* * *
Необычайная тишина. Впервые за долгое время на душе спокойствие и благодать. Яркий солнечный свет пробивался сквозь витражные стекла, заставляя небольшое помещение взыграть разноцветными красочными силуэтами. Мистер Реддл трогает ритуальный стол, понимая, что все вокруг ему знакомо. Смотрит на свои руки, на своё одеяние, в которое его незаметно облачил, Его Величество Случай. Сладкий пряный запах свечей, хотя тут и не горит ни одна, стоял в светлом помещении, это место пропиталось благовониями. Белый плоский воротничок-стойка чёрного одеяния кажется слишком тугим. Том напрягся, не желая оборачиваться назад, уже зная, что его занесло в англиканскую церковь. Будучи совсем ребёнком, Том ненавидел молитву по суббота, но в приюте никого не спрашивали. Миссис Коул была католичкой, поэтому принуждала именно нелюбимого Тома ходить в свою церковь, считая, что протестантская ему не помогает. Лет в шесть он хотел стать священником, пока не научился ненавидеть. Шелест юбки за спиной, плавные и неуверенные шаги. Кто-то пришёл. — Вы звали меня, святой отец? — Том немедленно повернулся на этот голос, потрясённый столь живым образом. Это была она. Силия таинственно посмотрела на него, как будто, сквозь сон, все же — узнала. Они ничего не говорили друг другу, пока Том не стал плавиться от дурманящей мании и сильного, взыгравшего во всем теле влечения. Он думал, что она умерла, а может она призрак? Она тот самый труп? Его тоска усиливается лишь потому, что Силия не бросается ему на шею, а ведь он так этого хотел, и не начинает играться с его измученным томлением телом и истерзанной душой; не дарит свою любовь, обёрнутую в сексуальные лоскуты. Смиренная, фальшивая и слишком красивая для роли служительницы церкви. Ей идёт монашеское облачение, но Том хочет увидеть её прелестные длинные волосы, которые спрятаны под ханжеским чёрным апостольником. — Я… — не может собрать все мысли воедино, — Я… — протягивает к ней руку, делая шаг, видя в её глазах испуг. — Они разлучили нас, — крепко хватается в эту скрывающую ткань, резко сдергивая. Её насыщенно-каштановые волосы заструились вдоль плеч, падая на спину, обрамляя лицо и делая Силию привычно обворожительной. Том совершенно забывает кто он, потянулся к ней не сдерживая просьбу в глубоком страстном поцелуе, оглаживая её бледную щеку. — Ну что вы, нам нельзя, — посмеивается ему в глаза, дёргая Тома за сутану. — Это ужасный грех, — кладёт ему руку на шею, поглаживая белую колоратку, она считает, что её дорогому Тому очень идёт этот образ. — Я тебе отпущу все грехи, — поспешно прижимается губами к её щеке, притягивая Силию к себе, желая прильнуть, прижаться. Трогает её за руку, особенно ладонь, подносит её ручку к своим губам, нежно целуя. Она стала трогать его лицо, словно вспоминая каков он. Каков Том. Упивается её прикосновениям, от них ему становится жарче, словно тысячи импульсов пронзили все тело. Облизывает ей указательный палец, смотря в ее очаровательные глаза, а она беззвучно хохочет над ним. Жестоко насмехается. — Ты не любишь меня? — его берет отчаянье и обуревает вялая ярость, буйство внутри и пламенные страдания по ней. Ему так неловко стоять около неё, ощущает себя бедняком, что просит милостыню. Он впервые увидел, что его Силия жестокая. Она ранила Тома своим бессердечным смехом, высмеяла тяжёлую тоску по ней и всепоглощающую любовную лихорадку. Взрыв страсти, война эмоций, ответная ненависть с жалким писком в мыслях: «ну я же люблю тебя…». — Расскажи мне, Том, — облокачивается она на священный стол, пороча его прикосновениями своих чресел. — Расскажи мне, как ты любишь меня. Расскажи, как любил, — роет ему яму, соблазняет и даёт иллюзию близости, а все её тело кричит, что отдаётся. Отдаётся без остатка. Пылает от жажды любви. В неё окунаться — словно в горячую патоку или сладкий сироп. — Когда ты была моей сестрой, — напирает на неё, а она совсем не отстраняется, Силия видит, как он хочет. Хочет её, но ей хочется ответ, — то я впервые сошёл с ума, — она медленно опустилась на белую скатерть, ощущая его рассказ в воспоминаниях, — просто потому, что желание сделать это с тобой было выше всех остальных моих желаний. — Прости меня, — ласковым сделался ее тон, она сочувствует ему, хочет поцеловать, подарить себя, воссоединиться в близости ноющих от напряжения тел, но Том продолжил исповедоваться: — После нашей встречи в Хогвартсе я не мог уснуть. Я пытался проникнуть в спальню девочек. — Перестань страдать, — берет его за руку и кладёт себе на бедро, — проникни в меня прямо сейчас, — Силию стала изводить затянувшаяся игра Тома, ей уже были неинтересны его оправдания, она не внимала его раскаянию. — Страдающий и злой я стал мучить тебя, — он продолжил говорить, сжимая бедро своей дочери посильнее, слушая её несдержанный стон, — это приносило мне облегчение. Ты бросила меня. Ты ушла. Ты бросила меня даже перед моим возрождением, — злостно сверкнули его глаза, он всё помнил. Том злопамятный. — Ничего не закончилось, даже когда я стал твоим сыном, а ведь я не знал, кто я на самом деле. Та самая неприличная и прилипчивая жгучая тяга росла, ещё сильнее от того, что я называл тебя томно: «мама». Я умер, когда понял всю игру и парадокс Смерти. Ты мне дочь и этим все сказано, — насильно раздвигает ей ноги, вклиниваясь своим телом между ними, его лицо пылало от предвкушения, ему стало душно в длинном одеянии. Силия наблюдала за тем какое лицо у её папы в этот момент, как он поспешно задирает ей юбки, как он показывает ей себя. Как он показывает ей то состояние, до которого она его доводит. — Твой развратный початок хочет меня, — она оскорбляла и соблазняла его одновременно, услужливо потянув к нему руку. Том коснулся ее сначала мимолётно, а затем вожделенно схватил за согнутые колени, скользя дальше вниз по бедру. Она притягивает его на себя, но Том немного сопротивляется. — О, святой отец, не мучай свое чудовище, — смеётся ему в лицо. Он резко подошёл и зубоскалистый смех её стих. Силия с придыханием наблюдала, как Том делает это, как приставился и начал давить, проскальзывая внутрь. Силия уже ждёт, когда он толкнётся в ней полностью, ведь папа так медлит, ей хотелось, чтобы он заполнил её ядовитую хлюпающую пустоту. — Когда ты входишь в меня, что ты чувствуешь? — заворожённая смотрит на него, гладя его руки. — Наверное, только то, как я втягиваю тебя внутрь себя, как обсасывают мои внутренности твою престарелую гадюку! Старый дряхлый извращенец! — хохочет над усладным надрывом своего отца, она радостно вскрикнула, умиротворённо улыбаясь, дёрнувшись, испытывая чувственный удар внутри себя. Силия не произнесла ни слова, отдаваясь бурным движениям. Том приблизился к ней, наблюдая её лицо в такой пикантный момент. Оно казалось ему прекрасным. Если она так отчаянно стонет и хватается в его плечи, то ей сильно нравится. Он считал её своей бесстыдной кровной нимфой, она была ему ближе всех. Она была ему тем человеком, которого так страждуще ищет каждый безнадежный романтик. — Ты хочешь, чтобы мы расстались? — прожигает её бесстрастным взглядом, а она тянется к нему и целует жадно в губы, крепко обхватывает ногами, обездвиживая своего Тома, боясь упустить или прогнать. Силия хочет задержать их вместе навсегда. В её голову лезут странные отголоски настоящего, в котором она саморучно отделилась и ей нестерпимо тоскливо, словно на секунду она понимает, что её счастье — лишь мимолетный сон, который улетучится с пробуждением. — Нет! — очень эмоционально воскликнула, после чего обвила своими конечностями лишь сильнее, удушая как хладный и агрессивный полоз, сдавливая, желая стать с ним одном целым, настолько сильно влюблена в его слова, голос, лицо и даже ужасные поступки. — Я тебе всё прощаю! — уперто выстанывает ему в губы. — Всё!, — дарит Тому индульгенцию совершенно импульсивно и бездумно, идя на поводу у своих чувств. — Где ты? — шипит на парселтанге, не разрывая их эмоциональный зрительный контакт. Трогает её, от чего она сама почти шипит. Силия почти готова ему сознаться, но не понимает чего он так жаждет услышать? Не осознаёт смысл странного вопроса. — Где ты? — проводит пальцами по её щеке, видя пустой стеклянный взгляд сквозь себя, тоска съедает его и Том начинает умолять Силию. — Пожалуйста, — отчаянно трахает её, но теряет уже в момент близости, — ответь, — по её безмолвному лицу стекают его крупные слезинки. — Мне так тяжело. Я ничего не хочу, — сознается ей одной в том, что у него на душе. — Я все делаю через силу. Вернись ко мне, — обнимает свою дочь, пользуясь такой редкой возможностью увидеться, побыть вместе. — Я всё презираю, — видит в ней свою единственную мать, которую возлюбил и однажды принял и признал. — Любимая, — упал в пропасть рвущих душу чувств, хочет остаться во сне навсегда. Последнее что слышала Силия в словах Тома, это был его вопрос: «Где ты?». Его самоконтроль на том пределе, который разрушал его личность только глубже, словно бесхвостую ящерицу закапывают заживо в песчаной яме. И Силия уже простила своему отцу все никчемные и бесполезные телодвижения и душегубительные слова прошлого. Она посмотрела как среди ночной черноты вырисовывается силуэт их общего сына, слезы подступили моментально, от чего Силия разочаровывается в себе, не понимая от кого и что она хочет. Кто для нее Януш, а кто Том? Но она отказалась ставить вопрос о том кто же лучше. Никто. Силию пробивает на сильнейшее раскаяние, но она боится гнева своего отца сильнее чем его смерти, поэтому просто выбирается из кровати, начиная задыхаться от подступивших слез. Она сильнее всего сейчас хотела бы сказать Тому, где находится и она помнит, как отчетливо сказала ему во сне: «Я в Америке», но что-то пошло не так, ведь он продолжил вымученно плакать над ней, словно не услышал. Между ними, будто бы, натянули нить, которая внезапно оборвалась, заставляя обоих на разных концах земли задаваться вопросами и несказанно сожалеть о недосказанности.* * *
Взяв след, он направляется к скопищу холодной влаги, которой с каждым шагом становилось все больше. В мыслях сразу же встает картина, как какой-нибудь Драко Малфой вновь решил сыграть в плохую игру и выставить всех в дурном свете. Януш чувствует, как его туфли заполонила ледяная вода, неприятное ощущение раскисшей обуви и налипших носков и штанин, а еще все это такое несказанно тяжелое. Опустив глаза вниз, он видит — стоит в луже. Каменный пол покрывал примерно сантиметровый слой воды, обернувшись, Януш видит длинный коридор, в котором спрятались и уместились темные кабинки, а в самом конце приоткрытая дверь, и вода тут же уносилась прочь, желая поглотить собою все пространство. А затем голос, кто-то плачет. Януш оторопел, уставившись только на большое круговое строение, по бокам с каждых сторон были глубокие раковины, не меньше шести и все краны выкручены на полную. Вода с гулким эхом хлестала через край, обжигая ледяными каплями и брызгами, а затем голос плачущей девочки, которая кричит ему откуда-то со стороны стены: — Зачем ты это сделал? Януш даже не видит, кто это говорит и ему ли вообще адресованы эти слова? В голове голоса нечеткие и осознание услышанного приходит с секундным опозданием. Невозможно разобраться в случившемся и он впадает в странный ступор, больше похожий на транс. «Что я сделал?», — единственный вопрос, который засел у него в голове, ведь, неужели он заставил кого-то плакать? Но как это произошло? Почему он обидел девочку и за что? Он слышит ее сбивчивые всхлипы и страдающие завывания, она продолжает жаловаться. Какой-то призрачный и дрожащий голос несуществующего человека. Что это за место? — следом спрашивает себя юный мистер Реддл, обходя раковину, игнорируя хлещущую воду, впадая в ступор от гигантских витражных окон, из них ничегошеньки не видно, все такое темное. Януш увидел, что сейчас глубокая ночь, а так же без промедления оборачивается на рев незнакомого голоса, видя какую-то девочку, а вернее — ее парящий нечеткий призрак. — Я ничего не делал, — честно признается, после чего его взору попадается залитая водной гладью и почти утопленная тетрадка, к которой его несказанно сильно потянуло и Януш забыл обо всем на свете, даже о том, что в его башмаках колодец и при каждом шаге его обувь хлюпает, а ведь это так неприятно. Загадочная тетрадка, которая молниеносно завладела вниманием. У него было несказанно сильное предчувствие чего-то нехорошего, а стоило ее коснуться, ее этой черной обложки, как неповторимое и ни с чем несравнимое дежавю пронзило колкой стрелой, заставляя застыть в оцепенении. «Самоконтроль», — повторяет чей-то знакомый голос. Януш берет эту тетрадку, не понимая что в ней его так притянуло, будто в ней, все же, было что-то, словно какие-то слова из нее вырываются непонятными образами и Януш начинает осматривать тоненький корешок, обложку со всех сторон, замирая от прочитанного имени. Том Марволо Реддл. Какое странное имя. Кто такой Том Реддл? — первый вопрос, которым задается Януш, не ощущая себя реальным, будто очнулся от странного и невероятного сна, который тут же забыл, но эмоции так и хлещут. — Поттер? — слышит за своей спиной женский голос. «Кто?», — первый вопрос который отразился в его голове, параллельно с заданным. «Я Поттер? А кто такой Поттер?», — все действия и мысли Януша тянутся как жвачка, бесконечные думы прерывает только шум воды и частый стук чьих-то каблуков. Первое что делает Януш, вставая на ноги — прячет найденную тетрадку, резко оборачиваясь. — Мисс Реддл, — запинаясь начал он, — это не то, что вы подумали, — узнает свою учительницу. Она такая странная, прямо как этот забытый туалет на втором этаже. А почему здесь столько воды? — резко озадачился увиденным. — Почему здесь столько воды? — она задает тот же вопрос, прожигая разочарованным взглядом. «Вы очень красивы, — думает про себя детским голосом, — кажется, я вас люблю», — радуется, что эта странная женщина его нашла, но не услышала того, что он подумал. У нее седые пряди в темных волосах, мокрое платье, наверное, она намочила свои туфельки пока шла сюда. — Зачем ты включил краны? — подбегает она к раковине, начиная закрывать их. Януш, очнувшийся от забвения, начинал помогать, пытается что-то объяснить. Он хотел доказать свою непричастность, ведь было предчувствие, что она разочарована им, как и многие. А почему? И он не может ответить, закручивая краны дурацких раковин, руки обжигает ледяным влажным металлом — страшно больно. «Ненавижу холод», — подумал про себя. Расставаясь с мисс Реддл, обогнув почти все раковины, они снова встретились и она показалась ему высокой, а потом понимает, что это он сам слишком низок. — Я ничего не сделал, — расплываются его слова, он видит, как она не верит ему. Почему? Он же сказал правду. — Я просто был уверен, что некий Драко Малфой, — Януш задумался о том, кто такой Драко Малфой, — устроил здесь потоп, но он убрался раньше чем… — он запнулся, не понимая сам себя. В его память врезается эта странная и таинственная фамилия. Реддл. Почему когда он нашел одного Реддла, то тут же из ниоткуда вылез еще один? Они как грибы, растут там, где их не ждешь. Странный взгляд его учительницы. Какие же у нее глаза, словно она по-жизни разочарована, она так ярко подводит их, так никто больше не делает. Девочки осуждают мисс Реддл, говоря, что она молодится, мол ей давно за шестьдесят, что вообще из нее ужасный учитель, ведь Силия ничего не знает, даже собственного предмета. Она нравится мальчикам, особенно, наверное, Невиллу, тот без стеснения говорит: «…в ней что-то есть». Когда Рон назвал эту женщину странной, то объяснил это тем, что его папа так сказал, наказывая следить за ней и если что — докладывать директору. Януш посчитал это забавным. Что такого особенного может быть в этой женщине? Только если признаки старости на нестареющей плоти, что вылезают так или иначе в ее томном взгляде, медленных речах, седых прядях и застывших позах. Она ненавидит его и Януш это чувствует, она старательно этого не показывает, но он это знал, а теперь, когда они стоят друг напротив друга в залитом водою туалете, мисс Реддл просто еле сдерживает свое негодование. — Ты будешь рассказывать это директору, — бесстрастно сказала она, даже не смотря в его сторону. Она вывела его из женского туалета, с искренним негодованием обдумывая только одно, но все же не озвучивая своих дум: а что этот мальчишка забыл в женском туалете? Рядом с ней присутствовала невероятная атмосфера, особенно сейчас, когда Януш чувствовал спрятанный дневник, засунув его за пояс брюк. Будто находится между двух магнитов, он как какой-то случайный или нет — гвоздь. — Простите, — обратился к ней, от чего та вздрагивает, опуская немедленно глаза, — ваша фамилия, — не зная, как правильно сказать, начал он. — Откуда она? — Очень странный вопрос, Гарри, — протянула в ответ, но не растерявшись добавила: — Это фамилия моего мужа. «Меня зовут Гарри?», — это было, словно кто-то надорвал его как самую обычную бумажку — пополам. И Януш слышал этот звонкий треск разрыва. Посмотрев на Силию в эту самую минуту, он понял — она страшна, ведь она убьет его, — сильнейшее и необъяснимое чувство скорого бессердечного предательства. Он вылупился на нее своими светлыми глазами, приподнимая брови, ему не по себе. — Вы были замужем? Извините еще раз, — почесал он затылок, — но ведь у вас нет кольца, — какие странные вопросы рождал его просыпающийся от забвения разум. — Мой муж умер, — обрывает его, надеясь, что он прекратит расспросы. — А как его звали? — не останавливался. — Его звали Гарри, — она усмехнулась и это было так жестоко, Януша это больно укололо по самому сердцу, ведь эта женщина врала. Она лгунья. Мисс Реддл даже не стала вслушиваться в его оправдания, ибо ей не было до него никакого дела. Януш стал удаляться, чувствуя, как мисс Реддл прожигает его спину взглядом. Чем дальше он отходил, тем больше думал о своей учительнице, а затем, достал дневник, останавливаясь посреди огромного коридора, который кажется необъяснимо знакомым как и все происходящее в эту секунду. Раскрывает неизвестную тетрадку, наблюдая пустые пожелтевшие страницы, а они абсолютно сухие. А затем внезапный голос Силии за его спиной, которая подгоняет и даже грубо приказывает идти в кабинет директора совершенно незаслуженно. Но взор Януша утопает в красивом почерке, который проявляет на пустой странице странную надпись, а вернее только краткое: «Мама» и то, потому что мисс Реддл уже почти стояла за спиной. Неужели тот, кому принадлежал этот дневник — сын Силии? Януш обернулся к наступающей преподавательнице, смотря на нее с искренним обожанием и практически теряя дар речи, выдавил восхищенное: — Мама… Вздрогнув от чувства падения, Януш распахнул глаза, отчетливо помня каждую сцену и каждый цвет в безумном сновидении, но все приходит к тому, что прямо сейчас мистер Реддл в западне мрачной комнаты, под теплым толстым одеялом и совершенно один. Силия куда-то беспардонно исчезла. Вытянув руку, Януш стал прощупывать простынь и подушку, ощущая их холодность, а это значит только одно — мамы уже давно нет рядом с ним. Под впечатлением от увиденного сна, мистер Реддл тут же вскакивает, решая рассказать увиденное Силие. В квартире была такая же глухая ночь как и в особняке Реддлов, но приглушенный свет доносился откуда-то с коридора, поэтому Януш поспешил к маме, предчувствуя и предвидя ее ответный кошмар. В комнате напротив, где была своеобразная гостиная, горел торшер, силуэт своей мамы Януш замечает без промедления, видя ее всклокоченные волосы и застывшую позу. Она сидела на диване, лица ее не было видно, хотя она совершенно точно удручена. Она плакала. Очень по-своему и абсолютно невероятно — не проронив ни одной слезы, на ее лице было полное отрешение и потерянность. В скульптурной статичности, примостившись на диване, сидела она, прямо-таки мечта художника или ваятеля — нерасторопная и по-своему мертвая мисс Реддл, та самая, что вылезла со страниц его сна. Януш присел возле нее не говоря ни слова, лишь слегка слабо повернув к маме голову, ее не нужно было даже подталкивать, ведь Силия заговорила сама, внезапно и очень пронзительно, скручивая душу в трубочку, попивая из нее здравый смысл: — Все, кто знают эту историю думают, что я либо мазохистка, либо сумасшедшая. Но это не так! — она была в точности как Том: интонация, гримаса ненависти с нотками превосходства — Силия пугала, а особенно, когда приблизилась. — Это невероятный кайф! — с высокомерием и гордостью сказала, раскрывая страшную мерзкую тайну: — Нет ничего приятнее, чем чувство его власти, чем ощущение его взгляда на себе! — она была очень озлоблена. — А когда он обращается ко мне, меня аж всю корчит от самолюбования, которое передаётся мне с его жестом и словом. Когда его член входит в меня, я просто не могу не думать о степени нашей близости. Сначала это отвращало и пугало. Мы занимались с ним сексом постоянно, я очень боялась, что об этом узнают бабушка и дедушка, — она говорила о Мэри и Томасе, при этом делая невыносимо больно одним упоминанием о них. — Приятно быть под ним. Это было страшно. Я каждый раз боялась. Неподдельно. Страх будоражит. Он имел меня как кусок мяса. Он был как животное, а я была слишком мала, чтобы дрессировать. Невероятные ощущения, — она с облегчением выдохнула. — Он делится с тобой своей силой. Разделяет могущество. Идёт рука об руку. Он трахает тебя… это невообразимо приятно… А потом пришло осознание: мы родственники и ему надо было в кого-то кончить до меня, чтобы появилась я, — Силию метало от слез к ярости, она краснела от стыда и грязной страсти к собственным же словам. — Наш отец большая свинья! — вырвалось как-то само собой. — Заносчивый, высокомерный, зазнавшийся, борзый, одним словом — мерзкий, — Януш совсем забыл о том странном сне, перехваченный сумбурными и вызывающими словами Силии. — Том великий! — разочарованно заглядывает в его глаза. — Он Волан-де-Морт. Да для меня честь быть с ним. Ты просто не знаешь его, — посмотрела так, словно на ничтожество. — Все что было… все мои слёзы и истерики… Сейчас мне кажется это недоразумением. Мне кажется, будто я любила его всегда, — она так от всей души в этом призналась, что даже обронила слезу. — Ты его не ненавидишь? — Януш желал услышать от Силии конкретный ответ, а другой, однозначно, вызовет в нем раздражение и разочарование. — Он любовь всей моей жизни, — она сказала то, что больно врезается в самое сердце, прямо как острое шило для колки льда. Януш не понимает свою маму, желая возненавидеть ее. — Я не могу его ненавидеть, — она будто крала его слова. — Сейчас я бы сказала, что возненавидела бы его, если он вдруг решил бы все прекратить, — продолжает сознаваться в любви к другому, не внимая болезненным чувствам своего сына. — Совращение слишком искусное, а обольщение длительное, — эта фраза была сказана с нотками обожания и разочарования одновременно. Януш вспомнил, как Том говорил, что Силия слаба на передок и это всегда нравилось тому в их отношениях. Все принимало такие обороты, что Силия сама раздвигала свои ноги, порой даже очень часто. Она с усмешкой порицала себя же, говоря: «Развинув их один раз пред тобой…», — по словам Тома, она тогда выдержала паузу, томно посматривая ему в глаза, — «Не сдвигаются больше», — утонула в сатире над собой. Том считал, что дело не отдельно в ней или отдельно нем, просто это было взаимное желание соединиться. Она искренне любила ему отдаваться, Силия признавалась в этом даже после горестных слез и страданий. Оказывается, Силия любила и желала, играла и не покидала Тома и Янушу было отвратительно это осознавать, смотрит прямо сейчас на свою мать совершенно в другом свете. Она разбила ему сердце. — Ты не любила, ты хотела его! — Януш еле сдерживал своё отвращение, однако разграничивал желания Силии, тем самым успокаивая себя. — Зависимая от чужой личности! — Моя жизнь невероятна благодаря ему, — а она продолжила игнорировать и стоять на своем, оправдывая страшные поступки своего отца. — Он сделал многое, — нашла за что восхищаться Томом. — От него зависят практически все, а косвенно или напрямую — неважно, — и тут она была права, от Тома зависят многие, порой даже не зная этого, в этом был его талант. — Тома хочется. Постоянно. Везде. Всегда, — это был необдуманный эмоциональный вскрик, Силия мучилась от расставания с ним. — Стоит ему один раз обратить на себя твоё внимание как… ты в его власти, — бережно произносит эти слова, впадая в романтический бред. — Это эйфория. Это оргазм. Это удовольствие, — сознается в том, что испытывает рядом с ним. — Все, что ты описываешь, смахивает на обычный Империус, — Януш был трезв даже после всех манипуляций с Томом и не видел в отце желанный объект и не чувствовал к отцу того же, что и старшая сестра. Почему-то именно в данную секунду он увидел в ней не мать, а сестру, любя ни на грамм не меньше. — Силия, ты просто не знаешь, что такое нормальные чувства, — берет ее за руку, желая обратить на себя драгоценное внимание. — Он у тебя постоянно первый… — сочувствует маме, крепко обнимая, обещая ей, что на этот раз все будет хорошо. — Мне искренне казалось, что так надо делать, что это нормально, — плачет, произнося страшные вещи. — И более того, что я как-то к происходящему причастна. Что я все это спровоцировала и что мой папа, на самом деле, очень хороший человек. Просто так надо делать, — она говорила о их интиме. — Так надо. Что у нас должен быть секс, — по ее интонации стало понятно, как трудно даются ей эти признания. — Что мы пара. Что мы любим друг друга. Том же не негодяй, не маньяк! — Силия была готова отстаивать его и оправдывать бесконечно долго. — В нем есть и другие стороны, — Янушу было пренеприятно это все слушать, но он не мог иначе. — Он проявляет заботу, ответственность за меня, — рыдает, наверное, сама не верит в сказанное. — Я вижу папу с разных сторон, — и тут она была права, никто не видел столь разностороннего Тома, всё досталось ей. — Я пытаюсь его понять, — не может смириться с тем, что, порой, в жизни нечто происходит просто так и этому бессмысленно искать оправдания. — Даже сейчас моё расставание с ним — болезненная потеря. Я страдаю, — крепко душит Януша в своих объятиях. — Мне не хватает его, — она впадает в почти детскую истерику. — Когда мы сливаемся вместе — это такая особая привязанность. Я всецело с ним согласна. Все то, что он со мной проделал — так и должно было быть, — проглатывает всю свою обиду, признаваясь в ответной зависимости к Тому. — В этом есть и моя вина тоже, я сделала что-то такое, что повлекло за собой его столь странное поведение. — Он ненормальный! — ставит точку в вопросе о вменяемости отца. — Ты никогда не виновата. — Перестань так говорить! Если бы не он, у нас бы не родился ты, — она трогает за душу столь искренними словами, а затем нежно целует его в щечку. — Я любила его, — тут же уничтожает нежный момент. — Ты просто хочешь, чтобы он посмотрел к чему все это привело, — отстраняется, не в силах больше молчать. — Его эта любовная зависимость, которая, как по мне — лишь затянувшееся изнасилование, — заставляет Силию нахмуриться и обидеться на сказанные слова. — Ты шантажируешь Тома тем, что случилось, якобы он виноват в твоей смерти, — противоречит себе, обвиняя маму в случившемся, пытаясь зарыть в себе камень ревности. — Хочешь, чтобы он увидел и осознал, как ты пострадала, — Януш переводил на Силию собственные желания и чувства, не в силах сознаться ей в том, что чувствует, стоя между ними и дополняя, не имея собственной ценности в их глазах. — Детская обида на отца, которую ты даже не осознаешь, — завуалированно высказывает собственную обиду на мать. — Ты сама создала эту ситуацию! Обратная стороны жертвы — всегда насильник, мама. Только ты куда более изощренно и манипулятивно насилуешь. Ты доводила Томаса, Мэри. Меня! Даже Тома, — довольствуется ее слезами и раскаянием, намеренно вводя в заблуждение. Его безудержная злорадная агония резко стихает, оставляя неприятный осадок, от которого Януш разочаровывается в себе и порицает за все сказанное, хочет пожалеть маму, извиниться, обнять, что непременно и делает, начиная утешать. — Ты ревнуешь меня к Тому? — Силия вдруг решила вспомнить о чувствах своего любовника, который подставляет каждый раз свою грудь под ее страдания и все ради того, чтобы сделать ей лучше, а она без стеснения признается в любви к самому ужасному человеку, которого только могла родить жизнь. — Не совсем, — старается найти в себе силы оправдать маму и не ревновать к папе и быть независимым от жгучих эмоций. — Просто, я его понимаю, — с силой проглатывает этот ком ревности, начиная искать с Томом сходство, чтобы простить его в себе. — И когда он любит тебя, то любит также, как люблю тебя и я, — переносит свои чувства на Тома, желая, чтобы мама воспылала к нему ответной страстью.* * *
Острые углы краеугольного камушка врезаются в оцепеневшую и напряженную ладонь, Том не сразу чувствует эту режущую и жгучую боль. Она появилась как некое ощущение, такое же легкое как дуновение ветра и Том не мог понять что это, а так же где он находится, что это за место и почему он один? Его мучает все тот же единственный вопрос, но Силия так и не дала ему никакого ответа. Неприятное, а вроде бы даже, приятное ощущение затянувшейся тянущей боли непонятно в каком районе и в каком месте. Чем дольше болит, тем сильнее мистеру Реддлу кажется, что он искупает свои грехи, находя приятное в неприятном, пока в голове сплошное марево и каша из непонятных образов и только эта боль выводит из дурманящего забвения, образы полностью расплываются и Том слегка приоткрывает веки, а ему в глаза бьет зеленое мерцание неиссякаемого пламени. Разжимая медленно ладонь, Том ощущает, как острые уголки черного камушка высвобождаются из оков его пальцев, принося уже боль от ослабления хватки. Глубокие синие вмятины красуются на бледной коже ладони. Его мысли немедленно встали на место и Тома бросает в новый приступ уныния. Он срывается и берет первую попавшуюся книгу, раскрывая ее на произвольной странице, начиная записывать свои слова поверх авторского произведения, полностью игнорируя здравый смысл: «Я сижу в своих четырех стенах. Моя ограниченная чувственность и ожесточенная фантазия обжигают меня. У меня больше нет будоражащих мыслей. Меня мучает неутолимая жажда. Силия, возьми меня с собой, в страну, где сбываются мечты, покажи мне мир за закрытыми дверьми. Возьми же меня с собой. Возьми же меня с собой… Возьми…», — Том не может дописать, чувствуя трясучку от быстрого письма правой рукой и ощущения что ему неприятно, что что-то не так, что вся его нынешняя жизнь — как письмо правой рукой. Наваждение отпускает, как только Том слышит шаги, переставая писать одну и ту же фразу, ему казалось: чем больше он будет умолять бумагу, тем быстрее его желание исполнится. Грин-де-Вальд медленно вошел в гостиную, видя немного чокнутый и растрепанный вид мистера Реддла, сию же секунду отбирает книжку из рук Тома, его глаза забегали по написанному, пока мистер Реддл возвращал Воскрешающий камень в свое кольцо, не собираясь вообще никогда сообщать о владении Даром Смерти. Геллерт пробежался по обрывистым письменам Тома и написанное изрядно напугало Грин-де-Вальда. Ведь у мистера Реддла в голове словно сломанный граммофон с исцарапанными пластинами. Удерживаясь от оценки душевного состояния своего товарища, Геллерта больше оскорбляет кощунство над книжкой. Грин-де-Вальд захлопывает книгу, читая на обложке название: «Питер Пэн». Нет, Геллерт не знает о чем эта книга и почему Том решил почитать, нет — исписать, именно эту книжку, однако, как считал Грин-де-Вальд — это опасно, ведь несет в себе то, к чему мистер Реддл непременно захочет вернуться. Геллерт вышвыривает Питера Пэна в камин наполненный ядовито-зеленым пламенем, любуясь выражением отчуждения и горечи в лице мистера Реддла. Том видел, как его мысли и мечты горят в огне, как легко просто взять и уничтожить в ребенке то, что он лелеет и любит, как легко можно не придавать значения важным вещам, игнорировать творческие порывы и задавливать своим эгоизмом. Том хотел было расплакаться, но не стал, жалея даже не столько себя, сколько Силию, считая, что уничтожил ей детство. Геллерт просто ненавидел и не понимал природу таких навязчивых и въедливых чувств. Ну умерла его Силия и что? Ну занимался он с ней сексом и что? Это не повод выбрасывать свою жизнь. Какая глупая романтика к тому, что даже не имеет значения! Люди рождаются и умирают каждый день. Геллерт отчетливо видел — мистер Реддл не так уж и прост, в его немом плаче есть что-то, чего Том так сильно стыдится. — Вы хотели убить ее, — надо быть непроницательным, чтобы не понять чего на самом деле импульсивно и бездумно желал Том, ведь тот сам всегда к этому настойчиво вел. И вот незадача, стоило его желанию исполнится, как Том снова не доволен. Почему? Гадкий и гнусный мистер Реддл, такой же как и все. За что ему все то, чего он даже мало заслуживает? — Вы подкаблучник! — в отчаянии и с толикой зависти дерзит ему Геллерт, вызывая на словесную перепалку, подсознательно желая получить в морду, думая о том, что Смерть игнорирует все его достижения. Том все еще был поглощен картиной в камине: как безжалостное пламя испепеляет бессмертную классику. — Что плохого в том, что я люблю женщину? — мистер Реддл резко изменился в лице, пряча свою подбитую сторону за маской более сильной личности. — Называйте это, как хотите, — он усмехнулся, хотя искренне хотел избавиться от Геллерта, потому что просто невыносимо слушать чужие оценки собственного поведения. — У вас никого нет, но вы стремитесь пасть перед Смертью в самых своих дерзких фантазиях, — Том нападает и жалит как самая смертоносная гадюка, не понимая, как такие люди как Грин-де-Вальд могут вообще кого-то осуждать? — И не надо отрицать. Вам не понять каково это: любить женщину, хотеть её, отдаваться и брать. Все, что было между вами и моей мамой — жалкие обрывки чего-то поистине стоящего. Если вам удастся добиться её расположения, вот увидите, — ткнул в оппонента пальцем, — вы будете просить Смерть выкручивать вам яйца и кончать от этого! — Том был оскорбительно прямолинеен, Грин-де-Вальд не сказал и слова, представляя все высказанное мистером Реддлом. — Любовь — жалкие слова, вы же просто лижете Силие задницу, — в гневе бросил. — Она выросла на моих глазах, поэтому я вылижу ей не только задницу, поверьте, — спокойно заверяет. — Вы завистливый и недотраханный сморчок, — обижает Геллерта еще сильнее, после чего тот фыркнув направил палочку сначала в Тома, желая разрезать его пополам, но невербальное Редукто скользнуло прямо в окно за мистером Реддлом. Множество мельчайших осколков с оглушительным ударом взорвали целую стену. Том резко, но будучи очень спокойным, приподнял руку вверх и в мгновение все кусочки и частицы застыли, мыльно расплываясь в воздухе, застопоривая всю ударную волну и дальнейшее разрушение. — Великолепный иммобилус, — бросил Грин-де-Вальд, покидая Тома, оставляя того наедине. Том щелкнул пальцами, собирая стену по крупицам обратно, словно и не было никакого взрыва.* * *
Януш смотрел на маму и не понимал: почему она такая серьезная, такая… взрослая? Сколько ей лет? Почему-то этот вопрос напрашивался сам собой, ведь у нее сегодня день рождения, про который она не напоминает и игнорирует как неприятный факт. Он не понимает почему Силия такая, что ей мешает? — С днем рождения, — пожирает глазами ее, облаченный во все темное и облегающее, стан. Она как неживая. Все ее эмоции однообразны, но Януш знал — это прекрасная смена образов, этим злоупотребляет сама Смерть, даже Том, почему бы Силие быть резко не такой? Она гордо несет не только свою принадлежность к Реддлам, но и сильную схожесть с самыми спорными личностями в их семье. Но даже такая, он любил каждый ее вздох, каждое подрагивание ее губ и каждую ресничку, что спадет на ее лицо. Накрашенная она или нет — не важно, но будучи вся разукрашенная, она казалась Янушу жестокой и слишком неестественно-злобной негодяйкой, которой не является, — по крайней мере, в этом был уверен сын Силии. — Спасибо, — не отрывая глаз от глянцевых страниц журнала, рассматривая разнообразные наряды, ответила Силия сухим и безучастным тоном, в открытую показывая незаинтересованность данной темой. — Почему мы не отмечаем праздники как все? — пересел к ней на диван, в упор таращась на ее профиль, который был как неживой, бедный на мимику и эмоции. — Ты вообще знаешь сколько мне лет? — она тут же повернулась к нему, чем изрядно напугала. — Тридцать, — не понял к чему этот вопрос. — Сто семнадцать, — Силия улыбнулась на его расплывшееся в недоумении лицо. — И как ты думаешь, есть ли смысл в том, в чем смысла, на самом деле нет? — после этих слов она сделала невероятно задумчивое лицо, пока Януш пытался понять к чему мама клонит. — Я не магл, чьи дни сочтены. Я пережила много разных вещей, поэтому подарочки и Рождество не имеют на меня должного эффекта. Я не чувствую того, ради чего люди что-то празднуют. Тем более день моего рождения изменился, раньше мой день рождения был восьмого февраля 1927 года. Да и Том не приучил меня к этому с детства. Если ты хочешь, то мы будем отмечать твой день рождения, — она говорила так убедительно, что Януш почувствовал стыд за свой вопрос, считая, что разочаровал Силию. Смотря на маму, он подумал, что она все еще переживает по поводу их потерянного ребенка, ведь она рассматривала картинку с детской кроваткой. И нет, Силия не упоминала больше о своем выкидыше, но рассматривание сосочек и бутылочек, видимо, успокаивало ее раненую душу. Чувствовалось, что эта женщина привыкла больше откликаться на болезненные переживания и эмоции, чем на непринужденное веселье. — Почему бы тебе не принять зелье удачи? — Януш хочет помочь маме, раз уж она так сильно застряла на этих мыслях о нерожденном. — И… — он говорил неуверенно, потому что искренне не хотел того, что собирался предложить. — И мы можем попробовать снова? — предлагает ей решение проблем, считая, что кончит в нее столько раз, сколько потребуется. Силия вопросительно приподняла брови, затем по ее лицу скользнула холодная издевательская усмешка. — Значит так, — перевернула она страницу журнала, сдерживая желание злорадно посмеяться, — любитель зелья удачи, советую тебе его не принимать. К нему происходит привыкание и с каждой последующей удачей нужно принять больше чем в предыдущий. Это как наркотик. Подсаживаясь, — жизнь будет казаться черной чередой неудач и депрессий. Ему стало неловко, тогда он решил сменить тему, попутно вспоминая Ньюта, который души не чаял в своих тварях. — Ты бы не хотела… ну-у… — Януш не знал, как это сказать так, чтобы вызвать в маме правильный интерес. Силия моментально подняла на него свой взгляд, под которым он беспощадно растерялся. — Скажем, завести щенка? — Януш думал, что маме будет легче перенести потерю своего нерожденного дементора, если вложить нереализованную любовь во что-то очень похожее на ребенка. Силия улыбнулась, затем этот её смешок, больше похожий на унизительный плевок. Януша обидела такая реакция на его искреннюю заботу, а ведь он и сам не прочь ощутить себя хозяином. Почему нет? Столько людей имеют животных. — Не люблю собак, — коротко и без объяснений. Она дала ему понять, что он идиот. — А как насчёт кошки? — он продолжил свой расспрос, ведь ему были не безразличны её желания и интересы. Силия вновь посмотрела на него, на этот раз рассмеявшись, Януша вгоняет этот небрежный жест в уныние. И в какой-то степени стыд, словно мама высмеивала его, обесценивала, унижала, не воспринимала всерьез. Её этот недовольный саркастичный прищур. Она подозвала Януша к себе, а затем стала рассматривать, коснулась его плеча, выдавая своё явное влечение, затем муторно ведёт выше, запуская пальцы в волосы. Её прикосновения дурманят, расслабляют, вместе с тем и вытесняют всю целесообразность искренности, будто бы мама говорила ему: «Перестань говорить ерунду, просто трахни меня». — Животные — это не моё, — обрывает сладкое томление своего сына, убирая пальцы с его головы, присаживаясь полубоком, в упор уставившись на него. — Я не питаю к ним… — она задумалась и Януш посмотрел в этот момент на Силию, замечая, как ей трудно выразиться корректно. — …ничего, — её личико покорёжила гримаса презрения и омерзения. — Правда, я люблю волнистых попугайчиков, — призналась наконец, и Януш уже обрадовался, решив, что у них, возможно, будут птички. — Но и здесь — нет, — расстраивает его, её задумчивый взор был где-то потерян. — Мне хватает тебя, — она улыбнулась, да так коварно, что Януш понял — это не шутка. Мама сравнила его с животным? Он не сказал ей ни слова, но лицо его было обозлённым, тронутым обидой. Силия увидела это и снова коснулась его плеча, хочет повернуть к себе, а обида его не задерживается надолго, иссякая с каждым приближением и прикосновением. Моментально повернул к ней голову, не выдержав её холодного расчетливого, лишенного тепла взгляда, опускает глаза, смотря на свои руки. Она томно дышит, он слышит, как мама сглатывает скопившуюся слюну и это пробуждает в нем странные чувства. Её шумное дыхание, а ещё такое горячее, Януш испытывает это на своей коже. Она поворачивает его к себе, сладко целуя около губ. Берет маму за руку, принимая все её слова, не в силах противостоять таким рациональным и правильным мыслям. Соглашается с её выбором, считая, что он был не прав. Поднимает на неё глаза, наблюдая за тем, как улыбаются ее губы. Тянется к ней сам, вторгаясь жадным несдержанным поцелуем. Она уже почти легла под ним, затаскивает на себя, приглашая вкушать плод любви бесконечно. И он начал понимать бессмысленность своих слов и предложений. Нет и не будет ничего приятнее, чем их лихорадочная близость. — Что ты хочешь? — неимоверно сильно желает сделать ей подарок. Покрывает ее лицо нежными поцелуями, трогает изгибы груди, смотря в мамино лицо и оно было искренним. Януш увидел в ней свою ранимую и ласковую маму, трепетную лань и обиженную дочь Тома Реддла, которую тот с особым цинизмом унижал. — Я не такой. Я не Том, — хочет забрать её грусть, разделить, излечить, успокоить. — Помоги мне стать Повелителем Смерти, — обхватывает его щёки, смотрит почти впадая в слезливый стыд, а голос её дрожит от нелепой просьбы. — Ты можешь многое, — говорит так, словно признается. — Ты добиваешься своего, как бы странно это не звучало, — голос Силии сорвался на нежный шёпот, она роняет слезы, обнимает Януша, сожалея о поступке, который совершила. — Эта разлука многое изменила, теперь все по-другому. Будь на моей стороне, — Януш напряжённо выдыхает и сдается ей, как только Силия обхватила его тело ногами. Оплела как змея. Чувствует, как упирается в её манящую промежность. Он верил маме, но в словах Силии есть что-то странное. Януш был в сомнениях, думая, что, возможно, его мама потенциальная злодейка. А потом она сильнее вжала его в себя, обматывая дурманящими объятиями. — О да… — вырывается с его губ непроизвольный стон, особенно, когда она так приятно зажала его напряжённый пах между своих ног. — …Прекрасно… — расплывается в тяжёлой, неискренней, наполненной страданиями улыбке. Силия высунула язык и Януш провалился в исступление с головой, поглощая её язык, забирая в глубокий страстный поцелуй. Ему казалось, что Силия ломает его и это была сногсшибательная ломка. Не видит перспектив, если мамы вдруг не станет. Это становится главным и всеобъемлющим страхом. Не признавая своей эгоистичной любви, Януш был уверен — любит Силию по многим причинам, упуская очень важную: он любит то, как он чувствует себя рядом с ней. — Подожди, — прерывает их поцелуй, с болью покидая притягательно-сладкие объятия. Он выбежал из гостиной и направился в коридор между всех комнат. Януш обернулся на маму, которая тем временем сошла с дивана и полностью встала, отвернулась, давая ему совершить тайну, отпуская в его сторону любую интригу и поддерживая тем, что не собиралась вмешиваться в его дела, насколько бы близкими они друг другу не были. Януша интересовал только собственный чемодан, что прошел с ним долгое и опасное приключение, прозвучал заметный щелчок и чемодан отворил створки, впуская своего хозяина. Бегло окинув взглядом собственные вещи, Януш вытаскивает только одну единственную немнущуюся ткань — ткань мантии-невидимки. Она словно стекающая толща воды. Глянцевая, привлекательная, длинная и загадочно-величественная. Крепко стискивая ее в руке, Януш вновь заходит в комнату, видя Силию лишь со спины. У нее красивый ровный цвет волос, они гладкие и блестящие, чуть ниже лопаток, по структуре такие же как у него. Януш считал, что у мамы они мягче и приятнее чем у всех в семье: у Смерти суховатые, слишком темные и жесткие, а сам волос толстый, у Тома очень похожая структура, но менее жесткие, более рассыпчатые и глянцевые, но из-за седины обрели мутную матовость. «Для тебя», — шепчут его мысли, пока он практически подкрадывается к маме со спины, наблюдая ее изогнутую узкую спину, вспоминая слова отца к маме: «У тебя очень красивая спина». Януш не чувствовал к этой вещи, к этому Дару Смерти, ничего. Ничто в этой жизни для него не было интереснее, желаннее и дороже мамы. — Вот! — он прожигал взором Силию. Она обернулась и обомлела, веки её распахнулись, губы приоткрылись в карикатурном удивление, сменяясь на искреннее. Она хотела спросить, очень хотела, но не знала с чего бы начать. — Но откуда? — медленно приближается к нему, да столь плавно, что в этом есть некая грация. Она смотрела только ему в глаза, игнорируя руку, в которой её сын сжимал бархатисто-шелковистую ткань легендарной мантии. — Мне подарила её сама Смерть, — улыбнулся он, разжимая пальцы и мантия с еле уловимым шелестом плавно скатилась на пол. Януш желал прикоснуться к своей маме. Его ладони и пальцы прижались к её изящным плечам, тянется к ней, чтобы поцеловать прямо в яркие уста, а она ускользает. Она опускается все ниже, желая целовать не столько его, сколько совсем другое. Он чувствует прикосновения её длинных ногтей через ткань одежды, руки Силии поглаживают его живот, грудь, плавно погружаясь все ниже. Януш опускает взгляд, видя, как Силия смотрит на него. Это был долгий колкий взгляд, в глазах будто вызов и неимоверное пламя. От такой силы чужого взора, Януш испытал самый настоящий эмоциональный взрыв, все нервы трепетали как листья на ветру. Её пальцы только медленно спускались ниже, требовательно поглаживая, Януш чувствовал прикосновения уже ушедших рук отголосками, эхом, но эти ощущения он запомнил. Силия резко и грубо расстёгивает его штаны, ему даже в какой-то момент стало не по себе. Стоило ее рукам пробраться дальше, раздевая и оголяя, с губ Януша срывается смущенный стон. Не может контролировать своих ощущений, особенно, когда она трогает прямо там, где слишком интимно. Ему моментально стало нехорошо от сильного напряжения, похоть скрутила все мысли. Силия прошлась кончиком языка по всей длине его члена, добираясь до самого основания, чтобы поцеловать. Януша одурманивали все мысли и чувства, которыми он оправдывал такое поведение своей мамы. Что мол она любит, вожделеет и ноет по нему. Она смотрит на него снизу вверх, наблюдая, как он растерян, как смущён и как утонуло его лицо в нежной гримасе, смотря только перед собой. Она лижет его бугорки, приминая и поглаживая языком. Он сжал пальцы, сжал зубы, сдерживая свой порыв что-то невнятное прошипеть. Острие её языка заскользило к самому кончику его мужественности, а потом она впустила его твёрдый напряжённый, как он сам член, себе в рот. Януш закрыл глаза рукой, ему было странно, не по себе, в коей-то мере стыдно и очень терпко приятно. Стыдно от того, что ему это так нравится. Стыдно от того, что Силия это делает и делает это с ним. Её неба и язык, он чувствовал все, исступленно страдая, позволяя себя страстью мучить и убивать. Она схватила его за задницу, она щипала его, всасывая его член все глубже, дальше. Януш зажмурился, давясь подкатившими слезами, стирает резко, не зная насколько сильно он покраснел. Силия любит его, любит там, любит так низко, так мокро и властно. Ему казалось, она давит со всех сторон и это было несказанно хорошо. Сила её похотливой привязанности неприлично тяжёлая. Януш опускает руки, касаясь плеч Силии, опуская на неё глаза. Её вид был немыслимо порочен и красив. Она затащила в свой красивый рот это странное потустороннее нечто. Её глаза смеялись, её глаза горели и высмеивали, оскорбляли и покоряли. Своим распутным концом Януш был где-то неглубоко в её рте, а мыслями и взглядом в мамином строптивом лице. Она сладко лижет и высасывает, впускает в себя поглубже, выбивая из Януша глухой несдержанный стон, его аж всего неистово трясет. Силия хочет, чтобы он кончил, ему это ясно и его это напрягает. Неужели вся любовь заключается в этом? Неужели любить, по мнению Силии, можно только после хорошей услуги? Слышит в своей голове её ровное: «Любовь моя», а следом она сильнее сжимает его ягодицы вцепляясь прямо когтями, вырывая с него еще один мучительный стон облегчения. Она забирается к нему в голову, она присутствует в его мыслях, копается в чувствах и доставляет болезненное наслаждение, разбавленное стыдом. — Мамочка… — хочет расплакаться, считая, что она его не любит. Тонет в океане догадок и неуверенности в себе, ведомый только телесной страстью. Тянет её на себя, проскальзывая глубже, прямо к горлу, вскрикивая от того как хорошо ему, когда Силия непроизвольно старается вытолкнуть. Её глотка изнасиловала каждый его чувственный сосочек. Это была секунда, мгновение, которое в агонии пролетело как вечность, а после Януш с радостью кончил в неё, мучимый сбивчивым дыханием и спутанным водоворотом мыслей. Он смотрел на Силию, с её губ сочилось его чёрное вязкое семя, падало ей на грудь, пачкало светлую кожу. Она встала и немедленно стала выше своего сына, пугала тем, что так близка, застегнула ему штаны, а затем впилась в его губы жарким мокрым поцелуем, продолжая шокировать. Януш вкушает свою собственную кислинку и это неимоверно странно, необъяснимо, дико и очень будоражище. Обнимает Силию, прижимаясь вплотную, а она прошлась по его щеке своим склизким языком. Он не отталкивает ее даже после такого. Он просто представил, что мамы вдруг не стало, понимая, как глупы и нелепы его удивления или обиды. А потом странные мысли, что его сперма — это, отчасти, её жидкость, что между ними слишком много общего. Все его мысли бешено кричали: «Люблю. Как же я люблю тебя!». Несдержанно вторгается своим языком между её губ, желая соприкоснуться с маминым. Силия трется о него, ласкает своей близостью, сводит с ума поступками и неясностью. «Ты любишь меня, мама? Ты не предашь меня?». — Я хочу твой паспорт, — лениво разрывает неприличный поцелуй, протягивая руку, а в этот момент ее взгляд был таким диким и пугающим, от чего возбуждал сильнее. В такие моменты эта женщина была как непредсказуемая стихия. — Чего?! — резко очнулся от обволакивающего одурманивания, терзаясь с лукавого взгляда Силии. Что бы это значило? Тянется к ней, хочет проигнорировать мамин сомнительный выпад и снова присосаться. — Ты спрашивал, что я хочу. Хочу тобой обладать, — шепчет ему в губы, затем резко дёргает на себя, вжимаясь к его губам жалящим скользким поцелуем. — Ты просто не представляешь, как сильно этого хочу я, — переходит на страстный шепот, срываясь на беглые поцелуи ее нежной шеи.