Книга третья: Мой дорогой Том и Смерть-полукровка

      Сентябрь 1932 года.

      «Моя маленькая девочка. Её личико вызывает во мне сильные родительские чувства.       Когда ванна приятно тёплая, то я уже в одной руке держу свою голенькую дочь. Она очень любит купаться. Мэри и Томас призывали и настаивали на няне, но я не могу. Мне все время не хватает близости со своим ребёнком.       Её животик лежит у меня на ладони, Силия пытается плавать, но вместо этого она брызгает меня. Она смотрит мне в глаза и я разговариваю с ней, спрашивая: «Доча, ты знаешь, кто я?», но этот годовалый ребёнок только таращится на меня, словно я ей чужой. Мне очень нравится проводить с ней время и видеть как она растёт. Наряжать её в платьица и причесывать. Я болен тем, что живу прошлым. Я больной ублюдок. Даже после её грязных пелёнок у меня нет к ней отвращения. Я ужасен. Я ловлю себя на мыслях, что не просто люблю этого ребёнка, я влюблён в неё. Мы учим с ней детские песенки, она хлопает в ладоши, когда я ей пою, а ещё смеётся, но сама повторить не может. О, Силия, я бесконечно в тебя влюблён, глубоко ранен нашей близостью, чувствую себя падшим извращенцем. Трогаю, рассматриваю детское тельце и шепчу как заклинание: «Это все моё». И Силия это чувствует, она пока не умеет говорить, но уже прячется от меня. Плачет, когда долго не видится со мной. Силия, я тебя не понимаю… «Доченька», — ласково беру на ручки, а она теребит мою одежду и смотрит мне в лицо хрустально-голубыми глазами. Только у неё они такие… голубые. Целую её маленькую ручку, а она все смотрит и мне непривычно. Маленькая Силия осуждает меня.       Силия с детства мне говорила что Барби и Кен — брат и сестра, вернее реальные прототипы этих кукол были братом и сестрой. Только сейчас понимаю, что она искала оправдание нашему поступку, зачав, в последствии, меня от меня же, будучи моей сестрой. Но то были игрушки, а здесь я. Она ненавязчиво готовила меня к тому, что я могу её захотеть, а, может быть, и вовсе подтолкнула? Силия хотела и жаждала мой член в своей несдержанной щелке, чтобы она, в последствии, не говорила. Когда я трахал её пьяную и спящую в слишком нежном для себя возрасте, то моя Силия резко назвала моё имя. О, и тогда-то тот самый Том, имя которого она простонала в бессознании, был впервые растормошен. Я слишком сильно чувствую её, почти как себя. Мы — это как какой-то редкий сплав. Маленьким я был — настоящий любитель кукол, наверное, после рассказов Силии-мамы. В моей голове что-то не срасталось, ведь Силия скрывала моего отца. Я был зол. Но не сейчас. Моя милая Силия старалась, как можно деликатнее воспитать во мне-ребёнке понимание к таким вещам как секс. Она стеснялась и смущалась, но потом все же призналась, что трахалась со мной, но тогда я не знал этого и был зол. Хотел быть для Силии единственным, не зная, что так и есть. Это догма. Ничего не изменится. Есть я. Есть она. И мы воспитаем друг друга, родим, переродим и вырастим, затем всё друг другу простим. Я был сложным ребёнком даже с ней. Я шантажировал её и насиловал, будучи сопляком. А за что? Ведь она всегда доверяла мне и шла на контакт. А я хотел быть не просто ребёнком, потому что им и не был.       Моя дочь. Что чувствуют маглы по отношению к своим дочкам? А маги? Но, думаю, никто из них не будет таким отцом как я. Они их называют как-то вроде: «моя принцесса», но это же смешно. Когда я смотрю на свою маленькую дочь, то не могу отделаться от того кто она. Она не ребёнок. Не столько моя дочь, сколько неповторимая любовница. Протягиваю к ней руки, и начинаю её глупую подзывать, а она радостная ничего не понимает и подползает на слова: «Моя возлюбленная» и Силия улыбается, будто я ей анекдот рассказал. Дети такие глупые, у них глупые круглые лица и посредственные интересы. Силия глупый малыш, ей приходится подтирать слюни, лечить насморк и кормить с ложечки. Я издеваюсь над ней и оставляю в комнате одну, через минуту моего отсутствия она начинает громко плакать. Личико её краснеет, она даже охрипла от своего крика. А мне забавно. Ненавижу детей. Захожу в комнату крадясь, говоря: «Я тебя трахну, ты это понимаешь?», и она сразу перестаёт ныть, тянет ручки ко мне, хочет, чтобы я её обнял. Маленькую и испуганную, мою дочку. Мою любовницу».

*      *      *

      Ничтожества. Ублюдки. Мистер Реддл не скрывая сжимает свою волшебную палочку, не стесняясь повседневно-серых маглов. Никто из них даже не смотрит что там у Тома в руке, а что на лице. «Авада кедавра!», — с яростью распыляет злостное смертоносное заклятье, а про себя думая: «Ну и что ты мне сделаешь, мама?», чувствуя ее в своей голове. Поднимает волшебную палочку, начиная шептать девиз не только Дамблдора, но и Грин-де-Вальда, считая, что Смерть должна быть довольна. Его губы повторяют: Ради общего блага. Сносит смертоносной неконтролируемой аффективной волной сразу несколько идущих маглов, которые даже и понять не успели, что же такое произошло. Просто резкая вспышка, которая охватила душным плотным куполом и ударной волной проскользнула куда-то в неизвестность, руша пару зданий. «Если ты сдашь меня, то я всем расскажу, кто ты такая и что ты сделала со мной и Грин-де-Вальдом», — объявляет Смерти войну, — «Мои воспоминания, сыворотка правды — да что угодно. Я все равно прав!». Он был уверен, что только ее Бузинная палочка способна его остановить, но сама Смерть в этом сомневается. Том объявляет и начинает войну без предупреждения и подготовки, идет по улице, нервно выбрасывая свою черную метку в небо, команду почти забытое: «Морсморде». А если бы мистер Реддл был бы честен, то в данную минуту он ненавидел даже чистокровных волшебников и маглов, как и всё живое на планете, считая, что мир должен быть только таким — не противоречащим его нежным чувствам и детским надеждам. «Задолбали! Ненавижу!», — хлещет запрещенным заклятьем направо и налево, заставляя людей дожидаться смерти под счастливым империусом. На его мысленный зов сбежались приспешники магической крови, присоединяясь на ходу, словно пришли на митинг, освобождая мистера Реддла от дальнейших магических атак. Он остановился, разглядывая бедный нищенский переулок, который пострадал от импульсивности озлобленных магов. У Тома бешено стучит сердце, он слышит голоса многих волшебников, это было похоже на постоянный хаотичный разговор, Том закрывает уши, потому что не может больше выносить их голоса. Мистер Реддл бросает в этот общий поток мыслей лишь громкое и верное: «За Геллерта Грин-де-Вальда! Он вернулся!», — подставляет Геллерта, однако, вызывая в стране раздор одним своим выпадом. Том считает Смерть игрушкой в руках Министерства, что она абсолютно сумасшедшая дама, которая играет в жизнь, играет с жизнью. Запрятав свою палочку обратно и выдохнув с искренним облегчением, мистер Реддл понимает — ничто не забыто и старые идеалы еще живут в обществе притесненных. Они как псы — им только кость брось и они сами все сделают, — мистер Реддл не сдержал зловеще-жестокой ухмылочки, покидая поле боя совершенно уверенным в своем величии и красноречии.       Что это значит, что Мариус вышла замуж? Такое вообще возможно? Как она могла? Мистер Реддл искренне не понимал, в его голове не укладывался такой расклад ситуации. За Ориона Блэка? Того самого, который приходил к ним в поместье? Это вообще один и тот же человек? А может Вальбурга врала? Жалкая Мариус должна была сдохнуть, Том начал сожалеть, что не убил ее сразу после рождения Силии. Он сам не знал, что выводило его из себя, никакой конкретики, одни только чувства: буйство и безумная ярость. Желание сравнять с землей, показать, что они сделали так, как не нужно. Отомстить. Наказать. Показать, что они не имели права так поступать с ним. Том снова достал волшебную палочку, желая поубивать всех жителей Паучьего тупика. Грязное и убогое место, очень странно, что великолепный врач Орион решился на такую затрапезную улочку, в конце которой смердящий завод и смог, который заполонил все небо, окунул в серость и спертость.       «Я великий!», — напоминает себе оскорбленный, вспоминая, что он практически не прогуливал уроки, даже не задирал маглорожденных в Хогвартсе, даже давал списывать. Делал все, чтобы стать нужным другим, а потом, после того как у него это получилось, однокурсники внезапно рассмотрели в Томе Реддле чуткого и жуткого наследника Слизерина. «Я даже говорил с ними на парселтанге… когда они напоили меня огневиски», — вспоминает и краснеет от столь противной ситуации. Но после этого мистер Реддл подговорил змей залезть в кровать старшекурсников. Они так орали и плакали, проснувшись полностью облепленные этими хладными тварями.       Вытягивая руку, мистер Реддл касается стены старого здания, а под его прикосновениями камень идет трещинами и Том не знает, как это контролировать. Закрывает глаза, останавливаясь, прислушиваясь к своим чувствам, а внутри он весь содрогается и кричит почти от злобы, почти от печали. Хочет кричать наяву, разломать душу, чтобы не быть таким как сейчас, находя душевные муки страшнейшими пытками, особенно больно пытаться их подавить. Задумывается о том, как когда-то любил маму Силии, вспоминает о том, как она его бросила, вспоминает о том, как ее папаша называл его маглом. А что если это она обрекла его на смерть тогда от собственной руки и приговорила Силию к такой жизни? Кто виноват? Непосильные чувства прорываются блестящей слезой, Том начинает плакать как самый обычный человек, стараясь найти ответ на вопрос: почему все так? Подумывает о том, что, возможно, он живет слишком долго и ему пора на покой? Отдать свою душу Смерти, ведь эта жизнь — дар и пытка, в которой много воспоминаний, личностей и событий. Том уже запутался кто он такой и в каком времени живет, какие у него цели и к чему он идет. Легкое дуновение ветра заставляет поменять направление мыслей. Том скатился вниз, чувствуя, что без Геллерта снова схватит инфаркт, только на этот раз он умрет. А может, пора перестать хвататься за вечную жизнь? Зачем оживлять Силию? Ему в голову лезут мысли о том, что это он убил и изничтожил всё, что она любила. «Как я должен был поступить?», — кричит сам себе. «Как? Скажите мне?», — не понимает, зачем все эти Волан-де-Морты и Томы Реддлы уставились на него. «Вы ее хотели точно также, разве не так?», — встает на ноги, обходя невероятный круг своих разнопёрых и разновозрастных клонов. «Никто из вас не стал ее мужем!», — находит в себе исключительную и отличительную черту от них всех, желая быть особенным даже среди своих судеб и лиц. «А я стал. Никто из вас не трахал Смерть!», — сказав последнюю фразу, все его лица мгновенно и синхронно улыбнулись, заставляя Тома усомниться в собственных же словах. «Всё, что ты приписываешь себе — сделал каждый из нас», — они говорили хором, их голоса слились в мелодичный унисон, рождая совершенно новый и ни на что не похожий голос. Том оборачивается, видя, как они столпились вокруг, не подступают, но давят. Сильно и неумолимо жестоко, залезают в воспоминания, вскрывают страхи, прокручивают моменты, которые каждому Волан-де-Морту, Тому-ребенку, Тому-маглу и Тому-наследнику-Слизерина были приятны. И у каждого этот момент свой, плененному в центре казалось, что в его голову втыкают ножи и вилы, они разрывают его, пожирают мозги и воспоминания хуже дементоров. Том хотел бы винить себя в том, что породил этих чудовищ, но каждый из них — он.       — Ты идиот, — обращается к Тому Волан-де-Морт, показывая все свое уродство, и кровожадностью пропитана каждая его ужимочка. — Как и все вы, — оглянул он присутствующих Томов и свои переходные стадии распада, но все же уставился на ныне здравствующего Тома в центре. — Быть Томом, носить это магловское имя — значит признаваться в том, что ты и в правду идиот, — холодный бесчувственный тон.       — Заткнись! — Том вцепляется в Волан-де-Морта, в этого тощего бледнолицего урода и не сдержавшись ударил, тот резко ухватился за свое пострадавшее лицо, все же испытывая боль. Том моментально среагировал, как и все остальные Томы в этом пустом и черном месте. Каждый схватился за лицо подобно Волан-де-Морту, тогда как самый маленький Том просто разревелся, не в силах терпеть такую жгучую боль. Ударив это существо, мистер Реддл ударил каждого из стоящих и самым центральным пострадавшем оказался он сам.       — Я бы трахнул ее труп, — убирает руки от лица Волан-де-Морт, улыбаясь, а по его щеке течет кровь от сильного рваного ушиба. Все Томы резко повернулись на свою самую необузданную личность, того смешит, что никто из этих кретинов не внимает его элементарным подсказкам, тогда он уже напрямую говорит: — Ты бы трахнул ее труп, — ткнул пальцем в мистера Реддла, считая его неким симбиозом Тома-магла и предыдущего перерождения. — Ты трахал ее труп? — он скопировал интонацию Тома, начиная строить ему глазки, выбешивая только больше. Том замахнулся, желая ударить его снова, но остановился, не желая делать себе больно и терпеть телесные муки, он, все же не Смерть. Волан-де-Морт касается своей подбитой кровавой щеки, шепча: Эпискеи, залечивая рану себе и каждому Тому в этом пустом черном зале.       Мистер Реддл почувствовал, что острый бред отступил, особенно, когда лопатками он ощутил ни что иное как треснутую каменную стену, последняя, от осознания Тома, повалилась, разрушаясь. К Тому подбежали люди и стали немедленно вызволять из-под обвала, вытаскивая столь грубо, что он подумал о том, как сильно его тянут за руки, практически отрывая их. Тащат прямо по бренной грязной земле, камушки впиваются прямо на ходу, заставляя почувствовать сильный прилив боли. Его обдирали со всех сторон: и душевно и физически. Том прищурился, смотря в серое затянутое смогом небо Паучьего тупика, понимая — жалкие маглы его спасли. Спасли своего убийцу и тирана, собственноручно дарят ему свои смерти. Но Том не испытал к ним ни жалости, ни равнодушия, все его симпатии были направлены лишь на собственное бедное и покалеченное Я. На глазах проступили слезы, лицо мистера Реддла облепили песчаные пылинки, он весь был вымазан и истерзан. Люди говорят. Много и не по делу. Том готов раскрыть им себя, совершенно не стесняясь статутов и не боясь Азкабана, считает, что его может остановить только Смерть, но она не поднимет на него палочку до того момента, пока он самолично не навестит ее. А он навестит. Обязательно. «Твой Гарри Поттер еще не родился, мама», — саркастично улыбается глядя в небо, не понимая, что вообще видит.       Слух не воспринимается как раньше. Много рваных непонятных фраз, всем что-то нужно от пострадавшего, они смотрят на него своими глупыми лицами, пока Том думает о том, что происходит в Министерстве и как несладко мракоборцам. Скорее всего, что, кстати, не точно — Смерть пошла оживлять убитых.       — Это здание такое старое, — слышит Том шамкающий голос старика прямо над собственной фигурой, продолжая ловить непонятный бред своих воспоминаний и монологов со Смертью, ощущая даже дементоров.       — Да, я писала жалобы Королеве, что пора бы снести это здание.       — Опасное. Аварийное. Небезопасное. Бедный мужчина, — они все смотрят на Тома, в его странный расслабленный вид.       — Мариус Блэк, — озвучивает наконец пострадавший.       — Что-что? Кто-кто? С вами все в порядке? — тут же последовали вопросы к мистеру Реддлу.       — Биомусор, — резко бросает, доставая волшебную палочку, и обстреливает каждого авада кедаврой, моментально оставляя рядом с собой четверых неизвестных. Том встает на ноги, оглядываясь по сторонам, удивляясь такому странному и нелюдимому квартальчику. Видимо, отсюда съезжают все кому не лень. Узкий тупик между двух домов, куда оттащили Тома был сырым и пугающим, а еще здесь горы мусора и развевающиеся блеклые простыни, которые кто-то из жителей забыл снять. «Тергео», — наводит на себя палочку, убирая следы грязной борьбы за жизнь, ненавидя маглов за то, что они тащили его по влажной и грязной дороге, а если на нее мочились и харкались? «Эпискеи», — чувствует режущую боль во всем теле от ссадин и глубоких потертостей на своей спине, после чего наступила благодать и боль прошла, стоило только применить всемогущую магию. «Я великий», — повторяет себе, пытаясь успокоиться, внушить равновесие и не дать распаду личности утащить в бредни межличностных перепалок с собственными Я. Том выходит из переулка, осматривая порушенную стену здания, которое он довел почти до полного упадка и увядания. Хвалит себя за то, что от его величия рушатся даже дома — вот настолько он хорош, неповторим и невероятен. Маглов слишком легко убить, — думал Том, оборачиваясь назад, видя, как четверо людей валяются практически друг на друге, создавая небрежную кучу из конечностей и верхней одежды. Мистер Реддл облокотился на соседнее здание и стал рассматривать погибших, высматривая линии изогнутой руки, которая попадалась взору, ярко-желтую куртку — он ненавидит желтый. Том смотрел и не понимал. Ведь он совершенно НИЧЕГО не чувствует. Ни жалости. Ни удовлетворенности. Ни ярости. Ни радости. Ничего. Абсолютно. Ему не приносит удовольствия убивать. Он сделал это просто так, даже не потому что они грязные и мерзкие маглы — нет. Он сделал это потому что мог, а не потому что они протащили его по грязной дороге и нанесли болезненные раны. Удивившись тому и впервые за долгое время ощутив и поняв — я ничего не испытываю, мистер Реддл с отчаянием стал думать о том, что очень сильно любит свою дочь. Он оторвался от разглядываний и направился прямо по омерзительной улице непригляного Паучьего тупика, рассматривая низкие бетонные постройки и почти полное отсутствие людей. Чем дальше мистер Реддл уходил от места преступления, тем больше приходил в себя, не понимая, что с ним происходит и, не представляя, как все это остановить. Ощущение, будто он распадается на части даже без создания вместилищ души; тяжелой травмой становится каждый новый прожитый вынужденно день. Он смотрел вперед и видел только серость, ассоциируя ее с собой, понимая — от его души остался только каркас, прямо как полупустые дома Паучьего тупика. Том не ведет больше дневник, ничего не записывает и даже не задумывается почему так происходит. Оглядывается в поисках нужной зеленой двери, которую так отчетливо узрел в воспоминаниях отталкивающей Вальбурги. Тому не нравились люди на подобие миссис Блэк, они дикие, им невозможно ничего доказать, неуверенные в себе, но очень эгоистичные и жадные. Через вкус ее губ он почувствовал, как она ненавидит его самого и его дочь. Том был для Вальбурги как некое «хочу», достижение или попытка доказать самой себе что-то понятное только ей одной.       Доходя неспеша до зеленой двери неплохого, относительно всех остальных построек, дома. Том подносит руку, желая постучаться, мучаясь с легкого головокружения и трясучки во всем теле. Сжимая палочку покрепче, мистер Реддл решает действовать привычными методами. «Алохомора», — и дверь бесшумно отворилась, Том спрятал палочку во внутренний карман пальто, заходя в дом без приглашения, находя двухэтажную квартиру очень даже просторной и ухоженой. Прикрывает дверь столь тихо, уже ощущая, как в соседней комнате кто-то расхаживает. Это он или она? И что хочет от них Том? Что он будет делать со своей бывшей любовью, с матерью своего ребенка? Том и сам не знал, что он хочет, он не вкладывал смысла в свои импульсивные действия, поддаваясь на порыв мании и сильнейшее притяжение. Сначала хотел прокрасться как вор, а затем посчитал что это — абсолютно недостойнейшее поведение. Расстегнув свое пальто, но не снимая, мистер Реддл уверенно зашагал вперед. Его шаги оглушили небольшой узкий коридор и тот, кто находился в гостиной, резко перестал издавать звуки, видимо, чувствуя чужака в собственном доме. Опьяняющая и обволакивающая энергетика мистера Реддла была просто ни с чем не сравнима, она как петля висельника. С каждым шагом, Том приближал себя к тому, кто прячется за стеной, ему не хотелось издеваться и вести себя как ни в чем не бывало — нет, он пришел сюда за конкретной целью — мстить. И это он осознал, но пока что он не понимал кому и за что мстит. Перед входом в первую комнату Том остановился, испытывая определенно странные смешанные чувства, в какой-то момент он понял, что обратного пути нет. А был ли путь? Вытягивает ногу вперед, готовясь сделать последний и решающий шаг, срывая с себя всю загадку. Его шаги были уверенными и очень агрессивными, как и весь настрой ворвавшегося. Делая последний шаг, Том останавливается, видя перед собой давно забытый образ своей когда-то жены. Она была предельно хороша собой, прямо как тогда, в далеком прошлом, ну конечно же, она не помнила его и считала действия Тома насилием, а Тому просто было некогда и незачем строить долгие и нудные отношения.       — Я думал, что бросил тебя умирать, — делает еще шаг, оказываясь в большой гостиной, обставленной старинной мебелью, а еще здесь куча коробок, скорее всего, они переезжают. — Ты должна была умереть! — сквозь зубы процедил, это было похоже на обиженный стон недовольства. Делает еще один шаг, а она только отступает, явно сильно напуганная, готова кричать. Орион врач, значит он и спас ее, — моментально догадывается мистер Реддл. — Чем он тебя лечил? Кровью единорога и омолаживающим зельем Фламеля? — продолжает подступать, рассматривая миссис Блэк, которой даже не пришлось менять фамилию. Она резко сорвалась на яростный крик, стала закрывать в страхе лицо руками, громко рыдать, как будто увидела чудовище из своих самых страшных кошмаров. Верещала так, что у Тома подскочило давление и он ощутил неприятный жар во всем теле, сдергивает с себя пальто, бросая прямо на диван, к которому подошел, затем подошел к камину, а на камине стоят фотографии, которые, видимо, Мариус бережно протирала и собиралась упаковать как и всё остальное, это видно по тому, как из открытой коробки выглядывают перевернутые рамки. Подходит еще ближе, а Мариус шарахается от него и медленно отступает, не в силах прийти в себя от ступора, который ощутила при виде своего незабытого кошмара. Том берет белую фоторамку, на которой его встречают радостные рожи Ориона и его женушки, это было фото со свадьбы. Мариус радостно сжимает букет и обнимает своего мужа, целуя в щечку, а затем отстраняется.       — Какая прелесть, — натянуто и очень упрямо протягивает Том, ставя фото на место. — Я рад за тебя, — неискренне протянул, оборачиваясь к ней, видя, что она почти забилась в угол.       — Зачем ты пришел? — она очень тихо и осторожно спрашивает, не понимая, как выбраться из случившегося положения. Том молча и медлительно к ней подходит, смотря как бы даже не на нее, а сквозь нее, видя что-то очень абстрактное, а не саму Мариус.       — Где твой муж? — деловито берет ее волосы с плеча, они заметно чернее чем у него самого и у Силии. Оценивает свою жертву, а она это замечает, что приводит ее в ужас. Рядом с ней он ощутил странное временное спокойствие, будто всё в жизни вернулось на круги своя, якобы нет никаких терзаний и грузных дум. — Можешь не отвечать, — совершенно спокойно ей сообщает, улавливая все по ее лицу, — Орион очень деловитый и хороший специалист, правда? Он не придумал еще лекарство от драконьей оспы? — издевается над ней, делая неприятно, ведь она боится его. Ее взгляд был направлен куда-то вниз и в сторону, она даже дышала через раз, не желая провоцировать. Том видел в ее воспоминаниях навязчивый страх — изнасилование. Мариус боялась, что он пришел трахать ее, что он снова заставит разродиться. В ее воспоминаниях страшная боль, которую она испытала, производя на свет Силию, потому что была неприлично мала. Мариус считала его безумцем и надеялась никогда не нарваться на мистера Реддла больше.       — Ты так часто думала о том, что было тогда в лесу? — холодно, немного саркастично замечает, а это оскорбляет ее до глубины души и она впервые поднимает на него взгляд полный обиды и разочарования. — А я вот не думал, — продолжает унижать ее. — Я помню, как ты трахалась со мной по собственной воле, когда была беременная, — она не сдержала своих яростных слез, краснея от стыда и невозможности ничего сделать. — Я вижу в твоих фантазиях странные картины, как ты мне это объяснишь? — и Том был скорее удивлен, он сам не ожидал, неужели такое возможно? — Ты что привязалась ко мне за все то время, пока жила у меня под крышей? — находит этот факт забавным и нелепым. Берет ее за руку, видит, как она по привычке выполняет все его прихоти, улыбается ей, передумывая убивать маму Силии, собираясь с мыслями, только бы найти в ней собеседника. Может быть она поймет его? Том чувствует, как ему хочется быть не одному, но он вынужден. Кладет свою вторую руку ей на талию, желая тоскливо пораскачиваться в немом танце, собираясь с мыслями, желая поговорить о себе. Прижимается подбородком к ее плечу, обнимая посильнее, находя свой изъян — рост, ему очень неудобно быть выше почти каждого, даже танец с женщиной выглядит очень странным подобием.       — Поговори со мной, — страдающе просит, что она воспринимает как приказ и из-за страха готова выполнять что угодно.       — Твои волосы побелели… — она сказала это дрожащим и очень неуверенным голосом, он чувствовал, как сотрясается все ее тело, делаясь неповоротливым, напряженным и дубовым. — Ты очень странно выглядишь, — аккуратно добавляет, продолжая коситься на него, а Том продолжал молчать, совершая зацикленные покачивания, умиротворенно тоскуя, чувствуя свою плавность и отсутствие ярости. Просто одни сплошные вялотекущие грустные мысли. А она продолжила: — Тебя сложно не узнать, — она решила выговориться, сказать Тому все, что говорила в своих одиноких монологах посреди сна. — Твой этот немножко неадекватный взгляд, — она незамедлительно понимает — с Томом что-то не так, это не тот Том. — Такой цепляющий, в глазах будто одержимость, — пытается описать как можно более ярко и доходчиво, доказать Тому, что он не в себе. — Ты не чувствуешь границ. Есть в тебе что-то неприятное. Отталкивающее. От таких как ты, нужно убегать.       — Да, но это невозможно, когда такой человек — часть твоей семьи, — он незамедлительно подал признаки жизни, дав понять, что он в себе и слышит каждое смелое заявление. — Наша дочь — великолепная блистательная женщина, — уходит вновь в себя. — Я люблю её, — трепетно признается. — Влюбился моментально, как увидел. Я влюблялся и раньше, в других, кажется, даже в тебя, — она взволнованно ахнула при этом признании, решая, что Том не мог быть плохим, за этим ведь должно было что-то стоять, — но именно так полюбил только её, — молниеносная вспышка яростной ревности и обиды взыграла в миссис Блэк отчетливыми воспоминаниями и припоминаниями. — Я горю изнутри. Меня ломает, — он был похож на наркомана или тяжело больного человека. — От потери нестерпимая боль, — он почти повис на ней. — Есть множество вещей, которые я обожаю и считаю интересными, рядом с ней усиливалось желание покрасоваться. Потом наступал страстный момент упивания. Как над златом чах, — он был полностью в себе, говорил это все просто так, потому что хотелось. — Увядал и цвёл, отцветал и умирал. Я ничто без тебя, дорога Мари, — задевает ее этими необдуманными словами, ведь она все еще помнит, что ей пришлось пережить ради великих и страстных чувств собственного насильника, — ведь только с тобой мне удалось что-то поменять в своей жизни, — говорит такие вещи, после которых она совершенно четко уясняет: Том — болен.       — Я вижу твою глубочайшую рану от расставания с маленьким ребёнком, — Том дает понять, что все делал либо осознанно, либо в припадке, вызывая в Мариус желание расплакаться, она думала, что никто никогда не поймет, как тяжело было отдать свое дитя на растерзание, а потом, спустя годы прогнать от омерзения и обиды. — Ты все ещё думаешь об этом. Почти каждую ночь. Тебе снится её плач. Плач моей дочки, — она уже не скрывает своей накатившей истерики. — Ты бы слышала её стоны, — голос мистера Реддла резко меняется, сам Том выпрямляется, начиная искусительно шептать, обретая образ чего-то зловещего, — а особенно, когда у нас это случилось в первый раз. На подсознании она всегда знала, что я поимею её. И Силия этого боялась. Ждала. Ей снились сны, как я вхожу в её комнату посреди ночи и оскверняю. У нас родился сын, — безжалостно доводит, заставляя взвыть от услышанного. Теперь Мариус винила себя в произошедшем с дочерью.       — И он похож на неё. Януш немного скрасил моё существование, — лукавым смотрелось его лицо в тот момент, когда он это сказал. — На мгновение, на секунду, а потом разбил мне сердце. Меня спас Грин-де-Вальд. Я знаю, что должен что-то делать, но умираю от тоски, — Том был как опустошенная бутыль, депрессивная затягивающая масса историй. — Мне не смириться с её смертью.       — Никогда не слышала ничего более ужасного, — она была зла на него, заставляя себя не говорить ему гадостей, отсчитывала минуты, умоляя мужа прийти и спасти ее из лап самого ужасного человека в ее жизни. — У тебя феноменальное упорство, — она не могла начать расписывать в красках, считая только, что Том добился своего. — Она понесла от тебя… — Мариус было противно, неловко даже рядом стоять, трогать, разговаривать с ним, настолько сильно презирала мистера Реддла.       — Да. Ей этого очень хотелось, — он сказал это с абсолютно каменным лицом, смотря куда-то вдаль, будучи отстраненным и глубоко раненым.       — Даже я не хотела от тебя детей, — старается не срываться, не зная как деликатнее сказать, что ненавидит его. — Никогда, — признается — ненавидит и Силию.       — Я знаю, — не дрогнул его голос, остался таким же ровным, пустым, но очень звучным и приятным.       — Думаю, нормальная женщина меня поймёт, — не сдерживается и оскорбляет свою дочь, считая Силию сумасшедшей.       Том ничего не ответил ей, а просто понял — он повязан с этой женщиной, что это она родила ему его любовницу, и чтобы она там не думала, но так есть, так будет и Том будет заставлять, принуждать и насиловать ее, если это потребуется. Он испытывал жалость к самому себе, перекладывая собственные чувства на Мариус, думал, что ему жалко и ее. Его рука коснулась ее задницы, ему захотелось, чтобы Мариус полюбила его. Чтобы она захотела его. Она молчала, тяжело дышала и обдумывала план побега, жутко боялась, хотя в своей голове прокручивала момент повторного изнасилования много-много раз. Он был не просто каким-то уродом, а тем, кто стал отцом ее нежеланного и вынужденного ребенка, который послужил для Тома прихотью и игрушкой, которую он даже не смог сберечь — сломал. Она больше всего боялась, что Том заставит ее родить снова.       — Я замужем, — дает ему свое «нет», пытаясь вывернуть ситуацию так, что при других обстоятельствах бы у них могло что-то сложиться, ей хотелось верить, что на Тома можно воздействовать, что он не дубовый, что у него есть чувства и он умеет испытывать жалость.       — Ты его не любишь, — безошибочно угадывает семейное положение, — а он не любит тебя. А сейчас, — отстраняется от Мариус, заглядывая ей в глаза, находя их похожими скорее на свои, ежели чем на глаза Силии, — я расскажу тебе, почему Орион выбрал тебя, — его губы тронула опасная коварная улыбочка. — Он выбрал тебя потому что его не выбрала Силия, — загнул указательный палец на левой руке, — потому что его лишили наследства родственники, — загнул еще один палец, — потому что он такой же изгой как и ты, — загнул следующий палец, — потому что ты отличная площадка для экспериментов, — загнул последний палец. — Ты была похожа на пожеванную прокуренную старуху, но он молодец, — карикатурно захлопал, доводя ее до слез. — Сделал из тебя человека. У вас взаимовыгодный союз неудачников из семейства Блэк, — подступает к ней. — А сейчас, — хватает ее за плечи, — предлагаю тебе осуществить свой самый горячий страх, — целует ее в щеку, находя Мариус униженной, раздавленной и беззащитной. — Как ты хочешь, чтобы я это сделал? — высовывает язык и облизывает ее заплаканную щеку, вызывая в ней визг отвращения, она стала незамедлительно вырываться, кричать и оскорблять.       — Не трогай меня! Ты мерзкий! — ненавидит, когда его руки касаются, кусает его, пытаясь вырваться, но он прямо как огромная гигантская змея, обвивает своими руками, сдавливает и вынуждает. Кидает ее животом прямо на подлокотник дивана. «Инкарцеро», — вытаскивает свою палочку из рядом лежащего пальто, связывая своей Бывшей руки, желая на самом деле трахнуть ее просто за то, что она родила ему. Его привлекает то, что она сделала для него, что именно в ее чреве зародилась та самая жизнь, которая поставила все с ног на голову. Не произнося ни слова, проводит палочкой вдоль спины своей жертвы, разрезая ее одежду, находя себя безумно привлекательным в такие молчаливо-задумчивые моменты. Касается ее напряженной спины, чувствуя, как сопротивляется его объект издевательств.       — Может быть, нам удастся родить еще одного ребенка? — пугает ее только больше, озвучивая самый сокровенный страх, она стала реветь под его прикосновениями. — Ненавижу мальчиков, — просовывает в свою жертву палец, слыша, как она разнылась и только сомкнула ноги. Раздвигает ей их самостоятельно, вклиниваясь между ними, вспоминая, как порвалась и надорвалась Мариус во время родов, а как много крови было. Высовывая из нее пальцы, видит на руках желаемую кровь, а потом наваждение исчезает, прямо как и кровь с его рук. — Я трахал собственного сына, — сознается ей, — нашего общего внука, — пугает ее, она аж замолкла, надрывно всхлипывая, чувствуя, как веревки натерли ей руки. Ее живот упирается в подушку, а взгляд в камин напротив, ей слишком неприятно слушать и наблюдать за Томом.       — Кстати, а ведь он дементор, — сказал это так, словно тот сквиб. — Ты вообще трахаешься со своим мужем? — снова сует в нее пальцы, сомневаясь, что она вообще делит с кем-то кровать. Она только дернулась, ничего не отвечая ему. — То есть он у тебя такой понимающий? — Тому смешно от осознания, что, видите ли, его действия убили в Мариус желание всякой близости. — Хочешь, чтобы я отлупил тебя? — продолжает ее трогать, приходя в восторг что ей противно.       — Нет! — агрессивно реагирует на его предложение, что вызывает в нем смешок.       — Хочешь, чтобы я трахнул тебя? — продолжает, засовываясь в нее снова, пытаясь найти ее слабости.       — Нет, — уже менее импульсивно отреагировала.       — Только представь, я вставлял его в твою дочь, — находит сказанное невероятно сексуальным, чувствуя, как у него встал, смотрит на интересное положение своей жертвы. Лезет второй рукой к себе в штаны, высвобождаясь, требовательно и чутко сжимая собственный член, сожалея, что жизнь превратилась в этот безвкусный фарс. — Ты ведь мне совсем не нужна, — признается, — но меня заводит то, как ты смотришь на меня и то, что нас связывает, хотя вот, вставлюсь я в тебя и снова буду ощущать себя непривычно, прямо как это было в первый раз, — приблизился к ней вплотную, готовясь пробраться прямо туда, откуда все началось. Ее давно забытые прелести не были хуже от того, что Мариус их совершенно не использовала. «Наверное, — подумал Том, — она выжидала того, что должно произойти с ней прямо сейчас». Чувствуя ее отверстие, которое так не желает быть хоть кем-то протараненным, начинает незамедлительно поддаваться и впускать Тома в себя.       — Нет-нет-нет… — как-то потерянно звучал ее голос, Мариус попыталась сползти с подлокотника вниз и ей это почти удалось, она ощутила, как высвобождается из-под Тома, а затем он резко дернул ее на себя, возвращая старое положение, входя в нее резче и грубее, вынуждая свою жертву растерянно простонать. — Что ты хочешь, Том? — задает ему странный вопрос.       — Я? — не понял, с ним ли она вообще общается. Входя в нее глубже, не сдерживает облегченного вскрика, его тело пробирает дрожь от всего происходящего. Больше она не казалась ему по ощущениям собакой или коровой или чем-то еще, притягивается к ней сам и какое-то время просто прибывает в растерянности ото всего что испытывает.       — Да, ты, — спокойно парирует, страдая от того, как он навалился на нее.       — Я хочу… — он закрыл глаза, не зная, что сказать, тащился от развратных мыслей, что находится там, откуда появилась Силия. — Я хочу… — стал толкаться в нее, слыша, как Мариус стонет, пытаясь вылезти из-под него. Он повалился к ней на диван, когда Том повернулся на бок, она смогла ощутить, что дышит. Он притянул ее к себе, она нехотя вжалась в его грудь своей спиной, аккуратно спуская ноги на пол, все еще думая о побеге. Он сцепил руки у нее на животе, не давая возможности ускользнуть. Томно дышит ей на ухо, она завопила от того, что мистер Реддл снова стал трахать ее.       — Что ты хочешь, Том? — не бросает попыток докопаться до него.       — Я хочу… — он был как в бреду, этот вопрос разрушал в нем всю ярость и обессиливал, ведь то, что он хотел — он не мог сказать. Сколько бы грязи он не выливал и не вливал в мир, а такую чувственную и тонкую вещь боялся озвучить.       Переступая через себя, она вцепляется в его руку своей хваткой, желая понять Тома, открыть для себя почему он стал таким.       — Тебе нравится трахать меня? — говорит с ним, не принимая позицию жертвы, раздвигает ноги пошире, смотря на отвратительное зрелище: как его постыдный член уже давно в ней, ей казалось, будто змея заползла внутрь.       — Мне нравится… — он задумался и растерялся, все еще не понимая самого себя.       — Отвечай мне, Том, я же интересуюсь тобой, — ее всю корежит от его движений в ней, она не может забыть всех тех моментов, особенно тех, когда ей было невыносимо больно рожать Силию и она была во много раз больше того, что сует в нее Том.       — Назови меня «папой», — обнимает ее, становясь ранимым и обиженным. Мариус впала в ступор от такой смелой просьбы, не готовая к такому, а затем она поняла — Тому просто-напросто не кончить.       — Папа, — понимает, что Том невероятно сильно болен. — Папочка, — хочет ему помочь и быстрее закончить с этим. — О, да, Папочка, — трогает его за ногу, начиная поглаживать, испытывая на себе, как Том весь напрягся, пребывая в тяжелом пограничном состоянии. — Как Силия вообще трахается с тобой? Ты же сумасшедший, — не может больше скрывать своего омерзения. — Ты больной, Том! Ты ненормальный! — ей страшно от того, кто он такой, она завопила и заныла, вцепляясь одной рукой в его ногу, другой в его руки, чувствуя, как Том силен по сравнению с ней. Он вымучивает из себя свои самые последние грубые движения, думая, что это был его самый тяжелый секс. Почти ничего не ощутив, он кончил, а затем впал в отчаяние от содеянного, понимая — а ведь ничего не изменил все равно.       — Ты чудовище, — Мариус пыталась говорить как можно убедительнее. — Мне наплевать на Силию, наплевать на ее ребенка, но тебя я просто ненавижу!       Том оттолкнул от себя Мариус и она повалилась прямиком на пол, он резко схватил свою палочку и вскочил с дивана, слыша чье-то приближение, уверен что это опасность. Шаги были осторожными, почти выверенными.       — Круцио! — появился внезапно Грин-де-Вальд, направляя на Тома озлобленное заклятье, мистер Реддл не растерялся ни на миг, уклоняясь, пуская в Геллерта поток молний, которые тот с легкостью отбивает. Том одним движением палочки заставляет стену за спиной Грин-де-Вальда обрушиться, но Геллерт одним взмахом восстанавливает порушенное, пуская редукто в ответ, надеясь остановить Тома, но этого было слишком мало, тот отбивается от заклятья, стараясь применить на противнике хотя бы Империус. Они уставились друг на друга, ожидая: кто же из них нападет первым. Том отвлекается на Мариус, которая вдруг резко стала вставать, показываясь из-под дивана, Том не спускал с нее взгляда, будучи в невероятном замешательстве.       — Экспульсо! — бросает Грин-де-Вальд в Тома, а тот не отрывая взгляда от миссис Блэк, отражает надвигающееся заклятье, видя во взгляде миссис Блэк невероятно-завораживающее проклятье, он боялся того, что должно было произойти. Она ненавидела его. Она обернулась к Грин-де-Вальду, пока Том все еще в оцепенении наблюдал за ней. Геллерт без особых чувств взмахнул палочкой и смертельное заклятье встречается прямо с Мариус и она обездоленная и ненавидящая всё и всех падает бездыханно на пол. Том впал в ступор, опустил глаза на свои ботинки, рассматривая то, какие они черные. Его всего стало слабо трясти и он сам не знал от чего, может, потому что все, что было связано с Силией постепенно умирает или уходит от него? Он склонил голову, не боясь, что Грин-де-Вальд наложит на него смертельное заклятье.       — Не стоило так поступать, Том, — Геллерт резко охладел, опустил палочку и ужаснулся реакции мистера Реддла. Стал неспешно приближаться к Тому, смотря на то, как того утянуло в дыру странных и непонятных мыслей, они спутаны как волосы у куклы. Шаг, еще, Том резко поднимает на Геллерта палочку, но не может его убить, веря в то, что только тому под силу напугать Смерть.       — Ступефай, — неожидавший от заблудшего Тома ничего такого, Грин-де-Вальд попадает под яркий луч света и парализованный валится на спину. — Вы считаете, что подчищаете за мной дерьмо, — Том смотрит в глаза Геллерту, наблюдая, как того обездвижило.       — Дорогая, я дома, — входная дверь отворилась, впуская кого-то еще. — Как можно скорее нужно убираться из страны, у нас самолет на девять тридцать вечера, — послышался радостный голос и быстрые шаги. Том чертыхнулся, поглядев на труп Мариус. Стоило мистеру Блэку встретиться взглядом с мистером Реддлом, как Орион тотчас же достает палочку, внимая чему-то нехорошему, а затем он видит свою жену на полу и еще какого-то типа. — Вы в розыске, мистер Реддл, — бросает Тому в лицо Орион.       — Я трахнул твою жену, — бесстрастно раскрывает подноготную, которая его интересовала в данную минуту.       Лицо Ориона вытянулось в ужасе, он не мог поверить, что все происходящее на данный момент реальность, а не страшное сонное заклятье.       — Она умерла, — Том также бесстрастно добавляет. Орион не дожидаясь больше ни слова, направляет в своего бывшего учителя проклятье, которое рассыпается не долетая до противника. — Авада кедавра, — холодным пронзительным тоном озвучивает приговор для счастливого мужа и лучшего врача Мунго.       Ненависть и зависть отступили, презрение умерло вместе с мистером Блэком и когда Том остался один, то окинул взором всех, кто составлял ему компанию. Парализованный Геллерт и трупы мистера и миссис Блэк. Том подходит к Мариус, смотря ей в распахнутые глаза, мучимый от всех чувств одновременно, а прежде всего от того, что эта женщина была матерью его дочери, через нее Том ощущал какую-то странную связь с Силией, которая оборвалась после смерти Мариус.       — Инсендио, — без сожаления направляет палочку на темные шторы, они моментально вспыхнули. Огненная стихия разрасталась с каждым дюймом, пожирая все, к чему прикасалась. В голове блеснула неяркая мысль и Том задумался, — а не умереть ли ему? Пламя перешло к белому потолку и тот пошел пятнами, все вздувалось, рвалось и обращалось в прах. Невыносимая жара заполонила помещение, выжигая весь воздух, заполняя гарью и черным тленом. Том уставился на дикий взгляд Грин-де-Вальда, который посчитал Реддла самоубийцей.       — Фините, — Том расколдовывает Геллерта, которому уже не хватало воздуха.       — Вы совсем из ума выжили?! — вскочил Грин-де-Вальд на ноги, начиная трясти Тома. Пламенные искры пали на пол, зеркало в гостиной оглушительно треснуло. Грин-де-Вальд схватил мистера Реддла посильнее, покидая горящее здание перед тем, как оно полностью обвалилось.

*      *      *

      «Мне нужно уйти», — Силия сказала это с таким видом, будто он раздражает ее, при этом это она настаивала на минете, а вообще-то, Януш хотел поговорить с ней. Силия будто бы специально заткнула ему рот, хотя, в прямом смысле она заткнула свой собственный. Чем больше Януш пытался прокрутить случившееся, тем сильнее его оскорбляло случившееся. Кто такая Силия? Почему она такая? Неужели это все отголоски влияния Тома? Казалось, что она не умеет решать проблемы никак иначе, кроме как раздвинуть свои ноги. Прошли месяцы с ее пропажи, а она изменилась так, словно прошли годы. Януш был не в себе, сжимая пальцы до боли собственных ладоней, чувствуя, как арочные ногти впиваются в кожу, а это доставляет особо напряженное удовольствие. Думалось — чем сильнее врезались острые ногти в мягкую кожу, тем больше Януш расслаблялся. Но думы его были там, куда ему — гражданскому лицу, не пробраться. Вглубь не Силии, а МАКУСА. Странная чужбинная организация, ради которой мама предала Британию и Министерство. Прав был Томас, когда переживал за полный распад Силии как личности — отсутствие патриотизма к собственной стране, желание сбежать, в надежде, что где-то там лучше. Януш увидел в Америке не свою Силию, а чужую. Ей, однозначно, вместе со страной удалось сменить и личность. Януш ощущал себя рядом с мамой ничтожным, она была неуловимо-искусна и даже не понятно в чем именно, наверное, в умении нравится своим родственникам. Она делала ставки на слабости Тома, возлюбив его в себе. Януш не мог отойти от чувства, будто Силия совершает все свои интимные желания не с ним, а с собственным отцом и это было неприятно. Ему хотелось бы думать, что мама не такая. Страшно от того: что же будет дальше? Эта женщина слишком свободна, даже в какой-то мере от нее веет опасностью. Она скрывает каждую свою мысль, осторожна так, будто стоит на краю пропасти.       Она бросила его в этой темной примерочной, даже не удосужившись вывести из непонятных коридоров. Он чувствовал себя изнасилованным и обиженным, приходя в уныние от мыслей: «Ну ты же моя мама». Януш блуждал по коридорам, пока наконец-то какая-то блондинка не спросила, какого черта он тут ошивается. «Я заблудился, я искал туалет», — соврал и опустил глаза от стыда. Взрослая женщина с радостью вывела его на первый этаж, где он и наблюдал все происходящее, пока Силия не утащила его. Присев на черный кожаный диван, скрытый парой светящихся растений, Януш подумал о том, что не против бы отведать лакричных конфет, которые были на столе Дамблдора. Хочет, чтобы мама спросила о том, как он себя чувствует, чтобы обняла и поцеловала. Почему она этого не делает? Он стал сидеть в ожидании, зная, что у Силии работа, но кто она? Кем работает? Она шпионка?

      — Откуда ты, Силия? — Пётр предлагает своей коллеге кофе, от которого она тут же отказывается. Это так необычно для американца, ведь день в этой стране почти у всех начинается с кружечки кофе. Эта же особа, пользуясь случаем в кафетерие, в отрыве от рабочих часов, пьет крепкий черный чай. И это всегда в одно и то же время, ни минутой позже. Ей абсолютно наплевать: пакетик это или настоящий заварной, главное чтобы чай. Никогда ни одного кубика сахара, ни даже печенюшки. Женщина странных вкусов, избегающая всего сладкого, особенно шоколада. Пётр пользуется случаем и берет со стойки молочный шоколад и протягивает своей коллеге, уверенный, что она откажется. Это была как какая-то игра или развлечение, ведь Силия всегда улыбалась и стойко отказывалась, но не в этот раз. Она охотно принимает угощение, выбивая доллар с господина Жвалевского, немедленно удаляется к свободному столику, смотря куда-то вдаль панорамных окон, да столь загадочно, что казалось, будто она за кого-то переживает, ждет и зовет.       Когда кофе в пластиковом стаканчике и шоколад был оплачен, Пётр решает составить компанию Силие, находя в ее молчаливости какую-то подоплёку. Эта женщина безжалостно выдерает воспоминания, будь то маглы или маги. Она очень жестока и бессердечна в такие моменты, а то, с каким видом она выходит в патруль — заставляет задуматься.       — Мой вопрос абсолютно адекватен, — сел напротив нее, желая выведать что-то странное о ней, ведь Силия стала свидетелем его расправы над оставшимися охотниками на ведьм. — Откуда ты, Силия? — смотрит на нее, а мысли спрашивают совершенно другое: «Кто ты?».       — Я… — опустила глаза на свой чай, а затем, в какую-то секунду закусила щеки с внутренних сторон — она все еще была не в работе, даже не в Америке. Мыслями эта женщина далека ото всех повседневных проблем. — Жила в Осло с пятнадцати лет, а до этого в Стокгольме, — она говорила это совершенно спокойно, по ней не понятно врет Силия или же нет, а затем она резко посмотрела в светлые глаза своего условного начальника, странно улыбаясь. В это время Пётр смотрел только на то, что мисс Реддл даже не открыла шоколадку, которую так быстро приняла сегодня, всегда отказывая вчера.       — Переезд? — вскинул бровью, не понимая, что не так с этой женщиной. — Но зачем?       — Дело в том, — постепенно и очень медленно переводит на него свой взгляд, затем столь же медленно открывает свой ярко-розовый рот, начиная медленно выливать свой рассказ. Ощущение, что Силия вообще бесстрастна по жизни, ее ничто не интересует в глубине души. Она пуста и легка на подъем, но было в ней что-то притягательно-отталкивающее, словно разговор с призраком или трупом, — что мой папа очень боялся войны. Его отец, то есть мой дед имеет польские корни, хоть это ничего и не значит, но мы решили переехать из Швеции, — она неискренне улыбнулась. — Я, мой дед, папа и два моих брата. Мой старший брат учился в Дурмстранге. Я обучалась дома, пока на пороге не появился Дамблдор, — это имя ни о чем не говорило Жвалевскому до того, как мисс Реддл не появилась в Конгрессе и мракоборцы не начали кидаться странными сплетнями. — Он взял меня в Хогвартс, убеждая, что всё будет нормально. В итоге, мы с папа́ потеряли связь, как и с моим младшим братом, — делает глоток.       — Напиши им, — Пётр был уверен, что Силия либо врет, либо ненормальная, она слишком наплевательски рассказывает душещипательную историю.       Просто Жвалевский хотел, чтобы Силия признала какие-то нелепости своей судьбы, ведь так ей будет легче перейти на сторону оппозиции против оставшихся Бэрбоунов, ведь Общество противодействия магии все еще живо, они выходят из подполья и громят как минимум Гарлем и другие бедные участки, истребляя волшебников, пытаются выследит работников МАКУСА.       — Они пропали без вести. Дамблдор сказал, что это приспешники Грин-де-Вальда мстят и если мне не убраться из Англии, то меня непременно найдут. Альбус спрятал меня здесь и вот — я в Америке.       «Складная история», — подумал Пётр, сомневаясь в каждом слове мисс Реддл.       — Вот чёрт! — вскочил с места Пётр, Силия тут же вопросительно уставилась на Жвалевского, который уставился на что-то за ее спиной. — Как вовремя Госпожа Президент зашла сюда, а у меня еще ни одного отчета не сделано за последние две недели.       — И чем же ты занимался Пётр? — Силие доставляет особое удовольствие наблюдать за тем, как со Жвалевского слетел былой напыщенный лоск, который — только жалкая маска, не более. Самый обычный русский бандит и душой и телом, который пытается походить на итальянских наркобаронов. Силия резко обернулась назад, видя, как Госпожу Президент обслуживает персонал Конгресса, но мисс Реддл заинтересовала газета, которую с особой бережностью придерживала Серафина Пиквери. — Пётр, — обратилась к нему Силия, — я спасу твою задницу, — резко встает с места и направляется к начальнице всего Конгресса, питая к ней особую симпатию.       Жвалевский резко отвернулся, поглядывая на то, что делает строптивая и нереально дикая в его понимании Силия. Почему она не может как все женщины — просто чесать языком? Какого хрена она совершает какие-то действия? Это слишком странно! Однако, его позабавило и привлекло в ней то, чем она, однозначно, шокировала его, а особенно своими некрасивыми фразами в его сторону. Чтобы там ни было, но он старше ее по званию! Гордость Жвалевского была не то что задета, его словно расщекотали или ущипнули.

      Силия подходит к мисс Пиквери и резко поравнявшись с ней, не спускает своего странного взгляда с ее профиля, что непременно замечает Госпожа Президент, но уверенно игнорирует, а Силия поглядывает на Петра, которому бы желательно убежать в данную минуту как можно быстрее.       — Я бы хотела попросить у вас газету, не успела почитать сегодня, — Силия заговорила. Серафина обернулась к ней, дружелюбно протягивая приставучей подчиненной сверток бумажных новостей. Силия уже готовилась встретиться с этой противной надписью сегодняшнего заголовка, который вызывал в ней негодование, смешанное с озлобленностью и насмешкой. Все эти чувства было невозможно описать так просто, как хотелось бы на первый взгляд.       — Женщины хотят вырваться из-под гнёта подавления… как это иронично, — не сдерживает Силия своего презрения к прочитанному, начиная ненавидеть собственный пол. Скривила недовольную рожу, высмеивая прочитанное вслух как можно ярче, не замечая, как оскорбила этим Госпожу Президент. Серафина резко обернулась к Силие, находя в ней виновника своего раздражения, стоило мисс Реддл это понять, как она тотчас же растерялась. Силия и не подумала и не предполагала, а ведь это было так логично. Госпожа Президент, которая так нравилась Силие, в одну секунду разочаровалась в ней не только как в работнике, но и как в человеке.       — Мисс Реддл, вы это не поддерживаете? — но совершенно спокойный тон мисс Пиквери уверяет Силию в том, что та проглотила свое недовольство, это даже наоборот — удивило Президента. Видимо, эта женщина была уверена, что дамам необходимо уравнение в правах и этого хочет каждая, как странно видеть противоположную реакцию. Серафине моментально захотелось расспросить противоположность и убедить в том, что та мыслит неправильно. Силия только загадочно улыбнулась, глаза её сверкнули опасным огнём, но она так и осталась совершенной в своём образе. Силие веришь, кажется в ней нет фальши.       — Я не феминистка, — пожимает плечами, мило улыбаясь.       Серафина взяла тортик и кружку чая, отойдя и заняв столик недалеко от Силии, она начала обдумывать услышанное, не находя рационального объяснения такому феномену, у нее в голове не укладывалось услышанное. И вот мисс Реддл проходит мимо, а Госпоже Президент захотелось еще немного поспорить на интересующую и горячую тему. Все вокруг скажут не то, что думают, потому что и не знают толком о жизни маглов из-за статута, но не прибывшая из Туманного Альбиона. Силия берет оставленную за дальним столиком шоколадку и собирается уйти. Вот так просто. Мисс Пиквери сразу же вспоминает, что видела Силию, именно она ворвалась тогда в кабинет.       — Вам повезло, — обращается к уходящей подчиненной, заставляя ту остановиться, — значит, вас никогда не подвергали принижению.       — Раз вы так говорите, значит так и есть, Госпожа Президент, — Силия искренне улыбалась, создавая вокруг себя впечатление человека, у которого никогда в жизни не было никаких проблем.       Мисс Пиквери не понимала, как женщина может не желать стать сильнее, особенно в таком мире, где президентом может стать только мужчина. Но Госпожа Президент уверенно сломала все правила и гордо поддерживала движение женщин.       — Я смотрю на вас и думаю о том, на сколько же вы беззаботный и счастливый человек, — задумчивым стало лицо Президента. — Таким как вы просто нечего хотеть, — она пытается оскорбить и унизить желание Силии не быть сильной и независимой.       — Я верю в женщин, — Силия сама вернулась к этой теме, садясь рядом с Президентом как самый обычный собеседник. — Не думаю, что они хуже мужчин, — она говорила так, словно сама не женщина. — Вы доказываете это своим примером, но не все мы такие. Не все хотят или готовы быть сильными. Просто хочу сказать, что я за выбор. Его нужно давать. Насильное уравнение не всем будет по душе, — ее голос стал вялым и очень болезненным лицо.       — Вы очень странная, но в вас что-то есть.       Госпожа Президент, работая в Конгрессе уже очень много лет не могла похвастаться своими дружественными отношениями ни с кем, признаться честно, она даже не знала, кто у нее работает, не считая глав отделов. Но они невыносимые и скучные мужчины.       — Если мне понадобится ваша помощь, — тон мисс Реддл стал настолько загадочным, что почти сорвался на соблазнительный шепот, — а вернее, помощь даже не столько мне, сколько вашему коллеге, — Силия вызывала так много негодования, что хотелось ее отругать, но для начала — любопытство. — Вы сможете завоевать ещё больше любви и уважения, — это стало похоже на сделку с Дьяволом, мисс Реддл была совершенно не похожа не то что на себя, но и на человека в целом. Этот ее не двигающийся, почти застывший взгляд и интонация, будто бы она играет в игры с гипнозом, а не ведет диалог.       — О чем вы? — не вкусила ее обаяния Серафина Пиквери, не скрывая того, что мисс Реддл по-своему отталкивающа и притягательна.       — Спасите Джона Кеннеди, — томно посмотрела на нее Силия, а мисс Пиквери захотелось дернуть мисс Реддл за ногу, которой та практически коснулась ее собственной ноги. Но Силия резко встает, не давая осмыслить произошедшее, переварить, потомиться. Она вот так резко бросает, вызывая неподдельный сильнейший интерес. Пленительный взгляд ее голубых глаз уже сместился на что-то вдали, мисс Реддл чего-то недодает и ее хочется еще. Серафина хватает Силию за руку:       — Но откуда вы..? — Серафина еле скрывала свою озабоченность. Ее аж всю затрясло от близкого общения с этой сомнительной англичанкой.       — Считайте, что я могу иногда видеть будущее, — она игнорирует заданный вопрос, вбрасывая новую загадочную информацию, и вот, Госпожа Президент уже не знает, на чём конкретно сосредоточиться, желая остановить свою коллегу, задержать, готова освободить ее от работы. И этот сильнейший порыв не отпускал, но сильная волей мисс Пиквери не сломалась как зубочистка, а продолжила сжимать руку мисс Реддл, ощущая, что все действия Силии — фарс и подстава. Силия узнала самую страшную тайну одиночества Госпожи Президент, но как?       — Зайдите ко мне после работы. Мой кабинет находится… — хочет остаться с ней наедине.       — Я знаю. Я зайду. Обязательно, — заверяет ее нежный, но и одновременно бесстрастно-грубый голос. — Но не сегодня, — разбивает все мечты, бросая тяжелый холодный камень в хрупкое стекло, и Серафине показалось, что она вовсю видит, как колется и осыпается ее собственная душа. — Ко мне прибыл мой младший брат, — недоговаривает, а хотя так хотелось расспросить ее о чем-то еще. — Приятного аппетита, — Силия выскальзывает из объятий Госпожи Президент, оставляя ту в одиночестве и с полным отсутствием аппетита.

      Януш перелистал дурацкую газету с ног до головы, внимая мирским проблемам людей, а вообще ему показалось прочитанное странным. Будучи в полной изоляции ото всего, мистер Реддл младший и подозревать не мог о том, что борьба полов это такая важная и живая тема не только страны, а большей части цивилизованного мира. Но почему мама с папой никогда ничего такого не говорили? И вот Януш перелистывает страницу за страницей уже не в первый раз, разглядывая на колдографиях из заголовка людей с плакатами, они стояли большой толпой и что-то выкрикивали. Мужчины, женщины, дети — все.       — Ну как тебе новости? — Януш почувствовал, как на диван рядом с ним кто-то плюхнулся, да так, что мистер Реддл испытал это всем своим телом, а этот голос вызвал немедленное раздражение. А затем хруст, такой явный и отчетливый. Повернув голову в сторону раздражителя, Януш встречает того самого мальчика, который приставал к его маме, тот надкусывает зеленое яблоко и с интересом посматривает. — Я не мог не заметить тебя, — продолжает общение, несмотря на то, что Януш изо всех сил пытается показать, что не хочет в данную минуту ничего, кроме как врезать этому мерзавцу, тлея в огне дерзкой ревности. Сминает небрежно газету, желая кинуть шуршащие сухие листы в этого Абернэти. — Ты сидишь тут около часа уже. Я всех знаю. Практически со всех отделов, — таращится на Януша, продолжая с хрустом надкусывать яблоко, объедая со всех сторон. — Хочешь, принесу тебе старые выпуски? — он чуть ли не рассмеялся. — Я Рэдфорд, — протягивает руку, желая поприветствовать.       — Сколько тебе лет? — обернулся Януш к Рэдфорду, игнорируя вежливое приветствие.       — Шестнадцать с половиной, — Абернэти даже закатил глаза от столь нелепого вопроса.       Януш был сильно уколот этим фактом, ведь этот гнусный мерзавец был старше. Чувство, что он для мамы всего лишь малолетка резало Януша без ножа, а что если Силия себя так ведет, потому что считает своего сына ребенком? А что, если она ушла только по этой причине? На самом деле Януш смотрел в текст газеты, а в голове были воспоминания о прошлом с Силией, с Томом, с Мэри и Томасом. Почему Силия так поступила? Она же, вообще-то, умерла. Выбросила и растоптала, но сделала вид, будто ничего не произошло! Януш выходил из себя, неконтролируемо покраснел и нахмурил брови, поджал губы — он казался рассерженным и униженным. Ведь мама ничего ему даже не объяснила. Снова бросила.       — Как тебя зовут? — Абернэти решил сдружиться со сверстником, открыто показывал свое расположение, игнорируя недружелюбный выпад, на раз-два понимая — это всего лишь зажатый и неуверенный в себе англичанин. По Янушу это было видно. Ведь он еле сдерживается от того, чтобы не стать собой и не распахнуть чувствам дверь во внешний мир.       — Джонатан, — Януш резко бледнеет, называя свое второе имя, решая похоронить Януша в Британии.       — Ну, я так и знал, что ты из этих, — очень странно прозвучала эта фраза, а еще и пренебрежение, с которым Абернэти это бросил, будто бы с неумолимой насмешкой.       — Из этих? А за такое и в рожу получить можно, — замахнулся, считая, что здесь больше нет Тома, перед которым сложно раскрыть свой рот.       — Да я не про это! — оглушающе выкрикнул Рэдфорд, после чего Януша отпустило, — Я про то, что ты англичанин, а имя у тебя чисто английское. Если раньше я еще гадал, то теперь все стало ясно.       Абернэти дерзко прервал свой поток мыслей и уставился куда-то за спину своего собеседника, Януш заметил каким расслабленным и убогим стал вид у этого подростка. Потом кто-то подошел и коснулся Януша, он узнал парфюм своей мамы, покосившись на ее руку на своем плече, его взгляду попадаются ее ярко-фиолетовые ногти. Затем Януш посмотрел на Рэдфорда, который был в глубоком шоке, его лицо почти не скрывало вопроса, который тот хотел задать. Януш поднял глаза на свою маму, но увидел, что она смотрит не на него, а на Абернэти. И снова этот взрыв буйной ярости, переливающийся в страстное желание ударить Силию. Больно и у всех на глазах, наговорить гадостей и изнасиловать, дабы показать — кто он и кто они все. Чем больше было таких мыслей, тем сильнее юный мистер Реддл стал видеть в себе буйного и безумного Тома, который остался в Британии. А затем Силия, ее коленки уперлись ему в бок — она присела на подлокотник, не стесняясь упираться и облокачиваться в него. Это моментально выгораживает всю невольную ненависть к ней, подменяя на желание извиниться и любить ее. Любить влажно, страстно и обволакивающе, довести себя в ней до оргазма. Хочет коснуться ее ноги, пробраться под юбку, он чувствует себя ее псом. Она запускает свои пальцы в его волосы и начинает натирать кожу головы, доставляя щекочуще-волнующее блаженство, расслабляя и топя в мыслях о том, как она ему нравится. Он хотел сказать ей: «Мама», но не успел, хотел простонать: «Мамочка», но не смог. Силия резко закрыла ему рот рукой, Януш видел перед собой только странное выражение лица Абернэти и его уверенную позу, тот броско развалился на диване. «Расслабься», — твердил ее голос у него в голове, она в нем полностью, ему показалось, что по силе давления она для него скорее мужик, чем любящая женщина. Она слышит все его странные ощущения, заверяя, что будь у нее член, то он бы ей пососал, с чем он тут же соглашается.       — Рэдфорд, ты уже познакомился с моим братом? — как бы невзначай спросила Силия. Януш резко очнулся, убирая со своего лица ее ручку, резко оборачиваясь к маме, смотря на нее с надеждой, что вот сейчас она скажет, что они уходят.       — Это твой брат? — недовольно последовал ответный вопрос.       Януш понял, что она трахалась с Абернэти, ведь он обращается к ней на «ты», губительная сила завистливой ревности и негодования находит выход в вырывающихся слезах.       — За что ты так со мной? — шепчет Януш, видя, как Силие наплевать на его мучения. Она стирает с его щек блестящие слезинки, протягивая ему шоколадку, будучи очень холодной даже в жарких прикосновениях. Он растерянно берет в руки ее подарок, уверенный, что мама подумала о нем и купила ему поесть, ведь он ничего не ел и слишком долго просиживает в этом Конгрессе.       — Да, Джонатан хороший парень, — Рэдфорд сразу же пытается подмазаться, Силия странно улыбается и высматривает что-то в глазах своего сына, чего Януш незамедлительно пугается.       — Джонатан… — повторяет она, будучи под неизгладимым впечатлением от этого нового имени, а ее взгляд, он скорее пугает Януша, она словно обещала его сожрать.       «Сожри меня», — отдается ей без остатка, желая вылизывать и целовать, гладить и елозить внутри нее.       — Джонатан, — она отворачивается и разрывает с ним зрительный контакт, делая невыносимо больно, он хочет вернуть ее взгляд себе, вернуть мамин интерес, — я должна буду отлучиться, — с жалостью сообщает ему, а затем снова смотрит, заставляя его внутри дрожать и содрогаться, гнездиться и изнемогать в желании побыть с ней наедине. И в этот момент он готов простить ей все, забыть предательство, только бы больше не отрываться от нее. Ему кажется, нет — он уверен, что мама его бросит снова, стоит только отвернуться. — У меня патруль, как видишь, я на работе, — сообщает ему, не стесняясь ни Абернэти, ни кого-либо еще.       — Не уходи, — хватает ее за руку, пребывая в панике, его шея пошла красными пятнами, а на лбу выступила испарина. Януш думал, что больше никогда не увидит свою маму, что она переберется в другую страну и он никогда не найдет ее.       — Будь здесь, — гладит его по волосам, — я приду за тобой. Рэдфорд, — посмотрела наконец и на него, а того аж всего передернуло, настолько резко она обратилась к нему, — составь Джонатану компанию, пока меня не будет.       — Хорошо, — тот моментально согласился.       А Януш смотрел ей в след, чувствуя — это их последняя встреча. Силие подает пальто уродливый эльф, она надевает на себя эту темно-серую шинель, ее волосы утопают под тяжелой тканью, укутывая шею, обрамляя пышной меховой вставкой.       — Ты что влюблен в нее? — Абернэти стукнул Януша в плечо, пытаясь вывести из явного и выдающего его ненормальность оцепенения. Януш попытался повернуться, а тело словно затекло и онемело, стало чужим и неподвластным. С трудом и невидимой никому более, но очень ощутимой дрожью, Януш обернулся к Абернэти, будучи абсолютно потерянным. Януш не знал, как отделаться от наважденческого состояния, что было не по силам переломить в ту секунду, когда мистер Реддл этого захотел.       — А знаешь, — вскинул Рэдфорд бровью, доставая сигарету и протягивая ее новому знакомому, а вторую зажимая своими губами, поспешно прикуривая, — тебя можно понять, — протягивает Янушу зажигалку. Тот оторопел и подставил сигарету к огню, а затем повторил за Рэдфордом, втягивая этот плохо пахнущий дым в себя, ощущая, как он проник в горло, казалось, будто во все тело, а это очень напугало, и Януш резко передумал — вытащил сигарету изо рта, пытаясь задышать. Подступил удушающий ком и Януш закашлял, из его глаз брызнули слезы, а лицо раскраснелось, рука затряслась, он прикрыл глаза рукой, желая уйти отсюда — из этой страны. Психануть и вернуться домой.       — Смотри как надо, — Абернэти втянул дым в себя и выдохнул, — надо когда затягиваешься, дыхание задерживать, а потом выпускать дым так, как обычно выдыхаешь. Спокойно и без спешки, а то можно подавиться.       Януш впускает в себя всю прелесть никотина, чувствуя отвратный привкус, что забрался куда-то в горло, смешался со слюной и не желает покидать. Это было что-то вроде вяжущего лимона приправленного прогорклым перцем, ужасный привкус, абсолютно неприятный, никакого удовольствия или расслабления, только страдания от того, что на языке остается этот вкус. Хотелось сплюнуть, но пришлось глотать собственную измазанную и пропитанную гадким дымом слюну. Когда курила Силия, то это вызывало у ее сына странные эротические мысли, она делала это красиво, ему нравилось, как она зажимает эту тонкую белую сигарету, как подносит к своим губам, как выпускает терпкий дым. Мама не разрешала Янушу трогать свои сигареты, хотя сама очень редко притрагивалась к ним, сколько бы не вспоминал, не мог припомнить больше двух раз. Януш всматривался в лицо Абернэти и его всего трясло от необъяснимой волны ярости и чем больше Рэдфорд делал вид, что не замечает поведения Януша, тем сильнее это настораживало. Потушив недокуренную сигарету о землю в недалеко примостившемся цветке, Януш все никак не мог отойти, считая — все вокруг в сговоре, а мама ушла вовсе не по работе…       — Ты пердолил её? — резко вцепился Рэдфорду в жилет, не в силах превозмочь столь эмоциональный приступ ревности, томимый от одного только вопроса. Януш был готов совершить преступление, обещая себе, что будет мучить Абернэти перед тем, как испить его душу. Януш уже все продумал. Он сначала найдёт его место жительства, доведёт до изнеможения ночными появлениями в облике кровожадного дементора, затем станет сосать душу медленно, сковывая во льдах свою жертву, а после съест его труп, подобно смеркуту.       — Нет, — Рэдфорд был вне себя от Джонатана, он виделся сбежавшим клиентом психиатрической больницы. Он страшен, как-то по-своему силён и леденящ, одни только его глаза мерцали пестрой гаммой безумства. Абернэти ощутил в Силие недосказанность с самого первого взгляда. Она не просто так молчала о себе, о своей жизни, о том кто она вообще. Этот мальчик, что появился внезапно и очень резко — однозначно открытие и для самой Силии. Рэдфорд сразу же решил, что Джонатан — сумасшедший влюблённый в свою сестру брат, который кроме Силии в своей жизни ничего не видел. Наверное, его любовь превзошла все мыслимые принципы, пока не скатилась в одержимость, ведь — Абернэти был уверен, — мисс Реддл не перешла черту и не уступила брату. Рэдфорд уже согласился стать свидетелем или пострадавшим — помочь мисс Реддл упечь брата в смирительную рубашку, ведь Силия же пошла вызывать врачей? Верно? Рэдфорд испугался. По-настоящему. У Джонатана глаза убийцы. И первое, что захотел сделать Рэдфорду — это успокоить и заверить буйного мистера Реддла, что все в порядке.       — Я не… у нас ничего не было, — отцепляет от себя сорвавшегося Джонатана, а тот застыл и мгновенно побледнел. Почему он себя так ведёт? Словно чего-то боится, значит — точно сбежавший, поэтому и трясётся весь. Видимо, чувствует, что Силия запрет его обратно. — Силия… — решил продолжить осторожно и очень деликатно.       — Не называй её так! — Януш рявкнул так, что на них обернулись рядом сидящие люди.       — Прости. В смысле твоя сестра красивая, безусловно интересная, — чем больше он говорил о ней, тем сильнее злил Януша, — но она мне не нравится, я как бы не… — не знает, что в таких ситуациях говорить бешеным. Абернэти понял — ему не нравится общество невменяемого ребенка, дождавшись, когда Януша отпустит, тот неспеша попятился назад, незаметно покинул впавшего в оцепенение соседа, решаясь больше никогда ни под каким предлогом не садиться к незнакомцам, даже если они выглядят как нормальные люди.       Когда Януш остался один, он почувствовал, что в какой-то момент все его чувства и эмоции перегорели, затухли, натомившись до ожогов. Смотрит перед собой и видит ту самую шоколадку, которую ему оставила Силия. Она решила откупиться? Раскрывает обертку, рассматривая молочный шоколад, а этот цвет напоминает ему оттенок волос его матери. Ему страшно. Януш ощущает себя Томом. Отламывает кусочек и начинает неохотно жевать, абсолютно не чувствуя вкуса в первые секунды, но как только шоколад начал таять у него во рту, расплываясь и обволакивая, Януш немного успокоился, стараясь мыслить как можно более рационально.       Прошло около четырех часов, ночь спускалась постепенно, смывая с неба голубой оттенок, унося облака, а солнце пряча за горизонт. Мерцающие окна полупрозрачного Конгресса резко почернели, не впуская ничего светлого из вне. Януш уже не чувствовал себя, казалось, его старую личность вытеснило что-то до сели безумное, будто Том вырос в его голове, заменяя собой. Януш понял — она не придет. Мама бросила его. Ретировалась хитро и безвозвратно, отделилась, оставляя глубокий след своей травли. Он не понимал, почему она так поступает с ним, ведь он же ничто никогда так не любил, как любит именно ее. Она стала для него всем: целью, смыслом, первой любовью. Как она могла так поступить? За что? А затем Януш услышал ее смех, резко обернувшись, увидел свою маму в компании какого-то мужчины и двух женщин. Походка Силии была размеренная, неторопливая, ее взгляд первым делом нашел собственного сына. И вот она в этой грубой длинной шинели, стуча каблуками по глянцевому полу, оторвалась от своих коллег и направилась к почти синему Янушу, у которого на лице было больное и обездоленное выражение, глаза распахнуты, но полностью бездушны. Ему казалось, что вот сейчас, когда Силия подойдет — он вцепится ей в глотку и начнет душить, уж лучше пусть сдохнет, чем так будет распыляться на всех. Януш никогда бы не подумал, что его мама такая! Это доставляло жалящую боль где-то за грудиной, а мысли были направлены только на то, как Януш плох и что сделал не так для этой бездушной и черствой женщины, чей меховой ворот так привлекал его взор.       — Что с тобой? — присела все на тот же подлокотник, касаясь его щеки, прижимая к своей груди, моментально успокаивая и разбивая все гнетущие чувства, заполняя любовью и возвращая ему человеческий вид, который Януш практически потерял в яме своих собственных терзаний. Ее руки, казалось, они повсюду, Януш прижался к ней, получая долгожданную ласку, не желает отрываться от нее, вкушая головокружительный парфюм, вкус которого отразился у него на языке. — Пойдем, — ее голос был нежен, заботлив и убедителен, она берет его за руку. На этих каблуках она выше него, ему даже как-то не по себе, словно рядом с ним не Силия, а какая-то другая женщина, что успела овладеть телом мамы. Силия выросла, она стала длиннее.       — Я думал, ты не придешь, — смотрит только на нее, боясь всех взглядов вокруг, изнывая от стыда за свою несдержанность. Хочет извиниться перед мамой за то, что говорил и думал о ней плохо. К Янушу возвращаются воспоминания о Абернэти, которого он был готов избить. За это ему стало очень неприятно и стыдно, ведь Силия все равно узнает о его выходке. А что, если ей за это попадет? А что, если он сделал то, что навредит Силие? Его нервы стали терзаться уже по другому поводу, ведь теперь у мамы будет причина, чтобы сказать ему: «нет».       — Кушать хочешь? — он приходил в восторг от такой ее интонации, для него ее голос был любимым и восхищал сильнее всего остального. Януш не ответил ей, продолжая разглядывать свою маму, но взгляд ударился о эту шинель, которая была мужская, ярость вернулась, сворачивая нервы под давлением ревности и жгучей неуверенности в себе.       — Чье это пальто? — не смог скрыть своего надломленного состояния, высказывая сильнейшее недовольство.       — Мое, — усмехнулась она. — Нравится? — опустила на него испытывающий взор. — Хочешь поносить? — окунула в нестерпимое смущение.       — Оно мужское! — сжимает ее пальцы посильнее.       И вот они оказались уже на оживленной улице Манхэттена, во всю включились фонари, лампы, люстры. Город запестрил желтым в ночи, замерцали неоновые вывески, приятная музыка доносилась сразу с нескольких мест. Ночные заведения вовсю открылись. Автомобильное движение постепенно стихало, на улицах много людей и Януш всматривается в каждого. Ощущает себя чужим. Хочет спрятаться за маму, только крепче к ней прижимаясь, начиная на ходу обнимать, а слезы уже неконтролируемо подступили. Рядом с Силией было страшно, она пугала, у нее странный взгляд, совершенно другие повадки, но это была она, Януш это чувствовал, но все же ему странно. Они шли практически молча, Януш больше всего боялся затеряться в этом городе. Что мама специально бросит его где-нибудь и убежит. Необъяснимое предчувствие. Не может заставить себя верить в то, что все будет хорошо. Она повела его в какой-то небольшой ресторан, где было немного народу. Пианист вовсю отыгрывал Паганини, красные полы, красные стены и мебель из темного дерева, Янушу некомфортно, он еще никогда не бывал в местах где столько незнакомых людей. Силия оставила его и куда-то отошла, наказывая не сдвигаться с места, а он в это время стал разглядывать посетителей. Разодетые и взрослые. Воздух пропитался спиртным и терпкой горечью сигарилл. Януш стал рассматривать этих мужчин и женщин, все они вызывали недоверие и омерзение. Силия появилась откуда-то из зала и увела его за собой. Сняла с него пальто и окинула вопросительным взглядом, разглядывая неизвестную одежку.       — Это Ньют подарил, — Силия ничего не сказала, но Януш испытал неконтролируемый стыд, словно он все делает не так около нее, хоть мама этого и не показывала. Она села рядом с ним, беря в руки какую-то карточку и стала с замиранием вычитывать там что-то, пока Януш смотрел только на свою маму.       — Что бы ты хотел? — посмотрела на него, но увидя, как ее сын ведет себя очень отстраненно и невнятно, придвигается к нему поближе и показывает, что предлагает им меню ресторана. Она перечисляла то что хочет, Януш совершенно не слушал ее, ему не хватало близости, он только продолжил довольствоваться мимолетными прикосновениями, чувствуя себя рядом с Силией защищенно и спокойно. Его любовь блуждала по всему телу, медленно, словно немного смущаясь, поднимает на маму взгляд, разглядывая ее губы, которыми она что-то говорила. — Предлагаю тебе вишневую колу, — услышал обрывок ее фразы.       — Я согласен, — чувствует, как ему нехорошо, не может перестать пялиться на нее и понять, что с ним происходило весь день.       К ним подошел молодой парень в белом переднике, которому Силия зачем-то улыбнулась, Януш нервно посмотрел в противоположную сторону, вклиниваясь взором в незваного. У него в руках был блокнот и ручка, парень по-дебильному улыбался Силие в ответ.       — Ты решил, что будешь? — Силия посмотрела на бледного Януша, он измученно повернулся к ней, внимая мамину озабоченность, любуясь тем, как она красива и жестока одновременно.       — Тоже что и ты, — утопает в ней как в трясине, не желая ничего кроме спасения.       — Отлично, — усмехнулась, переводя взгляд на подошедшего паренька, — две пасты болоньезе и две вишневые колы, — а затем Силия снова повернулась к Янушу, — ты точно больше ничего не хочешь?       Он не ответил ей, замыкаясь в себе все сильнее, когда этот парень ушел, то Януша берет злоба и ревность, он даже не знает, кто этот незнакомец.       — Это официант, — сообщает ему, начиная гладить по плечу, придвигаясь так близко, что опьяняет, затягивает. — Моё прелестное дитя, — Силия не может насмотреться на Януша, особенно, видя, как его охватывает неловкость и смущение. Она гладит его виски, думая, что у её сына прекрасные волосы. У него гладкая щека, совсем как у Тома. Как же они виделись ей похожими, но ласкал сознание факт — это их с Томом мальчик. Самый родной и настоящий, исключительный и неповторимый, немножко дементор, но это мелочи. Прилипла губами к его виску, присасываясь как пиявка, отстает с гулким причмокиванием, оставляя на нем след от помады, затем жадно целует ему уже милую щёчку.       — Которое ты без сожаления бросила! — у него был мрачный тон и тоска бликовала в глазах. Силия отстранилась. — Уверен, ты даже не вспоминала обо мне! — повернул к ней голову, смотря с несвойственным ему цинизмом и малодушием, застаёт растерянность и глубокую печаль в глазах матери, на миг желая сорваться и извиниться, впасть в её объятия, отдаться умелому развращению, но Януш все же разочарован.       — Я… — даже не может начать оправдываться — не хватает слов, дыхания. Одним словом — он прав. Опускает глаза, а затем смотрит вдаль, пока Януш все же не отлипал от её лица. — Я должна была уйти, — вот так просто выходит из ситуации. — Должна была пожить без вас, — она стыдилась своих слов, а Януш испытывал тянущую боль в груди. Она признавалась в том, что не любит их. Совсем. Он больно схватил её за руку, плохо сокрывая жгучую страстную ярость, которая копилась в это время, Силия повернула к нему лицо, показывая всем своим видом, что ей не нравится. Но она ведь даже и не представляет на какие муки его обрекла. Плевать на Тома, — Януш не мог понять за что она так с ним. Ведь она была для него всем. Сжимает её ручку, заламывая пальцы, хочет сделать ей больно. Силия издаёт страдальческие звуки, но не раскаиваться полностью. Он отпускает её, как только им принесли заказ, Януш уткнулся в тарелку, начиная есть спагетти, уставившись упрямо перед собой.       — Я хочу тебе вручить своё согласие, — заговорила она нежно, но оскорбленно. Януш посмотрел на маму, утопая в её красоте, она казалась ему великолепной утончённой богиней. — Ты можешь исполнить свой жестокий приговор ко мне, — стала гладить его по руке, вовлекая в обаятельную игру её интонаций. — Высоси мою душу, съешь меня, — её губы растянулись в задиристой улыбке, а тон стал издевательски насмешливым. Она дарила себя, зная, как ему сложно вообще находиться рядом с ней, зная, как он боится и не хочет навредить. Собственноручно Силия подвергает себя опасности. Но все эти слова были неискренними, потому что последовало саркастичное: — Если осмелишься. Тебе потом жить с этим. Но, — искусно домогается его под столом, — сделай это во время секса.       — Если я это сделаю, то уже никогда не стану человеком, — играет по её правилам, но Силию это не радует. — Забуду людскую половину и стану этим уродливым созданием, — тычет в нее вилкой. — Буду жить как мои безымянные братья, потому что смысла быть с премерзкими людьми у меня нет, как и желания. Так что, мама, я не буду особо страдать по тебе, — разбивает её своими вынужденно-холодными речами, заставляя почувствовать ответную ненужность. Обесценивает Силию, желая пылко поцеловать, покормить с вилочки и взять на руки.       — У нас мог быть ребёнок, — задрожал её голосок, Януш чуть не поперхнулся, вовремя вытаскивая вилку изо рта. Силия не сдержала слез только от упоминания пережитого. Она считала его своей бедной несчастной малюткой, которую сама и сгубила. Януш бросает все прочие мысли и тянется к Силие, чтобы обнять и утешить. Она падает в его объятия, только сильнее давясь слезами.       — Мамочка, почему этот нерожденный для тебя так важен? — гладит ее по голове, целуя в волосы, чувствуя, как пальцы Силии вцепляются ему в рубашку и тянут, тянут к себе. — Важнее меня. Меня, который здесь и сейчас с тобой.       Она ничего не ответила ему, потому что пустила все силы на то, чтобы не расплакаться, Силия отстранилась и притянулась к прозрачному стакану и потянула из зеленой соломинки сладкую газировку, затем раскрыла лежащий возле нее портсигар и прикурила, обдавая всю трапезу этим едким вонючим дымом. Януш уже ощутил, как воняет этими истлевшими трубочками его одежда, волосы, а язык упрямо запомнил этот прогорклый вкус.       — Как ты узнала про нас с Томом? — Янушу не давал покоя и этот вопрос. Силия не удивлена, даже более того — она знает, что Том сбежал из тюрьмы, она даже знает, что происходило в особняке Реддлов. — Ты назвала это… — какое-то красивое слово, но не с очень красивым значением. Силия сбросила пепел в черную пепельницу, которая стояла прямо посреди стола вместе с салфетками, перечницей и солонкой.       — Броманс, — подняла на него насмешливый и укоризненный взгляд, смущая этим. — Мой дорогой Том невообразимо прилипчив и приставуч, — говорила о нем так, словно нет и не было ей никогда дела до такого как мистер Реддл старший. — А вообще, я сразу поняла, что это Том разрушил Нурменгард. Вот пока там сидел одинокий Геллерт — крепость была нерушима, но только наш папа переступил её порог — стихия настигает всевышней карой, — Силия звонко расхохоталась, — не находишь это странным? Потом мне снились сны, в которых я — это ты, сынок. Вернее ты — это я, Том безропотно называл тебя моим именем и трахал, — сказанное вызвало в ней долю горделивого насмешнечества. Она прикрывала самую обычную легилименцию, выставляя себя особенно умной и проницательной. Силия томно смотрела своему сыну в глаза, находя его печально сексуальным в данной ситуации. Она с большим аппетитом стала притрагиваться к ароматной еде, напоминая себе о том, кто тут среди них главный. Ей льстило оплачивать ужин за своего малолетнего любовника. — Хочешь что-нибудь ещё? — требует, чтобы он кушал побольше, ведь Януш немного осунулся после её исчезновения. Силия протягивает ему меню. Готова оплатить любую его выходку и любое пристрастие, просто пусть не будет таким вежливо-скромным, он же трахает её в конце концов. Януш берет в руки меню не отрывая взгляда от того, как его мама ест, она притягивала, завораживала и будила ядовитую страсть.       — То, что было между мной и Томом — только твоя заслуга, — его раздражительный тон расставил все на свои места. — Нас связывала ты. Любовь к тебе. Не будь тебя в наших жизнях, мы бы никогда даже и не поздоровались с Томом, — он стал более искренним, говоря маме о своей нетленной любви. — Но все же, для меня перенесенное стало мучением. Я ощутил на себе поцелуй дементора — не иначе, — он стал более понимающим, сострадающим и чутким.       Силия любила своего Тома за то, что они не только дали этому милому созданию жизнь, но и воспитали в нем тонкую и ранимую натуру. Януш был неподражаем, неповторим и очень своеобразен, постоянно вгонял свою жизнь в переосмысление. Смертные так не делают, у них нет времени, их время ограничено. Сразу бросается в глаза тот, кто не спешит жить и чего-то добиваться. Януш за все спокоен, он никогда не опоздает и никогда не совершит непоправимое. Он как глубокий тихий океан, переливающийся под лучами утреннего солнца. Великий, вечный и всеобъемлющий. Быть вечным — не значит хотеть быть знаменитым, знаменитости должны умирать, угасать, но вдохновлять. Януш из тех, кто правит миром из завесы тайн, та самая масонская ложа. Этот языческий оккультник, собирающий дыхание жизни. Силия видела между дементорами и масонами нечто общее, например: все они мужчины, поклоняются высшему архитектору, которым можно окрестить Смерть, у них свои ритуалы, начиная от высасывания душ, заканчивая оргией со Смертью, а ещё они неразрывно связаны с политикой и властью.       — Мне нужна машина, — Силия в упор таращится на него, наблюдая, как Януш медленно отрывает свой взгляд от выбора десерта. — Ты сдашь на права. Я куплю тебе машину и ты будешь моим шафером, — затем она одарила его обаятельнейшей улыбкой, игривой, утончённой, но в каждой фразе её слышался вызов. Он ничего не ответил, а она продолжила: — Будешь кататься, исколесим весь Нью-Йорк. Съездим в Детройт, Лас-Вегас, Голливуд, Вашингтон — Белый дом, побережье Лонг-Айленда. Проедемся по Бруклинскому мосту, — мечтательно и очень заразительно рассказывала она, пробуждая желание и в нем. — Ты обижен на меня, — улыбается его искренним чувствам. — Хочешь кончить мне на лицо?       — Поверь мне, — улыбнулся он, — я хочу кончить не только тебе на лицо, — повторил ее саркастичную интонацию, после чего она не сдержалась и рассмеялась. — Откуда у тебя деньги? — он был вне себя, представляя, какими способами его мама зарабатывает крупные суммы.       — Странный вопрос, — она снова притянула к своим губам сигарету, втягивая дым, который через секунду же и выпустила. — Я вообще-то работаю, у меня есть удостоверение, — она пугала его. Януш все больше ужасался тому, кем является его мать.       — Этого все равно не может быть достаточно! — открыто дерзит, а затем подзывает официанта, делая свой выбор в пользу вишневого штруделя.       — Это ты ещё до гомосексуальной пропаганды не дожил, — она резко меняет тему разговора, начиная бесить своего сына тем, что не раскрывает всех своих тайн, уводя дальше в дебри от конкретно заданного вопроса.       — Что это? — он злится, ведь даже не может поддержать с ней диалог. Она знает слишком много вещей, которых по ее и Тома вине Януш не знает.       — Это, якобы, просвещение. Мужики-гомосексуалы нашли бы повод к тебе поприставать, — умело шокирует его, — внушая, что разделять с ними постель — нормально. И что вообще-то, в глубине души, ты этого даже хочешь, — она почти рассмеялась, глядя в его напряжённое лицо. Януш определенно знал — это отступление обязательно к чему-то приведет. — А страсть, допустим ко мне, это так — навязанное обществом, — она была под впечатлением от его реакции, столь неподдельную маску негодования и непринятия Силия видела впервые.       — Ты об этом возмущалась, когда увидела газету? — вспоминает Абернэти, а вернее, его пальцы у нее под юбкой.       — Почти, — затушила сигарету, продолжив есть, — сейчас вовсю меняются нравы. Демократы против республиканцев и так будет всегда, — Януш уловил, что она обсуждала политику, но ему неведома политика не то что Америки, но и своей собственной страны. — Даже несмотря на однопалатность МАКУСА, каждый работник Конгресса, если он как-то связан с органами власти — придерживается своих взглядов на политику США в целом. Я не поддерживаю все эти меньшинства в массы, потому что знаю к чему это приведёт, — она прикурила снова. — Довольствуюсь курением в общественных местах, потом это будет запрещено, — поспешно втянула горький дым. — Если бы я стала Повелителем Смерти, то попросила бы Смерть остановить прогресс. Заставить эпоху застыть, впасть в застой. Чтобы мир не развивался дальше 80-х, а лучше бы, если 60-70-80-е слились в некий симбиоз. Я просто за республиканцев и белых. Я стара, настолько, что никогда не приму общество, что видела при Томе за двухтысячные. Я хочу спасти Джона Кеннеди и остановить феминисток. Да — Кеннеди демократ, но мне интересно что будет, если он выживет. Я знаю, что ты не понимаешь о чем я говорю, ведь ты ребёнок этой эпохи и я хочу, чтобы все так и оставалось. Не хочу жить в безумном потоке машин, телефонов, компьютеров, геев, черных — нет, — в ней говорил как минимум Том. — Смерть может сделать с миром всё, но она бесцельна. Она равнодушна. Она статична, — незаметно перетягивает Януша на свою сторону. — Не знаю, чего хочет от неё Геллерт или Том, но они идиоты. Им лишь бы письками мериться, да в войну всех загнать. Я же хочу остановить прогресс, который остановит бессмысленность бытия. Сейчас жить хорошо, когда коренное население Америки, и это я про белых, отделяют чёрных от нас — нормальных людей. Когда есть разделение на классы.       — Ты такая же радикальная как Том и Геллерт, — Януш понимает, что мама просто использует его, — но почему-то в тебе это меня привлекает, — не может отказать этой женщине.       — Я просто не хочу жить в том беспросветном и тупом будущем. И не хочу, чтобы ты там жил. Мы можем жить бесконечно, — ее интонация срывалась на восторженные смешки, Силия берет Януша за руку. — Нам не нужен прогресс, он неизбежно приведёт к упадку, достигнув пика. Есть рамки и они должны быть. Шаблон — это не плохо. Касты — это хорошо, — Силия переиначивала американскую мечту на свой лад, желая даже не сколько жить в созданном ею мире, сколько радоваться за тех, кто живет по ее мнению правильно. Она хотела смотреть на людей, которые будут жить в ее утопии и радоваться, просто потому что другого будут лишены. Безжалостная и опасная с одной стороны, но очень притягательная с другой.       — Отлично рассуждать, смотря на всех с богемной точки зрения, — показывает маме то, что сколь бы красивы ее речи не были — он видит настоящую суть вещей. — Тебе ведь ничто не грозит.       — Чем хороша моя идея — люди вокруг ничего не поймут, — Януша не оставляло ощущение, что Силия его на что-то красноречиво подбивает. — Это условно как день сурка, а вернее целые века сурка. Иногда нужно уметь останавливаться, — ее взор стал безнадежно пустым. — Я не сделаю этим ничего плохого. Это будет нечто близкое к утопии, понимаешь? — когда Силия посмотрела на Януша, то всё его тело словно парализовало. Она стала понимать, почему Януш сопротивляется и в его действиях была большая доля обиды. — Даже если ты Гарри Поттер, — задевает его снова, он аж вздрогнул, — то я не буду тебя использовать как Смерть или пытаться убить как Том. Я люблю тебя, потому что ты мой сын, — обнимает его, прижимая к своей груди, а он высунул язык и пробрался им в ложбинку между ее привлекательных грудей. — Мама плохого не посоветует, — гладит его по волосам. — Здесь ты будешь красивым молодым мальчиком, будешь красиво жить и хорошо питаться, а самое главное — будешь свободным. Я не брошу тебя, — ей верилось, Януш ждал от нее этих слов, этой интонации. — Просто твоей маме будет не смириться с тем, что все так. Хочу, чтобы мы жили в приятном времени. Я и ты.       — Мама… — отрывается от ее объятий, заглядывая в глаза, он не может скрыть своей любовной привязанности, её слова заставляют душу цвести романтическим настроением. Силия либо умело окучивала его, сподвигая на нечто, либо она действительно говорила правду. — Я не знаю, насколько Том прав и какова моя жизнь в прошлом и был ли я в том времени… но… — он очарован одной маминой улыбкой, испытывая сильнейший позыв любить её ниже пояса, делать приятно и быть всегда-всегда вместе.       — Ты что-то хотел сказать? — пристально упирается взглядом в его смущение.       — Только то, что не переживу ни одного дня, если с тобой что-то случится. Я всегда буду на твоей стороне, — берет Силию за руку, не отрывая от неё глаз. Обворожительная и головокружительная, Януш умирал в ней, чтобы возродиться. Нашёл в вечной жизни злой рок, если мамы вдруг не станет.       — Не хочешь стать моим мужем? — делает своему сыну пикантное предложение, а он аж весь растерялся. — В этой стране у меня жизнь — чистый лист. С Томом нас расписывало Министерство, а с тобой я хочу узаконить отношения на территории Америки вместе с печатями. Все будет как у маглов.       — Мне так мало лет…       — У нас впереди вечность, — поправляет его выбившуюся прядь.       Она показывала ему город и рассказывала о том, что живет не так уж и далеко от места своей работы, что она никогда не опаздывает и что одним взмахом палочки может привести себя в порядок и моментально трансгрессировать к дверям Конгресса. Янушу было интересно кем работает его мама и чем же таким она и ее коллеги занимаются. Она говорила много и он даже не понимал, терял нить, но хотел слушать все, что касалось нее, берет ее за руку и целует в нежную кожу тыльной стороны ладони, замечая, что Силия сняла обручальное кольцо. Януш внезапно понял, что его родители условно потерпели развод, из-за которого весь мир скоро втянется в величайшую катастрофу. Она бросила подсказку, сказав: «Америка — бывшая колония Англии», в этих ее словах Януш увидел аллегорию, словно Силия — это Америка, освободившаяся от тяжести Великобритании, которой является серый и жестокий Том. Януш увидел, как мама тоже хочет выстроить новый мир, который очень привлекал только от осознания, что она будет счастлива. Он хотел помочь ей в этом безвозмездно и ничего не прося взамен, пусть только не издевается, а продолжает любить и заботиться о нем. Готов навсегда оставаться для нее бесхребетным юным любовником, если ей так будет угодно.       «Пётр — это мой начальник, он конечно не Глава, но в нашей компании он единственный кто имеет высшую категорию. А вообще он странный, я уличила его в охоте на Бэрбоунов, теперь он думает, что я сдам его. Но мне абсолютно нет никакого дела. Если нужно, то я встану и буду убивать тех, кто желает убивать нас. В Америке тяжело быть волшебником.       Мы патрулируем улицы, Пётр втянул меня в свой Гарлем, знаешь, — Силия повернулась к сыну, — это очень даже меняет. Мы работаем посменно, следим за мракоборцами, а когда нет никаких заданий, устраиваем бои без правил, — она рассмеялась, — в смысле Пётр и еще парочка обливиаторов не гнушаются вступить в схватку с мракоборцами. Это очень странно. Когда смена заканчивается, то мы сидим в Конгрессе, пишем отчеты, придумываем ложные воспоминания на все случаи жизни. А потом опять меняемся с теми, кто был в патрулировании. Если что-то происходит, какая-то катастрофа, то Госпожа Президент сигнализирует тем, кто в Конгрессе и дальше идет операция по устранению воспоминаний», — Силия взяла Януша под ручку и положила ему голову на плечо, говоря, что очень любит Нью-Йорк. Они прошлись по парку, пока Силия не устала и не утащила их в Мидтаун, показывая дом, а вернее квартиру, в которой она живет. Януш запомнил звон маминых ключей, белые колонны, красивое невысокое здание среди высоченных построек. Достаточно тихая улица, хотя Силия говорит что это ненадолго, ведь скоро будет строиться метро недалеко от ее дома.       Зайдя внутрь ее квартиры, Януш не нашел, что сказать, впервые видя нечто подобное. Это был не Хогвартс с его готическими арками, это был не особняк Реддлов с его скрипучими полами и даже не обитель Ньюта, это было что-то предельно новое. Достаточно тесно после огромных залов и многоэтажных домов, даже квартира Ньюта была со вторым этажом. Здесь же все как на ладони. Разноцветная кухня, на которую Силия сразу же побрелась, после того, как сбросила с себя свою грубую шинель. Силия стала манерно показывать ему те вещи, на которые желала получить его внимание, она обожала свой кислотно-лаймовый холодильник. Открыв его, Януш увидел, что тот практически пуст. Силия подошла к сыну почти вплотную, готовая сожрать, обжигая своим нетерпеливым и невменяемым взглядом. Схватила его за руку и продолжила показывать свою квартиру. Януш боялся и предчувствовал, что после всего этого мама ему скажет: «А тебе я сняла комнату в мотеле. Проваливай». Боялся, что она оторвет от себя.       У нее светлая пышная спальня с крупными зеркалами и распахнутым настежь балконом, от чего в помещении безжалостно холодно. Силия закрывает дверь на улицу, а затем приближается неприлично близко.       — Мне так хочется прикоснуться к тебе, — сдаётся в объятия собственного сына, утыкаясь лицом в его грудь, — потрогать всё и везде, — шепчет ему в губы, полезла рукой в его штаны, наблюдая за тем, какой вид принимает лицо Януша, — это так приятно, — трогает его долгожданно цветущее вожделение, ощущая, каким твёрдым и толстым оно становится. Силия представила, как Януш впихнет в неё это целиком, заставив испытать сладкие муки. — Может засунешь туда свои руки? — берет его за руку, просовывая себе под юбку, готова умалять его сотворить сей невероятный разврат. Она видит, насколько он теряется во всех ощущениях сразу, расплываясь на постыдные мысли, начиная неприличнее охать. — Это грехи твоего отца, — раскаивается Силия, изнывая от прикосновения родных рук.       — Нашего отца, — опускает на неё взгляд; на секунду они остановили свои поспешные ласки, как бы осмысляя происходящее.       — Я так рада, что ты у меня есть, — признаётся ему в своих нестерпимых чувствах. — Хочу сосать тебе, трогать, отдаваться. Кажется, я влюблена в тебя, — приходит в очарование, рассматривая своего сына. Она стала поспешно раздеваться, сбрасывая одежду словно старую кожу, Януш увидел её красивое мрачное нижнее белье, которое она сразу же стянула.       — Я искал тебя, — целует её в губы, вдыхая аромат Силии. Это были духи, они смешивались с запахом её мягкой кожи, чем больше он дышал ею, тем сильнее упивался. Готов убить того, кто помешает ему прямо сейчас слиться с этой женщиной воедино. Он боялся, что никогда больше не увидит её, никогда не войдёт в неё и никогда не услышит. Она раздевает его, на что, кажется, уходит уйма времени, а ведь это только рубашка, ему хочется, чтобы Силия расстегнула его брюки, в них Януш чувствует тесноту, а ещё просто болезненно-измождающее желание. Она почти сорвала с него ремень, поспешно высвобождая его искренние чувства, что так быстро затвердели.       — Как же я тебя люблю, — Януш смотрит на то, как Силия прилегла на кровать, расставляя свои ноги пошире. Он знает, если бы не чувствовал к ней манящих волшебных чувств, то не сходил бы от них с ума, побуждаемый постоянно притереться к ней. «Ты мой огонь», — думал, глядя на её обнаженное тело. Силия видится ему невероятно красивой, даже там. Хочет её растормошить, этот бледно-розовый, блестящий от влаги, манящий бутон. По сравнению с Силией Януш чувствовал себя чудовищем, особенно, когда насильно впихивал в неё свой чёрный потусторонний член, зная, что он не должен соваться ни в кого кроме Смерти. У них даже строение с Силией внутри разное, ей должно быть непривычно такое соитие. Оно противоестественно. Но Силия в ожидании томно часто дышит, кажется, задыхаясь от предвкушения. Жалеет свою маму, думая, что её насиловал сначала отец, а потом и Смерть. Силия вцепилась ногтями ему в плечо и шею, начала громко выстанывать его имя, пока Януш все пытался войти в неё. Она для него маловата, он думает, что рвёт её, поэтому Силия так кричит. С силой входит до конца, упираясь, после чего чувствует, как его маму пробирает слабая дрожь, но она не расслабилась, а только сильнее продолжала напрягаться. Он думал, что сейчас кончит, если она не прекратит так без сожаления издеваться. Пересилив свой порыв, толкнулся в ней, ощущая, как приминаются его чувствительные пупырышки, он откровенно заныл, думая, насколько сильно это похоже на сладострастную пытку. У Смерти там все не так туго и тесно, его бугорки находят в её вагине своё углубление, тогда как у Силии этого нет, она сама вся ребристая внутри.       — Тебе больно? — гладит его по лицу, начиная целовать.       — Я схожу с ума, — тонет в собственном удовольствии, заглушая порыв просто спустить в неё всю тяготную ношу. — Пожалуйста, не стягивай меня так, — просит как маленький.       — Прости, — испытала к нему материнскую любовь и жалость, расслабляясь, давая ему больше места. Он не стал петь ей свою брачную песнь, от чего не смог сдержат почти плачущих стонов, думая, что имеет свою мать, у которой с ним общий отец. В такой момент он просто знал — они одно целое, они ближе чем это возможно представить. Хочет её съесть. Опять. Лезет, дабы подарить ей поцелуй дементора. Вторая сущность думает, что ему грозит опасность, поэтому надо маму съесть. Желание поглотить было столь же сильно, как тугая привязанность быть в ней. Резче, глубже, грубее и быстрее. Его слюна становилась чёрной, Януш просто не мог в такую минуту блаженства контролировать все свои действия.       — Как же я хочу тебя высосать, — пускает слюну ей на грудь, присасываясь к соску.       — Давай сделаем это, — подначивает.       — Прошу, не надо, — чувствует, что её слова только разбивают самоконтроль.       — Пожалуйста, — шепчет ему на ухо.       — Только целуй меня сама, — умоляет, отдаваясь большому искушению принять свой тёмный облик. Он слышит ее, но не видит, зато чувствует. Отрывается от поверхности, забирая жертву с собой. Януш все ещё понимает кто он, в таком состоянии трахать ее было менее болезненно. Одной тяжестью стало меньше, особенно, когда она полезла к нему под мрачный капюшон, целуя, засовывая язык в чёрный рот. Она обманывала его сущность, заставляя думать, будто она — это Смерть. Он был больше и менее груб в таком состоянии. Она трогает его руки, разрывает поцелуй, откидываясь назад, ощущая его поддержку. Его рука придерживает ей голову. Силия только сейчас заметила, как вся комната покрылась тонким слоем льда, а пробки выбило. Думает, что Януш бьет её изнутри, перед этим разорвав, томно прикрывает глаза, испытывая на себе его руки, он стал присасываться к ней как пиявка, хочет слиться, прямо как со Смертью. Он издаёт утробные тяжкие стоны, словно по-настоящему страдает.       — Трахай меня. Я вся твоя, — касается его чёрного подобия лица. Её заводит сама мысль, что она имеет связь с нечеловеком. Думает, что окажись она в Азкабане то перетрахала бы их всех. Они слепые как котята и чувственные как девственницы. Януш слышит её мысли более отчётливо чем раньше, хочет, чтобы Силия поцеловала его, все ещё завывая от её внутреннего скользкого тепла. Он немой и слепой, однако не глухой. Она вновь стала ласкать своим языком его чёрную кожу, мучая, не прикасаясь к губам. Он завыл только громче, утопая в вязких любовных страданиях. Она прижимается к его рту, заставляя дементора расслабиться.       — Я люблю тебя, — обслюнявливает его всего, все ещё пытаясь понять, как его целовать. Януш провыл что-то похожее на «мама» и его резко скрючило, он застонал отчётливее, заключив ее в объятия. Силия уже ощущала, как из неё обильно течёт его чёрная смазка вперемешку со спермой, её всегда у него слишком много. Он опустил их обратно, рассеивая свой темный образ и острый лед. Силия укрыла его своим мягким одеялом, а Януш все ожидал, что мама в самый неподходящий момент захочет прогнать не только из своей кровати, но и жизни в целом. Когда подобные страхи заполонили его голову, то пальцы Силии коснулись темных волос Януша, она была задумчива и вот-вот готова что-то сказать. Но она медлила, а потом, когда Януш уже почти заснул, то услышал, как Силия заговорила, оборачиваясь к нему:       — Оно трахнуло меня, перед тем как умерло, — ее голос был потерянным и удрученным. — Я ощущала, как оно дрожит, кончая, казалось, могу услышать его стон, — она все еще думала о том, что пережила, не в силах себе простить произошедшее. — Оно кончило и умерло, вывалившись из меня безжизненной змеевидной массой.       — Я думаю, он любил тебя, — Януш пребывал в искреннем шоке от ее рассказа, не желая иметь детей никогда, чувствуя к ним ревность и злость, — иначе бы так долго не протянул, — но все же поддерживает Силию, слыша, что она почти плачет. — Я, честно, и не подозревал. Ничего не знаю о наших потенциальных детях.