* * *
— Мама для мальчика является целой планетой… — Смерть вдыхает запах его волос, и как бы он не отстранялся, все равно она была ближе, чем ему бы этого хотелось. — Её вкусная тёплая грудь… — она говорила с таким придыханием, с таким романтичным и нежным артистизмом, что Януш чуть было не расплакался, вспоминая с каким счастье собирал мамочке цветочки, что росли на заднем дворе. Силия всегда была рада его хиленькому и маленькому букетику, — Пока он маленький, то не испытывает ещё никакого постыдства, — Януш смотрел на Смерть, видя ее отточенные линии, что подводили и обрамляли ее глубокие темные глаза и длинные восходящие брови — актриса, снятая с постановки, не иначе, — виновности, он ещё не знаком с социальными нормами. Он не умеет разговаривать, не умеет понимать, и он чувствует то — что он чувствует. Он ещё ничего себе не запрещает. И он наслаждается теплом этой женщины: «Это моя женщина, моя богиня, и я испытываю все самые лучшие чувства к ней». Запах грудного молока, запах этого тела, красота этих глаз, блеск этих волос. Это моя тёплая женщина, — Смерть с наслаждением протягивает последнюю фразу, в блаженстве сонно прикрывая глаза. — Я сплю с ней в обнимку, — нежно и мягко заключает его в свои неповторимые по силе и ощущениям объятия, а Янушу в нос ударил ее приятный запах и только сейчас он уловил, что в благоухании Смерти блуждали терпкие мужские нотки. И это прямо будоражило, и отталкивало и притягивало одновременно. — Мне с ней так хорошо и безмятежно, хорошо и комфортно… — трепетно оглаживает ему предплечья, пока он стоял не шелохнувшись, — это можно сравнить, разве что, с каким-то божеством. Я испытываю и сексуальную тягу к ней также, и я её ещё не научился контролировать. Я естествен. А потом с возрастом приходят социальные нормы и то что раньше было можно — становится нельзя. Ребёнок начинает подавлять своё устремление, начинает понимать, что нельзя трогать маму за грудь. Мама ему этого не разрешает, больше не даёт пить молочко, нельзя больше голышом обниматься с мамой. Нужно носить трусики, а раньше их можно было не носить, — Смерть мягко целует его в горячий лоб. — Мама больше не держит мою дорогую писечку, когда я писаю, — неожиданно хватает его прямо там, отчего Януш всхлипнул, встревожился, задержал дыхание, следя за каждой гримасой неповторимой и игривой Смерти. — Мама больше меня не подмывает. Мама больше не разрешает спать с ней ночью в обнимку, — убирает свои ощутимые пальцы со знойной середины его брюк, нежно прикасаясь тыльной стороной пальцев к его нежной горячей щечке, наблюдая, как Януш то ли в страхе, то ли в возбуждении томно и тихо дышит. — Все меняется. Ругают или отстраняют, когда пытаюсь поцеловать мамочку в губы. Ругают за то, что я говорю: «Мама, — ты моя любовь, — шепчет ему это сокровенно и влажно на ушко. — Я на тебе женюсь. Ты моя женщина. Я хочу жить с тобой всю эту жизнь», — Янушу вдруг невыносимо стало жалко приютского забытого Тома, у него даже чуть слезы на глазах не выступили. — Все надо мной хохочут и говорят, что этого делать нельзя, и тогда: я подавляю в себе все свои сексуальные тяготы, — целует его в щечку и дышит в висок, свободной рукой проводя по позвоночнику. — И тогда ты понимаешь: я больше не могу испытывать к ней никакой телесности, никакого секса, никакой биологии; и я могу испытывать к ней только какие-то эмоциональные и интеллектуальные — душевные чувства. Поэтому весь свой секс я вытесняю. А мама просто резко стала холодна ко мне. А потом вся эта телесность между мамой и папой стала страшная, запретная, грязная и постыдная — там может быть только страх, стыд и вина. Я это всячески вытесняю. Отрицаю. Но оно не уходит никуда, да? Знакомое ощущение, Януш? И ты уже когда-то почти стал моралистом, ханжой и лицемером, — и Смерть обескураживающе всем телом напирает. — Но ты не вытесняешь, а все потому что твои мама и папа другие люди, которые не вложили в тебя основные принципы и законы общества. Ты не то что не получал подарка на Рождество, ты не знал дня собственного рождения, не знал сколько тебе лет. Чувствуешь этот другой мир, можешь прощупать его между своими пальцами? — берет его за ручку, а у него аж все пальчики дрожат — настолько он боится и не знает, как Смерти отказать. — Так если осуждаешь и все ещё боишься, тогда почему принимаешь? — она смотрит на него и каверзно кривит свои губы в тонкую ломанную линию. — Откажись, уйди, попробуй стать нормальным: дементором или человеком. Другого не дано. Но ты лучше. Ты шедевр, потому что родился в самом сердце музея, среди экспонатов прошлого и забытого искусства. Я, конечно, это все образно, — вдруг нежданно и холодно отстраняется, а его так и тянет за ней, он ощутил этот магнитический околдовывающий шлейф Смерти, но он остался на своем месте, напирая на перпендикулярный стол Большого зала, засматриваясь на театральные, гротескные жесты и движения сатиричной Смерти. Она явно была непризнанной, но достойной внимания поп-королевой, театральной примой. Обаятельной, блистательной, неповторимой и очень притягательной. Ее плавные покачивающиеся действия расходятся с теми словами, которые она излагала, Смерть будто бы зачитывала нечто трагичное, всячески воображая из себя что-то. — Но я имею ввиду, что твоя семья кажется мне тем самым непонятным и абстрактным произведением искусства. — Ты тоже моя семья. — Я о себе и говорю, — жутко и нагло улыбается, обескураживая своим себялюбием и вознесением своей личности в культ. — А если серьёзно, то ты вырос в совершенно другом обществе. В обществе внутри другого общества. И вот твой шанс: общение с нормальными людьми. Можешь выбрать себе друзей, разделять интерес к Квиддичу и сливочному пиву, обсуждать и представлять сиськи мадам Розмерты, засматриваться на девочек… ведь ты все врешь! — в один момент угрожающим и порицающим стал этот настоятельный тон. — Что я вру? Ты такой эпатажный… — Что не испытываешь чувств к людям. Это не так. Просто тебе проще жить и думать, что у тебя нет выбора, поэтому-то из такого многообразия женщин ты выбираешь свою маму с чистым сердцем, ведь по твоим словам: «люди меня не привлекают», — от её слов лицо Януша напряглось, он сжал челюсть, стиснул пальцы в кулаки, нахмурил губы и уставился куда-то вниз и вдаль, попутно пропуская мимо ушей стремительную провокацию. — Что ты цепляешься? — он говорил раздраженно и очень наотмашь. — Не цепляюсь я, а пытаюсь рассказать тебе о тебе же. Так что не придумывай. Партнёром твоим может быть кто угодно, просто ты выбрал свою мать. И нет тут никакой закономерности, злого рока или других, объясняющих твой выбор факторов. Маму ты выбрал сам, — этой правдой хочет ему открыть глаза, чем только сильнее злит. — Ну и сиди на двух стульях как и все эти люди! — злится уже сама Смерть. — Ври всем вокруг, ври сам себе — только бы не принимать ответственность. Ты её любишь, потому что она не разорвала с тобой эту связь вовремя. Никто из них тебе не сказал, что любить её нельзя. — Но я об этом узнал! — яростно крикнул. — Да, когда уже был достаточно взрослым. И когда твой домашний учитель тебе об этом рассказал. Как рассказал и о многих нормальных вещах. Зазывал тебя в воскресенье в церковь? — Прекрати! Замолчи! — Януш, милый, — Смерть сожалеюще приобнимает его, стирая с него проклюнувшиеся слезинки, успокаивающе поглаживает и томно целует его макушку. — Все хорошо. Не вини себя. Ты все делаешь правильно, — её объятия стали крепче, а голос тише. — Никто не запретит тебе любить её, — оберегает своего младшего сына как никого и никогда, сочувствуя ему и желая побыть с ним вместе. — Можешь трахать свою маму, можешь целовать её и в попу и в писю. Можешь спать с ней в обнимку, — целует его в лоб, нервно скребется ногтями по спине, слушая, как он навзрыд плачет. — Я тебе разрешаю, — лезет к нему в брюки, вожделенно расстерзывая пуговицы, прикасается к нему там, а Смерть аж всю сладкая дрожь пробирает. Мнёт его и гладит, пользуясь тем, как Януш встревожен, как он расстроен. — Давай потремся членами, — целует его в мокрые губы, тяжко дышит ему на ухо, желая забрать своего сына, укрыть и успокоить. Смерти никогда не было жалко дементоров. Дементоры всегда плачут о ней, всегда страдают, но страдающий Януш вызывает в нем клокочущие будоражащие романтичные чувства. — Мы сделаем это, как делали всегда, — Смерть прощает дементора, как будто тем самым прощая их всех. — Сольёмся в одну субстанцию и будем стонать, пока нас не отпустит, — Януш обнимает её, ища спасения, а Смерть коварно добавляет: — У твоей мамы всегда будет один только Том на уме, — Смерть затрепетала от ненависти к Силие, захлебывалась в своей ревности и тонула в ясных как день деспотичных желаниях. Эта женщина не выходила у Смерти из головы, а особенно её звонкий смех над вторым лицом Смерти, а также её прикосновения, которыми она касалась торса; это было так неуверенно, так пугливо, а потом её поцелуи, — Смерть не может отвязаться от тех ощущений, когда Силия сосала ей грудь со словами: «мамочка». При воспоминании той мягкой и нежной интонации Смерть бросало в жар, в клокочущую сексуальную истому. — Мой милый мальчик, — нежит и тешит Януша, сжимая ему член, засовывая ему язык в ухо. — Хочу почувствовать привкус твоей кислой спермы у себя во рту. — Что правда? — заслышав этот голос, Смерть моментально оборачивается. — Ты должен для меня кое-что сделать, — ее голос прозвучал уверенно и где-то даже очень по-деловому. — Назови позу, — а Смерть в улыбочке ехидной расплывается. — Сынок, пожалуйста, уходи отсюда, — Силия забирает его из объятий Смерти, высвобождает и отпускает, а он за маму цепляется, уходить от нее совсем не хочет — боится, что случится что-то плохое. Он хотел ей возразить, понимая где-то нутром, будто все же Силия что-то старательно умалчивает. — Уходи, — Силия слышит позади себя приближающиеся шаги, Смерть кладет ей ладонь на плечо, обращая свой взгляд к младшему сыну. И вот Смерти он перечить не смог, а хотя невозможно хотел. Не остаться — нет, просто не давать им с мамой быть вместе. Разорвать их сомнительный и возмутительный со Смертью союз. И Смерть на него своим взглядом давит, опускает и чернит, а после всего услышанного только сильнее, Янушу казалось — он сходит с ума. Он все еще ощущает на себе прикосновения Смерти, потому и не может прийти в себя, считая, что его обманули, не дали выбора. Смерть так поступила со всеми, пользуясь тем, что она самая глобальная фигура по сравнению с каждым из них и даже если они объединятся… Януш хотел подать жалобу в Визингамот или отправить письмо в Магический Конгресс. То что делает Смерть вообще законно? Как она могла обманывать их всех, да еще и принуждать любить ее? — Пошел прочь, — Силия слышит этот приказ прямо над ухом, слышит даже, как размыкаются губы Смерти, она с придыханием говорит и подходит почти вплотную; и Силия чувствует, как прикасаются пальцы Смерти к уже ее напряженной спине. Она с неверием в происходящее смотрела на то, как их заплаканный и оскорбленный мальчик вынужденно уходил. Силия уныло скорбела по нему, не желая отпускать. Гадкая Смерть. Один пузырек чистого гормона поможет Мистеру Президенту лишь на короткий промежуток времени. Две недели? А что дальше? А если Президент свалится после этого с жаром, а если и вовсе умрет? Силия сжимала зубы все сильнее, обдумывая лишь дальнейшие действия, она подобралась так близко к вершине, это новое будущие машет рукой и уже встречает, но по одной прихоти все может сорваться. И тогда нить оборвется — все хорошо когда вовремя и работает слаженно. Януш не помешает, Том не помешает, помешает только Смерть, Силия уже ощущала ее давление, при этом даже не смотря ей в глаза. — Ты мне нужен, — берет Смерть за руку и, набираясь смелости, без промедления оборачивается. — Ты мне очень нужен, — зажимает его теплую руку между своих горячих ладоней. Ее слова вызывают в Смерти серьезные раздумья, неверие и самую обыкновенную ревность. Ей хотелось сделать неприятно, сделать больно, подцепить на крючок и постоянно этим понукать, а еще следить, чтобы не сорвалась с наживки. Выбираясь из западни, Силия вновь подходит к большому, перпендикулярно стоящему столу Большого зала, прислушиваясь к шагам за своей спиной. — Я хочу познать тебя, — Силия касается столешницы самыми кончиками пальцев, говоря эту фразу очень настоятельно и без смущения. — Заманчиво, — хмыкнула Смерть, даже не веря в услышанное, вставая по другую сторону стола, наблюдая взгляд напротив. — Тогда я тебе кое-что расскажу. Знаешь, когда мой учитель-философ узнал, что я могу давать ему по-всякому… Я так испугался тогда. Мне просто не хотелось, чтобы он меня трогал там. Грязный похотливый старик в потной пыльной тоге. И тогда я вобрал свой член практически из его пальцев. Ему это понравилось, он насиловал меня туда. Он меня так занасиловал, что у меня даже пошла кровь. Но, по крайней мере, это было не так ужасно, как когда меня имели в задницу. — Тебе было больно? — Боль я научился отключать достаточно недавно. Знания очень помогли мне обрести на себя некоторые рычаги давления. Но да — мне было больно. И знаешь, не столько боль ужасала, а скорее то, насколько это мерзко и неприятно. — Я всегда думала… — Ты ошибалась. — Я не давалка, я личность. Я тоже чего-то хотел, и чего-то не хотел. Ужасно даже не то, что твои желания не исполняются, ужасно то, что твои страхи осуществляются. — Ты общался насчёт этого с другими? С такими же пострадавшими как и ты? — Да, конечно. Все относились к этому по-разному. Но одно я знаю точно: кровь и дерьмо было не только в их воспоминаниях, но и на одежде. У нас невыносимо болели задницы, ты просто себе не представляешь каково это. И какие трудности вызывает обычное опорожнение кишечника и кстати оно удавалось немногим. Я конечно могу расписывать и дальше все интересные и неизбежные последствия, но нужно ли это тебе? — он взглянул на молчащую задумчивую Силию, её лицо было наполнено негодованием и жалостью. — На моей памяти Алексий и Андроник покончили жизнь самоубийством. Андроник спрыгнул в Самарийское ущелье, Алексий утопился в Эгейском море. Димитрий жаловался на боли в желудке и ходил весь зелёный. Не все хотели это вспоминать. Я не могу назвать тех, кому бы это нравилось. Они потом многие влюблялись друг в друга и в тайне уединялись. — Это ужасно… — Согласен. Мало кто через это способен пройти и остаться нормальным. Это навсегда даёт о себе знать. Нормальных вообще в таких историях нет. Мы как бы жили и вообще не думали, что с женщиной тоже что-то можно. Мы были уверены, что только между нами мальчиками это возможно. Чего и куда ей там — мрак и ужас, — Дан улыбнулся. — Ты мстил? — Нет. — Пробовал кого-то спасать после пережитого? — Нет. — После этого ты стал женщиной? — Нет. После рождения Тома — окончательно, а до этого я просто переодевался и играл. У меня тогда было много вопросов к себе. Я до сих пор не могу это объяснить. И вот после рождения Тома мне понадобилась серьезная помощь, и тогда я обратился к мистеру Фрейду. — Я хочу познать тебя как мужчина, — Силия не отступая продолжила, замечая, как Смерть приходит в труднопобедимый откровенный шок. — Даже так… — Я всё продумала, — отрешенно говорит, кажется, вынужденно переступая через себя. — Я воспользуюсь Томом, — Силия показывает прядь седых волос своего горячо любимого отца. — Мы с тобой будем познавать тебя, — указывает надзирательски на Смерть пальцем, — если, конечно, ты согласишься, — но все же Силия прибывает в бесстрастном ожидании, на самом деле довольствуясь реакцией Смерти: как ему приятно, будто она исполняет его самое секретное и постыдное желание. — Отдашься мне, Дан? — Силия не лукавила, не заигрывала и не вкладывала в свой вопрос ни капли провокации или сексуальности. Смерть смущается и специально тянет с ответом, пряча своё моментальное согласие под замком нерешительности, не без усмешки фокусируя взгляд на отрешенном и безучастном лице Силии. Она была жестка, казалась расчетливой и бездушной — это выдавал ее пустой потемневший взгляд. — Ты спрашиваешь меня… — не может не удивиться, не может не восхититься. — Конечно. Я хочу почувствовать тебя. Хочу помочь тебе. Мы будем партнёрами по исследованию. Ты с твоими безграничными знаниями мне поможешь, а я, может быть, смогу помочь тебе разобраться в себе. Будем познавать тебя вместе. Но я хочу ощутить пенис и хочу поиметь тебя в твой гуттаперчевый член — очень уж это заманчиво, — она говорила расчетливо подбирая слова, но практически бездушно. — Моя симпатия к тебе иногда достигает немыслимых высот, — и вот он уже, незаметно для себя, бессознательно и на одних эмоциях в любви ей признается. — Таких… что я хочу просить тебя родить мне ребёнка, — это трогает Силию, особенно, когда она смотрела на Смерть. Какой же он красивый, похож на женщину, но Силию неимоверно возмущало и выводило из себя, что он упорно приписывает себе несоответствующий пол. — У меня просто есть это необъяснимое желание. Это желание самый истинный показатель искренности. — Давай пофантазируем, — подходит к нему Силия. — Какой бы он был? Наш ребёнок. — Мне бы хотелось двойняшек. У нас были бы два мальчика. Они были бы очень на нас похожи, — он заботливо берет ее за руку, заправляет выбившиеся пряди, без устали неморгающе смотрит и когда говорит — лучезарно улыбается. — У одного глаза с прищуром и подозрительные, а ещё и тёмные как у меня, — Силия только сейчас осознает, что он безнадежный романтик, а после она перестает удивляться его выходке, вспоминая, как он доставал из собственных брюк цветы. — А второй был бы лёгкий на подъем, игривый и открытый, его глаза были бы столь же голубы как и твои. Милые мальчики, — он нежно прильнул к Силие, обнимая. — Мне бы хотелось качать их на ручках. Они были бы в сто раз лучше Тома. Мы бы прикладывали их к груди, смотря друг другу в глаза, — берет Силию за руку, даря лёгкий нежный поцелуй в висок. — Мы бы отпустили их. Они бы жили свободно и как им вздумается. Это были бы наши детки. Любимые и родные, — Смерть ещё никогда не была так растрогана, так ласкова и покорна. — Они бы путешествовали. Присылали бы нам открытки. Мне бы хотелось, чтобы они были всегда друг за друга. Один талантливый археолог, а другой историк. Они бы дополняли друг друга… Выходи за меня, Силия, — сжимает её левую ручку. — Будь моей женой. Силия абстрагировалась от всех его слов, в данную минуту думая только о Белом Доме в Вашингтоне; она была уверена, что Мистер Президент очень ждет ее, что он места себе не находит, и Силия так сильно хотела с ним встретиться, но больше всего хотела пожать ему руку и улыбнуться в ответ. Она бы хотела пожать руку и Первой Леди США и оказаться внутри президентской обители, чтобы сам Президент показал ей свою историческую обитель. Он бы откупорил бутылку Шато Мутон-Ротшильд 1945 года, разлил бы по красивым широким фужерам, протянул бы один ей, и в тот самый момент он показался бы Силие забытым другом и дорогим товарищем. Его спина бы больше не болела, он скинул бы с себя жуткий теснящий корсет и наконец-то без боли смог бы просидеть в кресле много-много часов, а Силия бы расспрашивала его обо всем: как он познакомился с женой; каково это иметь такую большую и дружную семью; собирается ли он умирать? — и если Мистер Президент рассмеется или отрицательно помотает головой, тогда Силия расскажет ему правду. Правду о его гибели, сядет рядом и будет смотреть как на бога, а глаза у него добрые, а улыбка приятная и широченная — он хочет всем добра, он любит свою страну. Он показался бы Силие сильнее и внушительнее самой Смерти, это будет человек, ради жизни которого подсуетилась сама Смерть. Он кажется Силие таким идеальным, отчего и игрушечным, словно Кен в домике для Барби. Джон Кеннеди не должен изменять своей жене, — думалось Силие, она настолько хотела видеть у них идеальную и нормальную семью, что ей верилось, будто Мистер Президент обязательно гордо и без труда понесет супружеский долг. Том должен будет стать коллегой Мэрилин Монро, — Силие казалось, что она в шаге от своей утопии. Она хотела идеального президента идеальной страны с идеальной нерушимой семьей — это как непробиваемый тыл. Ведь сила в единстве поколений. Семейная кровь самая крепкая, и, в конце концов, семья важнее всего. У Президента с Первой Леди будут двое чудесных детей: девочка и мальчик. Один за маму, другой за папу. Джон Фицджеральд младший, — Силия была уверена, что этот ребенок обязательно займет место в Белом Доме после своего отца и двух дядь. Клан Кеннеди виделся ей такой нереальной избыточной мечтой, что когда она думала об этом — у нее мурашки по коже пробегали от эстетического наслаждения. Она правда поверила, что будет выращивать их как самые редкие и прекрасные цветы в оранжерее, они будут благоухать величием, блистать лоском и притягивать надежностью и умеренным консерватизмом, — этакая роща ослепительно-белых нарциссов. И среди них так много приятных сильных мужчин — настоящих мужчин, с врожденным самоуважением, с потомственным достоинством, с родовитой благородностью в лице и поступках. Они могут взять на себя ответственность, принять верное и хладнокровное решение, не поддаваясь эмоциям в сложной ситуации. Династия настоящих доблестных и честных личностей, чей век всегда должно освещать солнце. Она невыносимо сильно хотела стать частью чего-то такого же глобального, общаться с такими людьми — стать их частью, пускай даже самой посредственной, — но частью. Силия хотела научиться этому у семьи Мистера Президента и стать собственной мечтой, брать непомерную ответственность и принимать без страха важные решения. Хотела принять участие в становлении нового мира, готовая жертвовать и принимать решения, брать в свои руки бразды правления хоть чего-то, пусть это даже члены ее собственной семьи. — Спусти мой курок, — слышит заливистый смех Смерти, видя перед собой его вытянутую руку, а в этот момент он держал склянку из темного стекла. Без лишних вопросов Силия принимает ее, все же надеясь, что, может быть, это яд. Откупоривая зелье, моментально роняет седые волосы Тома внутрь, немного взбалтывая, понимая, что Мистер Президент не должен будет узнать ни доли всего происходящего. Она же тогда моментально потеряется в его глазах, Силия уже вовсю представила его осуждающий и понукающий взгляд. Он будет разочарован. Его исконно католический клан такое не одобрит, как, собственно, и сама Силия. «Если потребуется, то я даже стану католичкой», — моментально принимает решение, желая во всем походить на семью Мистера Президента. «Я даже пройдусь по минному полю», — признается в искренности своих идеалогических чувств. «Моя будущая страна, прости меня, но если я этого не сделаю, то мы можем никогда не встретиться. Надо держать слово. Надо принимать, порой, тяжелые решения…», — Силия все еще тревожно смотрит на пузырек, чувствуя, как ее тело в усталости колыхнуло. «Я буду жить на два штата. Вашингтон-Нью-Йорк. Я буду работать на два Конгресса. Я буду здороваться с двумя Президентами. У нас никогда не будет войн. У нас будет самое интересное кино и самая тайная, но интеллигентная политика», — после ободряющих мыслей Силия поднимает взор на загадочную Смерть, без раздумий выпивая целый пузырек, отбрасывая пустую склянку, уверенно разбивая ее на мелкие осколки. На вкус зелье отдавало Томом, причем таким ядреным мускатом, что от подобной терпкости язык чуть не свернулся. Язык зажгло как огнем, она посмотрела на свои руки, внимая, как они увеличились и расширились, сохраняя схожую структуру, а затем ноги — их сдавило так, что Силия чуть не вскрикнула, тут же снимая с себя калечащие и не по размеру маленькие туфли. Хватаясь за свое лицо, она ощутила его некую угловатость, а еще и отсутствие длинных волос. У Тома волосы жесткие и колючие, да и кожа на лице не такая мягкая и эластичная, но ей стало непомерно стыдно от того, что у нее появилось нечто отличительное, ощущать которое было просто-напросто страшно, а еще ей было очень неудобно. Хотелось это скрыть — оно на таком открытом месте, оно легко может пострадать, — Силия схватилась за свой пах, думая о том, как это неудобно: иметь что-то на этом месте — нет легкости и беззаботности. Наличие этого органа очень сильно меняет ее взгляды на мир и мужчин; а если кто-то пойдет с ножом и ткнет прямо туда? А если отрежет? В мире ведь так много сумасшедших и ревнивых людей. Чтобы отомстить с особым изощрением и садизмом — можно просто вонзить туда что-то острое или всадить пулю, раздробив тазовую кость. И мужчина больше никогда не сможет быть собой, его жизнь будет полна страданий и боли, — сама мысль оказаться сейчас на подобном месте вгоняет Силию в трудно подавляемую панику. Мошонка снаружи, а если яички перекрутятся, а если застудятся? Как Том это терпит? Он вообще задумывается об этом? Силия впервые рассуждала о том, что она не ощущает ношения собственной промежности и наружных половых органов — их как будто нет, они появляются в нужный момент, а потом снова исчезают, даже грудь всегда находится в жестком корсете или бюстгальтере. Силие подумалось, что если бы у нее был бы член, то трусы она бы носила с жестким бандажом — как бы странно это не звучало. — Хочешь, я тебе отсосу, — Смерть щупает Силию ниже пояса, восторгаясь тем, что так упорно чувствуется. Силия испытывает странные телесные, схожие со стыдом чувства — стыд всегда где-то ниже пояса, а еще это тревога за то, что оно снаружи, а ещё она в платье, а еще ее трогают там. — Нет. Не надо, — как можно более спокойно отвергает. — Я не вижу себя мужчиной, который носит женскую одежду, — Силия уверенно избавляется от тесной и неподходящей по размеру ноши, скидывая все поспешно на пол, оставаясь перед Смертью полностью обнаженной. — Это должен быть твидовый костюм-тройка с накрахмаленной клетчатой рубашкой, — Силия говорила очень бегло, как будто пыталась унять этими словами какое-то неловкое молчание, не в силах оставаться наедине с темным взглядом Смерти, — красным галстуком и изумрудным шелковым носовым платком, — Смерть так смотрит, так оценивающе, так страстно; касается ее шеи, затем резко цепко хватается и притягивается, исступлённо потираясь горячими губами о её бархатистую щеку. — Мне казалось ты меня бросишь, — наслаждается Смерть безответными прикосновениями к родной коже и без конца с радостью виснет. — Закрой глаза, — шипит на змеином, зарываясь своими пальцами в чужие волосы, возвращая им тёмный пигмент, касается прикрытых век Силии, а затем просит с какой-то сакральностью в голосе: — Посмотри на меня. Открыв глаза, Силия видела только Смерть, чувствовала только Смерть. Смерть облепила и обступила, практически взобралась — захватила. Смерть хочет поторопить события, явно вздыхающая и страдающая от потери выдержки. Он возвращает ей её родной цвет глаз и волос, все же не желая видеть перед собой Тома. Став мужчиной, Силие думалось о том, что она совершенно точно и бесповоротно укрепила стойкость своих решений, немного глубже познала собственные идеалы и желания, считая их достойными внимания, считая, что только глупец не захочет по ним жить. Вся грязь, в которую они ее втянули — никак не касается истинных мотивов, ни в коем случае не задела душевных качеств, можно даже сказать — помогла в принятии глобальных решений. Силие хотелось все взять в свои руки или хотя бы помочь кому-то в этом, и это не члены ее семьи. Она испытывает холодящие кожу ощущения от прибывания в раздетом виде. — Я не люблю полностью быть обнаженной, — признаётся своим отрешённым тоном, на самом деле не получая удовольствия от странной авантюры. Смерть, не отделяясь и ни на шаг не отдаляясь, вытягивает руки за спиной Силии, накрывая её серебристой и шёлковистой мантией-невидимкой. Её руки поскользили по телу Смерти, пытаясь прираскрыть, а он не даётся, закидывает ногу на Силию, жмётся изо всех сил и с ужасом на ухо зацикленно повторяет: «нет… нет… нет…», — он стесняется. — Я хочу посмотреть, — Силия находит манящий разрез в мантии, ведя по его обнаженной ноге все выше и выше, дальше и дальше. — Покажи мне, — настойчиво просит и холодно отклоняет от себя — отрывает безжалостно, не чувствуя к партнеру сострадания, убедительно опускает на столешницу. — Мне нужно знать. Я не буду тебя унижать. Сейчас я твой врач, — хватается в его бедро, смотря на Смерть, на его красивый контур глаз, на манящую улыбку — из него потрясающая, но спорная женщина. — Ты самая лучшая. Самая красивая и непревзойденно умная, — её слова успокаивают Смерть, на миг расслабляя. — Я не совсем женщина, — и Смерть вроде измывается, но все же наконец-то с облегчением признаётся и даже с долей пафоса, прираздвигая свои ноги, давая посмотреть и рассмотреть себя. Смерть вздрагивает и пугается, стоило Силие резко и без предупреждения дернуть его за ноги, расставляя шире. Силие захотелось дотронуться до члена Смерти, так он только смущённее заулыбался. Он был твёрдый, эрегированный и скользкий. — Покажи, — задирает мантию ещё выше — практически ему на лицо, почти залезая туда с головой; не спускает глаз с самой невероятной промежности, которую только можно себе представить. Смерть громко выдохнула и унизительно расставилась еще шире, возлежа на столе, нехотя показывая столь фантастический процесс. Силия его мантию грубо распахивает, почти что рвёт пополам, желая посмотреть на него всего, какой из него прекрасный Аполлон. Силия жадно и бездумно ведёт рукой по его телу — невообразимо хорош и заметно что мужчина. У него широкий плоский и гладкий торс, а ещё у него приковывающие взгляд прекрасные женские груди. У него почти нет талии — не ярко выражена, у него сильные руки и достаточно широкие плечи. На ощупь он очень твёрдый и в меру субтильный. Силия высовывает язык и лижет ему вздымающийся от нервного дыхания живот, Смерть вздрагивает. Он очень смущается и достаточно сильно хочет это скрыть. Его потуги были правдоподобны до тех пор, пока он улыбался, но стоило Силие его потрогать и лизнуть, как он весь в шоке затрепетал. — Красавчик… какой же ты красавчик, — целует его в живот, даже не удивляясь отсутствию пупка, опускается ниже, резко отстраняясь, рассматривая Дана сверху вниз. — Покажи мне, — настаивает. Силия видела, как оно поглощается светлой ровной кожей, как расходится по шву и прячется, оставляя после себя что-то очень не похожее ни на что. Она словно только что посмотрела формирование пола у плода на 4 неделе. Силия кладёт ладонь Смерти на нижнюю часть живота — прямо в подчревное сплетение, круговыми движениями прощупывая и пожимая, и Смерть тяжело и часто дышит, бессознательно покачивается, смалчивая какую-то откровенность. Оно может кончить если ему массировать живот, — Силия безошибочно понимает, что функции гениталий практически не исчезают, даже форму слабо меняют. Похоже на ложный гермафродитизм. Живот у Смерти гладкий, твёрдый и прочный как кремень, а если нажать на пах и углубиться в брюшину, то можно ощутить его член внутри — он твёрдый, и при частых нажатиях из появившегося скрытого отверстия стекают клейкие капли предэякулята. Оно, наверное, и мочится тоже оттуда. — Это невероятно… ты само совершенство, — ошеломлённо признаётся Силия, растирая меж пальцев прозрачный вязкий секрет. — Ты мне льстишь, — Смерть смущается, довольствуется сказанным, прокручивая услышанное в голове раз за разом. Берет её за руку и опускает ниже — хочет, чтобы его ласкали там. У Смерти не просто отсутствуют наружные половые органы в привычном понимании, они, скорее, и вправду ложные: есть маленькие и тоненькие рассекающиеся половинки, при этом полностью отсутствует клитор, уретра, а также малые и большие половые губы и слизистая в промежности, а ещё до самого заднего прохода у него тоже идёт рассекающий телесный шов, напоминающий шрам, который делит любую мошонку пополам. Чем глубже кожа пряталась вовнутрь, тем темнее она становилась. Это было поистине интересным и неповторимым зрелищем. Силия хотела его там рассматривать, ей хотелось понять, хотелось ощутить, как оно кончит. — Ты реально мальчик! Неужели никто из твоих партнеров этого всего не замечал? — не может в это поверить. — Поверь мне, они этого и вправду не замечают, — Смерть бегло объясняет. Силия, слегка касаясь кончиками пальцев и ногтей — водит по его бёдрам от колен к промежности, вызывая бурные мурашки, улавливая, как тяжело Смерть дышит и с каждым подходом все громче. — Мне с тобой комфортно, — Смерть с особой усладой в этом признается. Хочет ее поторопить, а у Силии почти нет эрекции — только научный интерес. Аккуратно, без предупреждения и как можно более незаметно — проскальзывает вовнутрь только одним пальцем, считая, что тактильность рук намного точнее тактильности члена; членом можно многое упустить — член сосредоточен на стимуляции, член ищет раздражителей, а все это дурманит трезвый разум и сужает сознание до состояния бутылочного горлышка. Силия изумилась, ведь внутри оно было ещё более плотное, гладкое и скользкое, а ещё очень тёплое — горячее. Смерть не издаёт ни звука, не дёрнулся даже, а Силия с прищуром что-то внутри нащупала, она оторопела, продолжая это трогать. Это была маленькая ямочка, а рядом с ней нарост и чем дальше внутрь — тем больше этого там. Вставая, Силия неумело дотрагивается до себя, до своего интимного места, стараясь с диктаторской жестокостью расшевелить. Смерть обхватывает её там очень мягко, сжимает сильно, будто выдавливать что-то собирается. Член охотно твердеет, стоило Силие посмотреть на эту руку — изумительный маникюр — кричащая фуксия, изумительные пальцы. Стоило руке заскользить вверх, прямо по всему вытянувшемуся пещеристому телу, как Силия встрепенулась: — Нет! Не трогай головку. Трогай только само основание, — Силие невероятно и необъяснимо нравилось его там ощущать, его тяжесть, его живое присутствие, — член отзывался на прикосновения. Когда Смерть его держит, то Силие это было слишком приятно, она возбуждалась в своих фантазиях, проговаривая самые изощренные оскорбления и гнусности. Смерть все равно его гладит по основанию, давая Силие ощутить и восхититься собственной величиной — это нерушимое удовольствие, это ощущение полноценности и всемогущества. Медленно, но верно у нее все же встаёт, чем мешает, хочется думать лишь о себе, забыть про все, интересующие до этого вопросы и унять щекочущее онемение. Устраиваясь между приглашающе разведенных ног, прислоняется самым трепещущим кончиком, нажимая в самый центр Смерти, начиная осторожно давить, стараясь не думать о том, что у него, возможно, там зубы. Она заскальзывает очень мягко, очень плавно, испытывая странные неповторимые эмоции. Эмоции неоспоримого обладания. Это контроль, а ещё ответственность за принимающую сторону, — Силия смотрела на Смерть, трогая ему живот, все ещё ощущая причинную внутренность. Ничего подобного нет ни у одной женщины. Смерть безропотно ласково стонет, гладя руку, которая примостилась на его животе. Силия не может решиться сдвинуться с места — произвести фрикцию, почему-то пугаясь этого, даже не наслаждаясь тем какая жёсткая внутри Смерть щипучая и согревающая. Сосредоточившись на своём члене, Силия старается познать Смерть изнутри, но как бы она не старалась — отдельных уплотнений, да и вообще рельефа членом не ощущается, но она испытывает странное чувство стеснения — Смерть сужается внутри и немного сдавливает саму головку. Он внутри неглубокий, но приятный, — Силия оглядывает потолок. Смерть не издаёт ни звука, но стоило с размаху заскользить там и шлепнуться о преграду, как в лице Смерти заиграла сладострастная тягость и сосредоточенность, он сжимает пальцы и прикрывает глаза — он никогда в жизни не сможет от этого отказаться. Оно внутри и правда мокнет — даже липнет, и тогда Силия наваливается всем телом, укладываясь на встревоженную Смерть, сильнее сдавливая и прижимаясь членом к его задней стенке, начиная ёрзать, и тихо, но с одышкой толкать. А потом она смотрит на его согнутые в коленях обнаженные ноги, которыми Смерть цепляется за нее, прижимаясь к крестцу, — потрясающие эмоции, в которые даже сложно поверить. Хотелось делать это поживее и побыстрее, но вместе с тем хотелось досконально прочувствовать какое оно там. Смерть слабо задрожала, сладко надломано что-то проныла, после чего закрыла лицо руками. Силия не может думать о себе, не чувствует восторга от проникновения в другого, слабые трения удовольствия почти не давали, пока она считала фрикции: «Четыре, пять, шесть…». Силия вообще ничего приятного не ощущала, никакой остроты эмоций — она была сосредоточена на Смерти, а ещё у Силии быстро заныла поясница — как это оказывается тяжело, она думала, что со стороны похожа на раскачивающееся дерево. — Поцелуй меня, — просит Смерть и обхватывает её плечи руками, пробираясь острыми ногтями в волосы и притягиваясь лицом ближе, пока Силия все считала: «Двенадцать, тринадцать», смотря даже не на Смерть, пока он исступленно облизывал ей щеку. — Мы же не пидоры, чтобы целоваться, — Силия была немного озлоблена, сосредоточена и говорила бестактные вещи. Смерть отстраняется, а потом улыбается только шире, а ещё и ехидно посмеивается, на самом деле слишком тревожась от сказанного, при этом не отлипая и не разрывая объятий — хочет любви и ласки, томно что-то мыча ей в висок, наслаждаясь даже такими медленными движениями — Смерть чувствовала все ярче, жарче и эмоциональнее. Силия ощутила, что на четырнадцатой фрикции стеночки внутри стали ещё более влажными, при беглом взгляде вниз, она замечает, что член покрывается чем-то чёрным, — когда выскальзывает наружу. Опуская руку, трогает Смерть за ногу, пробираясь ко внутренней части бедра — а он и правда в экстазе истекает, прямо как спелый фрукт мякотью, перевозбуждается и выделяет эту слизь — у Силии вся рука липкая; нетактично и с чувством пренебрежения размазывает эту слизь по его же животу. А Смерть ноги расслабляет, на мурашки весь исходит, думает, что его влюблённо гладят, а сам все лижет Силию в щеку, затем в шею, все время не отпускаясь — держа ее за плечи. Бугорков и выямок не чувствуется! — тогда Силия заносчиво хватает Смерть за ногу — прямо под бедро, делая резкий, ужасный и грубый толчок, слыша, как мягко и возбужденно мычит от этого Смерть, а еще и мелко трясется, не переставая лижет и лижет ей лицо, отзываясь и дёргаясь на каждый толчок. Внимание Силии ревниво переключилось на его лицо, оно было изумительно симметрично накрашено, у него черты лица все такие изысканные, что он это понимает и только подчёркивает каждый раз. Силию бесит вид Смерти, — задирает ему ворот, наблюдая на шее небольшой, но явный кадык — оно все равно мужчина как бы не старалось в обратную сторону. Нажимает на этот выпирающий гортанный хрящ, а Смерть немного задыхается — убирает с себя настырную руку. Для Силии это значило лишь одно: оно все-таки дышит. Прижимает большой палец к ровно накрашенным губам Смерти, а затем с силой и чувством острого омерзения — проводит, умышленно стирая красивую нюдовую помаду, пачкая ему кожу над верхней губой. А он её палец в экстазе берет в рот и сосет, прямо тот самый, что только что грубо измазал и измазался. — Сосуля, — Силия не может сдержать своей каверзной усмешки и умышленного издевательства. А он нализывает ей подушечку пальца с исполинским удовольствием, а сам весь на дрожь исходит, особенно в области шеи, его заели холодные мурашки. Силия была уверена, что он оргазмирует и так странно кончает, причём не за один раз, а как-то подходами или приливами, — «какой интересный мальчик…», — задумалась Силия, это как если Янушу нажимать на его пупырышки на члене — они начинают истекать спермой, а сам он весь прямо лоснится и просит сделать так ещё. И тогда Силия понимает, что она все же массирует Смерти эти проклятые бугорки — которых так и не чувствует! Она вообще почти ничего не чувствует, вернее, — она не понимает что в этом приятного. — Гей-королева, — Силия безжалостно и с полным пренебрежением в голосе присваивает Смерти этот титул, наблюдая, как он все ещё сосет ей палец, как он сладко мучается от каждого её движения. Но на этих словах он распахнул в неверии глаза — он обижался, она сделала своим высказыванием ему очень неприятно. Тогда как сама Силия испытала наконец-то приятное и тёплое напряжение — там внизу; где-то внутри что-то стало подавать признаки жизни. — Ну хотя бы кому-то доставляет это удовольствие. Тебе ведь приятно? Ты весь дрожишь, пылаешь, а ещё сладко пыхтишь. Раздвинь ноги, — с силой жмёт на его согнутые колени, желая просто-напросто сломать пополам. — Ты бы видел своё лицо. Порочное! Преисполненное жалкими чувствами. Наслаждение даёт трещину в твоём лице, сквозь которое проступает податливость и вялость. Надеюсь со мной тебе приятнее всего, а если нет, то я сейчас просто остановлюсь, — кладёт его руку себе на напряжённый живот. Смерть тянется к Силие, — так сильно хочет всем телом прижаться — заключить в объятия. Силия говорит так много плохих слов, а интонация её просто омерзительна, цинична и бессердечна. — Кто ты? Кто ты? Скажи мне: кто ты? — Силия зацикливается и почти пропевает это, присгибаясь к Смерти — давая себя обнять и в исступлении языком ласкать. Хватает его небрежно за бесстыдное и расслабленное лицо, а из него не просто милая девочка выходит, а самая настоящая внушительная роковая женщина. Силия впервые наблюдает Смерть такой в наслаждении оторопевшей, лишенной всяких каверзных едких ужимок и самодовольных высказываний. Он обнимает по-мужски крепко и все монотонно с перерывами тихо неразборчиво стонет, скулит, шипит, словно песенку поёт. У Силии ещё сильнее заболела спина — какое неудобное положение. Смерть все хочет в губы поцеловать, — у него очень красивая форма губ. — Какой ты весь крупный. Даже там большой. Дылда необъятная, в твоих согнутых ногах можно запутаться. А какой ты каменный на ощупь… не то что кожа — услада для моих пальцев. — Делай это без конца… — задыхаясь шепчет. — Что именно? — Силия смотрит на него и довольствуется, сохраняя свежий незапятнанный рассудок, подозревая у себя потерю чувствительности и эрекции. — Говори… говори… — на выдохе продолжает и с надеждой куда-то смотрит, упиваясь своими жалкими ощущениями, кладя руку Силии себе на живот, она без уточнений все прекрасно понимает — это намёк. Слегка гладит, а потом надавливает ему прямо в подчревное сплетение, наблюдая его немой упоительный крик, у него лицо в шоке как маска застывает, у него неверие в глазах, будто он никогда подобного ранее не испытывал. Силия продолжает умеренно и упорно толкать себя в чужие внутренности, прощупывая через его брюшину собственные фрикции. — Дырка! Дырка! Дырка! Я в твоей дырке! — довольствуется собой, довольствуется своим положением и властью, с удовольствием принимая будоражащую чресла реакцию Смерти: он с тяжестью и надрывом изумлённо стонет; понимая, что Силия закрыта для проявления нежности и любви в этот момент — Смерть берет её за руку, с усердием потирая свой живот, прощупывая свой, огнём страсти взбудораженный член. Силия безошибочно понимает, что оно томно по чуть-чуть кончает, возможно и умышленно, а возможно и нет, но Силия чувствовала на себе много мерзкой облепившей слизи, стекающей уже по её собственным бёдрам, член словно таранил банку с растопленным воском или это было желе. Силию упорно раздражало, а вместе с тем и нервно возбуждало липкое грязное хлюпанье от соприкосновения их гениталий, — они словно целовались там. Глупое и неприятное действие, от которого трещит каждая мышца, каждое сухожилие и скрипит каждая косточка. Силия почти паниковала, без устали рассуждая: «Проблема во мне? А у Тома также? А вдруг Папа симулирует?». Со злостью и упорством, она затолкалась туда снова, представляя, что деспотично сотрясает Смерти органы. — Тише, тише, — Смерть гладит Силию по лицу, пока та наконец-то не остановилась, он дышит ей почти в губы, плотно прижимая к своему животу. У неё спина вся от напряжения дрожит, хоть она и расслаблена; Смерть ведёт рукой вдоль выгнутого позвоночника, хватает за узкую ягодицу, проскальзывает по ложбинке в разбухшую промежность и трёт важный промежуток члена, прощупывая откуда он растёт, — хобот у слона — не иначе. Смерть пристает ко всей задней скрытой стороне, трогая, вроде где-то между ягодиц, а вроде и нет — ниже, Силию всю приятно дергает от этого, Смерть размазывает по этому короткому чувственному лоскуту собственную натекшую слизь и движения его пальцев становятся все более мягкими и запоминающимися — Смерть мудро все понимает. Силия впервые за все время разительно изменилась в лице: широко разомкнулись горячие матовые губы, сильнее распахнулись веки, а в выражении взыграло столько противоречий, что их было просто не описать. Вот когда Смерть трогает её там, это доставляет Силие смешанные чувства — там был и гнев и боль, но сильнее всего она ощущала то странное сладостное домогательское чувство, это монотонное умеренное приятное опустошающее ощущение, неотделимое от боли — вот его она испытывала. — Оргазм начинается не в члене. Член — проводник, — Смерть пристально наблюдает, крепко зажимает её закостеневший обездвиженный корпус ногами. — А там, — заскользила пальцами, сильнее надавливая и быстрее, разрывая всю нижнюю часть Силии нерасторопным чувством напряжения, перерастающего в мимолетную отдушину наслаждения. Это ощущение безумно яркое — оно изнутри мягко и интенсивно импульсами выбирается наружу. — Чувствуешь, как сходишь с ума? — Смерть заговорила с присущей ему горделивостью и величием, рассматривая Силию, что так нехотя томно и часто вздыхала. Силие казалось, что она не просто сходит с ума, а расцветает, оживает, наконец-то забывая обо всем, что с таким усердием распиливало её внимание. — Ты такой хорошенький… — Силия в раскаянии утыкается ему в плечо лбом. — Ни на что не похожий. Неадекватно гордый и щедрый. Понимающий, — чем больше она говорила, тем сильнее проникалась в любострастие, у нее в голове было столько мыслей — и все они разного спектра. Он такой хорошенький… — без конца думалось ей, пока Силия рассматривала его. У него очень красивый начёс, волосы впервые были так небрежно уложены — крупная голливудская волна с косым пробором. Смерти очень идут крупные расчесанные локоны — все это напоминало львиную гриву, часть растрепанных волос падает ему на лоб, Силия сгребает эти волнистые пряди и убирает с лица, рассматривая его чистый белесый лоб. Высокий, слегка покатый, уже на нем произрастает чёткий мысок насыщенных волос, разделяющий правую и левую часть лица, а затем линия, от самого центра, плавно поднимается ввысь, создавая острые височные выямки, резко опускаясь — м-образная линия роста волос или мыс вдовы — вся шевелюра сбивалась в контурный треугольник посередине; Силие это очень нравилось, наверное потому, что у Тома был такой же рост волос, что лишь доказывало: этот признак наследуется генетически. Растопырив собственные губы, Силия впервые притянулась к Смерти, чтобы поцеловать. Она схватила его за лицо очень грубо и неясно, чтобы вцепиться коротким плотоядным поцелуем, настолько резким и настолько быстрым, что оборвав его, она сама испытала каверзную, но праведную тоску избавления. А Смерть в нее так намертво вцепилась, Силия даже при всем желании не могла бы объяснить, что чувствует к этому созданию, — пагубная и самоубийственная гремучая смесь презрения с обожанием. Она заскользила в нем живее чем раньше, нестерпимее и жёстче, ощущая, что ей уже не остановиться, она была готова его испачкать, запачкать, очернить — невыносимо сильно опустить, и теперь Силия чувствует подступающий и карающий честь, вместе с достоинством, оргазм; теряется и почти паникует, агрессивно и в страхе дёргает Смерть за бедра на себя, вклиниваясь чрезмерно жестоко и импульсивно, практически трясет ее как ребенок в ярости сломанную игрушку; а Смерть ещё сильнее поплотнела внутри — в мышцах тазового дна, со звонким стоном сжалась, сама вся откинулась и уже почти телом содрогается, признательно гладит Силие плечи, в экстазе бурно на выдохе с облегчением подвывает у нее в руках. Силия маниакально думала о несбыточных бугорках, а еще о вражеской политике Хрущева, — они преследовали ее сознание, ей даже почудилось, что она и вправду наконец-то чувствует их — бугорки, но вместо этого она таранила узкое, почти острое, не мягкое, но вязкое дно. — Скажи что ты мужик, — внезапно просит Силия, отчаиваясь вообще закончить, она чувствовала, что если сейчас что-то не произойдёт — её член протестующе взорвется. — Меня это заводит, — оправдывается тут же, наблюдая странную улыбку Смерти, продолжая без устали в него входить, желая больше извращений. — Я мужик, — в усмешку выполняет её просьбу, чувствуя, как сам весь ходит ходуном, — какая Силия стала несвойственно своему характеру резкая, нетерпеливая и грубая. От этих слов Силия затрепетала, испытала неприличное лёгкое нежное покалывание и жжение в самом низу, оно игралось где-то в паху и переходило в член, Силия, прикрыв истомно глаза, впервые ощутила невозможный прилив дурных сил. Ей захотелось растерзать Смерть, она наконец-то забыла о срамных бугорках, забыла о партнёре вообще, но не о политике, прокручивая только свое изменчивое состояние. — Дан, скажи что ты гей, — Силия продолжает насильно отстранять от себя Смерть, смотря на него уже свысока и очень неоднозначно, подпирая свою спину рукой, ощущая, как у нее самой мышцы, пока еще слабо и томно, сводит — прямо в анусе. Смерть вскрикнула, скривилась — Силия умышленно делала неприятно. — Я гей, — вкладывает в свою интонацию только больше откровенной артистичной жеманности, касается мягко её руки, кладя себе снова на живот, и тогда Силия почувствовала, как вибрирующе ездит внутри, как авторитарно сотрясает чужое тело, ввергаясь в лихорадочную агонию. — Не бей меня так, ты делаешь мне больно, — у него голос такой, что Силию моментально внутри взорвало от жалости и подступившего еле контролируемого желания самого настоящего садизма. — Скажи что ты нижний, — пуская пыль в глаза, становится более плавной в движениях, но остаётся все ещё уверенной и размеренной, совершенно позабыв о тех ощущениях, что когда-то испытывала сама. От полученных движений Смерть бесстыдно замлела, застонала, захрипела, напряглась, оторопела и обняла Силию. — Зачем? — с трудом давит из себя в такую пиковую минуту, впервые в жизни краснея. — У меня всегда было желание трахнуть пидора, — в наслаждении шипя, Силия признаётся. — Ты ущербный! Мерзкий урод! — с удовольствием доводит его до разочарования и слез. — Ты образина! Никому не нужная образина. Тебя неприятно трахать. Бревнище! — с гордостью продолжает, дёргаясь в нем уже на последних властных движениях, Силия аж сама ходуном заходила, а Смерть всю как в агонии зазнобило, он остаточно стонет и в слезах вздыхает, все ещё дрожит, а Силия за ноги его держит, задирает их на себя и только и делает, что смотрит ему на живот, без конца толкаясь, принимая подступающие ощущения. — Я засуну в твой член острую спицу! Разрежу по шву до самого сфинктера! — её голову жаром распирало от всех произнесённых беспечно, но с воодушевлением слов, а затем Силию внизу так невообразимо схватило — прямо где-то в яйцах, пробрало так глубоко, пронзило через весь член все тело неконтролируемой эпилептической судорогой — аж запястья подогнулись, а потом эта пульсирующая, секундная нейромышечная эйфория. А потом эта мыльная слизь. Чёрная и прозрачна — стоило Силие вытащиться из него — словно пробку выдернула. Смерть правда кончила, по его ногам полилась их смешанная сперма. Семя было разной консистенции, разной плотности: человеческая напоминала крем, тогда как дементорская жиденькая как водянистый кисель и все это взболталось внутри него и вспенилось, вываливаясь как самые откровенные сопли. — Как романтично. Дан, думаю, ты меня любишь. Это показатель твоей привязанности, — Силия собирает пальцами получившуюся общую субстанцию, показывая ошарашенной и разочарованной Смерти их совместимые в любовной лихорадке жидкости. А затем Силия увидела, как Дан будто выродил из себя что-то с блаженным умиротворенным лицом, а потом из него вывалился или даже можно сказать — вырвался наружу его важный, влажный, но уже заметно вяленький секретик. Это было очень красиво и даже в чем-то сокрально, походило на таинство. У Силии сложилось ощущение, что когда она раздражала ему член, то тот рьяно пытался выбраться, особенно, если давить Смерти на брюшину, но вместо этого его все толкали и толкали, раскачивали, теснили и терли. Смерть находилась в сопротивлении с собой, получая от этого массу извращённого и понятного только ему удовольствия. Он с таким благоговением и упоением исторг свой конец наружу, что еще несколько секунд тяжело, блаженно и со вздохами дышал-дышал-дышал, поглаживая свой от перенапряжения дрожащий живот, явно испытывая очередное наслаждение от облегчения. Силие необъяснимо сильно захотелось его там зацеловать. Зацеловать эту незабудку, ощутимо прикоснуться языком, облизать, пососать ему, услышать нерасторопный вздох восхищения, посмотреть в лицо Смерти в этот момент. Взобраться по его телу вверх, достичь ладонью грудей — и сжать, сгребсти приятные выпирающие формы, при этом продолжая зализывать и ласкать этот член, он обязательно отреагирует на пристальное внимание, ровно как и беспомощная, охваченная страстью Смерть. — Я не гей и не пидор, и уж тем более не образина, — на этих словах Смерть отталкивает от себя Силию, выпрямляется, до неузнаваемости меняясь в лице, со всей силы ударив обидчика по лицу. А удар у него немыслимо сильный, сотрясающий, порождающий моментальную боль, Силия чувствует, как щековина рассеклась об остриё зуба, из неё с режущей болью засочилась кровь, наполняя слюну; зубы во рту напарываются на что-то твёрдое и острое, плавающее в слюне из крови. Силия сплевывает осколок собственного зуба, зализывая рану, языком чувствуя, как безобразно пострадала верхняя шестерка. Она не поверила в то, что в действительности произошло, приходя практически в детский восторг от совершенного. Ей дали в морду! — Отличный удар, — Силия чувствует в себе провокатора невероятной силы, расцветая полностью в образе мужчины. В теле мужчины она была раскрепощеннее, вела себя невежественнее и говорила поразительно честно. Она наконец-то делала и говорила то, что хотела — без страха. — Ну мне же пришлось стерпеть все эти угрозы и слова, ради тебя, — Силия любуется взглядом Смерти, находя его цепляющим и колючим. И все же он ее прощает, берет за ручку и целует. — Ты бабочка, — ошеломляет своими словами. — Морфо. Самцы этого вида имеют прелестный лазурный окрас, переливаются на свету радугой. В своё время я была уверена что это самки, какая жалость что самки этого вида имеют такой непримечательный и даже отталкивающий окрас. — Силия, прекрати. Ты говоришь аллегориями и я их понимаю, а за это мне хочется ударить тебя снова. Называть меня голубой шлюхой так завуалированно и с таким лицом… ты хочешь получить от меня снова? —целует её в пострадавшую щёку, поглаживая другую. — Ты мазохистка? Или ты ревнуешь? Ничего не сказав, Силия собирает свои вещи с пола, за чем с тревогой и негодованием наблюдает брошенная Смерть, — ему несказанно плохо от такой картины, он чувствует себя бездарно, положение его шатко, отношение к нему несерьезно. — О нет! Не бросай меня, — он вцепился в нее, царапает длинными ногтями предплечье, а взгляд у него безумный и испуганный, помада стёрта, а еще, кажется, Смерть вот-вот горестно расплачется. Силия еще никогда не ощущала себя такой отчужденной, отстраненной и бесчувственной — как чувствовала себя именно в теле другого мужчины. И Силия всему произошедшему отдает отчет: он отдался ей, раскрылся через все страхи и трудности, поступился собой. Он вцепился в нее не только руками, но и разумом, Силия его не понимала, не ощущала чего-то похожего взамен его чувствам. Ей хотелось его унизить и окончательно назло растрепать. — Силия-я-я… — а он тянется за ней как тень, будто преследователь, будто шавка, которую хозяин за ненадобностью выбросил на улицу. — Я… — кажется он плачет. Прямо как девчонка. Силия искоса обернулась на него прямо на ходу, испытывая удовлетворения от его слез, боли и унижений. Она считала его ужасным и мерзким, а ещё он будто пробудил в ней какую-то опасную садистичность. — Подрочи мне, — он хватает её за руку, просовывает под тёмную мантию, и Силия ощущала его беспомощность все ярче. У него даже член был в упадке — прямо как и он сам. Силия отчётливо видела и чувствовала, что Дан путает её с кем-то или делает несвойственные ему вещи. — Ты мне противен, — она не скрывала грубости, дала жестокости расцвести. — Что? Всяких мерзких штучек хочешь? — она смеётся ему в лицо. — Нет… — он растерялся. — Ну вот… — Силия сделала разочарованное лицо, вводя Дана в заблуждение. — Делай со мной всё что захочешь, — почему-то он все равно выбирает ее, упрямо и бескомпромиссно, но теперь ему сложнее удержать в своих объятиях другого мужчину, который по силе мало чем будет уступать. Том крепкий, Том хороший, Том красивый, — Силия смотрит на свое тело, которое было все же его. — Всё! — и Дан будто бы настойчиво продает ей себя, и Силие это только больше, и с каждым словом Смерти все непонятнее и непонятнее. Зачем ты это делаешь? Зачем вы это делаете? — Я могу бить тебя? — Силия наконец-то останавливается и оборачивается к нему, рассматривая его хорошенькое лицо, а у самой в выражении ни тени заинтересованности, взгляд пустой, голос мертвый. — Да. — Я могу оскорблять тебя? — Да. — Я могу трахать тебя в задницу? — из нее сочился сарказм, она еле сдержала смешок, наблюдая на себе его пальцы, его яркие длинные ногти. Он молчал, оглаживая ее запястье, затем все предплечье, поднимаясь непосредственно к самому плечу, поднимая на нее глаза. — Да, — и он был потрясающим в этот момент. Блистательным как королева бурлеска, соблазнительным, как что-то среднее между женщиной и мужчиной, а затем он трогает, скользит по ее животу. И будь Силия и вправду натуральным мужчиной — она бы повелась на его уговоры, ее завели бы его красноречивые вздохи, жесты и речи, и томные прикосновения, но не когда картина так ясна ей изнутри. — Хорошо, — улыбается Силия, копируя интонацию своего отца, — а ты будешь называть меня Хозяином? — Да, — и он этого так безумно хочет? Или хочет, чтобы она осталась? — Ты будешь лизать мне туфли? — Да, — он ее целует в висок, присгибая к себе, а в этот момент Силия ощутила какой же Дан сильный — физически сильнее нее. — Что ты будешь для меня делать? — все равно горделивая усмешка. — Всё, — он целует ее в губы, прижимается, в объятиях скручивает, царапает Силие щеку и спину и в сладострастии стонет прямо в губы — жалкий мужчина, но очень неповторимый и до глубины души цепляющий. И после его повторного поцелуя она понимает, что он все-таки не жалкий. Она погорячилась. — Знаешь, — Силия обнадеживающе смотрит на него и мягко улыбается, он аж весь в надежде засиял. А Дан и вправду очень красивый. Невероятно, безумно красивый — нет, — неприлично красивый мужчина. Таким красивым быть опасно для собственной души и тела. — Твое предложение, безусловно, заманчиво, — пытается от него отцепиться. — Но меня не привлекают рабы. Меня это не заводит. Я не хочу тобою распоряжаться, найди кого-нибудь другого, того, кто это оценит. Того, кому нужен не ты, а только то, что ты позволишь ему с собой делать, — Силие казалось, что она поступает благородно. Какой-нибудь Геллерт обязательно оценит такую жертвенность и немедля воспользуется подобным шансом, — есть те, кто с удовольствием Смерть растерзают, кто бредит этой мыслью. Мыслью обладать, мучить, марать, унижать. — Что ты хочешь от меня, жалкая заблудшая душа? — Силия мягко поправляет ему длинные волосы. — Мне не нужны твои страдания. Мне нужна Америка. Мне нужен Джон Кеннеди, — Силия, сказав это, добро улыбнулась, тогда как лицо Смерти сделалось от переизбытка разочарования опустошенным — он невозможно-сильно страдает и ревнует. Ревнует и не понимает. Не понимает эту женщину, и как мужчину ее тем более не понимает. Он чувствовал, что от этой жгучей и гремучей ревности теряет самообладание и контроль, было ощущение, что он готов уничтожить весь мир. И сделает это безо всяких колебаний. — Что мне сделать? — он насильно жмется, всю уже в объятиях сковал, истошно дышит ей в шею, носом упирается в щеку, и все обвивает, и все обвивает, тянет и тянет вниз — непосильно тяжелый, а затем как лакомство лижет. — Отцепись. — Я люблю тебя, — он практически угрожающе и ревностно душит ее в своих объятиях, она его разочаровывала и злила. Он готов терпеть унижения и боль ради нее, а ей это не надо, она это получила — его согласие, но отвергла — какое унижение. Она издевалась, она делала это только для того, чтобы собою покрасоваться. Он неумолимо яростно и с вожделением дышит ей в шею, а затем от отчаяния и злости импульсивно кусает, и Силия истошно кричит, надрываясь изо всех сил. Он прокалывает ее нежную кожу шеи, прорывает мелкие сосуды, плотно всаживаясь зубами в ее яремной вене, у нее тонкой интенсивной струйкой полилась бурая кровь. Силия чувствовала этот неостановимый поток собственной крови, от чего было невыносимо дурно, сильно больно, до ужаса страшно, а еще от его укусов тягостно зудит. Смерть слизывает и поспешно глотает эту темно-рубиновую, ручьем плывущую, кровь, перемазав себе все губы и подбородок; когда она впивала ее в себя, то ощущала что-то сродни наслаждению и успокоению — это было похоже на любовь, на экстаз, на секс. Он с особым изощрением садирует ее прокушенные раны, продолжая их как собака нализывать и целовать, кровь засыхала и становилась липкой. Силия видела только его пальцы на своем лице, она ощущала запах его руки, ей казалось, она пахла душистым бананом и спермой.Глава XXIX. Королева
10 августа 2019 г. в 16:49
Прохладная вода скользит сквозь пальцы, просачивается между и с трезвоном падает, сбиваясь в воронку около водостока. Силия не может посмотреть в зеркало, наклоняясь к раковине все ниже, избегая любого встречного взгляда с собственным отражением. Набирая прохладной чистой воды, она полностью размазывает эту кристальную чистую холодность по своему лицу, незаметно для себя начиная смывать собственные теплые слезы, которые были единственным напоминанием о том, что она все же кто-то. Кто-то без имени, с прошлым, с размазанной личностью и яркими сильными волевыми желаниями. Это все, на что она могла опираться — на собственные взгляды и мечтания. Тяжело выдохнув, опираясь руками о бортик раковины, Силия набирается сил, поднимая взор к зеркалу, разглядывая себя. Набирает побольше воды в ладони, желая смыть весь макияж Смерти и всю ту пошлость, которая прошлась по ее лицу и рукам. Прикосновение леденящей воды к коже приносило ощущение очищенности, давая иллюзию, что еще не все потеряно. Подступающие невысказанные и томливые мысли вырываются редкими горькими слезинками, макияж разбегается по белому лицу черными грязными бесформенными дорожками. «Не хочу выглядеть как Смерть», — Силия потуже закрывает краны, рассматривая уже свое совершенно свежее и нетронутое косметикой лицо. Оно могло показаться неприметным и серым, но зато абсолютно неагрессивным и естественным. Вытирая холодные капли и теплые слезы, Силия поспешно удаляется из женского туалета, оказываясь в длинном пустом коридоре. Зима дает о себе знать — за окном уже вовсю обреченно смеркалось, Силия не могла уйти из этого места ни с чем. Она без проблем могла дойти до гостиной Слизерина даже с закрытыми глазами, даже во сне, даже если коридоры сменят направление, а Выручай-комната распахнет свои двери. Хогвартс — обитель магии, сильной и древней магии. Здесь уже так многое изменилось с того дня, как она впервые в жизни ступила на порог этого заведения. Для взрослого человека сказка давно испарилась из обшарпанных средневековых холодных стен, оставляя только жуткий свист между коридорных перепутей, воздух всегда хранил в себе зимний морозец и душное нагромождение с каждого оставленного мимолетно воспоминания. Тяжелое и трудное место. Совершенно неуправляемое, отделенное и опасно удаленное. Оно все равно не выпустит их всех, обязательно оторвет важный и дорогой кусок, и этим сокровищем оказался ее сын, Силия еле сдерживала свои тоскующие и в ненависти протестующие чувства. Зачем ему вообще учиться? Зачем ему отходить от нее, зачем ему вообще кто-то кроме нее? Силия осаждала себя, понимая, что так нельзя, она сама много раз отказывалась от него, отпускала и призывала бежать и вот теперь, когда ее мальчик всего лишь уходит в школу-интернат — Силие показалось, что он бросает ее, что больше о ней он никогда не вспомнит, а после обучения никогда не посмеет вернуться.
Спускаясь по сырым влажным ступеням, Силия уходила все ниже и ниже, покидая первый этаж, оказываясь в поздемельях. Тому достаточно сказать что-то на парселтанге, чтобы взломать всю систему паролей, ведь именно так он и сделал. Она боялась, что потеряет еще и Тома, потеряет в своей погоне и борьбе. Борьбе за власть? Борьбе за политику? Или же в борьбе против Смерти?
Его высокая сутулая фигура была обращена к ней спиной, когда она вновь ступила на давно забытые просторы. Просторы, что сияли в концентрированном темном изумруде и отливали платиной и белым золотом. Гостиная была пока что совершенно пуста, только Том напоминал о том, что вся его другая жизнь началась именно здесь. Понимают ли это другие ученики Хогвартса, что эта школа — это путь их становления, что выходец из этого места может перевернуть весь мир, быть гением во плоти или же новой идеалистичной, но диктаторской фигурой собственной современности? Она облокотилась на холодный каменный косяк стрельчатой широкой арки, рассматривая, как танцевали бурые змеи на главной ковровой дорожке, как языки зеленого пламени извивались в громоздком камине, боковые колонны которых — копия голов василиска самого Салазара Слизерина. Лазурно-голубая панорама почти во всю гостиную привносила в помещение некое аквамариновое сияние и свечение бурных озерных вод, млеющих под хозяйкой ночного неба — луной.
Они были глубоко под землёю, там, где холодно независимо от времени года. Том был в черной жесткой дублене, которую Силия наблюдала лишь на Грин-де-Вальде. О чем думает ее отец? Стоя здесь и сейчас у истоков не только своей, но и всей истории магического мира? Он многое потерял? Нет. Том считал, что от много отказался просто по истечению обстоятельств. Амбиции повелевать поизносились, к Тому вернулось чувство глубокого и преследующего по пятам стыда. Стыда за все. За проигрыш, за выигрыш. Сейчас он самая неполитизированная фигура в их династии, самая отстраненная и не желающая вообще вливаться в какую бы то ни было политику. Том не политик. Том бесчестный требователь и диктатор. Он обрел свой покой, обладая собственным ребенком, воспоминаниями о былом величии, и раскаялся, искупаясь в собственном подчинении, находя прощение в унизительных, но таких приятных вещах. Он был повернут слегка в профиль и Силия наблюдала его это злое, но абсолютно расслабленное лицо. Том всегда недоволен. Недоволен всеми, но только не собою. Он слишком прекрасен, прямо как павлиньи перья в разгар брачного танца. И Силия любовалась им, любовалась Томом, находя в себе воодушевляющую возмутительную гордость лишь от знания того, что Том Реддл ее родной по крови отец, сумасбродный, но верный муж. Никто на самом деле не догадывается какой же Том по-детски ранимый, впечатлительный и очень неуверенный в себе. Не удивительно, что он захотел избавиться от всех этих гнетущих молодой неопытный и максималистский разум, от пагубных, принижающих и сковывающих эмоций и чувств. Он избавился от преследующего его всю жизнь невыносимого стыда, обличающего и раздевающего чувства справедливости, он ведь продолжал выгораживать Тома-отца до тех пор, пока не избавился, не вытеснился от этих эмоций. Он вырвал из себя все по страничке, пока не осталась толстая темная, наполненная злобой обложка его собственного личного дневника. Том смотрел, как раскачиваются беспокойные изумрудные язычки пламени. Он невероятно умен — и это было правдой, только он догадался, что Смерть держит все под замком собственного змеиного языка, который не знает никто кроме нее и ее вменяемых сыновей. Януш не такой. Януш живет по правилам и стремится к светлому и чистому идеалу, на самом же деле оказываясь самым темным и отвратительным существом в этом мире.
Том был грустен, дублена на нем смотрелась как топорщащийся плащ, он спрятал руки в карманах своих серых в мелкую клеточку брюк — у Тома отменный, утонченный и исключительный вкус. Для него ничто не имеет значения, никто не важен, он живет в своем мире — это отделяет его от многих, это делает его опасным, но в глазах Силии еще и преступно ранимым. Том художник. Художник-неудачник, который так и не понял своего таланта. У него на лице написана жажда денег, богатства, власти и хорошей жизни, ради этого он не поступится ничем — это так в нем и осталось. Том навсегда запомнил каково было жить в бедности приюта, на нищенскую стипендию Хогвартса и на деньги Абраксаса Малфоя, должно быть, Тома все еще кусает за это гордость. Многие вещи он переоценил и понял только собравшись вновь воедино. Он на самом деле очень дерганный, но с виду преступно спокойный, неестественно хладнокровный, с красивым голосом и томным фокусирующимся на одном объекте взглядом. Его губы дрогнули и он медленно обернулся в ее сторону, степенно переводя на нее свой замученный и измученный взор. Он страдал. Как же сильно он страдал.
— Я надеялся, что ты придешь, — на этих его словах у Силии выступили слезы, она вдруг ощутила все его мысли и страхи. — Но я уже собирался уходить, так что ты подоспела вовремя, — он улыбнулся. Он явно лгал, не желая признаваться в своей губительной и наважденческой, обременяющей привязанности, ему нужно было показать, что ему вовсе нет дела до того, что она наконец-то почтила его своим присутствием, что она не выкинула его из головы и собственной жизни. Ему без разницы есть она или нет ее в его жизни. Это ей повезло, что он у нее есть, а не наоборот. Том считал, что его способна полюбить и выдержать любая красивая женщина, потому что он знал себе цену, не скрывая своей придирчивости и избирательности даже в таких вещах. Он считал себя звездой, — и этого у него было не отнять, даже несмотря на то, что он нерасторопный привередливый лентяй. Том прирожденный жиголо и интеллигентный альфонс. Если он не родится в богатой семье, то обязательно найдет себе богатую тетушку, что согласится его холить и облизывать со всех сторон — вкладываться и развивать. Силия приблизилась к нему, сокращая между ними расстояние, осознавая и перебирая все самые яркие и скандальные черты Тома Реддла, при этом проникаясь к нему только большей симпатией. Ей захотелось стать богаче него. Богаче своего отца, стать для него этой женщиной — раскрыть в нем все щекотливые и спорные качества. Хватает его за лицо, притягивая ближе, впиваясь в его теплые неподвижные, сомкнутые и недовольные губы своим утомительным, полным страсти и тоски по нему, поцелуе. Он тут же вцепился ей в плечи сильным болезненным объятием, прижимаясь и отталкивая одновременно, распаляясь в поцелуе, становясь нестерпимо агрессивным, броским. С его плеч с глухим шлепком сваливается дубленка Грин-де-Вальда, оголяя серость и педантичность его шерстяного костюма-тройки. Невыносимо красивый и своенравный мужчина, не разрывая их, соединившихся в бешеном поцелуе губ, Силия обвивает руками его шею, вздрагивая от тех резких щипающих прикосновений, которыми терроризирует ее Том.
— Подожди, — вырывается из его рук, изнемогая от его встречных поцелуев в шею, от того, как насильно он удерживает рядом с собой. Выскальзывает из его рук, оставляя Тома с тяжелым и неприятным чувством незаконченности, с чувством напряженных гладких мышц, возгоревшихся чресл и помутненными мыслями. Она воссела на кожаный нефритового цвета диван, гордо распрямляя плечи, он смотрел ей в макушку, пока медленно не обошел и не встретился с ее замысловатым прищуром, что рождал в нем просто лавину непередаваемых сальных и терпких чувств, от которых он нервно в экстазе изнемогал. Она смотрела на него так, словно он деспот, растлевающий невинность, у него сложилось стойкое ощущение, что совсем скоро Силия начнет припоминать ему все те райские отравы, что творил он с ней на протяжении всей жизни, как губительно растлил, сорвал, взял, уничтожил и погубил — потопил в том немыслимом любовном восторге. Она ядовито ранила его этим в самое сердце.
— Иногда я готов придушить тебя, — сознается Том, произнося это созидательно и достаточно ревниво, опускаясь перед ее плотно сомкнутыми коленями. Силия откидывает голову назад, упираясь всей спиной в упругую обивку, выпячивает шею, притягивая Тома к себе за руки, а он напирает почти всем телом, загадочно и интригующе улыбаясь. Она была полна ненависти к себе, на себя и на многих из них. Кладёт его пальцы на собственную шею, протяжно громко выдыхая, смиренно закрывая глаза, позволяя своему мужу и любимому отцу расправиться с ней, закончить их страдания и найти, может быть, выход. Том с неистовой яростью возмутился, ощутил прилив крови к своим щекам, а затем молниеносное желание расправы — набрасывается, тиранично и безжалостно смыкает пальцы на её шее, сдавливая неожиданно, без предупреждения и сильно. Силия растерялась, распахнула в неверии глаза и встретилась с невысоким вымощенным потолком, она впервые оценила арочные своды, гигантскую люстру и холодность помещения. Холодность гостиной Слизерина. Змеиное логово. Он делал ей больно, и она, вроде бы, уже передумала умирать, трусливо боясь и сознаваясь Тому в своих самых сокровенных терзаниях и неуемной страсти. Жар прилил к её губам, на глаза накатили слезы, лицо покраснело, Силия ощущала биение собственной жизни в висках и с каждой секундой биение только учащалось. Она ещё все понимала, прекрасно понимала. Осознавала, но не отдавала отчёт, — на одних эмоциях попросила того, чего никогда из-за страха не хотела, а только сделала, дабы в душном уединении пафосно покрасоваться. «Посмотри на меня, Том. Посмотри!», — хотела заполучить все его внимание, купаться в нем, утонуть. Мечтала с ним в противоестественной и противоречивой страсти соединиться. Её пальцы похолодели, она на ощупь потянулась по своему телу выше, касаясь руки своего дорогого Тома. Вся красная, вена на её лбу вспухла, очертилась и оформилась. Он внезапно отпускает её, все это время выжидая, как она через секунду или две начнёт активную борьбу. Он не захотел смерти собственного ребёнка, испугался её гибели по-настоящему, осознал и прочувствовал — что не желает этого. Желает смерти кому-угодно только не ей. Ему её жалко, он еле сдержался от собственных слез, смотря на приливающий жар к её щечкам.
— Я не хочу, чтобы ты умирала. Хочу, чтобы ты жила. Хочу, чтобы мы были вместе, — он её отпускает, а затем пылко обнимает, прижимается сам и прижимает к себе, чувствуя, как Силия вся дрожит, взахлёб разгоряченно дышит, а следом заливисто плачет. — Они все неправы. Есть только ты и я, а все остальное — это неправда.
— Зачем ты начал меня душить? — Силия все ещё рыдала ему в плечо, при этом крепко вцепляясь в его одежду.
— Ты попросила, — он не понял смысла этого вопроса. Не понял её обиды, но познал её ярость, разочарование и страх. Она прикоснулась к его губам своими, он ощутил вкус её слез, Тому казалось, что на вкус они соленее чем кровь. Её слезы, слезы доченьки вызывали самые разнообразные чувства, чувства неизбежного и неотпускаемого самобичевания и угрызения, но он однозначно хотел, чтобы она прекратила его искусно и яростно пытать — бесчестно садировать. Её слезы горько изводили, вводили в дебри уныния и депрессии. Целует её в ответ, только очень нетерпеливо, больно и глубоко, она возмущённо промычала и попыталась отстраниться. Зато она больше не ныла. Силия приспустилась на него, повалила на пол, полностью села, обхватывая ему спину ногами, продолжая неистово целовать. Она думала только о том, как он ей приятен, как он её моментально заводит, хочет быть под ним и над ним одновременно. Вылизывает ему зубы, а у Тома очень много слюней. Он лижет её язык.
— Ты мне приятен, — обрывает их поцелуй ровно на секунду, только чтобы сделать признание, а он тянется к ней снова, весь такой взбудораженный, с глянцевидными губами цвета спелой вишни. Силия рассматривала его лицо, обхватив ладонями, млела с того, как он был ей симпатичен, да настолько сильно, что она хотела раствориться в нем. — У тебя неописуемо красивый разрез глаз, — смотрит в его насыщенно тёмную радужку и томный взгляд, касается его ресниц, а Том жмурится и стеснительно комплиментам улыбается. — У тебя прелестные реснички, — говорит ему о своей любви, хочет, чтобы он понял и прочувствовал это. — Твоё лицо, — страстно понизился её тон, — это самое лучшее лицо в которое я смотрела, — не даёт ей договорить — снова тянется, чтобы поцеловать, Силия ощущала не только его сумасшедшее дыхание, но и опасно высокий пульс, его ритмичное биение сердца. Она обрывает их поцелуй, давит на его грудную клетку, вынуждая лечь под ней полностью. Он смотрел на неё с таким восхищением, насторожённостью и жадным выжиданием. Она сидит на нем, давит и сжимает своим весом — как приятно, он тянет руку к её согнутой ноге и ведёт вверх. Ему хотелось её ощущать, поэтому он трогал и без конца прикасался. Она немного коварно улыбается, глаза её томно хитро слипаются. Он захотел на ней жениться во второй раз, и чтобы это было как-нибудь громко, феерично, неповторимо, чтобы весь мир узнал об этом. Он хотел сделать этот праздник для себя; хотел, чтобы люди поняли что они никчёмны, ведь у них никогда не будет того, что он имеет сейчас. Никогда. Смотрит в её манящую обнажающую щербинку, которая раскрывает постыдную интимность между ее бедер.
— Ты такая красивая… — растерялся даже, считая, что его слова звучат неубедительно, задирает ей низ пиджака, отчего на него накатила волна будоражащей чресла неги, он исходил на умиление от встречи с ней, не верил своему счастью. Она сейчас перед ним, — ему резко сжало брюшину, стоило Тому продолжить таращиться туда. Она там голенькая, беззащитно голенькая, а кожа там нежная-нежная. Он просто беспощадно вдумывался и понимал, что это все есть благодаря нему. «Я такой прекрасный… — на Тома нахлынула волна эмоциональных признаний, что пробирали его до слез. — Я такой молодец», — смотрит Силие в лицо, в её глаза, на её губы и нос, на волосы, а затем скользит взором по её телу и его снова затерзала сладка дрожь. Он хочет её раздеть.
— О чем ты думаешь? — Силия замечает его бурный и лихорадочный вид.
— О тебе, — не может описать ей все те чувства, что ощущает, те мысли, что слышит. Он считал её своей маленькой идеальной женщиной, он упивался мыслью, что сделал её сам — видел в себе всемогущего бога. Опускает глаза на её ноги, уставился в её обнаженную натуру, думая ещё и о том, что это порождает жизнь. И Януш та самая жизнь. Том дотрагивается пальцем до неё, раздвигая нежные розовые долечки — хочет её туда поцеловать. Впервые рассматривает с таким, почти научным, интересом. Проводит по её клитору и разглядывает, гладит словно кошку по шерсти. Силия улыбается, почти смеётся, не понимает, что там такого нового он нашёл, высмотрел.
— Я сколько смотрю, — поднимает на неё глаза, а затем снова опускает, пальцами растопыривая и раздвигая, — все понять не могу: откуда ты писаешь?
— Я тебе как-нибудь наглядно покажу, — лелеет его руку, наглаживает и любовно растирает. Она слезает с него, а он в страхе за нею тянется, практически мчится, молниеносно касается и не отпускает взглядом — вцепился, ощущая себя хоть и не единственным, но самым лучшим. И она знает это, она выбирает его, и Том уверен, что Силия просто без ума от его харизмы. Никто не переплюнет его в этом. Вцепляется в её запястья и долго смотрит, а глаза у неё смеются, надзирательски насмехаются, и вот он чувствует себя рядом с ней таким ничтожным, но это такое неповторимое чувство. Он погряз, провалился в своём рабском чувстве, обнимает её, прильнув к груди, слушая и ощущая ритмичное биение живого сердца. Она тёплая, она гладит заботливо по голове. Он налезает на неё как неспокойный и страдающий пёс, Силия гладит его по спине, прижимаясь щекой к его макушке.
— Том… — мягко окликает его, отлепляясь, а он судорожно хватается вновь. — Все хорошо, — хочет, чтобы он отцепился, хватает его за попу и сильно щипает, а он аж весь обомлел, не ожидал, пришёл в восторг и замер. Силие смешно, она улыбается, а он аж дышать перестал, пытается её повалить. Он никогда ещё раньше, тем более когда был старостой, не валялся на полу собственной гостиной.
— Том, я никогда не била тебя в детстве, — начала сладострастно шептать ему на ушко. — Я не хотела тебя бить, скажи мне, я поступила неправильно?
— Думаю да, — невинный смешок, он все ещё прижимается к её грудям. — Я безумно любил тебя. Я страдал от этого. От этого всепоглощающего развратного чувства. Оно как мучение на меня обрушилось.
— Скажи мне, чем я тебя так обижала? — треплет ему волосы, гладя по вытянутой и напряжённой спине.
— Ты холодная, ты флегматичная, очень мягкая и нерешительная. Я хотел разодрать тебя. Я не могу это объяснить. Ты меня игнорировала.
— Я хотела тебе угодить, дать больше свободы.
— Нет. Ты этим угнетала меня, словно я как неприкаянный и ненужный. Посредственность. Моя голова сейчас взорвется… — прикрывает истомно глаза.
— Повернись ко мне своим задом. Я буду тебя лупить, — а он аж весь в исступлении зарделся, обмяк, температура поднялась и его сладко залихорадило.
— Ты будешь делать мне больно?
— Нет, я буду тебя унижать, — рукой спокойно зализывает ему волосы, а он возбужденно выдохнул, где-то даже очень с лёгким сердцем, прибывая в какой-то неописуемой эйфории. Он отлип от неё, разрывая то сильное тепло, которое между ними было; ему стыдно, он не может поднять на неё глаз — слишком невозможно, слишком терзающе, слишком стыдно. Стыд — странное телесное чувство, которое всегда сидит и пробирает где-то ниже пояса, оно очень схоже с тем самым горячим и жгучим возбуждением, прямо сейчас два этих чувства взыграли в нем в унисон, затопили своей противоречивостью и смешались, утаскивая на дно парадоксального и просто немыслимого блаженства. Не поднимаясь на ноги, он отвернулся от неё, чувствуя сверлящий взгляд все ещё на себе, Том отчётливо представлял лицо Силии. Оно тщеславное и очень бескомпромиссное. Он набирает в лёгкие как можно больше воздуха, стоя на четвереньках, притягиваясь к скрипучим сидениям дивана, а затем этот резкий удар. Он чуть дёрнулся вперёд, ощущая, как её ладонь быстро и обжигающе приложилась к его ягодице. Он прикрыл в неистовом изумлении глаза, не издавая ни звука, лицо его зарумянилось, а сам он тяжело, но бесшумно дышал. Силия жгуче хлопнула по его попе ещё раз, но на этот раз менее сильно. Том ощутил себя ребёнком, он еле скрывал свою дрянную нескромную улыбочку, не мог себе позволить в открытую упиваться этим, даже скрывая свой порочный вид. Силия приложилась к его заднице и стала наглаживать в том месте, куда только что пришёлся удар, она его больно щипала. Том положил свою голову на сидения дивана, вдыхая раскалившийся воздух чаще, слабея от тех эмоций, что скрутили ему интимные мышцы. Он так обомлел, что тело его стало ватным и неповоротливым. Она шлепнула его снова и даже ничего не сказала. Она вообще ничего не говорила, а это смущало только больше. Её рука на его попе, сердце, казалось, стучит где-то в горле, Силия мнёт, а потом проскальзывает между его ровных половинок — прямо в ложбинку, и он все это ощущал даже через брюки, она касается его там, ведёт ниже и приятно надавливает в промежности. Том не ожидал и даже дёрнулся, постыдно закрывая лицо руками, покрываясь испариной. Она даже не коснулась его члена, а Том уже изнемогал от жара, томности и тяжести в своих брюках. А затем Силия снова ударила его без предупреждения, и это было очень сильно, сильнее чем в предыдущие разы. Прогремела новая вспышка обжигающей страстной боли, разливающейся в мышцах малого таза чем-то ядреным и щекотливым. Он практически бредил мыслью получить ещё один шлепок. Силия снова коснулась его в промежности, на этот раз сильно и неожиданно хватая, подцепляя прямо под корень. Том воскликнул, дёрнулся и распахнул в изумлении глаза. Она держала его не просто за член или яйца, а за что-то более важное, это было самое корневище, да ещё и такое раззадоренное, такое ноющее от каждого прикосновения. Его ещё никто так не любил там, как любила она, он даже не знал что так можно. Когда она тёрла его там, он испытывал те невероятные томные по своей знойности и монотонности позывы, она нашла в нем корень всего зла. И когда она прикасалась к нему там так интенсивно и властно, ему казалось — он сойдёт с ума, он протяжно слабо подвывал, закрывая своё испорченное лицо в этот момент. А потом она снова его шлепнула, она не видела, каким становилось его выражение в этот самый миг, он протяжно, почти с надрывом, застонал себе в руку, раскраснелся только явнее. Ему казалось: он на пределе — на обрыве и вот-вот с ущелья сорвётся, она делала ему так вопиюще хорошо, что это было даже плохо, неприлично и слишком тяжко. А потом её пальцы сжали ему полустоячий член и Том этого не ожидал, и не ожидал, что это будет так приторно сладко. Том уже не мог удержать свое утомленное мычание, и как только он подавал голос — Силия била его по заднице снова. И это был упивающий, но слишком болезненный порочный круг.
— Мне было так приятно видеть, как выскакивают стальные шарики из твоей задницы, — заговорила наконец. — Сначала ты засунешь их мне в писечку, ты ведь хочешь это сделать? — Том незамедлительно кивнул, тогда Силия довольно улыбнулась, наползая на него сверху, прижимаясь своими грудями к его сведенным лопаткам, целуя собственного отца в седую макушку, — Затем, наигравшись, я засуну тебе их в попочку, в твой чудесный анус, или ты против? — её голос стал излишне горделив и насмешлив, Силия снова поцеловала Тома, обвивая в своих объятиях ещё теснее, скользя руками к его паху, не дотрагиваясь до его члена. Том стал томно и с благоговенными стонами трогать её по ноге и руке. Он представил, как достанет из неё эти стальные тяжёлые шарики, а они все будут в её клейкой плотной слизи, а потом это окажется у него глубоко в заднице. Том чуть слышно задышал, готовый лопнуть от сильного возбуждения. — Какое нижнее бельё ты бы хотел на мне лицезреть?
— Розовое… — с придыханием нежно почти восклицает. — Кружево… розовое… — Том даже представил её в этом, из-за чего очень раззадорился.
Пока она была маленькая, он кутал Силию в розовые мягкие пеленочки, она же милая маленькая девочка. Он мечтал беспощадно вытрахать её, вывернуть наизнанку, — пока витал в полубредовых мечтаемых наслаждениях. Ее касания оставляли на нем жгучий, терпкий, долго не сходящий, след. Он представлял, как имеет её жёстко, кладя её ноги себе на плечи, зная, что в этой позе ей больно, и пока он думал об этом, она продолжала трогать его дрожащий горячий корень, его железу, что была спрятана так глубоко, но Силия всегда её безошибочно находила. И Том не мог кончить, ведь она не трогала его за член, но тот даже не упал. Том хотел, чтобы она это прекратила — прекратила его мучить, делать ему так приятно, что это становилось даже больно. Том хотел её толкать, хотел растолкать, растормошить, широко развести ей ноги и смотреть, как входит в неё.
— Думаю достаточно, — она перестала его терзать, а он даже разочаровался и одновременно с облегчением успокоился, а еще и незамедлительно разозлился, но стоило ему повернуться и схватиться о нее взглядом, как бурное успокоение накрыло его умиротворяющей волной.
— Ещё я хотел бы, чтобы ты была в шляпке с большими полями и длинными розовыми лентами.
— Мой нежный цветочек, — кличит его очень мягко, почти умилительно, приглаживая ему щеку, смотря на его открытый и внимающий восторженный взгляд. Он касается её руки, прижимая к своему лицу только сильнее, кажется, испытывая романтичную приторную усладу, одновременно пробивающую Тома на немыслимую страсть. Он был ей почему-то благодарен, — у тебя великолепный вкус, — поощрительно целует его в губы, а он на ней виснет, нетерпеливо зажимает, пытается уложить, и в интимной игре познать. — Ты мой утончённый колокольчик, — любуется его детской улыбкой, чувствуя себя снова его мамой. — Зачем ты со мной так поступал? — а она все равно начала этот разговор, чем вновь распалила в Томе жуткую ненависть и необъяснимую злость.
— Тебе что-то не нравилось? — жестокая усмешка от нахлынувших воспоминаний.
— Всё, — она обеспокоено, но как можно бесстрастнее ответила, затем она выползла из-под него, вырастая в полный рост, чем тут же задела, ранила и оскорбила, пробуждая неконтролируемые страхи.
— Ты отказываешься от меня? — он вскочил на колени и схватил ее упрямо за руку. — Почему? Ты оставляешь меня одного! Это потому что ты выбираешь Януша или Смерть вместо меня! — он исходил от ненависти к ним, желая убить их всех, ненавидя уже за то, что в этой реальности нет способов, чтобы убить каждого из них. — Ты источник всего зла, что есть в этой семье, — Том незамедлительно находит ключ от всех неприятностей в своей пустой и поверхностной жене.
— Я ухожу, — а она стала разворачиваться, вновь закрываясь от него.
— Нет. Мам! Мам! — стоя на коленях, схватил её за руку, лбом упираясь в предплечье, пытается стиснуть ещё сильнее. — Пожалуйста не уходи, хорошо? Я изменюсь, обещаю.
— Извини, — пытается безболезненно отцепиться от него, сбросить с себя и тихо безвинно уйти.
— Мам… не оставляй меня… пожалуйста, не оставляй меня здесь! Мы были созданы друг для друга. У меня было сложное детство… нет… нет, это я был сложным ребёнком. Я и теперь не очень приятный человек. Я знал, что я был уродлив, но я лизал тебе, — это даже прозвучало как детский порывистый упрек. — Тогда мне хотелось взять твою симпатию чем-то другим. Мне хотелось, чтобы тебе было хорошо со мной. Меня тянуло.
— Я это не ценила.
— Я знаю.
— Трудно ценить подобное за стенами психушки. Как ты мог?..
— Как-то… там ты была под надзором. Я приходил к тебе.
— Чтобы трахать!
— Чтобы любить.
— Ты так часто приходил… я ненавидела то, чем мы занимались, — она набирается сил, чтобы наконец-то вспомнить, высказать и обвинить, в отличие от него ни Смерть, ни Януш так не поступали.
— А мне очень нравилось. Для меня самая любимая женщина и единственно любимая — это ты, — он встал и поравнялся с ней, заглядывая в глаза, нежно потираясь виском о ее висок и упиваясь тем, что она все же не ушла, а затем он был жесток и бесцеремонен. Толкает её на диван как мешок с картошкой, а затем сам валится сверху, прижимая всем телом. Сначала он просто дышит ей в ухо, Силие кажется, что есть в этом нечто диковатое, оттого и будоражащее. Его мокрые поспешные руки, сгребают ей недлинный подол, он задирает его ей на спину, блуждая руками по голым бёдрам. На ней нет трусиков. А были ли они изначально? Силия родилась уже без трусиков, родилась голенькой и гладенькой. Она томно в блаженстве протяжно поскуливает, стоило ему просунуться рукой между её не плотно сжатых ног. Как неудобно. Она лежит на животе и скрывает свою лилию в анфас. Тома заводят эти грязные, но романтичные мысли, а ещё он слышит, как Силия в порыве гнусит. Разводит ей ягодицы и смотрит на все что там есть, приходя от этого зрелища в моментальный экстаз, она, должно быть, чувствует его эрекцию через штаны, он и сам не заметил, как начал инстинктивно протираться своим пахом о её ногу, твердея в штанах все сильнее и больше, вновь расцветая в неудержимом конце. Какое неумолимое влечение он испытывал к ней — ему казалось: его разобьёт инсульт. Он внутри весь вибрировал, руки ещё сильнее взмокли, пока он все продолжал смотреть ей туда.
«Только ударь меня хоть где-нибудь, крысёныш, я вмажу тебе по лицу», — Силие думалось, что Том непременно сделает ей неприятно, а потом, когда он сгребал руками её ягодицы и млеюще сжимал, Силия восторгалась тем, какой Том у неё необычный. Она ненавидела, когда к ней прикладываются в ударе, даже если это в шутку, даже если это в интимной игре. Она много чего ненавидела, и все ждала, что кто-то из них посмеет её склонять к чему-то, тогда она бы собрала всю свою гордость и ярость, без сожаления бросив каждого. Но они все были так удивительно похожи, так слаженны, так удовлетворительно приятны. Том любит ей туда смотреть, он делал это с разных ракурсов, углов и поз, но он очень часто туда глядит. Силия не замечала за собой желания разглядывать мужские прелести, да ещё с таким старанием. Он милуется и глубоко целуется с её задницей, Силие казалось это странным, но вместе с тем и необычным, он настолько ею поглощён, что все эти гадости казались ему нормальными. В такие моменты у неё подскакивало чувство собственной важности и нужности, она ощущала себя любимой и главной. Затем он её с осторожностью и обожанием трогает, мнёт ягодицы, щипает, пробирается вглубь, рассматривая её розовую сердцевину. Она немного блестит у самого низа — стоит Тому Силию там распахнуть, её слизь густоватая, а ещё она плохо смывается водой — очень плотная по консистенции. Он разглядывал её задницу, знойно трогал по ложбинке, пока не начал в самозабвении лизать. Он целовал её дырочки, считая сладенькими и любимыми, он делал ей щекотно и очень странно, но она никогда не запрещала ему делать это, хотя знала, что Тому это приносит удовольствие куда больше. Он упирается ей языком прямо в анус и давит, пытаясь полизать её изнутри, это вызывает у Силии странное желание рассмеяться, но она не смеётся, зная, что Тому это будет неприятно. Он подумает, что она смеётся над ним, а ещё он может разочароваться и у него больше не встанет — ведь он будет поглощён самокопанием. А затем он опускается ниже и пытается всунуть свой язык ей в вагину, от чего она ощутила очередной позыв соединиться с ним в интимных местах. Она была так накалена и напряжена, что волной упоения её уносила сама мысль. Она сосредоточилась на его члене, который упирался ей в ногу, и она думала только о его члене, ей хотелось что-то сделать с этим членом. Он напоминал ей дельфинчика, что выпрыгивал из водной глади. Силия все думала о том, что Том должен засунуть в неё своего дельфинчика, а потом высунуть, а потом опять засунуть, чтобы начать беспрерывно ездить в ней туда-сюда туда-сюда не прекращая. Он растолкает ей матку и у неё случится мягкий интенсивный оргазм — прямо внутри, наслаждение выберется наружу прямо из-под кожи и её кожа в благоговении мурашками съежится.
— Да, я так и сделаю, — отозвался Том, и Силия слышала, как он приспускает штаны. Том был агрессивен и очень сосредоточен, избавляясь от своих штанов, в такой момент его все раздражало, каждая секунда была на счёту. Он не раздвигает ей ноги, а на ощупь и как-то очень вслепую стал варварски в неё заходить. Ему мешает сжатая промежность, а затем и эта поза, а ещё и его нетерпение. Он делает немного неприятно, какой-то он неумелый и заведённый. А потом он проникает в неё самой головкой и Силия всё ему прощает, думая, что Том как глупый кабель — не может в суку попасть с первого раза. И это становится забавным. Она приподнимает свой зад к нему навстречу, почти лицом утыкаясь в зелёный кожаный диван — обивка неприятно липнет к телу и скрипит. Силия хватает Тома за ногу сильно-сильно, осознавая его неполное, но очень сильное проникновение — оно казалось самым приятным, пока он не начал двигаться. Он её задавил, толкаясь, он ударялся своим пахом о её попу, ей было так неловко от столь липких шлепков — незамедлительно представила, что их кто-то увидел, после того как услышал. Она тоненько в стонах заходится, не выкрикивая эмоции до конца, вскидывая голову, не переставая рвано вздыхать. Её рука двигалась на его ноге — какие умопомрачительные и глубокие у него были движения. Он вцепился ей под грудь давящим стягивающим объятием и в ухо сладко жарко дышит как собака, а затем щеку в какой-то момент лижет. Он не входит в неё полностью — ему мешают её сведенные ноги. Первый его заход в неё, показался ему невыносимым блаженством воплоти, она такая горячая, скользкая, а чем глубже тем рельефнее. Он представлял себя пчелкой, которая присосалась хоботочком к роскошному распустившемуся цветочку, вкушая сладостную пыльцу, а потом от их тесной физиологичной любви родится тягучий сладкий мёд, — это была невообразимо сильная любовь насекомого к цветочку. Том все ласкался о прелюдию своих мыслей, — что у него сверхчувствительный и очень крепкий хоботочек, очень вклинивающийся и непобедимо твёрдый, что сейчас он возлюбит и расшевелит этот цветочек, приласкает его и их жидкости смешаются. Силия реагирует на него, Силия цветочек, она в любострастие мучается и даёт ему незабываемую обратную связь, — её органы помогают его хоботку скользить, а еще плотно обнимают, и сводят этим Силию с ума. Ему в голову приходили постыдные откровения: он хотел смотреть, как она писает и моется, а ещё желал скользить по её промежности мыльной рукой, потираясь о её порочные складочки и дырочки — хотел их заботливо помыть и залюбить; он вожделенно хотел её везде изнюхать; он хотел съесть её волосы. В порыве нежности Том Силию трепетно обнимает, что-то невнятное мямлит и весь покачивается на ней, лицом о лопатки растерянно трется, борется с собственной эйфорией, невыносимо страдает и слабо себя не то что не контролирует — вообще не осознаёт. Он скулит, кряхтит и слюной истекает — Силия ощутила, как промокла ткань её рукава. Он что-то несуразное шепчет, шипит и слабо в ней шевелится. Пара резких движений — и он в экстазе закончил, даже не начав. Но Том с этим мужественно борется, Силия воспылала к нему бурной смесью страсти и жалости. Силия чувствовала превосходство: превосходство себя и своих органов. Он елозил взад-вперёд очень с трудом, не доставая до самого конца — только первая треть, в которую Том так бессознательно давил членом, разжигая в Силие то странное сладострастное чувство схожее с острой щекоткоткой и нуждой описаться прямо здесь и сейчас. И при всём своём желании сделать это — Силия не могла, пока он был в ней, а когда выходил — писать уже не хотелось. Она ощущает его тяжесть на себе всем телом — особенно крестцом — так упорно он упирается. Силия хочет глубже, с трудом под ним в движении размыкаясь, коленом одной ноги доставая до прохладного пола. А Том вцепился ей в бедро, сжал его, разглядывая, как оно переходит в нежную розоватую ягодицу, он ей их раздвигает и смотрит — смотрит как живописные мягкие светлые складочки раскрываются, и не просто делят Силию пополам, а показывают её слизистое, раскрасневшееся нутро. Почему оно находится в таком месте? В тех местах она была по-особенному прекрасна, ему казалось её строение очень красивым, очень контурным, четким и женственным. И когда он наблюдал, как его член поглощает глубокая, скрытая от лишних глаз, женственность Силии — он приходил в неистовство от собственных мыслей. Он с силой и очень резко проник до самого конца, ощущая успокоение и некую завершенность, даже те сжатые внутренности не могли обмануть Тома — конец Силии нельзя спутать ни с чем. Оно там твёрдое, выпуклое, и ему очень нравилось её туда таранить и бить — Силия сразу сдавленно поскуливает, намного громче и тяжелее чем раньше, а в таком положении она просто начнёт задыхаться. Силия так лежит, так зажимает, что Тому приходится с силой двигаться, а потом она немного внутри расслабляется, кажется, испытав свой страстный внутренний шок от проникновения так далеко. И он срывается в неё, начиная наползать сверху, раскачивать её в такт своим телодвижениям, наблюдая её лицо только в профиль.
— Не надо так сильно… — когда она сказала это, то Том ощутил, как кожа её покрылась мурашками.
— Уверена? — пробирается рукой ей под бедро, желая расшевелить спереди.
— Нет… — она совсем не уверена. Силия прикрыла глаза, думая о том, что не может это больше выносить, но и заканчивать тоже. Это каждый раз ошеломляет все её внутренности. Скоблит внутри и скоблит одинаково размеренно, уверенно и очень сильно — так, что у неё в голову его толчки отдаются, а затем этот пульс в висках все долбит и долбит, а ещё так приятно и одновременно неудобно она лежит, а он этим пользуется — задавливает собой. Было в этом что-то жгучее и первобытное, их импульсивное единение растаскивало трезвый разум по кусочкам, скручивало голосовые связки и набивало мышцы ватой.
— Какой ты приятный… — Силия вымученно опускает голову, содрогаясь от того, как Том бурно толкается в ней, заполняя всюду, как он несдержанно хрипло рычит и сжимает её всё туже за ногу, а затем отпускает. Он остановился в своих фанатичных движениях, Силия подумала, что Том устал, она слышала, как он бешено дышит, а затем его губы… он приподнялся и дал ей с полной грудью вздохнуть, она ощутила приятную лёгкость, свободу и головокружение, а ещё тоску по его телу; он целует её прямо в попу, отчего она чуть не засмеялась, а потом сжимает ноющую и красную от объятий ногу, взваливается на Силию с новой силой, вцепляется ей свободной рукой в шею и толкает, толкает, толкает, заставляя её потерять в происходящем голову. Она ему в ответ слабо, но сдержанно ноет, воет, почти мычит. У неё напрягся и натянулся живот, вынужденно выгнулась спина, но она с буйной страстью думала лишь о том, что он внутри. Он любил её тем самым органом, который доставлял ему наслаждение, и вот он соединял их через эти места любви, доставляя самое странное, порой некомфортное удовольствие. Силия чувствовала, что от каких-то прикосновений её стенки зудят сильнее и ярче, а в какие-то моменты невыносимо и неукротимо — её сводили с ума его монотонные исступленные фрикции. Он бьет её своим телом, она вся содрогается, вот-вот и зашипит как змейка, зашипит и нападет. Напрягает все свои струны, которые натянулись и скоро в унисон завибрируют — она распахивает свои припухшие алые губы и с хрипом стонет, с каждым разом все невероятнее, все искреннее. Цепляет Тома за согнутую ногу, он почти весь лежит на ней, все ещё туго хватаясь ей в шею, опуская пальцы ниже, засовывая их в ложбинку её милых грудей. Опускает приятную тянущуюся ткань плеча и декольте, обнажая её лифчик, а он белый и весь в кружеве. Том смотрит на это через плечо, отвлекаясь от желания напрудить в Силию как можно быстрее. Его член терся своим самым чувственным местом о её влажные горячие внутренности, они кажутся Тому ворсистыми, а также гладкими. Сначала ворсистые и съеженные, а чем дальше, тем глаже — прижимается своим виском к её, приспускает в порыве страсти тоненькие атласные бретельки лифчика, который так хорошо скрывает её голые полушария грудей, прячет её соски. Запускает пальцы в приятную мягкую чашечку, подцепляя ей одну грудь и вытаскивая. От этого зрелища он обомлел, уставился на ее сосок, наважденчески мечтая всосать в себя и облизать.
— У тебя такие сиськи… — говорит это с какой-то ненавистью, обожанием, злобой и возбуждением, взбудораженный от того, как схватило его с этого зрелища ниже пояса. Если он будет смотреть на них и дальше, то невероятно быстро кончит — уже через секунду. Поспешно обнажает её вторую, зажатую в бюстгальтере грудь, приспуская эту конструкцию, не в силах прекратить елозить в ней — это выше него, он не властен.
— Только не сжимай меня там… не надо… — он умоляет её, слушая, как Силия слабо стонет. Ее волосы как и она сама — вторят в такт его движениям, она так надорвано и слабо ноет. Том заглядывается на её свободные от заключения сиськи — они трясутся от её дыхания и скачут от его безудержных толчков.
— Ещё чуть-чуть… — мечтательно и страдающе выстанывает Силия, ощущая, что вот уже скоро она по-настоящему описается. — Том… — ласково и протяжно его зовёт. — Том… — она почти расплакалась, чувствуя, как он толкается в неё, а потом он перестал сотрясать все её тело, вклиниваясь в одно и тоже место, но очень интенсивно и быстро. Силия закрыла лицо руками, неимоверно сильно желая, чтобы он прекратил, а вместе с тем и продолжал. Все её внутренности отвечали ему взаимностью. Он так горячо нажимает ей на переднюю стенку и все беспощадно трёт, а у Силии там все зудит, тело краткой дрожью берет, она надрывно стонет. А у неё слезы из глаз покатились, она их судорожно стирает. Этот невыносимый зуд все нарастал и нарастал, казалось, достиг своего пика и сводил её с ума. Он трогает её за ноги, хватает за попу, оглаживает спину и все слушает, как Силия беззвучно стонет, задыхаясь на секунду.
— Моя милая… — Том устал, Том вымотался, но ему не прекратить. Он трется о её висок своим, словно кошка кошку бодает, испытывая к ней неописуемое голодное влечение, да такой силы, что ни одна тёмная магия не сравнится. У неё предплечья мурашками покрываются, а оттого и соски твердеют, — Том с восхищением и тоской смотрит на это, ему кажется, — он сейчас взорвется. «Сиськи, сиськи, сиськи», — думает и наблюдает за ними, высовывает язык — хочет их полизать. Язык короткий — не достаёт, присасывается к шее Силии и не помня себя, с исступлением толкается в неё, а она согнутую ногу, ту что на полу к себе притягивает и в восхищении стонет. А потом она вскрикнула — не громко, но стыдливо. Её дёрнуло, а потом она умиротворённо на секунду расслабилась. А он смотрит и смотрит на её груди, считая их красивыми и любимыми — так хочет в них вцепиться, но тогда он не сможет наблюдать за их пошлым танцем. Силия такая приятная глазу, такая хорошенькая внутри, — вжимается в неё своей грудью, упираясь ей в лопатки, а она уже давно не стонет — он тяжёлый, она только с тяжестью дышит. Хватает её за сиськи очень безудержно и несдержанно, а у самого температура поднялась, он весь покраснел и лоб у него взмок. И он на последних силах в ней елозит и елозит, думая о ней, только о ней. О её сиськах, о сосках, которые упираются ему в ладони, о её внутренностях — что он сейчас в ней, о её голосе, о её дыхании, о том как он зол на неё. Целует Силию в висок, медленно опускается на щеку, лижет и дрожит весь, груди её обхватывая, смотрит на свои руки — любуясь её сиськами в своих тисках. Он фанатично и неистово толкнулся в ней и зашёлся почти детскими стонами, заходил ходуном от несдержанного тремора во всем теле. Убийственно приятно, уносяще щекотливо, сжимающе больно и с облегчением отпускающе. Он был счастлив. Очень. Он чувствовал свою влюблённость настолько отчётливо и ярко, что в нем просыпалось желание заботы, ему хотелось для Силии что-нибудь сделать, как-нибудь её порадовать, чтобы она прочувствовала то, как незаменима она для него.
— Я люблю тебя… — он признаётся ей в своих чувствах, ощущая себя самым счастливым и добрым человеком в этом мире.
По темно-изумрудной обивке дивана заструилась мутная вода, она скатывалась бесшумно вниз. Том смотрел на эту жидкость, её было немного, она вышла из-за него. Он довёл Силию — она описалась. Том проникся к ней какой-то ласковой отцовской жалостью, Силия показалась ему очень хрупкой и слабой, а ещё она тяжко вздыхала под ним. Он знал, что ей не нравится делать это вот так, ему казалось, что он сделал что-то плохое, раз она даже описалась. Она кладёт свои руки поверх его, испытывая приятные тёплые объятия его пальцев на собственной груди.
— О да, мни их, — она говорила про свою грудь, невообразимо наслаждаясь его ласками. Она захотела от него ребёнка. Снова и сильно. Он будил в ней самый первобытный инстинкт, который так дурманил в определённые минуты. Она довольствовалась мечтами что у них все хорошо, что у них много детей. Четверо или пятеро. И все они такие же прелестные как Том. Это чувство отпустит, а потом опять схватит. Отпустит, а потом опять схватит. Оно очень сильное, неукротимое и искреннее. Том, сам того не понимая, давил на её инстинкт, чем доводил.
— Пососи мою грудь, — Силия очень хочет ребёнка. Том выходит из неё и оно нежно потекло по её промежности — его белое семя. Спину приятно ломило, мышцы дрожали, она перевернулась на спину и с облегчением выдохнула. Он прижался к её грудям и втянул сосок в рот, и лизал его. Всасывал, создавая вакуум и лизал. Она успокаивалась и гладила его по волосам, вспоминая, как невообразимо приятно её распирал его член, как хорошо когда он на ней. Он был ей Ближайшим.