувствует, как чужая рука коснулась её напряжённых бёдер. Силия изнемогает от того, как напряглись её интимные мышцы, сгорая от желания, чтобы в них что-то проникло. Она вспоминает как её трахали, приходя в немой восторг от никогда не забываемых ощущений. И чем больше она мяла воспоминаниями свои мечты, тем больше напрягалась от сильного вожделения. Ей откровенно хотелось засунуть в себя что-нибудь, да хоть кеглю для боулинга, лишь бы издать облегчения стон, разрывая томное напряжение, успокаивая пошлую горячку. Силие несказанно хотелось трахаться, а от мысли, что она не может этого сделать — ещё больше, её голова все время думала о том, как бы справиться с этим. Признаётся в муторной любви к Янушу и Тому, сожалея, что ни один из них не рядом с ней, дабы вклиниться внутрь горящей похотью дырки. Оно там, внутри неё, щекочет где-то глубоко, спазмами оседая, заставляя сжаться как можно сильнее и плотнее сдавить ноги. — О да, хорошо, — с облегчением шепчет, ощущая, как её прыткий малознакомый друг уже протиснулся пальцами прямо между ягодиц. Затем он резко сжимает, Силия успевает подавить накативший стон. — Вы такая странная, — его вводит в замешательство все происходящее. Эту идиллию прерывает сам Рэдфорд, когда видит небольшую компанию, выходящую прямиком из Конгресса. Он машет им рукой, подзывая поближе. Силию бросает в жар недоумения: «Что все это было?». Но не успевает ни о чем таком поразмыслить, так как к ним направился странный малочисленный круг лиц, одеты все ровно как офисные клерки 20-х годов. Две женщины, причем одна из них толстенькая и низенькая, в узкой длинной юбке, а другая абсолютно нормальная, в ней не было за что уцепиться. Но вот мужчина, что шел с ними, был как никто неотразим, в нем есть что-то необычное. У него светло-русые волосы, которые он, как и все, аккуратно зачесывает назад. На нем очень красивый гранитно-серый оттенок, даже не понятно: вымок он под дождем или же это просто такой цвет? Молодой мужчина был среднего роста, но выше своих дам и Рэдфорда, Силия ему как раз по глазам. — Ну что ж, признавайтесь, кто же вы такая? — обратился к Силие незнакомец, который, все же, был младше ее лет на пять, а может и шесть. Она протянула ему руку, которую он легко поцеловал. Он значительно весел, но это было показушно и очень жеманно. — Я Силия Реддл, теперь работаю в МАКУСА. Вы, я так понимаю, тоже? — оглядела всех. Они кивнули и полезли доставать сигареты, начиная самый обычный перекур, расстраиваясь по самым обыкновенным бытовым поводам. — Я Пётр Жвалевский, — представился тот самый незнакомый мужчина. — И да, он русский, — добавил Рэд и рассмеялся. — По крайней мере, он об этом говорит, — достает еще одну сигарету и прикуривает со всеми. — Моя мама американка, а папа из СССР, — он сказал это будто с вызовом. — Но я всем всегда говорю, что я — русский. Почему-то мне очень хочется, — он начал придавать своим оправданиям интересный оттенок. — Никогда не встречала русских, — начала Силия, удивляясь столь сильно. — Давай, расскажи ей о том, что творится в Совете Магических Республик, — отозвалась полненькая девушка, ей было не больше девятнадцати, у нее очень милое личико и вьющиеся светлые волосы, собранные в хвост. — Я, кстати, Анита Булстроуд. — О-о-о, там такой кошмар, ну просто закачаетесь… — начал он, глотая случайно дым. — В СССР немагам настолько уныло живется, что носить разноцветную одежду запрещено. Силия, вас бы посчитали вычурной стилягой, как, в принципе и тебя, Марта, — обратился Пётр к девушке, что стояла рядом с ним. — Перестань! — засмеялась она, Марта была ярко накрашена с высоким начесом на голове, на ней симпатичная розовая блуза и прямые темные брюки. — Марта Кроткотт, — протянула она руку в знак приветствия и Силия ее радушно пожала, думая, что именно Марта ближе всего к ней по возрасту, ей около двадцати семи или восьми. Что бросилось в глаза, так это то, что ни на одном из подошедших нет обручальных колец, значит эти товарищи просто обыкновенные знакомые. — Посмотрите-ка, кто выходит из Конгресса, — обернулся Пётр и все посмотрели назад, прямо в то место откуда выходили две странные фигуры. Посетители Вулворт-Билдинг больше не пугали диким потоком, потому что у немагов вовсю рабочее время. Госпожа Президент составила график так, чтобы работники, грубо говоря, одного здания практически не встречались. Удобно и поддерживает секретность. Когда Силия сделала глубокую затяжку, а потом посмотрела на тех, к кому было приковано все внимание, то она вспомнила всё пережитое негодование и злобно выдохнула никотиновый дым. Та самая высокая женщина, которую она застала при выходе на цокольном этаже, побывав в закромах кабинета мистера Грейвса и… сам мистер Грейвс. Он принарядился в серый длинный плащ, ворот которого объемно стоял, прикрывая часть затылка. Но седина у него просто невероятно хороша, — подмечает Силия. Эти двое были высокими и подозрительными, мистер Грейвс стал осматриваться по сторонам, заметив, как на них засмотрелась шайка с противоположного конца здания Вулворт, он приподнимает брови в удивлении, берет за локоть свою подругу, которая перед тем как уйти за Грейвсом, обернулась в ответ на тех, кто спугнул их так бесцеремонно и безжалостно. — Кто эта женщина? — спросила Силия наконец, когда те скрылись за поворотом первого здания. — Порпентина Голдштейн и Персиваль Грейвс, — натянуто сказала Марта, делая нервную тяжку, а затем бросая окурок в урну. — Много шуму они наделали в свое время, — придает жуткой таинственности на их фигуры. — Что не так? — Силие было безумно интересно, даже страшно, ведь не дай бог работать в подчиненных у странного Персиваля. — Марта, ты у нас самая давняя, — отстёгивает в ее сторону выпад господин Жвалевский и Силия сразу же замечает, что эта женщина ему нравится, ведь все это время он старательно рисуется перед ней и всячески задевает. — Да это все длится с таких давних времен, что немаги уже давно состарились бы и умерли от склероза. Дело в том, что под личиной Грейвса сидел всем известный Геллерт Грин-де-Вальд, — после этого имени Анита ахнула, выронив сигарету. — О, я так его боюсь… — не выдержала она, как бы извиняясь за свой неуместный возглас. — А вот мисс Голдштейн… — Марта сделала паузу. — Просто держать в Конгрессе человека, чья сестра оказалась предательницей… Ну, как бы это сказать, не совсем красиво. Грейвса после того случая с Грин-де-Вальдом понизили, теперь сидит в цокале и проверяет документы новых кадров. К политике его Президент более не допустит и не важно что он там и как. С Тиной также. — В СССР это называется «враг народа», — сказал последнее словосочетание на русском Пётр. — Ну, то есть, супостат. — Вы их затравливаете? — Силие показалось, что именно это и происходит. — Нет-нет, — вклинилась Анита. — Точнее не все. — Просто очень важно мнение Госпожи Президент, — посмотрел на Силию Рэдфорд, — всем хочется подражать и нравится ей, поэтому даже ее косвенные враги кажутся дремлющей опасностью. Но она очень добрая и честная женщина. Я бы на ее месте казнил обоих, — он говорил как самый настоящий фанатик. — Чтобы неповадно было связываться и покрывать предателей. — Абернэти, кто бы говорил, — Марта с вызовом посмотрела на Рэдфорда, тогда Силия впервые услышала фамилию своего милого друга. Мальчишка сразу же опустил глаза, но очень обозлился. Он резко ушёл, если не сказать, убежал. — Что это значит? — Силию не покидало ощущение чего-то дурного. — Его дядя помог Грин-де-Вальду сбежать, — шёпотом добавила Анита. — Он был одним из подчиненных этого-самого… — Булстроуд не смогла назвать Геллерта по имени. — Силия, вы идете? — спросила ее Марта, они собирались уходить обратно в здание. — О нет, не сегодня, — улыбнулась она им, думая о том, что ей предстоит купить палочку. — Йоханнес Йонкер, — бросил последний взгляд на Силию Пётр. — Вам потребуется особая кошка-вампус, не забудьте это уточнить, — улыбнулся он. — 42 улица, Театральный квартал ищи зеленую стену. Если все пройдет удачно, то я отведу тебя в Гарлем, веселящая вода за твой счет, — и он развернулся, уходя не в МАКУСА, а прямо мимо входа, надел шляпу и куда-то скрылся, тогда Силия поняла, что он — ее ближайший коллега по Отделу.* * *
Томас оставил двусмысленную записку прямо на длинном столе, его идеальный каллиграфический почерк заявлял: «Мне нужно в Лондон». Януш понял, что дед поехал разбираться с тем, что случилось с его женой, скорее всего, это была парочка наркоманов-амфетаминщиков или кто более безрассудный, но все же, ни у кого не должно было быть мотива убивать именно Мэри. Но чувство неотвратимой тревоги не оставляло, словно часы нудно гундели, мерно отсчитывая тик-так тик-так. Он ощущал что-то невообразимо плохое, необъяснимое, это можно сравнить с катастрофой природного масштаба. Даже небо за окном затянули серые тучи, окружение странно себя ведет, от Януша не скрывается то, что стаи птиц покидают лесные дали. Прямо проносятся над всей деревней, на мгновение, их тень отразилась на холодной мостовой, показалось, что на землю опустилось очередное затмение. Дементоры, должно быть, впервые довольствуются происходящим, потому что это был колоссальный поток негатива, который только можно ощутить, шлейф которого тянется многие мили. Те, что послабже и потрусливее — сбежали еще раньше, стоило только катастрофе замелькать на горизонте. Что-то должно произойти и Януш это знал, он все не мог выбросить то, что случилось с ним в Нурменгарде. Притянувшись к Тому в волнующем поцелуе, он желал вытянуть душу, видя и чувствуя ее. Она вся какая-то странная, но ощутить этого невозможно, пока не попытаешься ее вкусить. Внутри Тома такой же свет как и в любом другом человеке, вот только его душа не тянется! Она осколочная, склеенная очень старательно, вокруг словно стеклянный острый купол. До его души невозможно добраться, для этого необходимо разбить ту оболочку, которая насильно удерживает душу целой. Януш не знает всей истории Тома Реддла. Но ему уже не по себе, так как существование Тома — факт безобразного уродства, неестественное стечение, насильственное обстоятельство. Отцу каким-то образом удалось сделать себя таким, но надо быть слабоумным, чтобы не догадаться — это дело рук Смерти, только она на такое способна. Тяжело выдохнув, Януш осознает, что впервые увидев мистера Грин-де-Вальда, заметил на нем незримую, а только ощущаемую метку Смерти, прямо ту, которая, кажется, была на его собственных родителях. Если дементоры абсолютные и совершенные, то при всем при этом и абсолютно низшие существа, по сравнению с тем же Томом или Смертью. Януш знал, что он выше обычных дементоров, лучше Тома, но ниже Смерти. Имея преимущества в одном, он проигрывал сильно в другом. Смерть имеет влияние на всех дементоров, даже на Януша и он боялся ее, особенно сильно сейчас, но не Том. Этот безрассудный мужчина-недодементор все же больше обычный маг, которому не страшны запугивания своей матери. Януш терялся, не понимая что лучше, кто из них сильнее? Наверное, именно Том, его не пугает Патронус, хотя он и не может его вызывать. Януш сам не знал почему размышляет на такие катастрофически-глобальные темы, будто бы, взвешивая непростое решение. Не может лгать самому себе, чувствуя Тома. Испытывает его приближение, практически слышит его злость. Он очень озлоблен, хотя бы потому, что считает отсидку в тюрьме неким фарсом. Не менее безумен Геллерт, но по нему и не скажешь. Януш надеется, что Томас не вернется в Литтл-Хэнглтон. А еще папа… он зовет, он пугает до дрожи в коленях, на сколько же он страшен… Янушу казалось, что Том у него в голове, его лицо, он смотрит. «Я не хочу быть твоим врагом», — сминает записку Томаса, считая, что отцу лучше не знать о том, что маглы вообще здесь были. Ему страшно, хотя бы просто потому, что он — один, некуда податься. Смерти он не нужен, ей вообще никто не нужен, Януш считает ее предательницей и очень опасной манипуляторшей, взять даже всё то, что она сделала с дементорами, приковав к Азкабану, с папой, который на человека-то не похож, а Грин-де-Вальд… Что там вообще было? Почему именно Геллерт? Было так много вопросов, но Смерть их не даст, она на самом деле очень опасный противник. Том не стучится, когда переступает порог собственного дома, Януш прячется за шкаф, надеясь, что папа не пойдет его искать. И он не один, а с Грин-де-Вальдом. Том не идет, Том грядёт как нечто отталкивающее и страшное. — Геллерт, — смотрит на него мистер Реддл, — ты плохо выглядишь, — заметно поддевает, рассматривая его белобрысые лохмы и бородку. — Я покажу тебе, где ты будешь жить. Мистер Реддл испытывал сильное чувство превосходства даже над тем, чье имя на слуху, но Том считал — Геллерт без него ничтожество, ведь у того не было даже палочки! Тот не умеет говорить на парселтанге и не привлек бы змей! Том все больше продолжает убеждать себя в том, что он лучше, искренне завидуя тому, чего добился его предшественник. — Какой хороший дом, — оглядывается Грин-де-Вальд, все трогая на своем пути, хочет вспомнить каково это — быть в богатом поместье, кажется, это уже начало забываться. — Нам обоим нужно прийти в себя, — поравнялся с ним на лестнице Том, смотря прямо в глаза, обдумывая, что же будет дальше. Мистер Реддл бы соврал, если бы сказал, что не боится Смерти, ее не боится только Геллерт, а мама, кажется, боится именно Грин-де-Вальда, — на этих мыслях он не сдержал глупой пугающей улыбки, рассматривая наинелепейший вид своего товарища. Мистер Реддл уже вовсю и забыл, что у него был когда-то сын, он считал его никчемным недоразумением из собственного же семени — не более, игрушка в руках его жены. Дефектный уродец. Том ненавидел его, потому что знал, об отношениях этих двоих, но винил только сына, всегда зная, как тот лез к своей маме. Почему некоторые люди просто не понимают слова «нельзя»? — рассуждал про себя Том, желая вышвырнуть все вещи Януша из комнаты, да и вообще, его место у стен Азкабана. Нельзя быть и человеком и дементором, — Том хотел, чтобы сын потерял лицо и забыл кто он такой. «Я нанесу ему визит Обливейтом», — незамедлительно решил, — «сотру его жалкую личность!», — говоря это, мистер Реддл и не подозревал, что это чувствует его сын, который прячется от него на первом этаже, который Том даже не потрудился обойти. Том отдает Геллерту комнату Януша, посмеиваясь над тем, что же испытает мальчишка, узнав, что его место даже не здесь. — «Ты мне не нужен!», — вторит, чувствуя его присутствие, — «но ты можешь уйти, — продолжает беседу с ним, — я все же не изверг. В память о твоей маме я не буду тебя калечить. Просто уйди сам», — Том почувствовал, как сожалеет о сказанных словах, но не готов признать это. Оставаться в этом доме было не по себе для Тома, он все еще помнит, что с ним было и как долго он провел в Нурменгарде, казалось, прошла вечность, мистер Реддл не мог прийти в себя, думая, что это конец. И в этом виноват Януш! — «Зачем ты только появился?», — Том теряет свое обладание, начиная плакать, заходя в комнату к Силие, рассматривая ее вещи. — «Ты не нужен, Януш, понимаешь?», — знает, что тот слышит его мысли, — «И никогда был не нужен. Я просто очень любил твою маму. Ты был ее желанием! Но не моим! Ты мой враг!». — «Почему?», — слышит в своей голове вопрос собственного сына, мальчишка не понимал. — «Да хотя бы просто потому, что ты хочешь мою жену», — на этих словах Том слегка улыбнулся, ловя себя на мыслях, что его чувства слишком сентиментальны, однако, ни один вшивый магл не сравнится с ним по силе эмоций. Том помнит как Северус любил Лили, тогда, очень давно, это казалось какой-то невменяемой глупостью. — «Я считал его сумасшедшим…», — заметно поник Том, считая, что возможно, был не прав. — «Кого?», — Януш не перестает липнуть к нему, он хватается в своего папу, так как остался совершенно один. Том сел на их с Силией когда-то общую кровать, все виделось серым и невзрачным, смысл, вроде, испарился. Том пялился в одну точку, прямо в светлое окно, щуря глаза, невзирая на ту боль, которую это приносит. Он уже знал что в комнате не один, заметная тень, чья-то фигура обрывает неотрывный взор и садится рядом. Януш ничего не сказал, просто посмотрел на него, пока Том в своё время вспоминал и вспоминал. Внезапно он резко поворачивается к пришедшему и смотрит, долго и молчаливо, как будто пытается понять кто перед ним. — Она была не просто женщиной, — смотрит в глаза Януша, пока тот все ещё был рядом. — Она была мне дочерью. Она всегда была в моей жизни. Всегда. Без неё я умираю, — Том понимает, что потерялся где-то в себе. — Я знаю, — Януш продолжает поглядывать на папу. Том берет своего сына за руку, впервые в жизни не имея никакого плана по расправе. Рассматривает его пальцы и ногти, думая, что Силия осталась в нем. Впервые в жизни он принял Януша. — Надень её одежду, — его взгляд уже изменился. — Я не буду этого делать, — бесстрастно отвечает тот. — Я так и думал, — приближается к нему ещё ближе, с мгновение подумав, целует его, представляя, что он это она. Но когда рука трогает его тело, то Том понимает, что ему не удастся себя обмануть. — Я не гей, — говорит Януш, ложась на кровать под давлением Тома. — Я тоже, — без раздумий отвечает ему, все ещё смотря в лицо. Он понимает, что что-то не так. — Дементоры не бывают любителями своего пола, мы созданы для того, чтобы любить Смерть, — улыбается, трогая своего потерянного отца за плечи. — Ты трахал мою жену, — Том все глубже уходил в себя. — Мы любили друг друга, — целует Тома, которому стало не по себе. — Если хочешь, то я могу сделать это ради тебя, — только больше напоминает ему Силию. — Правда, снизу будешь ты, Том, — смеётся Януш ему в лицо, видя, как его отцу стало совсем нехорошо. — Будет больно, — проводит рукой по напряжённой спине, все ещё смотря в глаза Тому, пока тот искал спасение хоть в чём-то, — а потом тоскливо. Не забывай, кто я. — Обойдёмся без этого, — уверенно говорит Том, осматривая лицо своего сына будто в последний раз, он невероятно сильно напоминает ему Силию. Даже его вздохи, улыбка, голос, всё. «Мой сынок», — впервые почувствовал к нему любовь, не считая засранцем. — Я твой брат, Том, — ухмыляется ему в лицо. Януш думал, что отец сошёл с ума, его не жалко, он — ничтожество. Януш ничего не скажет Тому, а просто все сделает сам, один и получит то, чего им так не хватает, пока Том будет мстить и делить шаги с Геллертом. «Моя милая мама», — источают влюблённость его мысли при одном только её образе. Том резко отстраняется, вскакивает с кровати, подбегая к окну, начиная его быстро отворять, он таращится куда-то вниз с холма, тяжело вздыхает и Януш резко замечает, что отец снова стал странным, как это бывало всегда. Он растворился в черном клубе дыма, Януш незамедлительно вскочил на ноги и подбежал к окну, наблюдая за тем, как Том уже спускается медленной походкой по холму, а в его руке ни что иное как лопата. Януш не совсем понял, что хочет сделать отец, пока тот не свернул на цветущее в люпинах кладбище. Вцепляясь в белую тюль сильнее, Януш чуть не теряет сознание, ощущая, как его ноги подкосились на ровном месте, он резко побледнел, начиная плакать, осознавая — Том хочет выкопать маму! От одной этой мысли становилось плохо, слезы лились сами по себе, становилось очень страшно и неприятно. Папа пришел все ломать. Вот кто настоящий дементор по рождению — так это Том Реддл. Януш очень переживал по поводу того кем ему приходится быть, а Том, похоже, никогда даже и не расстраивался. Не будучи уверенным жива ли Силия точно, Януш все равно не мог представить: зачем отцу осквернять ее могилу? — Что случилось? — плачущего Януша застал Грин-де-Вальд. — Он хочет выкопать мою маму! — истерично прокричал, начиная рыдать. — Просто останови его, — совершенно спокойно сказал Геллерт. — Как? — продолжает ныть. — Это твой отец, только ты знаешь «как», — у него было такое расслабленное лицо, на Геллерте белый халат и тапочки, это выбило Януша из колеи. — Прости, не могу болтать, моя ванна уже набралась, — и он скрылся. Януш тут же сорвался на бег, отправляясь в след за Томом. — Нет! — Януша передернуло не на шутку, когда он увидел, как металлический носик лопаты вонзился в сырую землю. Том собирается рыть, потому что тоже сомневается. Но Том должен думать, что Силия мертва… — Не делай этого, — останавливает отца, подходя к нему ближе. — Я не на стороне Смерти, — кладёт руку ему на плечо, желая вызвать в отце хоть какую-то скользкую симпатию к себе. — Но на этот раз она сказала правду. Я видел тело Силии, опускался под землю, касаясь её тленной руки в собственном тёмном образе, — смотрит ему томно в глаза, стараясь подражать маме или Смерти, стараясь убедить Тома. Но мистер Реддл пристально следит за каждым натянутым словцом, что извергает Януш из себя будто бы песню. Убаюкивает и обволакивает приглушённым мягким баритоном. Том не скрывает деланной ухмылочки, понимая, что мальчишка его соблазняет. Том посильнее всадил лопату в землю, подгребая толстый слой, откидывая назад, продолжая начатое. Януш — идиот, — вот что думал его отец, совершенно точно ощущая, что что-то тут не так. — Поверь мне! — Януш нервничает от столь неумелого вранья и невозможности убедить Тома. — Ты — урод, если это сделаешь. Просто в голове не укладывается. А ещё говоришь, что любишь! — процедил сквозь зубы. Казалось, его отца ничего не остановит, но именно это и заставило прекратить расхитительство и эксгумацию. Том повернулся к сыну, на лице у него был шок, видимо, от услышанного. Впервые почувствовал — а ведь, кажется, он не прав. Его пальцы разжимают основание лопаты и та валится, звонко стукаясь о землю. — Ты любишь её… — его голос дрожал, Том, словно, говорил это себе в первую очередь, но сделал шаг к Янушу. — Я люблю тебя, — хитро и натянуто улыбнулся, считая папу сумасбродом. Кладёт руки ему на плечи, смотрит в глаза, собираясь с мыслями, ведь то, что он делает — нужно. Улыбается, когда Том поддаётся на эти манипуляции, обездоленный и несчастный. Какой же глупый он в этот момент! Да, он приближается, сейчас совсем потеряет лицо. Ужасный Том Реддл! Просто смехотворный! Жалкий слабак! Януш видит, как папа вот-вот и поцелует его сам, сантиметры разделяют от полного падения в бездну. Януш прикрыл глаза, представляя на месте Тома хотя бы Смерть. И… ничего не происходит. Распахнув глаза, он видит, как Том рассматривает его, а потом физиономия его скривилась. — Ты голубой… — Том не сдержал ядовитой усмешки. Как ужасно и отвратно чувствовал себя Януш, он хотел возразить отцу, да и вообще покончить с этим цирком. Но нет. Тогда ведь Том может подумать, что его сын что-то замышляет. — Когда ты свергнешь Смерть, то что первым делом сделаешь? — Януш меняет тему, видя, как Тома охватила дрожь. — Вытащу твою маму с того света, — именно эти слова были сказаны им с некой мягкостью и заботой. У Тома есть цель, идти к ней он будет долго, главное, чтобы увлекало посильнее. — Том, я такой идиот, — принижает себя Януш, представляя, что иначе Геллерт выпустит на него Патронус. — Да, это так, — спокойно пожимает плечами, рассматривая поместье Реддлов. — Ты умнее меня, Том. Сильнее, лучше во всем, — Януш замечает, как его отец абсолютно теряет всю бдительность. — Все верно, — опустил он на сына взгляд. — И никогда не забывай об этом! — Это невозможно забыть, — подражает своей маме, видя, как Тому это нравится, его это подкупает и даже сильно волнует. Он обнимает Януша, кажется, уронив пару слезинок, считая, что без этого мерзкого ребёнка он повесился бы от тоски. Том вспоминал о том, что Януш сын Силии, это было по нему так заметно, от чего пробирала приятная дрожь, склизкое ощущение во всем теле охватывало с головой. Он единственный, кто у него остался. — Ты станешь для меня ею? — голос Тома был страдальчески падок. Януша всего сковал дикий ужас, когда он представил, как отец снова будет унижать его. Он молчит, не говоря ни слова. — Геллерт. Ты оскорбляешь меня при нем. Ты совершенно не ценишь моего отношения к тебе. Не ценишь того, что я делаю для тебя, — Януш говорил это с тяжёлым сердцем, думая, что Том должен начать доверять ему, несмотря даже на то, что придётся побыть для этого Силией. — Прости, — целует его в щеку, прижимаясь только сильнее. — Ты и сам оскорбляешь меня, папа, — искоса уставился на него, вызывая только больше раскаяния. — Я был не прав, — Том плачет ему в шею. — Ты пытался меня убить, — Януш помнит все, что делал с ним Том, но ради возможности все вернуть как было, хотя бы местами, ради того, чтобы снова иметь возможность тлеть под огнём страстной похоти, Том Реддл сознается в содеянном. — Я ужасен, — соглашается тот. — Ты убил меня, — а Янушу приносило это своеобразное облегчение, особенно, когда отец расплывался в нежной скорби. — Я сожалею об этом. — Мне было больно и страшно. — Прекрати изводить меня! — злится Том, а затем резко берет себя в руки, понимая, что трахнет его все равно. Из него хорошая Силия. — Ты раскаиваешься, Том? — гладит отца по спине. — Очень, — на этих словах Януш улыбнулся, давая Тому освобождение и понятие того, что он прощён.* * *
Геллерт старательно выжимал все удовольствия из тёплой пенной ванны, вздыхая все чаще и с большим воодушевлением, прекрасное облегчение словно расстёгивало давящую пуговицу. Отмокнув полностью и впервые за пятнадцать лет, Грин-де-Вальд почувствовал что жив. Что за заскорузлым налетом все ещё те́плится прежний лоск и благоухание. Он все ещё блистательная богема и австриец, имеющий титулованных предков, что он — чистокровная вальяжная аристократия… которая потерпела крах с его проигрышем. Смерть все отняла, пожалуй, кроме имени. Имение, жизни родственников, друзей, сторонников, добрые слова — всё. Я — австрийский Герцог с британской матерью, — повторял себе Грин-де-Вальд. Когда он мнил из себя великого дворянина, казалось, он забывал, что отсидел в Нурменгарде декаду и пятилетие. Покидая приятную ванну, благоухая и паря после свежей влаги словно фея, Грин-де-Вальд принялся приводить себя в порядок, обстригая длинные замусоленные пакли, обмазывая бороду взбитым мылом. Обнажает клинковую бритву, осторожно проходясь сначала по росту волос, чтобы избежать раздражения, а затем против, задерживая дыхание каждый раз, когда лезвие касается кожи, боится, что рука дрогнет и острие вскроет ему артерию. Геллерт ненавидел кровь и боялся когда её много, не переносил собственных ран, ему казалось, что собственная кровь не сворачивается и все время течёт бесконечным ручьём. Мама говорила что все нормально, но это было не так, потом Геллерт сварил на уроке Зелий в Дурмстранге зелье, которое облегчило его кровотечения из носа и прекратило появление синяков на ровном месте. Но страх остался, а вкус зелья запомнился навсегда. Запрещённый ингредиент в качестве крови фестрала был смешан с не менее запрещённым — кровью единорога. Пропивать эту гадость пришлось полтора года, в тайне добывая и пронося нужное в школу. Задвигая лезвие бритвы и умывшись полностью, Геллерт почувствовал, что словно вчера родился, а в Нурменгарде он, будто бы, никогда и не сидел — все это какой-то возмутительный сон. Приятно выйти в прохладное помещение после душной влажной комнатки, Геллерт одевается в одежду предыдущего хозяина — Томаса, потому что это единственные вещи, которые на него налезли. Как ни в чем не бывало выходит из жилой комнаты, собираясь выпить чай, прихватив с собой палочку остролиста с сердцевиной феникса, — Том попросил оставить ее себе. Диковинная вещь, а главное послушная и покорная. Грин-де-Вальд важно ступает по ступеням вниз, а затем слышит истошный хриплый стон. Он моментально остановился, смотря под ноги — вдруг какая тварь подохла, но — нет. Половица тихо скрипнула, Геллерт в недоумении обернулся. Он слышит странные звуки, а затем стоны снова и снова. Ужаснувшись, Геллерт резко спустился вниз, надеясь, что ему показалось. Кошмарные пошлые страдания непойми-кого отталкивали и пугали. Затем Геллерт остановился на полпути в гостиную, пытаясь понять чей голос он слышал помимо Тома. Грин-де-Вальд ошарашенно смотрел на фотографии в гостиной, а затем сел в кресло, взмахнув палочкой и отложив её, берет в руку чашечку чая, на которой красовалась чудная фиалка. Щёлкает пальцами и в камине заалел маленький огонёк, дрова потрескивали, уголь красиво тлел, а Геллерт все ещё слышал, как кто-то грязно стонет. Это было слышно достаточно хорошо, хоть и не громче чем около самой двери с происходящим. Мистер Грин-де-Вальд лишь надеялся на то, что Том Реддл забавляется не с трупом своей жены. — Том, скажите, что все в порядке, — обернулся к нему Грин-де-Вальд, рассматривая взъерошенный и растрёпанный вид. Том спустился шумно, кажется, пару раз подвернув ногу на ступенях, выглядел пьяным, но очень расслабленным, он улыбался, словно счастливый. — Я знаю, что вы все слышали, — взгромоздился на кресло неповоротливый мистер Реддл.— Я кончил в него два раза. Надеюсь, он не окажется фертильным и не нарожает мне кричащих мандрагор. — В чём разница между половым членом и жизнью, знаете? — усмехнулся Геллерт, находя Тома вульгарным. — Жизнь жёстче. — А то уж если моя дочь зачла от моей матери, почему бы и сыну не сделать нечто подобное? — Том начал жалеть о том, что всунулся, даже не подумав об этом раньше. — Даже боюсь спрашивать о чём-то, — Геллерт понадеялся что это неудачная шутка. — Развивайте мысль как хотите, — развел руками Том. — Я фригиден. Но Смерть способна оживить мою дохлую сперму, наверное, подменила ядро? — его лицо приобрело озадаченный вид. — Применила дефибриллятор? — он на полном серьезе рассуждал на столь странную тему. — Вы применили Оборотное зелье? — переводит тему Грин-де-Вальд. — Да, именно. — Действуете по старинке, и правильно, такое превращение качественнее чем обычная трансфигурация. — Дайте угадаю: вы так скрывались под личиной кого-то? — Тому было смешно, когда Геллерт бросил на него удивленный взгляд. — Да, но трансфигурироваться в женщину было бы очень непросто и не получилось бы до конца. Зелье же использует генетику носителя. — Вы брились? — рассматривает новый облик Грин-де-Вальда Том, смутно веря, что перед ним вообще тот человек. Тот неотесанный болван. — Советую не использовать эти методы, — он говорил о бритве, — вся рожа будет в царапинах, — коснулся собственной щеки, вспоминая, как сохла и раздражалась его собственная кожа. — Ах да, вы же весь прогресс в тюрьме просидели. — Вы хотите что-то посоветовать? Что-то лучше? — немедленно прерывает самодовольство мистера Реддла, делая маленький глоток горячего чая. — Уже как шесть лет вышло зелье, от втирания которого волосы выпадают. При частом использовании можно избавиться от нежелательных волос где угодно и навсегда, — с умным видом добавил, а Геллерт не понял, почему Том сказал ему об этом только СЕЙЧАС? Ведь они так старательно обходили весь Косой Переулок, чтобы мистер Реддл смог купить всяких штук, заходя, при этом, в ларек с зельями! Грин-де-Вальд считает Тома бесстыдным подлецом. — Геллерт, ваше лицо кажется мне знакомым, — интригующе протянул Том. — Что правда? — покосился на него тот, явно высмеивая неизвестный порыв. — Да-да-да. Как же его звали… — нахмурились брови мистера Реддла. — Актёр такой будет. Джони Вальдешнеп или как-то так, я в них не особо разбираюсь. — Вы намекаете на то, что я клоун? — Нет. — Вы намекаете на то, что я артист? — Нет! — Вы хотите сказать, что я смешон? — И снова нет. — Тогда я вас не понимаю, Том.* * *
Том подходит к письменному столу Силии, отодвигает ящик и достает пузырек из темного стекла, тогда Януш обескуражено понял, что Том замышлял это с самого начала, то есть это не спонтанная просьба, а злонамеренное склонение к противоестественному деянию. Но хотя бы именно это заставило отца остановиться и перестать творить ужасный беспредел на могиле матери. Том даже не маскирует того, что считает сына просто куском мяса, манекеном, который можно разукрасить и нарядить, обманув собственные органы чувств. — Пожалуйста, — умоляет его Том, готовый встать на колени. — У меня член отсохнет если я не… — он резко замолчал, — хочу окунуться туда и обмазаться тягучей смазкой. Кажется, я теряю много слюней, думая об этом. Жалеет своего отца, пытаясь дать оправдание, но не может. Даже то, что у Тома всё сводит от желания трахнуть Силию, не даёт ему право делать своего сына подстилкой. — Я так долго сидел в Нурменгарде, — давит на жалость. — Ты будешь груб, — вспомнил, каким был Том. — Ну и что? — уговаривает. Януш не хочет и не стал бы этого делать, если бы не чувство собственного превосходства. Пьёт эту бодягу, ощущая на вкус свою мать и кислинку вишни. Его тело поддаётся на изменения быстро и очень плавно, словно он и Силия были невероятно схожи изначально. Януш ощутил себя прекрасной женщиной — своей мамой, подходит к зеркалу, рассматривая длинные тёмные волосы, которые отливают каштаном. Они светлее на два тона его настоящего цвета. Быть мамой приятно, его заводит собственное отражение. Видит своего отца, тут же оборачивается, мотая отрицательно головой — передумал. Не хочет. Януш почувствовал от папы какой-то характерный запах тюрьмы, грязи с нотками отвратительного безумия. Это пугало, он виделся ему страшным зверем, казалось, раздерет. — Силия, — смотрит в упор и ломает комедию, его рука ложится на дрожащее плечо. — Ты одета как мальчишка, — лезет к пуговицам, начиная расстёгивать сорочку. «Нет! Пожалуйста, не надо!», — Януш чувствует отвращение, немыслимое и сильное, Том трогает, Том рядом, он обескураживает. Его этот резкий запах, просто сбивает толку, Янушу только больше хочется все остановить. Смотрит в угол комнаты, ползёт взглядом вверх, рассматривая обрамляющий стыки потолка узорчатый белый галтель, потолок у мамы в комнате украшает орнаментная плитка. Том впивается своими губами в шею, очень резко и неожиданно, Януш вздрогнул и не на шутку испугался. Его всего бросает в дрожь от действий Тома. Он добрался до брюк, расстёгивает ремень, после чего штаны соскользнули вниз. Януш хочет спрятать себя, спрятать маму от своего отца. Слышит, как шумит вода в соседней комнате, а затем резко понимает что это его комната. Неужели Геллерт находится в его ванной? — Почему Геллерт в моей комнате? — тихо и боязненно спрашивает. — Потому что он захотел пожить у тебя, — нагло врет Том. — Ты будешь обитать здесь, — говорит про комнату Силии и это очень странно. Под всеми прикосновениями отца Януш чувствует себя ужасно неловко, неправильно, грязно, чего не скажешь о самом Томе. И это не успокаивало, он стягивает все, обнажая так бесцеремонно и важно, словно так и должно быть. Он показывал, что для него это нормально, тогда Януш испытал насколько страшно быть женщиной. — Пожалуйста, не делай это со мной, — осторожно гладит его предплечье. Не может высказаться более отчётливо. Ему просто дурно от того, насколько страстны действия Тома, он на полном серьезе будет себя тешить. Януш не хочет, пошёл на это лишь из-за чувства вины, но может и Том не лишён благородства и остановит свой грязный порыв? — Только ничего не говори, — закрывает ему рот. — Голос у тебя здорово фальшивит, это только растянет нашу игру. Ты ведь хочешь, чтобы я сделал все быстро? — Януш кивнул, подошёл к кровати, и уставился на неё, пока Том раздевает его, оставляя беззащитным. Януш смотрит на свою грудь, прикрывается руками, смущаясь. Не издаёт ни звука, даже когда его отец стал трогать за все места. Видит его руки на себе, что вызывает страх вперемешку с отвращением, Януш всегда ненавидел папу за то, что он трогает маму. Склоняет его прямо на кровать, он лёг на живот, а затем почувствовал как схватили грубыми прикосновениями, притянув к себе. Целует прямо там, куда больше всего не хочется впускать никого. Чувствуя себя женщиной, Януш все сильнее стал ненавидеть отца, старается не плакать, хотя очень хочется. Злость и ненависть так и распирала, он касается этих гладких нежных прелестей, огибая каждую выпуклость, Том целует внутреннюю часть бедра, высовывает язык и медленно скользит им все выше, упираясь в розоватую влажную складочку, отчего Януша только больше трясет. Он заплакал, не снося тяжелый груз уничижения, вспоминая похожий ужас в день собственного убийства. Когда Том сделал это тогда, после же, осталось непривычное грязное чувство. Януш надеялся, что подобное никогда более не повторится, но вот Том поцеловал его в трепещущий стан снова. Его всхлипы стали все чаще, напоминая монотонный стоны. Он держал за бёдра, затем стал снимать свои штаны, что без промедления пугает Януша, снова хочет все прекратить немедленно! Смотрит на мерцающую в дневном свете шелковистую ткань покрывала. Он никогда не думал, что чувствовала его мама от близости со своим отцом, скорее всего, противоречивые эмоции, Януш хотел в это верить. Том попросил молчать, но сдержать вопль от похотливого проникновения, да и от осознания, что мистер Реддл все же вставил в его непорочную дырочку свой дикий и развратный член лишь в угоду своему желанию, было невозможно, сдавленные обрывки покидали его уста. Он ноет прямо по-женски, представляет, что он — Силия, что он — своя собственная мамочка. Это было похоже, как если бы, назойливую щекотку в труднодоступном месте, от которой изводишься, начинают с силой чесать. Не может сфокусировать взгляд, глаза разъезжаются сами по себе, ни о чем не может думать, считая, что все мысли пятиминутной давности — ерунда. Том очень грубый, прямо очень и быстрый. Януш касается его ноги, начиная стучать, прося быть хотя бы помедленнее. — Это тебе за то, что ты трахал мою жену, — повеселел Том. Он бы и рад ему ответить, да вот только собьёт своего чувственного папу и этот акт унижения продлится ещё дольше. — Я ненавидел тебя, потому что ты сосал её грудь, — с силой упёрся в него до конца, неожиданно останавливаясь, слушая его жалкий всхлип. Януш резко поймал себя на том, что разочаровался, подумав, что папа уже кончил. — Ты помнишь, до сколько лет это было? — продолжил его изводить своими грязными фрикциями, снова начиная толкаться внутрь, надавливая и потераясь. Януш поднимает голову, стал несдержанно охать, закрывает рот рукой, очень стыдясь, ему кажется, что он сейчас описается, ну по крайней мере, очень хочется, но временами это чувство проходит, чтобы снова вернуться. В такие моменты ему хочется говорить на змеином, прямо шипеть и запеть с Томом в унисон, ведь это такой низменный и грязный союз. Ему не хватает мамы. Им обоим. Но Януш чувствует себя отвратительно, заменяя её. Хочет, чтобы Том продолжал. Хочет, чтобы Том говорил о том времени, когда Януш был маленьким. Прилив жаркого дурманящего блаженства просто затягивает в эту инцестуозную трясину. «Я прекрасная леди, которую бесцеремонно насилует грязный уголовник…», — Януш не мог устоять от смутных мыслей. — Сколько тебе было лет, когда ты в последний раз пососал ей грудь? — Том повторил свой вопрос. Януш уже и не помнит точно, заводит руки за шею, показывая на пальцах. — Том, ты растлил меня… Я ещё слишком юн для всего этого, — Януш чувствует, как кипит его мозг, настолько сильно тяжело думать хоть о чём-то, кроме того, что делает с ним член его отца. — Не семь, а восемь! — бесится Том. — Ты продолжал нализывать её соски до сознательного возраста! — схватил за длинные волосы, ложась ему на спину. — Тебе нравилось? — спрашивает, дыша прямо в ухо. — Да, — вместе с этим признанием он стонет своим настоящим голосом. — Ты специально это делал? — продолжает. — Да, — чувствует себя как на допросе. — Ей это нравилось? — Да, — прикрывает глаза, трогая напряжённые ноги своего отца. — Тебе нравится то, что мы делаем? — Том щипает его сиськи. — Да, — на автомате согласился, и только потом понял, что это была провокация. Том кончил после этих слов прямо в него, думая, что любит свою дочь и жену. Она ему говорила все тоже самое, это был вырванный из их прошлого диалог. — Только не выходи из меня, я хочу ещё, — вцепился Тому в штанину, не может выйти из шокового состояния. — Когда мы это делаем, — ёрзает под ним, — мне кажется, что я влюбляюсь в тебя, — не мог больше держать этот позор в себе. — Это пройдёт, — гладит длинные волосы, рассматривая. — Я знаю, но сейчас я так сильно… в тебя влюблён! — Это не твои чувства, не забывай: сейчас ты — это она. — Да я все понимаю! — Янушу стыдно, его бесит Том. — Возьми меня за руку, — вцепляется в его пальцы. — Это аффект от оргазма и побочное действие чужой личности, — целует ей спину. — Для меня ты — это моя дочь. — Спой со мной, — хочет большего, чувствуя, как его самого рвёт на куски. Том тяжело выдохнул скорее от скептического негодования, чем от усталости. — Насколько сильно ты меня любишь прямо сейчас? — До Луны и обратно, — проникается романтическими чувствами, прямо как девочка. — Ну давай споём, доченька, — слезает с него Том, рассматривая, как выглядит Силия сзади. Том давно уже не любовался её видом, после этого у него снова появилось желание вставиться. Хочет видеть её лицо, думает, что Януш неплохая Силия, тем более может говорить с ним на одном языке. На языке инстинктов. Он уже раздвигает не свои ноги и тянет не свои руки, очень хочет почувствовать любовь. Зависимые от слияния — черта любого дементора. Том циничен даже в такой момент близости, считает своего сына никчёмным. Вставляется в него, чувствуя собственную сперму на горячих влажных стеночках, что обнимают так старательно и любя, смотрит в лицо напротив. Губы, глаза, нос, волосы — все её. Это была она, даже родинка на плече в том же месте. Януш шипит и срывает свою песнь на протяжные ахи. Том уже знает, что думает про них Геллерт, не услышать вопли этой жертвы плотского удовольствия просто невозможно. — Папочка. Папуля. Мой, — обнимает за плечи, все это шепча на змеином. И он заныл о влюблённости своей, да так мелодично и страстно. Тому смешно, ведь он уже видит как его сыну будет неимоверно стыдно. Наваждение отпустит, зелье перестанет работать и он снова станет собой, гадая: что произошло в данную секунду с ним? Том целует его в губы, прерывая любовную балладу. Не может перестать думать о том, что Януш его раздражает. Но сейчас он был ею, а там, в глубине — сильно хорошо, она идеальна, пленительна и самоубийственна. Смотрит в лицо своей дочки, начиная ей петь признание в своих извращённых чувствах. Она гладит его по шее, отвечая на зов дикого языка. Это стало походить на утробные завывания с толикой мистики. Хрипло и бархатисто звучали неразборчивые звуки. Чем меньше сдерживал каждый из них свой порыв сладко сипеть, тем приятнее было каждое движение и каждый толчок. Том снова чувствовал себя любимым и не одиноким, казалось — фикция столь правдоподобна, что со спокойной душой хотелось умереть, но Том все же кончил, обрывая липкую нить. — Какой кошмар... — Януш быстро осознал, что только что сделал. — Никому не говори об этом, — он был растерян и ошеломлён. — И не обольщайся! — смотрит на Тома, а сам понимает, что Силия жива. Она в данную минуту испытывала сильнейшую волну похоти, а он вместе с ней. Она хотела Тома. Это без сомнения расстраивало и отвращало Януша. — Геллерт уже знает, он слышал твои стоны, — невозмутимо парирует Том, а сам чуть ли не улыбается, видя, как сыну неприятно. — Я скажу ему, что это была твоя идея. У меня же должно быть оправдание, скажу что ты из этих, — ухмыляется, вставая в полный рост, стал заправляться и приводить себя в порядок. — Все равно голос твой настоящий и вообще, — небрежно бросает на него взгляд, — ты очень громко орешь. Скажу, что ты шантажировал меня, мол если не трахну тебя, то ты спрыгнешь с окна. — Как банально! — А я же — любящий и заботливый родитель — ну просто не мог этого допустить. Подумаешь, член в тебя засунул… с кем не бывает? — ему было абсолютно наплевать на чувства своего сына. — Я вообще-то в Нурменгарде отсидел черт знает сколько! И по твоей вине, кстати, — ткнул в него пальцем. — Очень низко с твоей стороны! — Януш был полон гнева и разочарования. — Переживешь, — пожимает плечами Том, давая понять, что не будет его утешать.