Книга третья: Мой дорогой Том и Смерть-полукровка

      «Смертью я воздвигну себе лестницу в небеса», — этот длительный томный шепот не дает внятно ничего понять, но Том отчетливо, сквозь плотную пелену сна, слышит голос. Перед глазами пролетели странные картины: переворачивающийся в руке Воскрешающий камень, мерцающая серебристая накидка. А затем резкий противный дребезжащий звук удара, от которого сотрясается и сжимается в страхе все внутри, Том наяву ощущает рассекающую кожу боль, а потом мягкий тихий поцелуй. Слышит собственный, яростью наполненный, крик, по его спине вдоль всего позвоночника к самым обнаженным ягодицам стекает алая горячая липкая кровь, струящаяся все ниже по бедрам, и заливает голени. Затем еще один режущий воздух звук, что-то тонкое, извилистое и гладкое прикасается к его спине, врезаясь в нежную кожу, застревает там всего на секунду, а затем выдергивается с силой назад, выворачивая мокрые клочки, глубоко рассекая, от чего Том закричал, а затем пленящие путы ослабли. В глаза полился яркий солнечный свет. У Силии солнечная сторона. Разбитый, он истощенно закрывает ладонью лицо, тяжко с облегчением выдыхая, понимая, что это был всего лишь стон сквозь сон. Его левая рука нащупывает холод и пустоту, после чего мистер Реддл начинает задаваться вопросом, оборачивая голову. Его взгляду насильно приходится столкнуться с Янушем, который тихо спит на противоположном конце, что молниеносно и бесповоротно выводит Тома из себя. Ярость и пренебрежение заливает его как из неукротимого водопада, как всепроникающие лучи солнца, ложащиеся на лицо Януша, в порыве негодования, Том готов истерить. Хочет убить своего сына, понимая, что что-то не так. На том самом месте, где когда-то лежала Силия осталась лишь смятая бумажка, отходя от бешеного и агрессивного наваждения воспользоваться случаем и разбить о голову Януша что-нибудь потяжелее, мистер Реддл разворачивает записку, внимая почерку своей дочери. На какой-то момент его всего плотно обжимает недоумение, страх и сильное головокружительное дежавю. Он резво как живчик вскочил с постели, будучи весь взлохмачен и взмылен, красный и на эмоциях хватает свой ремень, не зная, как объяснить все то, что он чувствует, предчувствует и понимает. А вернее: он ничего не понимает и это просто доводит его до умопомрачительного остервенелого психоза, но, тем не менее, он очень тихо, стараясь не разбудить своего сына, подкрадываясь, обходит кровать, становясь прямо над спящим и беззащитным, резко сдирая с него одеяло. Видя его чистую беленькую спину, Тому невменяемо сильно захотелось быть как можно агрессивнее и безжалостнее — разрисовать и исписать. Угрожающе складывает свой ремень пополам, делая все в затрудняющих впопыхах и с безумной, отзвякивающей в голове, трясучкой от ненасытного предвкушения рокового шлепка и криков боли невинного, но такого омерзительного человека. Как же сильно он ненавидел именно его. Именно своего сына, не находя способ побороть то чувство, глумливо выпирающего превосходства, желая раздавить Януша и выгнать сегодня же за дверь на холодную улицу. Как щенка. Слушать то, как он будет плакать и скрестись под дверь, перебудит всех соседей. Его заберут в приют и депортирую в Англию и Том очень надеялся, что Януш непременно попадет в приют Вула. В лапы его обожаемой фанатичной миссис Коул.       — Думаешь я все забыл? — говоря это, резко возносит руку вверх и с силой замахнувшись, опускает на Януша свое будоражащее раже и желание неминуемой расплаты. — Ты никчемный. Ты никто! — сходит с ума, получая невероятную силу и эмоции в этот момент. Раздается первый звук от соприкосновения плотного ремня и ровной нетронутой кожи. Ударил его так зверски сильно, что Януш моментально распахнул глаза с непонимая и ежесекундной, рвущей спину боли. Яркий красный кровяной след полосой простирается вдоль лопаток, затем еще один, Том с радостью уродовал его спину, но Януш, вскрикнув от ошеломления и ужаса, захотел резко встать, но Том уперся в его поясницу коленом, придавливая рукой его плечо, продолжая совершать насилие на одном гневном порыве, перерастающим в горячую безумную страсть. В какой-то момент Том перестал разделять своего сына и свою дочь, перенося на него ее бремя. При этом, он желал измучить Януша назло Силие, а потом принял Януша за Силию, что не менее его подзадорило и сильно надорвало. Хватает его за волосы и обматывает вокруг шеи собственный ремень, ложась на Януша сверху и со всей силы начиная душить, слушая его хилые хриплые вопли. Януш хватается пальцами в ремень, пытаясь скинуть с себя Тома или хотя бы ослабить давление, но чем больше он дергался, тем сильнее его выбивала из сил эта фатальная полоумная игра.       — Спи спокойно, — злобно шипит ему на красное ухо, все еще помня, как ему приходилось стоять за дверью их спальни и, в ожидании, терпеть. Слушать и мириться, с тем как это ничтожество трахает его дочь. Какое же это было сумасшедшее унижение, стерпев которое, Том обещал себе отомстить. — Зачем ты так со мной поступаешь? — адресовывает эти слова Силие, прижимаясь губами к его взмыленным и взъерошенным волосам, не переставая сдавливать ему шею, чувствуя, как сын дергается и теряет сознание под его напором. Януш весь покраснел, к его лицу подступила горячая кровь, щеки и уши пылали огнем, из глаз полились слезы, а с приоткрытых губ вязкая струйка слюны, казалось, его голова сейчас лопнет, ему катастрофически нужен был хотя бы один маленький вздох. Хотя бы один, чтобы продолжить муки, но при этом будучи живым. Но Том дернул ремень на себя еще раз, вдавливая и врезая его в тонкую кожу шеи, придавливая с такой силой, что вот-вот сломает и вывернет ему позвонки. Януш задергался, от чего Тома накрыло холодное окрыляющее спокойствие, он нежно поцеловал своего сына в затылок, шепча ему на прощанье томное: «Мой сладкий», чувствуя, как Януш слабеет, как больше он не сопротивляется, как ему самому приходится тянуть его шею и прикладывать больше усилий. Посмертные судороги оказались самыми сложными для Тома, ведь в ту самую секунду он осознавал троекратно, что убивает не только соперника, но и собственного младшего ребенка.       — Я совсем не подумал о том, как тебе, должно быть, было тяжело осознавать, что твоя мать бросила тебя в самое Рождество одного только ради того, чтобы я ее трахнул, — находит сказанное невыносимо волнующим и эротичным, особенно чувствуя, как Януш покорно умер. Обнимает его, отпуская путы ремня, ослабляя давление на шею, целует во взмокший висок, а затем в горячую щеку, которая все еще держала на себе жар прилившейся крови. Лицо бедного Януша исказила бездыханная смерть, оно постепенно бледнело; Том сполз с него, поворачивая к себе, стягивая ремень, рассматривая въевшийся след от вдавленного ремня, который был буро-малинового цвета. Берет сына заботливо за руку, начиная поглаживать, испытывая незабываемые приливные аффективные чувства раскаяния и одновременно неупиваемой власти, Тома всего унесло на волнах теплого ложного блаженства куда-то на вершину наслаждения. Он убил его. Это чувство чужой жизни в собственных руках окрыляло и давало ощущение творца. Том не мог понять своих эмоций, ведь с одной стороны он породил Януша, но с другой стороны и мечтал все время отобрать ту жизнь, которую тот приобрел совершенно нечестным путем.       — Если моя сперма такая дохлая, то почему ты такой живучий? — процедил сквозь зубы, видя, как Януш снова задышал, первым же делом притрагиваясь, трясущейся рукой, к своему саднящему багровому следу на шее. Он хватается за пораженное горло, делая глубокие вздохи через разжатые малиновые губы, казалось, сейчас он застонет от той боли, которую испытывает его трахея, а еще, кажется, Том повредил ему кадык. Исполосованная спина постепенно заживала, возвращаясь в былой цвет. Он так гулко и хрипло сопел, словно не мог надышаться, насладиться свободой. Том с интересом наблюдал, как пунцовый след на шее пропадает, а прилитая к самой поверхности кровь — рассосалась. Он воспринял Януша как некий великолепный Дар Смерти, ведь сколько не убивай его, он восстает, на что Том смотрел с неким восторгом. Это была как бесконечная игрушка, которая никогда не сломается и не надоест. Целует его в тыльную сторону ладони, не зная, что испытывает от одного взгляда на это существо, неужели он и впрямь имеет к нему самое прямое отношение? Неужели он его создатель? Януш грубо вырывает свою руку из пальцев Тома и закрывает лицо, вдавливая ладони в свои намокшие глаза, ему так сильно хотелось расплакаться. Януш не понимал за что и почему отец с ним так поступает, ведь Том не единственный человек на земле, которому хочется быть правым.       — Зачем? Ну почему? — это все, что он смог выдавить из себя, ненавидя всю эту ситуацию, считая, что по своей же глупости допустил Тома до собственной семьи и все разрушил.       — Я люблю тебя так, как могу любить тебя только я, — невозмутимо и очень честно признается Том. — Я касаюсь тебя так, как могу касаться только я.       Но Януша не успокаивали эти слова, а Тома заметно отпустила какая-то сильная тяга, он был пуст как прорванный свищ, а еще очень счастлив, ведь теперь его не мучает та злость, та непомерная и просто сносящая все границы ненависть. Теперь Януш был мимолетно прощен мистером Реддлом. Трогает его за предплечье, посмеиваясь.       — Ты можешь не трогать меня?! — взбесился Януш, с ужасом одергиваясь, вскакивая с постели, начиная ходить взад-вперед, пытаясь успокоиться. — Не трогай меня! — злится до крика и напряжения в висках. — Никогда! Не прикасайся ко мне! Ты противен мне! — смотрит на своего отца сверху вниз, совершенно не скрывая того возмущения и той брезгливости, что лилась через край. Януш первым делом стал искать Силию, чувствуя, что Том вышел из себя не просто так, но ни на кухне, ни в гостиной ее не было.       Сейчас у Силии коротенький отпуск, но тогда почему ее обувь и некоторые вещи пропали? Больше всего ему хотелось прижаться к маме и вслушиваться в сердцебиение, умиротворяться о ее спокойное дыхание, быть стиснутым в ее успокаивающих объятиях и выслушать то, что она будет ему с лаской напевать. Но от Силии не осталось и легкого флера, словно ушла она так давно и уже мало что из вещей помнит ее присутствие в этом доме. Януш замечает лежащие на тумбочке ключи. Мамины ключи, которые она всегда брала с собой, если куда-то уходила. Силия ведь любит здороваться со всеми соседями и показывать себя им, а они спрашивают не нужна ли ей свежая газета или литр молока. И тогда на Януша напало безумное и просто провальное чувство угрюмой тоски, которое поглотило его, пережевало и утащило куда-то настолько низко, что он, кажется, уже начал забывать кто он и что. Вернулся Том. Ушла Силия. У Януша перед глазами вставали самые смелые и терзающие отчаянием картинки. И он хотел бы обозлиться на Тома, но ведь Януш сам позволил отцу снова войти в их дом, всему виной его детская доверчивость, за что он расплатился собственной жизнью и посяганием на его личное пространство. Когда Том так бесцеремонно вторгается, вклинивается, да еще и с таким невозмутимым видом, как будто так и надо — это просто невозможно стерпеть, ну настолько Том Реддл на редкость скользкий и противный, настолько все его действия полны двусмысленности и распущенности, от чего у Януша остается невыносимое ощущение липкой грязи по всему телу. После прикосновений Тома хотелось уйти в ванную и мыться часами, только бы соскоблить эту неприятную обволакивающую скверну.       — Смертью я воздвигну себе лестницу в небеса, — Януш слышит приближающийся голос Тома, а затем перед его глазами замаячила какая-то смятая маленькая бумажка. — Твоя мать наложила на нас сонное заклятье, — он сказал это с какой-то досадой. Януш вырывает из его пальцев тот самый клочок, отчетливо видя почерк мамы, после чего он мгновенно понимает, что происходит, особенно, когда бросает свой задумчивый взор на безымянный палец отца, замечая кольцо, на котором не было заветного камня. И Том был так глуп, потому что задал единственный вопрос: — Где твоя мать? — у него был такой тон, словно он его сейчас ударит, настолько сильно он выходил из себя. Только приобретя ее, Том снова потерял свою строптивую и таинственную жену, которая оказалась неуловимой и ловкой.       — Я не знаю, — врет ему Януш, догадываясь, что Силия должна пойти только за одной вещью — третьим Даром Смерти. — Наверное, сбежала от тебя, не выдерживая твоего вездесущего длинного носа, который ты суешь ей вовсюда, — дерзит, кажется, вот-вот заискрится и вспыхнет снопом ярких обжигающих искр.       — Да, твоя мать хороша в любом возрасте, — Том оскорбляет его этими импульсивными скверными словами совершенно умышленно и неприкрыто тщеславно, задевает сыновью гордость, вызывая у Януша ничем неконтролируемое желание вцепиться убийственной остервенелой раздирающей хваткой обидчику в горло, ввязнуть в кровавой полоумной драке и старательно покалечить за такие пошлые, грязные и неуместные слова, адресованные любимой маме. Почему Том всегда говорит про нее гадости?       — Твоя тоже! — не сорвался, ругая себя за трусость перед отцом, выдавая первое, что пришло ему в голову. И тут Том расцвел, вернее даже как колеблющееся пламя затух, сделал шаг назад на качающихся ногах, выпуская на волю, ломающую самомнения, обиду, показывая обремененное и шокированное лицо. Том от него этого не ожидал, не ждал и был уверен — мальчишка не сможет задеть его никоим образом, а от услышанного у Тома все завертелось внутри, как будто стог червей в одночасье зашевелился, доставляя холод к сердцу и мерзкие, порочащие дух, ощущения. А потом на смену застывшему на подкорке стыду и клокочущему возмущению, пришел практически торжествующий бравадный восторг и Том хотел что-то в порыве воскликнуть, глубоко тронутый: «Великолепно»; «Умно»; «Остроумно»; «Обидно!», но вместо этого вслух усмехнулся, отпуская оцепенелые в замешательстве мышцы, в неискренней высмеивающей улыбке расслабляясь и скрываясь.       — Спасибо, — Том не вышел из образа ни на секунду, восторгаясь тем, какая неподдельная реакция удивления застыла на лице его сына, а еще Януш открыто сожалел о сказанном, подумывая извиниться.

*      *      *

      Нельзя так просто взять и отделаться от привычки подозрительно оборачиваться по разные стороны, все равно окажешься в поисках постоянного взора на свою странную вызывающую персону. Затяжной гулкий паровозный свист, поезд отдает с глухим звоном млечный пар, трелью разносится много — просто невероятно много разнообразных звучных и неизвестных голосов. Силия вцепляется в мантию на своих плечах, оборачиваясь каждый раз, стоит только кому-то за ее спиной что-то произнести. А вдруг это Том Реддл? А вдруг это Смерть?       — Мы будем писать тебе письма, — успокаивают запуганные родители своего веселого ребенка, всучая ему клетку с пестрой совой. Надо быть глупым горным троллем, чтобы не узнать породистую чету Малфоев, а ведь когда-то Абраксас был ее софакультетником, только на пару курсов старше, а теперь он с бесстрастным взором окидывает пришедших на платформу 9 ¾, то и дело подмечая кто в каких обносках. Абраксас был образцовым слизеринцем, чтобы про него, а вернее, про его потомков не говорили, но именно Абраксас был тем примером на всем факультете, от которого Вальбургу бросало в гневную судорогу и краску, настолько ее раздражало быть приниженной чьей-то персоной. Филантроп, меценат, организатор благотворительного фонда в Магической Англии, а также волонтер в магловских приютах, да еще и глава нынешнего попечительского совета Хогвартса. Не мужчина — а мечта!       — Здравствуй, — подошла к нему Силия, словив недобрый взгляд миссис Малфой. А вообще Силие было так страшно и непривычно здесь, что она цеплялась за любые знакомые ей лица. — Может, ты уже не помнишь меня, но мы были на одном факультете, — заразительно улыбается, опуская глаза на юного скукожевшегося Люциуса, который со всей гаммой недовольства рассматривал подошедшую.       — Твой папа был профессором, верно? — Абраксас немного напрягся и на его лице проскользнуло недовольство и Силие стало невыносимо стыдно за своего строптивого отца, ведь он испортил многим ученикам воспоминания от пребывания в школе, раз до сих пор Тома Реддла припоминают с мимолетной агрессией.       — Да, он был невыносим, — отмахнулась Силия, замечая, что Малфой одет в министерскую мантию.       — Как он кстати? — внезапно спрашивает с неподдельным интересом. — Мы все никак не можем его позабыть. Да и тебя тоже.       — Меня? — Силия нервно улыбнулась, посчитав это либо шуткой, либо нехорошим предзнаменованием.       — О девочке, которая так резко появилась в Хогвартсе и также резко исчезла из него, даже не доучившись, — вгоняет ее в разочарование и стыд от того, что она все же посмела бередить прошлое. — Ну и твой отец… а знаешь, я многому у него научился, после него уже не было так интересно. Он необычный и очень своеобразный. Говорят, что он примкнул к Грин-де-Вальду.       — Говорят, он применял Империус на своих уроках, — напоминает как бы невзначай.       — Да, было, — посмеялся Абраксас. — Это Люциус, — представляет своего белобрысого сынка с вытянутым сухим лицом, на котором неплавной изломанной линией выпирали точеные скулы, а еще на нем проступало пренебрежение. — А кого провожаешь ты? — огорошил таким вопросом.       — Никого.       — Слышала про семейство Блэк? — эта фамилия резанула Силие не только слух, но и переворошила прошлое. Да, семейство Блэк — сплошная загадка, но всё, что ведет к этому клану — неизбежно приведет к упадку и несчастным последствиям, к сожалению, это выяснилось долгими годами позднее. Посмотрев на недоумение и откровенный вопрос в глазах Силии, Абраксас поспешил расшторить темную занавесу, впуская яркий луч правды и свежих сплетен. — Вальбурга ожидает дочь, — на этих словах Силия продолжила смотреть на собеседника с выжиданием, а потом резко охладела, ее будто бы ударили под дых этим заявлением. Вселенная насмехается над ней? Абраксас решил ее унизить или принизить? Он на что-то намекает? Что-то двоякое проскользнуло в его тоне и Силия насторожилась, впадая в параноидальные раздумья, мучая себя догадками: что же на самом деле хотел сказать этим мистер Малфой?       — Это… — у Силии голос заметно просел, стал похож на крысячий писк из-за отдавленного специально хвоста. — Это замечательно! — быстро пришла в неистовый наигранный восторг. — Сколько у нее их?       — Будет трое, — поддерживал диалог Малфой, не вникая в состояние собеседницы. — Двое мальчиков и вот скоро у четы Блэк появится девочка. Регина-Вальбурга — назвали в честь самой Вальбурги, — у Силии все больше складывалось ощущение, что над ней жестоко издеваются. — Но и это еще не все, — берет Силию за руку, опуская прискорбно глаза, от чего она вся ощерилась, готовая залаять на Малфоя как бешеная несносная собака. — Орион Блэк и его жена погибли.       — Что? — Силия приулыбнулась, выдергивая свою руку. У Ориона была жена? Но некое сострадание и непринятие услышанного взыграло в ней ледяным фонтаном, а лицо все исказилось от некой подоплеки, которую она еще сама не понимала. — Это правда? — быстро понимает все по взгляду Малфоев. Они взирали на нее как на умалишенную, особенно юный Люциус. — Как так?       — Нам так горестно, — вновь взялся за старое Абраксас. — Орион был прекрасным лекарем, когда у маленького Люциуса была младенческая хворь, то только мистер Блэк помог нам, — ставит своего сына в неловкое положение, заставляя его щеки заалеть. — И я помогал Ориону в его начинаниях. У него были грандиозные планы. Они с Мариус должны были переехать из Паучьего тупика как раз в сердце Лондона поближе к больнице Святого Мунго, — Силия в смятении нахмурилась, поражая безэмоциональную миссис Малфой своей живой и недопустимой мимикой. — Ты ничего об этом не знала? — голос Абраксаса стал порицающим. — Он много говорил о тебе.       — Как они с женой умерли? — это единственное, на что хватило Силию.       — Сгорели в собственном доме. Тогда произошел террор. Грин-де-Вальд был здесь — в Лондоне. Волшебники посходили с ума. Я не поддерживаю Грин-де-Вальда, — как будто в свое оправдание гордо произнес Абраксас, тогда Силия посмотрела на Люциуса, да так долго и пронзительно, что мальчишка снова зарделся, возмутился, но молча отвернулся. Люциус был на стороне Грин-де-Вальда, что не видел его родной отец или не хотел видеть. — Прокля́тые Блэки его поддерживают! — вспылил было он. — Я не понимаю Вальбургу, — Абраксас был вне себя, обращая внимание сына, который испугался такой реакции отца, тогда как миссис Малфой принялась лелеять своего взбешенного супруга. — Умер их с Альфардом кузен!       — Хватит, дорогой, — успокаивает его жена. — Люди же смотрят, — приговаривает словно кошка песню мурчит, после чего Абраксас приходит в себя. Силия в смятении и некой фрустрации затерялась всего на миг, вспоминая лицо своей мамы. Оно было таким несчастным, мама всегда плакала и ругалась; ненавидела, когда Силия приходила и тогда она было забыла свою мать и не вспоминала, а теперь та погибла. Сгорела. Это так нечестно, Силия была уверена в другом исходе, что, все же, мама пришлет ей письмо, просто нужно дать ей время. Да и Силия сама много раз думала написать, но почему-то этого не делала, — не позволяла гордая обида. А теперь мамы нет. Ее никогда нет и никогда не было рядом. Всегда только этот Том! И Силию это очень унижало, очень оскорбляло, обижало, словно она какая-то повинная во всем случившемся. «Надо было написать… Надо было прийти к маме, познакомить ее с внуком…», — но Силия не хотела слышать гадости в адрес собственного сына, одно дело выслушивать про себя, но про своего ребенка — невыносимо. У Силии сложилось неотвратимое чувство, что она могла все изменить, что ничего бы не произошло, переступи она через себя — тогда раньше. Предостерегла бы и уберегла.       — Как поживает твой отец? — решил сменить неуместную тему Абраксас, вырывая вялую собеседницу из дум раскаяния, а у нее взгляд такой потерянный, немного пустоватый, как будто с дырой, через которую что-то утекало, что-то озорное и веселое. Она стала нудна и тягомотна как полужидкая ириска.       — Отлично, — пожимает безразлично плечами, поглядывая на часы. — Он женился. У него родился сын… — безотрывно следит за бегающей стрелкой часов, оглядывая неровные двигающиеся шеренги из назойливых учеников, которые выстроились плотной стеной.       — А ты? Что с вами со всеми? О вас почти ничего не слышно в магическом сообществе.       — И я замужем. И у меня сын. Но я уже очень давно живу в Америке, мы семьей переехали туда.       — Америка? — ахнули они все и рядом стоящие маги повернулись к ним. — Это правда? То что в газетах пишут? Про сотрудничество двух сообществ и контракт двух президентов? — об этом говорилось так, словно о воскресшем Волан-де-Морте.       — Да, это правда. Я как раз была на том мероприятии. Я один из организаторов, — важно добавляет, подражая Тому Реддлу в деланной и раздражающей наглости.       — Работаешь в Конгрессе? — не верил ей Абраксас, с прищуром покачав головой.       — А ты в Министерстве, — безвкусно констатирует этот факт, обращая внимание на его одеяние.       — А вы не боитесь последствий? — настоятельно заговорил Малфой. — Мне кажется, это очень плохая идея. Стираете грани, мешаете менталитеты, загрязняете кровь.       — Ну и что? — делает на него шаг. — И какова цена этой чистой крови? Зачем она нужна? С такими темпами вы так и останетесь маленькой кучкой сокрытых болванов без каких-либо перспектив. Мы в Америке за прогрессивное и новое общество, — отдавливает ему ногу, воспринимая в штыки любую критику по поводу своих действий. — Не заиграйтесь в свое маглопренебрежение. Одного Темного Лорда я у вас забрала, но на подходе другой, так что будьте начеку.       — О чем ты? — изумился Малфой.       — Ни о чем, — Силия поспешно делает шаг назад и, накидывая мантию невидимку, поражает всех столпившихся, начиная безрассудно и неожиданно расталкивать их, пробираясь к поезду. В Англии было странно находиться, особенно после пережитого в Штатах. Это как небо и земля. Одежда, люди, ценности и уровень жизни — все совершенно другое, а еще они дико реагируют на политическую ситуацию в другой стране. Да какое им вообще дело? Разве их как-то трогает соглашение Пиквери и Кеннеди? Каким образом британские маги связаны с американскими? Максимум послами в Министерстве. Силия была так довольна теми результатами, которые получались, так была в восторге от всех своих идей, а какие-то невежественные серые замкнутые люди ужасаются тому, что поистине прекрасно и достойно оваций. Да Великобритании еще расти и расти до того, что происходит в Америке. Британцы во многом рассуждали как Том, но Тому пока палец в задницу не засунешь, он не поймет, что не прав. Силия была просто вне себя от увиденного и услышанного. Она бесцеремонно распихала и протолкнулась через, взбирающихся на ступени поезда детей, и внаглую пролезла вперед, сокрытая под невидимыми полами мантии, теребя на шее Воскрешающий камень, который спустя пятнадцать лет все же оказался в ее руках. Силия яростно скидывает мантию, начиная вести себя более чем неадекватно и резко, смотря на всех встречающихся по пути детей с презрением, превосходством и злостью, ведь видела в них только их убогих и заблудших родителей, которые смеют выказывать ей свое отношение к тому, к чему она причастна! Да они и на мизинец не понимают чего лишены и будут лишены. До них доберется Грин-де-Вальд, а возможно и нет, возможно, именно благодаря Смерти Британия останется обособленной до конца Бесконечности. И будет Два Мира, один в Америке, другой в Европе — под руководством привлекательных расистских веяний Геллерта Грин-де-Вальда. На его стороне Германия, Австрия, Франция и Дания. Пускай! Пускай поглотит весь материк! — выходит из себя Силия, при этом внешне оставаясь абсолютно вменяемой и спокойной, даже бесстрастной. Идет вперед по стоячему и нетронувшемуся поезду куда-то вперед — все ищет пустое купе, опережая каких-то мальчишек, заходит первая и со стуком захлопывает дверь, чем пугает их и они с криком отбегают. Опускается на сидение, закидывая ногу на ногу, выпячивая свои оголенные колени, не замечая, как одни и те же подростки проходят мимо ее купе и о чем-то переговариваются. Вынимает запрятанный зеркальный портсигар, медленно отворяя; какое-то время недовольно смотрит на свое отражение, оставаясь собою очень недовольной, вытягивает одну зажатую сигарету и моментально подпаляет, звонко отворяя бензиновую зажигалку, рассматривая с интересом процесс сцепления огня с бумагой, а потом этот резкий пахучий дым, который неспеша, но очень основательно пробирался в каждый уголок тесного купе. С вызывающим громким щелчком затворяет откинутую крышку, убирая зажигалку подальше, оставляя портсигар на сидении возле себя, обращая недовольный взор на довольных и в то же время взбалмошных родителей.       Она потратила примерно около семи дней на плавание по Атлантике, чтобы незамеченной добраться из одной страны в другую, а еще, чтобы отдохнуть и обдумать все случившиеся и образовавшееся в ее семье. Как можно контролировать Тома? Нервно сбрасывает пепел на пол, а он падает и разбивается на множество хлопьев. Никак, только если в твоих руках не сама Смерть, чтобы он не говорил, а вот Смерти он боится. И в тюрьму тоже не хочет. Силия была уверена, что ей удастся быстро отобрать у Смерти палочку и, воспользовавшись собранными Дарами, быстро ее поработить и заставить выполнять свои требования. А когда она примчится в Америку, то Януш с Томом наконец-то проснутся, вернее — она мягко заберется к ним в постель и потеснит своим присутствием, снимая заклятье. И они будут ее любить, воспевать и благодарить, как и мистер Кеннеди и Госпожа Президент. Все! Ее будут холить и лелеять все, потому что в ее силах будет закупорить смерть и остановить время. Чтобы быть вечно молодым нужно трахнуть старость. С этими мыслями она загадочно улыбнулась, смотря в окно нетронувшегося поезда, втягивая сигаретную горечь, чувствуя ее далеко в глубине себя. Мысли Силии сдвинулись, стоило каким-то молодым людям отворить дверь ее одинокого купе и пялиться до тех пор, пока она самостоятельно не обернется. Пальцами Силия неустанно отбивала чечетку, ожидая того момента, когда же паровоз тронется, когда же покатится этот малиновый Хогвартс-экспресс, издавая натянутый визжащий свист, заполняя платформу отправным паром.       — Извините, а можно к вам? — улыбается один, а за ним еще двое молодых людей. — Просто мест свободных уже не осталось, — глупо оправдывается, а за ним его друзья смеются и пихают друг друга в бок.       — Да, конечно, — повернувшись к ним, улыбнулась, производя впечатление абсолютно прекрасного и понимающего человека, моментально отворачиваясь к окну обратно, поспешно затушив сигарету прямо о стекло, выбрасывает окурок себе под ноги. Поезд тронулся и перед глазами поплыли одинаковые лица, родители бегут вслед за уходящим составом, улыбаясь и рыдая от расставания. Поезд издает характерный звук и, постепенно набирая скорость, выезжает с закрытой станции прямо на рельсы, открывая взору красивейшие, укутанные зимней пеленой, просторы. Мальчики, сидевшие и жавшиеся напротив, то и дело отвлекали Силию своими молчаливыми смешками, ужимками и какими-то скрытыми знаками, которые подавали друг другу, походя на глухонемых, либо на умалишенных. Пока что было не понятно с какого они курса и факультета, но если они дружно вместе, то, скорее всего, с одного какого-то факультета. Один из них ярко-рыжий и с веснушками, тогда Силия без промедления узнает в нем Уизли старшего. Вот это роковое совпадение, значит, эти парни с Гриффиндора.       — Какой факультет нынче в приоритете? — сама заговорила с ними, поправляя волосы, наблюдая за их разительной реакцией. Они все моментально съежились как на экзамене, опустили глаза, словно их поймали со шпаргалкой, при этом они хихикали так, будто что-то замышляли.       — Гриффиндор идет вровень со Слизерином, — отозвался тот, что был ближе всего к двери купе.       — А вы наш новый преподаватель? — спрашивает Артур, после чего они все дружно засмеялись, вгоняя Силию в моментальное усталое раздражение. Подумать только, мистер Уизли был назойливым щенком в школьные годы! Они периодически опускали глаза, тогда Силия посмотрела туда, куда каждый из них пялился. Улыбнувшись, она повернула свои колени в их сторону, наблюдая за тем, как мальчиков будоражит вид юбки-карандаш, она значительно короче мантий, которые носят их мамаши и сестры.       — Хотели бы, чтобы я была вашим преподавателем? — вплетает угрожающий флирт в свою интонацию, напоминая притаившуюся в чаще ядовитую змею.       — Было бы замечательно, — сказал тот, что сидел посередине.       — Тогда я бы немедленно сняла с вас около пятидесяти очков за разглядывание меня в столь непристойном ключе, — говорит громко и задорно, наблюдая, как их лица краснеют. Медленно раздвигает колени шире, кладя руку на край прямой юбки, начиная неспешно ее задирать. Плотная ткань приятно шелестит, обтираясь о нейлон. — Вы когда-нибудь видели как там выглядит женщина? — глаза ее смеются, а лицо угрожающе ухмыляется — не может насытиться их реакцией, не упуская, как на ее глазах мальчики краснеют, лица их в испуге и предвкушении дрожат. Они то и дело поднимают глаза на Силию, нервно опуская. Схватила Артура Уизли за руку и потянула, кладя его мокрую ладонь себе на колено, посмеиваясь над тем, во что превратились их реакции. — У меня сын вашего возраста, — думает о Януше как о школьнике и приходит в моментальное возбуждение. — Ничего личного, — сбрасывает с себя потную ладонь Уизли, кладя ногу на ногу, одергивая юбку. — Как провели свои каникулы? — Силия хочет поговорить с ними хоть о чем-то, но вид у них у всех был настолько болезненный и нездоровый, что они в секунды покинули ее купе, оставляя после себя странное ощущение виновности и странный запах. Силия не могла понять что такого она сказала. Но ее быстро приманил зимний шотландский пейзаж. Горы, горы, горы математические параболы и гиперболы во всей красе, Силия теребила краеугольный камушек в своих пальцах, думая о тех Дарах Смерти, которые уже были на ней и принадлежали всецело тоже ей, но внутри было какое-то необъяснимое тревожное чувство. Недаром ведь еще никто не собирал эти Дары воедино, а что если это не просто так? Силия уже очень давно не встречалась со Смертью, главное, чтобы Смерть ничего не поняла, иначе это бесповоротный провал. Больше всего Силие не хотелось оказаться высосанной дементорами, прикованной к стенам Азкабана, может быть, Смерть карает за само желание обладать всеми этими Дарами? Самый неподвластный и сложный Дар был у самой Смерти. Надо быть глупцом, чтобы понадеяться на то, что Силия сможет в честном бою отнять самую великую и сильную палочку, тем более ту, что вся во власти Смерти.       Какое странное место, — подумалось Силие, перед тем как она рассмотрела рядом простирающиеся скамьи, оказалось, она почему-то была одним единственным зрителем непонятного представления. Огромное полумрачное помещение, а чем выше, тем темнее, шире и непрогляднее, и вот, застряв где-то в загадочной середине всего, она, с абсолютной пустотой в мыслях, встает, проходя между узеньких каменных лавочек, которые по виду были чрезвычайно древними и дряхлыми, камень, из которого они вышлефованы уже заметно протерся и пошел мелкими трещинами, осыпаясь гравием. Тесный оттененный проход выводит ее на не менее тесную лесенку, спускающуюся в неизвестность вниз и Силия делает уверенный шаг за шагом, даже не думая о чем-то переживать или заботиться. Некое чувство, которое голосом под кожей зовет и тянет спускаться по рядам все ниже и ниже. В воронкообразном помещении ни единого звука, но какое-то шептание навязчиво уговаривало поспешить. Силия прямо на ходу оборачивается назад, поднимая взгляд, ведь она уже заметно отошла, прямо на то место, где до недавнего времени была оставлена в безызвестном молчаливом забвении, пока ее кто-то не разбудил. Делает уверенный шаг, даже не смотря себе под ноги, все еще взглядом блуждая по распростершимся полукруглом рядам. И так много скамей, но все пусты, словно на представление так никто и не пришел, а там внизу, — на некой главной каменной площадке, посаженная на полуразвалившийся постамент, главенствующе стоит невероятно огромная в высоту, тонкая и кривая, как пресогнувшееся дерево — арка*, из нутра которой лоснится странное слабое волнообразное свечение, будто внутри нее что-то есть и оно редкой мутной водной зыбью исходит и колышется как на ветру, а еще из нее что-то тянет, зовет. Оно разговаривает оттуда. Сплошная тишина, но ведь что-то то и дело мучает слух, напевая и заклинательно нашептывая, уверяя, зазывая, умоляя, а потом человеческая рука. Она показалась прямо изнутри загадочной арки, которая никуда не вела, и приманила к себе, чтобы потом исчезнуть в призрачной переливающейся завесе, где-то внутри, затянувшись как в зыбучие пески. Силия поспешила за увиденным, начиная спускаться поспешнее, но, казалось, этот амфитеатр никогда не выпустит ее из своих ступенчатых пут. Чем больше спускаешься, тем сильнее отдаленным кажется увиденное, вводя в тоскливое отчаяние. Оглядываясь по сторонам, Силия видела сужающиеся к низу пустые скамеечные ряды, окружающие эту таинственную арку. Выбегая на открытое пространство, она оказалась под пристальным взором возвышающихся в темноту пустых рядов, Силия сама не понимала, что каждым движением приближала себя к роковой пограничной вещи. «Что это за место? Где я?», — ей думается, будто она говорит это вслух, но слышит собственных голос лишь у себя в голове. Бездумно поднимается на небольшие покатые разрушенные ступени, идя на манящий сосущий зов из недр чего-то потустороннего и загробного. Почти прикоснувшись к завесе арки, Силия резко в испуге дергается, почувствовав соприкосновение. А стоять рядом с этой аркой было все равно что падать во что-то липкое, топкое и тягучее. Улыбчивая и таинственная, торчащая прямо из, зыбью исходящей, прозрачной сияющей завесы, на нее таращилась неморгающим взглядом из-под ресниц сама Смерть. И, вроде бы, лицо ее поддельно улыбалось, а холод и страх от этого колючего, приставучего, вездесущего взора только сильнее впивался во все тело. И Силия ничего сказать ей в ответ не может, загнанная в угол собственным оцепенением, понимая, что пришла сама. Только одна голова, всё остальное сокрыто за чертой неизвестности, Смерть будто из-под мантии-невидимки смотрит, а затем хватает Силию за руку, резко подтягивая к себе, пока та не отрывалась от угрожающего выражения лица напротив, угрюмо смотря в ответ. Рядом со Смертью ощущение, будто она хищный и опасный зверь, желание около нее всегда только одно: спастись. Вторая рука полезла из арки и положилась на щеку Силии, а сама Смерть любовно притянулась к ее лицу, не отпуская неприятной хватки другой рукой, мягко, но торопливо приближается своими красными губами к губам Силии.       — Что ты там говорила про поцелуй Смерти? — спрашивает это порицающе и угрожающе, почти в губы, перед тем как неистово и через силу сопротивления поцеловать. Руки ее незаметно опустились Силие на шею, пока Смерть без зазрения совести проталкивала свой несоизмеримо длинный язык ей в горло, заставляя задыхаться, чувствует резкую неуверенную борьбу, тащит Силию за собой, втягивая, в говорящую мертвыми, арку.       Здесь туман, стелющийся по земле и полное опустение, а еще тяжелая душная обстановка. Ничто иное как некое призрачное начало всего, откуда отбывают поезда-призраки в долгое путешествие под названием «жизнь». Силия стоит на пустой платформе, съедаемая поднимающимся мутным туманом, ее губы сами собой расплываются в ожесточенной улыбке, подражая выражению самой Смерти. А что, если «Смерть» это не имя, а должность? Резкий, одержимый смех донесся из затуманенного непроглядного далека, куда стремилась пустая платформа Кинг-Кросс, становясь то громче, то тише, весь такой опасностью пронизанный и за душу щипающий; смех, от которого холодные мурашки по коже разбегались, электризуясь в дрожь. Издевательский гипнотичный смех с силой приближался, превращаясь в сухой треск, а затем почти перерос в угрожающий крик, а потом стал гортанным хихиканьем, которое могло оказаться и рыданиями, перед тем как вовсе стихнуть. У Силии онемело лицо, ни один желвак не дернулся, ни один мускул не дрогнул — все застыло в оцепенении. Этот высокий, жадный смех, перешедший в рыдания, вверг в сотрясающий ужас перед неизвестностью. На какие-то минуты опустилась обволакивающая и успокаивающая тишина, потом смех прогремел снова и раздался обезумевший крик, от которого у Силии кровь стыла в жилах. Туман продолжал сонно обволакивать, порастая все выше и выше, доходя до локтей, будто пытался поглотить Силию в себя. Она уже начала теряться, плавно разводя руками, на кончиках пальцев оставалось какое-то ощущение, казалось, этот туман самая осязаемая вещь в этом безгранном месте. Смех стих, оставив лишь гудение в голове.       — Силия, а Силия? — слышит знакомый уже давно голос, в оцепенелом исступлении оборачиваясь, моментально страдая от нахлынувшей любовной муки. Видит над собой саму Смерть, которая поспешно укладывает ее куда-то в призрачную землю, потопляя в белоснежном парообразном концентрированном тумане. Она смотрит на нее в упор, прижимаясь к ее лбу своим, кладя вытянутую длинную ладонь прямо ей на грудь и давит, да давит так, что у Силии ощущение, словно на нее положили ледяную надгробную плиту. У Смерти такие яркие глаза и просто смертельно-бледное лицо, настолько неестественное, будто бы она каждый раз натирается толченым мелом. — Давай потремся друг о друга своими гениталиями? — наскоро обменявшись жадными ласками, разрывает и срывает с Силии одну единственную мантию, что прикрывала, разводит ей ноги в стороны, да так грубо и резко, что Силие показалось, будто Смерть разорвёт её пополам. Силия вцепляется в ее черное одеяние, прикрывая от страха глаза, надеясь, что все это лишь несмешная шутка. — Они у тебя как две розовые долечки, — а Силия внизу совсем голая и неприкрытая, чем и пользуется Смерть, отделяет её там всю и тормошит, разглядывает и упивается увиденным. — Я затрахаю тебя до тех пор, пока ты не будешь при смерти, — лучезарно улыбается, облизывает палец и проводит им по всем развёрнутым интимным лепесткам, другой рукой нажимая на внутреннюю часть бедра, не давая сомкнуться.       — Почему? — она смотрит на Смерть и не понимает где находится и что происходит.       — Мне просто очень хочется, — впивается своими ногтями ей в нежную кожу, хватая под коленями, подтаскивая к себе.       — Я боюсь, — признаётся Силия.       — Не стоит, — поглаживает её за руку, — это будет похоже на слабое удушье. Приятная смерть от изнеможения, — она была такая жестокая, такая бессердечная и пугающая, при этом говорила все свои слова с наигранной заботой и детским умилением. — Умрешь у меня на руках. Это самая блаженная смерть. А после — я тебя съем и твою душу и твое тело, прикажу эльфам приготовить из тебя рагу, а из твоих мозгов взболтаю кисель.       — Что ты такое? — Силие видится, как лицо Смерти слегка деформировалось и теперь это не человек вовсе, а что-то поистине потустороннее, то, что обманчиво и коварно, то и дело, проскальзывало в ее человеческом лице, из-за чего увиденное кажется невыносимо страшным, хотя и идеально симметричным, а красота — это ведь абсолютная симметрия. Силия закрывает лицо руками, наблюдая за этим созданием через тонкие щелочки меж своих пальцев. Она стала еще выше своего обычного роста, скинула с себя черные одежды, полностью побелела до состояния талька; антропоморфная, гигантская и тощая, с длинными конечностями. Ее темные волосы скрутились и взметнули ввысь, принимая образ оленьих рогов. Как только Смерть улыбнулась, то обнажила свои острые саблезубые клыки, а ее здоровый змеевидный фиолетовый язык лег Силие на щеку, жадно облизывая, а потом он пополз через все ее тело ниже и ниже, после чего Силия взревела от страха очень громко и жалостливо, по ней, казалось, ползет мерзкая склизкая и холодная дрянь. Какая же Смерть пугающая, прямо сейчас Силие захотелось к своей маме, чтобы та пожалела и оберегла, скрыла от зла и напастий. Силия кричала и кричала, чувствуя эти тощие огромные пальцы на своих бедрах, язык и пристальный взгляд, этими, бельмом съеденными, глазами в тон тальковой кожи и эти огромные черные шершавые рога. Всасывает свой метровый язык себе обратно в рот, начиная приближаться, Силия упирается ей руками в грудь, а она у нее твердая, костями проступающая и абсолютно бесполая. Кричит и плачет, не дает Смерти к себе прислониться, не дает ей вцепиться острыми зубами в собственную мягкую плоть и разодрать. «Нет!», — вскрикнула, как только ощутила давление, которое прорывалось в нее с изощренным и свирепым возбуждением. В порушенном неглиже Смерть берет ее силой. Надавливает и проталкивается в саму Силию, а она только громко и от ужаса скрипуче измученно застонала. Протыкает и прокалывает своими гладкими толстыми клыками нежную кожу плеча, где-то над ключицей, и Силия озвучивает свои ощущения испуганным ахом, оттягивая голову в другую сторону, голова её склонилась сонным, томным движением, которое было почти страдальческим, давая этому существу себя пососать. А оно яростно бьется в ней, оно под кожей с разных сторон и с разной силой. Силие остро больно, а ещё нижними резцами оно упирается в выступающую кость ключицы, придавливая слабую тонкую кожу. Всё вокруг длинных зубов посинело расползающейся бурой гематомой. Силия рассматривает его высокие корявистые рога, обнимая плечо и целуя неведомое создание ровно в то место, куда оно её кусало, ощущая пряный сладкий гнилостный запах от его кожи. А это бледное прямоходящее существо толкается внутрь со страшным энтузиазмом и сильным голодом. Силия совсем потеряла счёт времени, заблудилась в себе, утонула в обманчивом и пьянящем обезболивающем, которое исходило от этого сухого жилистого создания. Берет его руку и рассматривает. Гигантская ладонь, четыре фаланги вместо человеческих трёх, указательный палец длиннее остальных, узкие, с проступающими суставами и жилками, с чёрными конусообразными когтями, которыми запросто можно драть. Оно напоминает ожившую, восковую мумию. На ощупь гладенькое и бархатистое, кожа у него шелковиста как лепесточек розы или шиповника, и внизу он такой же приятный. А еще оно немое, не произнесло ни слова и не издало ни звука. Оно делает в ней безрассудные грубые толчки, натягивая её бёдрами вниз, делая сильно больно, чего Силия не слышит и не ощущает. Она не чувствует своего страдающего тела, прибывает в обманчивой тёплой нирване, пока оно её, на одном инстинкте, калечило.       — Целуй меня. Целуй. Трогай мои сиськи, — прижимает свою грудь к его пальцам. Слегка касается подрагивающим от дыхания соском глубокой ладони, от чего мурашками вся исходит и завораживающе постанывает. Оно безотрывно испивает и двигается в ней, а Силия приложила его палец к своему съёжившемуся соску, начиная слабо массировать и тереться, её затрясло как в эпилептическом припадке, она даже испытала какое-то специфическое оргазмическое наслаждение. Это было ни на что ранее не похоже, но ей было несказанно приятно и гордо от того, что оно поедает и насилует именно её — какая честь. Она вся посинела, особенно губы, вялость и усталость дали трещину в понимании всего происходящего. Лёгкая боль в области прокуса давила синяком, а там внизу, то что пристроилось в глубине между её ног — приносило окрыляющее чувство неизбежности и переполненности, казалось, что оно её уже давно выпотрошило своим интимным ножом. Силия осязает каменную костлявую спину, обтянутую флоковой кожей. Ладонью и пальцами прощупывает выпирающие бугристые позвонки, один за другим. А оно присосалось к ней так глубоко, словно клещ под кожу впился. Он сонно сопит ей на ухо, дышит как дикое бешеное животное, а потом судорогой исходит и корчится, окрылённый, все в том же немом постыдном стоне, испытывая высшую точку убийственной неги, умирает в своём маленьком счастье, даря своему истощенному телу тёплую, ядом разливающуюся, ломку и туманящую неизбежную радость. Сгребает Силию в охапку.       — Чудовище, — отвечает она на свой оставшийся без ответа вопрос. Зубы разомкнулись, выдираясь из прорубленных кровоточащих дыр, а они вспухли, стали багрово-фиолетовыми, сильно пораженные ноют и зудят, Силия не может повернуть голову. Зализывает ей две глубокие отекшие ямы от прокусов холодным маслянистым языком, прямо как собака ранку и, вроде бы, что-то скулит, скулит, скулит. Тощее, на вид хилое, а на деле твёрдое и поджарое — все его тело. Непонятное лицо-маска с абсолютно немым выражением посмотрело на Силию, а он весь такой белый-белый как мелкая рассыпчатая соль, но ресницы его оленьи — чёрные-черные как и рога, в последний момент своей жизни она увидела в том лице те человеческие черты, которые ей уже были давно знакомы, но так расплывчаты. Гудок приближающегося к Хогсмиду поезда внезапно разбудил, после чего Силия моментально распахнула глаза, наблюдая за окном беспроглядный, втихую спустившийся, мрак, только снежные просторы слегка освещали то, что рисовала Шотландия. Потерает руки в недоумении, вспоминая, что привиделось ей во сне, тянется рукой к портсигару, зажимает свежую белоснежную сигарету между своих губ и только когда прозвенел звук отворяющейся крышки зажигалки, Силия познала, что случившееся — просто нелепый сон. Едкий насыщенный запах, который моментально ударил в нос, пробираясь по всем мыслимым путям прямо внутрь, дарит мимолетное ощущение спокойствия и безопасности. Затягивается как можно глубже, разглядывая мелькающие тусклые фонарные столбы, провожающие весь вечерний путь. Сильный тремор рук назойливо не отпускал, тогда, задержав едкий дым в своей глотке, Силия досчитала до пяти и, закрывая устало глаза — выдохнула, вроде бы, ощущая, как увиденное выходит вместе с ядовитым дымом.       — Могу поклясться, что видела Вендиго, — Силию затянуло в собственные раздумья и детские страхи, ведь спать становилось невозможно. — Нет ничего страшнее вендиго, — Силию пронзил леденящий сковывающий ужас, ей стало настолько дурно и душно от увиденного, что она захотела отступить ото всего, что наобещала себе, а потом вспомнила, ведь одной ногой стоит на пороге нового мира, а запугивающие сны — ничто иное, чем игривая вселенная загадочного воображения.       — Вендиго… — раздается голос за ее плечом, а посему, сосредоточенная Силия вскрикнула и удрученно вздрогнула. Артур Уизли поедал Берти Боттс, доставая из карманов гриффиндорской мантии шоколадных лягушек. — Это демон из фольклора индейцев, — распаковывает золотистую коробку, ловко словив выпрыгивающую лягушку, протягивая ее бледно-зеленой на вид Силие, а ее только затошнило, ведь лягушка двигалась и шевелилась. Отворачиваясь и упираясь лбом в окно, она своенравно отказывается от угощения, глубоко вдыхая никотиновый теплый дым, в отражении видя, как Артур откусывает почти живой лягушке голову и тельце перестает двигаться, а затем этот хруст надламывающегося шоколада, будто он кости чьи-то пережевывает, а Артур продолжил: — который является воплощением страданий и смерти от голода, каннибализма и убийств. Мы проходили это осенью, но их существование не было доказано, о вендиго говорили, но подтверждения их реальности так и не нашлось, что очень странно. Вот даже снежный человек существует. И зачем тогда две страницы отданы этому вендиго? Я бы лучше про оборотней побольше почитал. О! — воскликнул Артур снова, разрывая коробочку от шоколадной лягушки, доставая оттуда карточку. — Альбус Дамблдор! Он такой неуловимый, это моя первая карточка с ним. У меня четыре Мерлина, две Венделины Странной, и три Салазара. Я хочу выменять Салазара на Ньюта Саламандера. Говорят, он исчез, — Артур рассказывал очень много, поспешно раскрывая вторую шоколадную лягушку. — Герпо Омерзительный! — восклицает с радостью, а потом, прожевав шоколад, в панике смотрит на Силию. — А кто такой этот Герпо? И почему сегодня мне попались такие странные карточки? — переворачивает быстро и сходу читает: — «Талантливый темный маг, который открыл миру появление василиска. Герпий Злостный мог общаться со змеями и был одним из первых известных змееустов». Уверен, живи он в наше время, то обязательно попал бы на факультет Слизерина, — разочарованно добавил, рассматривая старика в греческой тунике. — Знаете, — не отстает, продолжая все время что-то открывать и шебуршать, — я могу по одному взгляду на человека определить факультет, на котором он учился.       — Ну и на каком же факультете училась я? — устало и совершенно нехотя выдавливает из себя дружелюбие, будучи где-то далеко за пределами несущегося поезда, где-то прямо на заснеженной дороге, мимо которой они бесповоротно проносятся.       — Оу, — заулыбался Артур Уизли, смотря в профиль своей собеседнице. — Даю пятьдесят очков на отсечение, что вы со Слизерина! — он это почти восторженно прокричал.       — Как ты это понял? — и Артур неподдельно удивил Силию, да настолько, что ему удалось вытянуть ее из топящих затемненных раздумий, а еще это ее очень расстроило.       — Не могу объяснить, но по вам это очень видно, — начал сложно объяснять. — Понимаете, я почти безошибочно могу угадать, но не всегда могу внятно рассказать. Я слышал, что нынешний пароль от факультета Слизерина — «змеиное филе».

*      *      *

      — Хочешь, сходим с тобой в кино? — поправляет ему ворот, скребя ногтями плечи, отдавая себя в полное забытье. — Я куплю билеты тебе и мне, — эти слова он высказал с, доводящей до исступления, некой эротичностью в голосе, вводя собеседника в ледяной неповоротливый шок. Его это: «тебе и мне», казалось, фраза прозвучала около трех раз в голове Януша, перед тем как осесть окончательно и испариться, отражаясь эхом на всем восприятии. Это доставляло невероятно сильные и пугающие эмоции. Том просто невыносимо отвратительный, гнусный неприятный зазнавшийся человек, но каждый раз он это игнорирует и насильно доказывает обратное, бросая носом в ту точку зрения, которая ему удобна. Выворачивает и опошляет любые романтические и светлые чувства. А затем его этот смелый и наступающий взгляд и просто фантастические слова, значение которых Януш так до конца и не осознал, не понимая в какой вселенной находится восприятие его собственного отца. Том игнорирует пренебрежение и открытый негатив с протестом в свою сторону, продолжая не ощущать ничего кроме себя, купаясь в своей театральности и просто празднично торжествуя, когда внимает чужую реакцию, ощущая ее почти кожей, он разомкнул свои ровно накрашенные, сжатые в кривой усмешке, губы, начиная предельно четко вышептывать страшные слова: — На самом деле ты любишь меня. Твоя мать — это я, — Том постепенно и очень мучительно внушает ему невозможные и, ломающие границы сознания, вещи, восхищаясь тем, как это отражается на лице Януша.       — Нет, — фыркнул протестующе и в сердцах. — Ты и рядом не стоишь! — брезгливость говорила за него с полным отсутствием понимания, попадая прямо в цель.       — Лучшая часть меня — это она, — присваивает себе ее, поглощает, пожирает, стирает, пытаясь убедить, что Силии на самом деле как личности и чего-то обособленного никогда не было, не существовало. Она как вещь, как средство, как маска, функция, но не отдельная сущность. Это все красивая цветастая иллюзия.       Януш видел, как папа сходит с ума, как он покинул себя и облачился в её голубого песца, как изменился его голос, взгляд и манеры. Том играл в Силию сегодня очень открыто и без стеснения, что вызвало у Януша сожаление и жалость к собственному отцу. Вид мужчины в женской одежде будоражил даже искушенное сознание, а особенно странно и дико это смотрелось на папе, который переоделся мамой. Януш моментально проникся им, перенимая его чувства, примеряя их на себе. Том так долго и безумно шёл к своей цели, бредил этим воссоединением, отдался идеям Геллерта, будучи насильно введённым в заблуждение со всех сторон. Его всё вокруг убеждало в том, — что Силия мертва. И вот, когда он, наконец, воссоединился с ней и духовно и телесно, то столкнулся с животной ревностью, а потом и вовсе потерял приобретённое. Том был не способен думать рационально и трезво рассуждать, он был очень сильно надломлен и ранен своими сильнейшими вихреобразными чувствами, они выгрызали Тому мозги и придавали большую шаткость. Том сидел перед зеркалом, облачённый в её шубу, он красил свои губы её малиновой помадой, а глаза его уже были накрашены похожим образом. И вот, если даже не вдаваться в подробности, выключить свет, включить полумрак и убиться до состояния, когда все вокруг плывёт и сверкает, то — да, Тома можно принять за Силию, по крайней мере, Януш не знал, что в подобной ситуации говорить отцу. Он без неё становится неуправляемым и хаотичным, переменчивым и непредсказуемым. Том смотрел в зеркало и видел в себе её, что вполовину снимало с него тяжкий разрушающий душевный груз, неутомимые метания и приступы агрессии отступали. Он копирует её почти во всем, начиная от макияжа и одежды, заканчивая повадками и жестами, что говорит о том, как же сильно её образ застрял в нем самом, она словно была неотделимая часть несчастного его самого. Том блуждал в полубреду, стирая грани, и вот, где-то между собственным «я» и игрой в недостающий предмет, — он находил мимолетный покой. В нем не было, присущей его личности злости и необузданной ярости, теперь Том поглощён собой куда сильнее чем раньше. Тащился и упивался от обманчивого отражения, которое внушало ему, что принять на себя её образ — значит восполнить потерю. И тогда Януш не понял почему он должен соперничать с таким убогим и несчастным человеком как Том? Почему Том не имеет права знать о планах Силии, если она сама неимоверно сильно любит этого Тома Реддла?       — Януш, — смотрит на него через отражение в зеркале, а затем резко оборачивается. Какие же у Тома глаза, какой нездоровый в них взгляд. Веки чуть прираспахнуты, зрачки расширены, а само лицо неестественно расслаблено. И вот, мистер Реддл предстал перед своим сыном в игривом пугающем амплуа их любимой женщины, показывая, насколько у него сдают нервы, вручая Янушу первенство по силе. Януш осторожно и как можно более деликатно осмотрел своего отца, опускаясь взглядом ниже, его самого чуть не передернуло. Том надел её туфли. Януш не мог уйти и убежать от разрушающей мысли, что Том Реддл оскверняет мамин образ своей гипертрофированной манерной игрой. Насколько естественно на Силие смотрелся этот взгляд, этот голос, эта походка, — Том делает к нему пару шагов, — вот настолько же неуместно и неубедительно это смотрится на Томе, который явно смахивал на клиента психиатрической больницы. Он поравнялся с ним, заглядывая сыну в глаза, копируя этот томный и лукавый взгляд своей дочери, восхищаясь не своими повадками и блистательными мехами. Касается щеки Януша, а тот замечает, что у Тома ногти красные.       — Куда бы ты хотел сходить? — заговорил он с той же натянутостью и медлительностью, которая была присуща Силие. — Я так ужасно с тобой поступила, — пугает Януша с каждым словом только больше и глубже. — Сегодня я вся твоя, — ему явно нравилось то, кем он себя вообразил.       — Перестань, — резко убирает с себя его руку, делая шаг назад, боясь Тома с каждым словом только сильнее. — Это очень плохая идея, Том, — спокойно, но очень уверенно ему объясняет. — Ты — папа, а не мама. Твои игры плохо кончатся, — боится, что отец потеряется в этом образе навсегда, потеряет самого себя. — Смертью я воздвигну себе лестницу в небеса, — произносит фразу, написанную мамой, в упор смотря, как Тома всего скривило, как пробирается через него понимание происходящего — его жены здесь нет. — Как думаешь, что она имела ввиду? — вовлекает Тома в разгадывание загадки. — Когда она писала ту записку, то разгадкой был ты, может, и в этот раз также? — а Том аж весь изменился в лице, напрягся, приходя в себя, мимолётное желание уйти из собственного тела пропало, когда Януш подарил ему надежду. — Папа, я правда не знаю. Мы в одном и том же положении, — разговаривает с ним очень непоколебимо, уверенно, где-то даже заботливо, подходя ближе, кладя руку ему на плечо, утопая пальцами в маминой шубе, пытаясь поддержать. — Где ты нашёл это? — показывает заветную записку, говорит с ним как с ребёнком.       — Мне снился странный сон, — выхватил бумажку Том и отошёл к расшторенному балкону, смотря на здание ратуши и слегка в небо. — И я слышал голос Силии, она говорила этими словами. Моя первая мысль, что она умерла ради какой-то кричащей сенсации. И что виной этому я, — ему было так тяжело это говорить; Януш рассматривал накрашенные реснички, они у Тома такие длинные и пушистые. Как ему не стыдно так выглядеть?       — Ты неправ, — улыбнулся, чем вызвал недовольный взор отца. — Помнишь, чего хотел Геллерт?       — Нет, — бесстрастно признаётся.       — Он хотел стать Повелителем Смерти, чтобы вершить исходом войны, — Том снова упрямо посмотрел в окно, немного недовольно поджимая губы. — Ты этого, наверное, не знаешь, но мама хотела тоже собрать все Дары Смерти, — на этих словах лицо Тома в неверии вытянулось, он смерил своего сына уничтожающим пренебрежительным взглядом, а затем обиженно процедил:       — Так значит это послание было тебе.       — Ты такой же тупой как Лаванда Браун!       — Кто это?       — Я не знаю! Но из-за своей необузданности ты упускает самое важное. Силия имеет два Дара Смерти. Это мантия и камень, — замечает, как Том побледнел и напуганно посмотрел на него. Том чувствовал себя обманутым и использованным.       — Откуда у неё мантия? — прицепился назойливо.       — Я подарил, — от воспоминаний даже искренне улыбнулся. — Ее мне отдала Смерть, благодаря мантии я сбежал из особняка тогда.       И тут Тома осенило:       — Смерть, страхом искушенная, разделила свои Дары между нами, уверенная, что Геллерту их будет не собрать. Твоя мама в Хогвартсе, сынок. Твоя мама попытается отнять палочку у самой Смерти, — пугающе произнёс последнюю фразу. — Но я должен тебе кое-что рассказать.       Януш подходит к своему отцу ближе, не в силах мучиться от того, что предстало перед его глазами, осторожно вплетает пальцы в ворот маминой шубы, аккуратно отцепляя крючки. Делает все как можно спокойнее и тише, только бы не побудить Тома к истерике.       — Зачем ты это делаешь? — Том возмутился, его голос задрожал, он не принимал происходящего, отрицал страдал от того, что Януш лишает его возможности быть ею.       — Прекрати, — это единственное, что он сказал ему в ответ на ранимое возмущение, а Януш продолжил сдирать со своего отца любимый мамин образ. Снимает с Тома шубу, бережно её обнимая и обнюхивая, она благоухает ею, доставляя Янушу непередаваемый прилив нежности. Вешает её на место, берет салфетку и подходит к отцу, хватая его за подбородок, начиная стирать помаду. Берет ватный диск и, прыснув на него какой-то жидкости из розовой бутылочки, смывает с Тома косметику, чем возвращает родной, но немного пришибленный вид. И все это происходило посреди полного молчания, Том был против, но ничего не сказал и не дернулся.       — И туфли, — отходит от него, выбрасывая черную салфетку.       — Если бы я был девочкой, — волнующим возбужденным тоном заговорил Том, медленно снимая ее каблуки, — то мы с твоей мамой были бы лесбияночками. А если бы твоя мама была мальчиком, то геями.       — Ты рехнулся? — Януша напрягал этот, вновь проступивший, нездоровый вид Тома и те слова, которые тот в помешательстве извергал, в порыве же, и наслаждаясь сказанным. Наслаждаясь редкостной реакцией детского ужаса на лице своего сына.       — Нет. Я просто показываю всю серьёзность ситуации.       — Ты рехнулся, — взвинченный, Януш сжимает пальцы от злости. — Ты бы её принуждал в любом случае. Она с тобой только потому что, однажды ты маму вынудил и теперь ей никак не уйти от этого!       Они сели на одну кровать по разные стороны и спинами друг к другу. Том щурился от яркого солнечного света, что проникал в эту манхэттенскую спальню. Януш смотрел в стену перед собой, не говоря ни слова. Каждый из них думал о чём-то очень своём, близком друг другу по духу, но все же разном. Она ушла от них очень тихо, будучи не в себе, Януш не мог забыть лица мамы в тот момент, когда она захотела очередного ребёнка. Он считал свой отказ предательством и эгоистичным словом Тома, соглашаясь, что тот прав, но ведь от этого не меньше больно. Януш полностью уложился на кровать, закидывая обутые ноги, он распластался на спине и сжал пальцы в замок. Том обернулся к нему, Януш увидел только острый профиль своего отца и странный задумчивый взгляд.       — Ты жалеешь её? — Том прилёг рядом, обнимая своего сына, как не обнимал никогда. Януш ничего не ответил, он поднял глаза к белоснежному потолку, ощущая тяжесть на своей груди — Том положил на него голову. — Я хотел тебя убить, — сознается как-то очень спокойно и немного обескураженно.       — Я знаю, — выдохнул Януш в ответ, но не почувствовал облегчения.       — Ты понимаешь, почему я это делал? — продолжает, слушая, как стучит его неубиваемое сердце.       — Нет, — раздраженно добавил.       — А ты подумай. Представь, что будет, если Силия родит ещё одного. Такого же как я или ты, — Том выдержал паузу, а Януш тем временем распахнул глаза от представленного ужаса. Он умирал от ревности и видел кошмарное повторение событий. А что потом? Она полюбит своего второго и третьего сына и это будет продолжаться бесконечно. А в конечном итоге они либо убьют её из-за ревности, либо поубивают друг друга, все эти обиженные сыновья и внуки одной женщины.       — Но маму тоже можно понять, она хочет этого, потому что любит и это естественное желание, — пытается её оправдать.       — Да, но не когда ты порождаешь собственных импульсивных бессмертных любовников, — Том впервые искренне наслаждался тем, что у него есть сын, связь с которым была слишком очевидна и несоизмеримо глубока. Януш был как прекрасная, но очень спокойная часть его самого и часть любимой доселе женщины. — У тебя два сердца? — стук внутри его сына был немного не таким как у человека.       — У меня одно сердце, а вот у Смерти их два, — сказанные Янушем слова вызвали у Тома оцепенение и страх, он вдруг обжегся о собственную догадку.       — Одно мужское, другое женское…       Януш не ответил, думая, что Том снова в поту бредит. А Том цепляется за него, кладёт голову на подушку и безотрывно смотрит в невозмутимый и бесстрастный профиль своего сына.       — Она раздвинет перед ней ноги, — смотрит, как лицо Януша немедленно пронзает сожаление. — Тебе Смерть отец, а мне мать. Ты знаешь, что и я и Смерть трахали беременную Силию? — делает Янушу неприятно.       — Дело во мне? — обернулся на Тома, а тот рассмеялся.       — Ну конечно же нет. Дело в ней. Скажи мне, Смерть мужчина или женщина? — улыбается, видя, как поставил в тупик собственного сына.       — Женщина, — Януш был уверен в своих словах.       — Она мужчина. Это рассказал мне Ньют. Она тот мужчина, который спит с мужчинами, — Том говорил это с очень умным видом, но вызывал только шок и раздражение. — Она родилась мужчиной. Она двуполый гомик, — вынес вердикт.       — Но моя мама…       — Отдаю душу на рассечение, что Силия у неё первая женщина.       — Перестань, ты несёшь полный бред!       — Её сперма специфическая на вкус и запах, — но Том продолжил. — В ее эякуляте отсутствуют сперматозоиды.       — Откуда ты это знаешь? Я про вкус и запах, — скривился Януш, не принимая такие вопиющие подробности.       — Силия говорила. В женской форме её цирвикальная слизь тот же эякулят. Ты же понимаешь о чем я! Это невозможно не понять, — потянул его за ворот. — Ты ощущал, какая она внутри? Она ведь очень странная там. У тебя член как у неё. Ты должен был заметить сходство!       — Ну-у-у, — нахмурил брови, приподнимая взгляд. — Когда я был в ней, то чувствовал её углубления и странные… штуки внутри — это да. Было, но я не придал этому значения. Она не человек.       — А какая внутри твоя мама? — томно спросил он.       — Хорошая, я страдаю в ней от странных ощущений и чувств. Ещё поясницу немного ломит, мама любит быстро, жёстко и глубже, а я устаю и хочу кончить в неё, она меня там всего доводит очень быстро. И я… — он был восхищён и крайне сильно влюблён в неё. — Иногда хочу зачать с ней ребёнка, но это всего пара секунд, они выжимают из меня самый пик любви, а потом меня всего трясёт и я что-то говорю ей, в основном о том, как люблю именно её.       — А у тебя было такое чувство, словно её стенки прилипли к тебе? — Том посмотрел на Януша и улыбнулся ему, когда тот закивал. — Словно жадно облипили, а когда скользишь там, ощущение, будто трешься о два языка, — Том не мог забыть это важное и ни с чем не сравнимое чувство, а особенно, когда влюблённо думал о ней.       — Да, — растерянно согласился с ним.       Том погладил его и сильнее приобнял, чувствуя, как нежно любит, а затем продолжил с одержимым видом:       — В тот момент мой член, мои бедра словно сходят с ума. Они работают как будто сами по себе… а оргазм… — посмотрел Янушу в глаза, вцепляясь в его одежду, притягивая к себе с каким-то двойственным, но отталкивающим видом, — когда подступает, то начинается где-то в яйцах и анусе, а потом проходит сквозь член с такой силой, что мне становится больно, — дергает своего сына на себя, видя, как того сковал страх, ужас и недоумение, а тот взгляд, которым Януш его одарил, моментально заставил Тома прочувствовать те самые горячие муки. Януш старался не делать лишних движений, боясь Тома до дрожи в голосе, смотрел на отца и видел, как в глазах у того блещет мутноватая искра эротического безумия и тогда он ощутил каково, должно быть, страшно маме находиться рядом с Томом. Том рассматривал его томно и с очень тяжелым взглядом, останавливаясь на лице, смотря в распахнутые глаза, на то, как раздувались его ноздри от нервного дыхания, как агрессивно и настороженно сдвинулись его брови. Януш его страшился, шарахался, а еще и очень злился на подобные посягательства, ведь в такой момент абсолютно теряешься не понимая: то ли это все догадки разыгравшегося воображения, то ли Том склоняет его вступить с ним в новую связь. Но проверять это, а тем более воплощать в жизнь Януш совершенно не хотел, ровно также как и смотреть отцу в загадочный манящий взор, но Том как хищное животное — нельзя отворачиваться, а то нападет. Посягает и давит своим неоднозначным присутствием. Он приблизился к нему настолько плотно, практически признаваясь в своей ни на что не похожей, исключительной и, будоражащей жилы, пылкой привязанности, в какой-то момент даже выпячивая губы, желая поцеловать и это было до той поры, пока между ними состоял непрерывно-напряженный зрительный контакт, который чувствовался прикосновениями не только к телу, но и душе, стоило Янушу не выдержать этого взгляда и отвести свой, как то, обуревающее, и кожей испытываемое давление плавно отступило, понижая весь градус абсурдности, как и отступил сам Том. Он прильнул к нему очень близко, спрашивая шепотом практически на ухо: — И сколько по времени это бывает? — гладит Януша по волосам, млея от их близости.       — От четырёх до шести минут, — на этих словах Том усмехнулся.       — Почему ты смеёшься? — Януш растерялся, ему было неприятно.       — Я могу одиннадцать минут. В первую встречу с твоей мамой, пару дней назад, когда мы трахнулись с ней в отеле… — Том интригующе замолк. — У меня была сперма розовая.       — Это от большой любви? — Тома снова берет смех от столь нелепых догадок.       — Нет. Это кровь попала в сперму. Видимо у меня лопнули какие-то сосуды. С учётом, что твоя мать обложила мой член снегом — это неудивительно, — он говорил об этом очень раскованно и улыбка не сходила с его лица. — Но мы отошли от темы, — целует его в волосы. — Смерть непростая.       — Я не понимаю… — сдаётся Януш.       — Не могу объяснить, но она — переодетый педик, — с особым цинизмом чуть ли не выругался, а затем с неприкрытым садизмом продолжил: — гомосек. Садомит. Пидорасина! — он получал несравненное удовольствие от оскорбления Смерти. — Опущенный. Петух. Я желаю ей смерти!       — Чего? Прекрати! Ты идиот?       — Все зависит от её настроения и от того, кого больше предпочитает партнёр. Она любит мужиков. До безумия. Она их высасывает, опустошает своей клоачной дырой. Понимаешь, ей не хватает собственной мужественности, Смерть ведь очень красивая, видимо, хочет дать в дырку больше, чем взять — вобрать чужую мужественность. Тем более она жертва любви дементоров. Я думаю, они её опустили, — громко и заливисто смеется, злорадствуя наяву. — Она любит члены, а свой пихала только в твою маму, — и тут Том перестал смеяться, испытывая возмущение и гнездящееся негодование. — Если бы я только знал это раньше…       — Папа, ты уверен в своих словах?       — Да.       — Этому есть доказательства?       — Доказательства нужны только кастрированным дуракам.       — Но…       — Это не обсуждается.       — Но если она любит мужчин, то почему мама?       — Не знаю, — единственное, на что Том не мог найти ответ и придумать оправдание, так это именно на данный вопрос. — Может её секс с Силией изначально носил только репродуктивный смысл, а затем её тянуло к тебе, поэтому она толкалась в твою маму во время беременности. То есть у них ведь больше не было связи, как только она родила тебя? — но Том не уверен. — Или была?       — Я не знаю. Вроде не было. А как тогда получился ты? — Януш аккуратно решил поинтересоваться.       — Я думаю это было самооплодотворение, — Том говорил уверенно, но бегло.       — А если ты от другого мужчины? — Януш хотел было уже открыть отцу ту страшную тайну, но Том повернулся на него, не скрывая своего разочарования, ужаса и просто-напросто неверия. Януш понял, что папе будет это не принять. Никогда. Том сломается, он ведь почти сломался от этого предположения, он ведь так страдает от собственных догадок. Это как опухоль, которая вытесняет все его мысли. Папа зол, разочарован и если услышит что-то подобное, то либо впадёт в депрессию, либо попытается кого-то убить, возможно, и себя самого.       — Я думаю, я неправ, — Януш стал моментально отнекиваться, осознавая, что некоторые вещи просто невозможно познать и не покалечиться.       — Я хорошо помню своё детство, — начал внезапно Том, холодно отстраняясь. — Не нынешнее — нет. Я помню то, когда моей мамой была Силия, — заговорил с каким-то дёрганным изумлением, заерзал и перевернулся на спину, сцепляя пальцы в замок, блуждая взглядом по потолку. — Я… я был таким скверным. Мой характер мучил даже меня. Я так её хотел… — он запнулся, искренне свёл брови в раскаянии. — В шесть лет я ничего не понимал. Не понимал даже чего хочу от неё, злился где-то внутри себя. Как-то раз я закидал детей в песочнице песком специально до их хриплого плача, а потом наблюдал, как на Силию ополчились остальные родители. Они кричали на нее и тыкали пальцами, а она ругалась в ответ, кажется, ее даже тогда кто-то хорошенько ударил. Я словно винил маму в том, что страдаю, а она не может и не хочет мне помочь. Не видит и не замечает меня. Но вид плачущей мамы вводил меня в бурлящее исступление уже тогда. И я подходил так тихо и так незаметно, — как только мог, лишь бы разглядеть её боль и отчаяние. А она не ругала меня. Почти никогда. Она тогда подумала, что я пришёл её пожалеть, как сейчас помню, что подошёл к ней и облокотился на её ногу, так как Силия сидела на скамье. Прижался и что-то ощутил, и вот, я таращился на неё, пока она в разбитости закрывала лицо, ничего мне не говоря, пока я измождённо натирался о её икру. Моя бедная Силия подумала, что я хочу в туалет, — он усмехнулся. — Силия боялась меня, когда мне было уже десять или немного за десять. Не помню точно. У меня были знакомые по площадке. Кажется, у меня с кем-то из них был первый секс. В то время мне чего-то очень сильно желалось, и все, что было связано с темой ниже пояса — меня воодушевляло. Представлял в красках как изнасилую ее, а потом отравлю, чтобы потом снова изнасиловать, а потом я дрочил на свои гнусные фантазии, а потом плакал, потому что больше всего боялся лишиться мамы. А Силия пила два бокала вина перед сном и крепко засыпала, а потом приходил я… — и Том обернулся к Янушу, пугая своим нездоровым блеском опасной страсти в помутненных глазах. — Своей любовью я изводил ее так, как только мог. Именно поэтому, — вновь поднял взгляд к потолку, — я предчувствовал тот исход, который получился с тобой. Иногда я думаю, что так произошло, потому что я много думал об этом и боялся, чем и подтолкнул возможно. Мне думается, что я когда-то совершал глупые и несуразные вещи, — он очень красиво отыграл сожаление, которого, с пугающей точностью, не было в его сердце, да и вообще в пределах понимания. Том либо заставлял себя, либо убеждал, зная, что в таких ситуациях дóлжно чувствоваться. Он приподнялся, отворачиваясь, и полностью вставая с кровати, пошел к, покрывшейся инеем балконовой двери. Заглядывая за плотную синюю штору, наблюдает что-то такое, что неоспоримо притягивает и привлекает внимание, а вместе с этим, до Януша донесся голос Тома: — Тома-магла насилует Смерть в образе ужасной и неприметной женщины, — внезапно обернулся к Янушу, делая шаг назад снова и снова, приближаясь к балкону, — в следствии чего порождаюсь я. Великолепный! Жизнью наученный и надруганный, но я не жалею ни о чем. Я насилую Мариус и у нас рождается Силия и не важно какой это был Том. Я — есть я, — отворачивается снова, распахивая балконную дверь, впуская ледяной морозный ветер. Януш вскочил испуганно с кровати, наблюдая, как Том высунул руку на улицу, явно что-то подзывая. Ему на руку садится взъерошенная, покрытая снежными хлопьями белоснежная сова, размахивающая широкими крыльями, унося волосы мистера Реддла в беспокойны танец, в клювике у нее был конверт с ярко-кирпичной печатью. Том выхватывает очень грубо и яростно некий конверт из пожелтевшей рассыпчатой бумаги, моментально прогоняя птицу, смотря ей в след с неким опасением и презрением. Повертев конвертик, он поднимает свой недовольный взгляд на Януша, как будто увиденное возмутило его до глубины души, в чем он винил только своего сына. — Смерть насилует Силию и у нее рождаешься гадкий и мерзкий ты! — ткнул в него пальцем, захлопывая дверь, на ходу ломая печать, практически разрывая конверт, при этом расхаживая из стороны в сторону.       — Насилует? — Януш был в съедающем отчаянии, чувствуя на подкорке сверлящую боль. «Я плод изнасилования», — крутилось у него в голове как смертный приговор. Маму стало так жалко, что он, шумно сглотнув, почти от досады расплакался. Силия никогда ему ничего не говорила по этому поводу, даже не обвиняла и не порицала, но от этого не становилось легче.       — И не один раз, видимо, Смерть оправдывала это тем, что с одного раза у неё ничего не получилось. А я думаю, у неё просто случился оргазм, как это бывает у актива.       — И ты ничего не сделал? — ему стало дурно от всего услышанного.       — Почему же? Я ругался со Смертью. Настаивал на избавлении от тебя, но Силия отказалась. И они со Смертью как-то нашли точки соприкосновения для того, чтобы уладить последствия от случившегося. Да и вообще, твою маму насиловал даже я. И ты это делал.       — Неправда!       — Правда. Ты не можешь меня осуждать, так как оступился на том же месте. Возможно Смерть вступила туда же. Не стоит Силию жалеть. Ей страшно только поначалу, а потом она привыкает, особенно, если убедить её в том, что это по-любви. Мы, все-таки, не чужие ей люди.       — Вот это-то и самое страшное.       — Нет, сынок, просто ты ханжа. У твоей мамы всего-навсего жизнь такая. Тут нет виноватых. Я тоже был вынужден в таком дерьме жить… и ничего. Не умер, — он с минуту помолчал, как будто ужасаясь с собственных слов. — Её резали каждый раз, — резко и молниеносно переводит тему, перескакивая с одного на другое, не давая даже привыкнуть к услышанному ранее. — Вот после тебя не осталось шрама, а после меня у неё остался тоненький беленький, гладенький на ощупь, шрам перед самым пахом, — оторвался от письма, мечтательно улыбаясь. — Маглы-врачи оставили ей такое напоминание обо мне, — он говорил это с какой-то томной романтикой. — И я целовал ей эту полосочку сросшейся кожи, этого шва, который образовался по моей вине. Зато, это было реальным доказательством тому, что я есть и я принадлежу ей, — эта фраза была последней, в которой переливался нежный любовный оттенок, перед тем, как Тома воронкой засосало в незыблемое, на редкость гаденькое, тщеславие: — Я настолько гениален, что догадался, как реально воскрешать с помощью дурацкого камня. Вернее, на какое-то время призрак становился плотным, для этого нужно было сварить зелье на основе генетического материала умершего. И Силия использовала себя, — зловеще смеётся Том. — Тогда мы еще ничего не знали про нас, но все равно доставляет каждый раз, как вспомню. И знаешь что? — приближается к нему сразу на несколько шагов, разворачивая письмо. — Знаешь, почему я не спрашиваю каково умирать? У меня даже нет воспоминаний от того призрака, что наталкивает на странные мысли… помню каждую свою жизнь, но не жизнь после смерти. Если она вообще была, — договорив свой полоумный монолог, опустил глаза наконец-то в шуршащий желтоватый кусок пергамента, но Януш заметил, что отец не читает письмо, вместо этого он плотоядно улыбнулся, а затем, покачав от какой-то нелепости головой, поднимает воодушевленный и неверящий взгляд на своего сына. — Дорогой мистер Реддл, — Том без запинки начал читать: — Мы рады проинформировать Вас, что Вам предоставлено место в Школе чародейства и волшебства «Хогвартс», — и на этих словах он замолк, с выжиданием смотря на Януша, в выжидании оправданий или хотя бы извинений. — Объясни мне! — швыряет в него письмецо. — Каким образом письмо из Шотландии перекочевало в Нью-Йорк?       — Я буду учиться в Хогвартсе? — Януш не смог сдержать торжествующей улыбки.       — Ты туда не поедешь! — быстро смерил его пыл Том, расстраивая и обижая. Подойдя, небрежно оперся о его плечо, как будто он мебель. — В смысле, — бросил неоднозначный взгляд исподлобья, — ты поедешь не один. И я читаю между строк. Она хочет видеть нас.       — Мама?

*      *      *

      — Вам плохо, да? — не отходит от нее и постоянно что-то настоятельно говорит и говорит, не обращая внимание на то, что собеседник его все чаще просто-напросто игнорирует, порой не выказывая и капли эмпатии. Но у нее было такое обездоленное и немного страдающее лицо, она казалась напуганной, а еще она была одной из прекраснейших женщин, которых Артуру удалась повидать за свою короткую жизнь. Артур даже поссорился с Амосом Диггори на почве того что произошло между ними в купе, рассказывая Силие в красках о том, как они чуть не подрались сначала из-за двух последних шоколадных лягушек, а потом и из-за нее. Он зудел ей на ухо, чем и досаждал, а Силие казалось, что таким образом он испытывается ее выдержку и терпение, но этот мальчик слишком сильно мил, чтобы хоть как-то вывести из себя. Он спрашивал не нужно ли ей чем-нибудь помочь, а Силия видела только подсвеченную неяркими фонарями платформу и вот чего на самом деле желала в данный момент — так это быстрее очутиться именно на открытом пространстве уже знакомой земли. И она сорвалась, почти что со всеми хлынувшими к выходу ученикам, понимая только в последнюю секунду, — когда ее затолкали и зажали со всех сторон дети разных возрастов, что поступила опрометчиво и необдуманно. Вот Том Реддл так бы не поступил, — сравнивает свое безрассудство с ним в последнее время все чаще, не понимая как относится к нему. Силия совершенно откровенно видела своего невозмутимого разборчивого в интонации молодого папу среди этих учеников; оборачиваясь в набитый детьми коридор Хогвартс-экспресса, засматривается на некое приоткрытое купе, очень ярко и живо представляя как Том Реддл, должно быть, в одиночестве сидит и самодовольно смотрит в противоположное от платформы окно, считая шпалы, и только когда работник поезда пойдет проверять все вагоны, замечая и подмечая одинокого Тома Реддла, прельщая его своим вниманием — только тогда он встанет с места, облаченный в отглаженную школьную форму, в длинной черной в пол мантии; и с ничего незначащим видом, властно пройдется по совершенно пустому коридору в полной, сковывающей, тишине, на ходу прикасаясь холодными пальцами к плывущей вдоль стене; Силия неотрывно наблюдает, его красиво очерченную, нависающую, прямую и удлиненную линию виска, переходящую в насыщенно-темные волосы; он знает, что Альбус Дамблдор будет извещен о таком невинном, но в то же время показательном поступке, но Тому за это ничего не будет, ведь он ни на секунду не опоздает в Большой Зал. Силия вновь испытала к Тому безусловное сильнейшее чувство любви, которое скручивалось и бурлило, осадком порождая тревожность; и эта тревожность заставляла бы ее прятаться от него каждый раз, стоило бы Тому пройтись по длинному холодному коридору Хогвартса. Они бы даже не поздоровались, будь он не один, он бы бросил на нее заинтересованный мрачный взгляд, моментально замолкая лишь на неуловимое мгновение, прерванный тем странным чувством, которое пробежалось бы в нем от одного соприкосновения взглядом. И она бы это прочувствовала, это всегда что-то очень сильное, мгновенное, непонятное и совершенно не светлое, далекое от понимания привычной настоящей любви. И учиться с ним было страшно, особенно, чувствуя эту безнадежную, обгладывающую до костей, но отрицаемую ими обоими, — неразрывную и невольную связь. Так бывает, когда просто не можешь выбросить что-то из головы, а случайная малюсенькая встреча будоражит до мурашек, — Силия неосознанно, одним лишь только своим нелепым присутствием, дотрагивалась до его самой тайной и чувственной струны. Но он бы не посмотрел на нее открыто, даже бы не обернулся, не заговорил, обзывая и заведомо ненавидя, желая избавить себя от гнетущности таких встреч, чтобы в дальнейшем предотвратить свою глубокую зловещую и душную, неизлечимую помешанность. И мистера Реддла это напугало и Силию тогда это тоже очень напугало. Это чувство отталкивает настолько же сильно, насколько желает повториться, доводя до адреналинового взрыва где-то внутри, заставляя трепетать, после чего руки холодеют, мокнут и трясутся. И оно находит свой бурный выход, когда он сливается с ней в единое целое. И уже одни только думы об этом вводят Силию в сильнейший горячий сексуальный шок, заставляют ее вспоминать их интимные грубые соприкосновения, поцелуи и проникновенные движения до трясущихся икр, представляя, как бы у них это было. Неизбежно это случилось бы в поезде; Том был бы уверен, холоден и почти груб; «Стой спокойно», — его не дрогнувший, слегка просевший голос и пальцы, которыми он бы сжимал ей в истоме бедро; оперевшись руками о сиденье, Силия стояла бы на содрогающихся вялых ногах, издавая нудное тихое, плохо сдерживаемое, изнеженно утомленное мычание, а потом, — он твердо сделал бы в ней ударяющее движение вновь, заставляя застонать и, не прерываясь ни на секунду, одаривал бы нескончаемыми смелыми толчками, от которых внутри все клинило, распускалось, взрывалось, натягивалось, сокращалось и расслаблялось; Силия почти потеряла сознание в приторном горячем, дарящим наслаждение, инстинкте и в тот момент она думала бы только о себе, пока Том с невозмутимо ровным, немного пренебрежительным тоном повторял бы сухо почти над ухом: «Стой спокойно», доводя этими словами практически до чувственного распутного приступа. А внутри она вся такая нежная, от явного трения надоедающе и докучающе влажно печёт, мягко мокро зудит, а он, не останавливаясь, трёт её дальше, в сласти потопляя и в ужас от ощущений вгоняя. У него руки очень-очень тёплые и сухонькие, пальцами проскальзывает под махровый тёмный чулок, слегка его приспуская, и трогает её и доставляюще гладит. При этом, он прикасался бы разительно чутко, долго и страстно — вразрез со своими словами, выполняя её желание, вклиниваясь также одинаково, но безрассудно холодно, а его «Стой спокойно» срывалось бы все более пугливо с языка, и только когда он ухватился бы за неё цепким объятием, теряя всю вымученную стойкость и уверенность, Силия бы поняла, что та удручающая фраза, все это время, была адресована не ей. И, почему-то, Силия первая трусливо сбежала, жалея и оправдывая своего дорого Тома в данную минуту, взваливая всю вину за случившееся на себя. Он не может быть виноват, он бедный мальчик, который рос в приюте, — сожалеет ему, тепло вспоминая даже картины из собственного прошлого, даже его насилие в особняке Реддлов в лето 1943 года Силия оправдывает тем, будто Том на самом деле не знал, что делает ей очень больно, он не хотел совершать жестоких действий, это она его вынудила, потому что у нее, такое у Силии сложилось впечатление, на тот момент было скверное и невыносимое поведение. И теперь, спустя многое количество ушедших лет, Силия вспоминает моменты собственного изнасилования со сладострастными спазмами и нежным трепетом где-то внутри себя, вспоминая, как он чуть ли не заплакал, признаваясь ей в любви в тот роковой момент, ведь в ту секунду его наконец-то отпустило. «Мой дорогой Том…», — взрастила в себе опасные и необъяснимые чувства, которые поселились в душевной роще плотоядными сорняками. И эта нерушимая связь дала бы о себе знать в любом возрасте, — думается Силие; вспоминает его ребенком, который не был лишен своей особенно-скандальной детской эротичности, которую, почему-то, улавливал далеко не каждый; ощущает к Тому тоскующее, почти собачье чувство, очень сильно мечтает только об одном в данную минуту: соединиться с ним, и, пропуская через себя, содрогнуться в лихорадочной блаженственной неге. И вот тут она наконец-то четко поняла, увидела и прочувствовала, чем разнятся ее собственные чувства к сыну и к отцу. Силия ступает на ступень, подпихиваемая со всех сторон, уверенная, что обязательно упадет, ведь у нее такие хрупкие лодыжки, нога скользит еще ниже, упираясь в очередную ступень и теперь осталось только бесстрашно ступить на край платформы. Выглядывая наконец из поезда, она неосознанно высовывает руку, как будто ища опоры, и моментально оборачивается, стоило чьим-то пальцам ухватиться за ее собственные. Силия замечает радостные лица учеников, которые окружили профессора Дамблдора. Он улыбается им всем и Силие одновременно, помогая и поддерживая в тот самый момент, когда ей это было больше всего необходимо.       — Я… — хочет начать оправдываться, не видя теперь никого кроме него, а он, ничего не сказав, только в приветствии кивнул. А она ведь ничего не писала Смерти, не виделась с ней уже очень и очень давно, не считая парочки безумных снов, которые вполне могли оказаться сфабрикованными богатым воображением. И Дамблдор отпускает ее, оставляя одну, обескураженную и поломанную, в очередной раз доказывая что-то свое, чего совершенно не понимает ошеломленная и тронутая Силия. И он начинает уходить. Медленно, спокойно, размеренной таинственной походкой, а за своей спиной она слышит голос Хагрида, оборачиваясь, видит, как он держит большой вытянутый фонарь. Рубеус достаточно молод, но столь же огромен. И вот прямо в тот момент, когда полувеликан смотрит на Силию, внутри нее все скрутилось, будто выжимаясь и расползаясь, страшное и удушающее ощущение дежавю. Кладбищенская атмосфера, когда ступаешь на просторы магической Англии, то тебя трогает эта спокойная и поддерживающая рука Смерти, которая сопровождает от начала и до конца. Все повторяется вне зависимости от Тома или Гарри Поттера, — Силию пугает увиденное и открытое вновь. Искусственная петля, которую никто не ощущает, пока та нескончаемо затягивается вокруг шеи. И здесь ничего не меняется. Это именно то место, где когда-то решила осесть сама Смерть. И Силия вспоминает, как не горела желанием поступать в эту школу-интернат, оправдываясь тем, что не хочет отделяться от семьи, сейчас же, непонятное чувство вернулось, правда, повод остался в прошлом. Отходя от ошеломляющих открытий, она завертелась по сторонам в поисках Дамблдора, в какой-то момент считая, что все произошедшее ранее — бурная иллюзорная фантазия, но фигура, до сих пор удаляющегося директора школы, на котором высилась остроконечная шляпа, — удалялся уверенно и размеренно в глубь Запретного леса прямо по еле уловимой тропе. И Силия срывается вдогонку, наблюдая, как потешная статная фигура Альбуса Дамблдора отбрасывает устрашающую, не похожую на самого себя, тень, погружаясь в плотную туманную пелену, которая расползалась и высилась, растворяя в себе, — стоило только слегка углубиться дальше в лес. А он уже скрылся за тучной широкой елью, из-под толстой ветки которой и показывалась тонюсенькая реденькая тропа, ведущая прямо в глухой темный лес, сокрытый не только от утреннего солнца, но и от сияющих в небе звезд. «Не бросай меня», — канючит как маленькая, пугаясь всего происходящего, находя в Смерти статику и своеобразное волшебное упокоение и спокойствие. Под воздействием Смерти и окружение подражает кладбищу, как бы широко ученики не улыбались, им просто неведом взгляд из-за угла. Силия сталкивается со страхом перед тем, чем является Смерть, особенно, углубившись в одиночку в тихий страшный, практически непроходимый, лес. Стоит и смотрит на то, как крупная ветка слегка пошатывается то ли от дуновений ветра, то ли от того, что профессор Дамблдор только что задел ее, а ветка бьется о соседнее, плотно пристроенное, деревце. Силие чудится, будто сто́ит переступить за теневую черту леса и углубиться в него, как вновь раздастся звенящий гортанный смех, перерастающий в истошные дикие рыдания, сменяющийся плавным, но леденящим бурлящим хихиканьем. А если то высоченное сухое и костлявое чудовище поджидает за очередной сосной? Оно будет одно. Белесое на фоне черни ночной, только смольные рога утонут в родной, для этого нечто, мрачности, а глаза у него будут в полумраке светиться как у самого настоящего хищного зверя.       Доставая волшебную палочку, Силия, будто бы в последний раз, оборачивается на почти опустевшую платформу и стоящий свободный поезд, теребя задумку вернуться домой, но выбрасывая свой страх вместе со старой жизнью, безымянно зажигает на самом кончике своей палочки яркий, напоминающий полярную звезду, свет, направляясь вглубь Запретного леса. Совершенно молча и без резких движений, Силия идет по еле различимой тропе, а перед глазами мелькают частые столпы деревьев, которые во мраке отливали сизостью. Бугристые выпирающие корни встречаются на каждом шагу, заставляя Силию чуть ли не вскрикнуть от испытываемого мгновенного ужаса с неожиданности. И сколько бы палочкой она не светила, сколько бы за мантию не цеплялась — никого похожего на человека не видела. Одни сплошные деревья, чей скрипучий вой иногда заставлял напрячься, доводя практически до ополоумевшего ужаса, но Силия упорно не сворачивает с тропы, а потом моментально останавливается, оборачиваясь назад, наблюдая вдавленные в снег следы. Свои следы. Но за собой Смерть следов не оставила. И в панике оцепенев только от этого, Силия решает бросить затею с лесом, круто разворачиваясь, начиная удаляться. В раздумьях, она касается Воскрешающего камня, боясь, что могла потерять цепочку на какой-то злосчастной ветке, особенно впопыхах и в такую темень. Но чем больше Силия трогала этот камень, тем сильнее ощущала себя в опасности и эта мысль пришла к ней только в темном знойном лесу и когда она была совершенно одна, на волосок от смертельной опасности. Казалось, этот артефакт страшнее всех остальных, и, возможно, именно он вызывает нелепые, пугающие и просто невыносимые видения и сны?       — Стоит бояться Воскрешающего камня, — она остановилась, как только услышала за собой знакомый обволакивающий голос, но все еще не оборачивалась, вспоминая нечто на призрачной платформе, — говорят, это камень самоубийц, — тонко доканывает и задевает Силию, заставляя ее дрожать.       — С чего бы это? — она ненавидела игры в недосказанность, резко оборачиваясь. Альбус Дамблдор стоял где-то в двух метрах от нее, с учетом, что всего минутой назад там никого не было, прямо на протоптанной тропинке, которая неумолимо вела вниз к ледяному, но все еще живо журчащему ручейку. — Говори со мной на равных! — нетерпеливо, почти истерично приказывает и выплевывает все эти слова оскорбительным требовательным полушёпотом, начиная бесстрашно приближаться.       — Эта вещь побуждает человека к смерти как явлению, — притрагивается к своей велюровой бороде, успокаивая игрой интонаций, он словно русалка в море, зазывающая корабль разбиться о рифы. — Камень обязательно подтолкнёт живого к тому, что ему непременно нужно стать мертвым. Убедит. Заверит. Позовёт, — намеренно пугает ее, отслеживая реакцию на каждое последующее слово. — Твой папа неимоверно сильно боится этой вещицы, но почему-то, при загадочных обстоятельствах, — специально выделяет эти слова, — продержал у себя.       — Кто все те люди, которых показывает этот камень? Бывало такое, что когда я смотрела в иллюминатор теплохода, а каюту я взяла на третьей палубе, так как там спокойствие и…       — Почти полное отсутствие жизни, — подталкивает и запугивает, досказывая за Силию ее, оставленные в закромах, мысли.       — Я видела за бортом, а вернее в воде… людей. Они были безобразны, плавали в океане как дохлые рыбы, но завидев меня, начинали приближаться. И это при том, что я не вызывала никого, не крутила камень и вообще не думала о мертвых. Они сами приходят. Вместе со странными снами. Будто этот камень живет своей жизнью, — именно это признание далось Силие наиболее сложным. — Это души? Это призраки? — начинает бояться этого Дара Смерти еще сильнее, осознавая свой самый сокровенный страх на холодеющих кончиках пальцев. Кто-то говорит, что мертвых бояться не стоит, но именно мертвых и пугается уже взрослая Силия.       — Видимо, пришло время раскрывать Воскрешающий камень с другой стороны, — задумчиво протянул. — Понимаешь, их способности и силу нужно открывать, изучать. Силия, это страшные и непонятные даже мне вещи. Они где-то за гранью даже моего понимания. Но одно я скажу: Дары Смерти — темные и опасные артефакты, а призраки всегда бродят по земле. И призраки — они не души. Это зацикленная картинка, некий образ. Бесплотный и пустой отпечаток. Прямо как отпечаток твоих губ на прозрачном фужере. Отпечаток твоих губ это ведь не твои губы, верно? — он почти рассмеялся над ней. — А то, что показывает камень — не призраки, — доводит ее до слабых всхлипов, она от ужаса и неизвестности даже расплакалась. — Знаешь, сражаться с твоим папой — истинное удовольствие. Иногда мне даже казалось, что по силе он превосходит меня, — заботливо переводит тему. — Это была наша первая встреча после долгой разлуки. Министерство рассыпало в пух и прах. Он просто нечто любимое мною. Я вижу твой вопрос: как Том Реддл голыми руками победил дементора? — и Силия невольно кивнула, не спуская глаз с Альбуса Дамблдора, беря его под руку, ощущая, как рядом с ним ей комфортно и безопасно. Он понимает все и наперёд, а в отличии от Смерти весьма заботлив и неприставуч.       — Расскажи мне, — уставшая, она упирается лбом о его предплечье. — Расскажи мне все.       — Быть сыном Смерти — это одновременно колоссальное везение и роковая неудача. И у меня их два. Вот возьмём младшенького. Да — он дементор, в нем сокрыта особая узконаправленная, но очень великая мощь, — ощутив ее вес на себе, повел дальше в лес. — Все, что заложено в нас — надо по возможности развивать, углублять и доводить до совершенства. Януш растёт, его выдержка крепчает, а это самое важное. Он должен все понять. Все осознать и хотеть. И он уже чего-то хочет, — говорит о нем с ласковостью в голосе, — как-то мыслит и делает выбор, склоняясь по одну, важную только для него, сторону. У него есть чувства и он им подвержен. Он их слышит и не отрицает. А у Тома Реддла есть сила и очень слабое понимание: что же, всё-таки, ощущают другие люди. Веяние его братьев не сказывается на нем. И в этом есть моя вина, но иначе его душа снова расколется, прямо как плохо склеенная ваза. Даже при глубоком поцелуе из Тома душу не достать и отчасти потому, что он необычный, — останавливаясь прямо перед ледяным мелодичным ручьем, Альбус Дамблдор взмахнул рукой и на глазах вырос маленький мостик, через который он переводит Силию на другую сторону, продолжая уводить в самую глубь.       — Ты это сделала, чтобы съесть его самой, потому что дементоры покушались на него из-за ревности и ненависти, — и Смерть не ответила, однако, отрицательно покачала головой.       — Дементоры страшны и их боятся. Но не Том Реддл, а посему они для него как щенки, которых легко распинать. У таких как Том пресная и отвратительная на вкус душа. И он преследовал только одну цель в схватке с Янушем, лишенный Патронуса, Том намеренно выбил его в человеческий облик. Силия, зачем, а вернее будет «почему» ты приехала?       — Потому что прошло Рождество, — заботливым сделался ее кроткий тон. — А Рождество семейный праздник. Смерть член моей семьи. Я хотела увидеть её, чтобы сказать как она важна.       — Важна для тебя? — каким необычным стал его бархатистый голос.       — Нет, — Силия не чувствует, как разочаровывает Альбуса Дамблдора своими, неосторожно брошенными, словами.       — В определенных кругах смерть иногда называют последним оргазмом или просто еще одной сценой с выбросом спермы.       — Я не это имела в виду, — игнорирует загадочную, но не менее нелепую фразу, продолжая: — Важна для всего мира, — замечает, как профессор стал более отстраненным и привычно преспокойным, не понимая, как он не верит ни одному ее слову. — А вообще, я не знаю почему приехала, — сдается. — Мне так захотелось её увидеть… — романтично добавляет, мягко задевая этими словами Дамблдора вновь. — Почему Смерть такая жуткая? — Силия поднимает взгляд на профессора, желая услышать искренность в словах, не забывая то белоснежное неповторимое существо.       — А она жуткая? — с какой-то надеждой опускает на Силию мимолетный взгляд.       — А Смерть не видела себя в отражении? — весьма раздраженно фыркнула.       — Нет. Никогда. Говорят, что если Смерть увидит себя в отражении, то умрет.       — Я могу описать тебе. Как думаешь, ей было бы это интересно?       — Думаю, очень.