Flёur — Когда Ты Грустишь Rammstein — ich tu dir weh
Сперва Чарли думала, что это просто ошибка. Что второе имя появится через какое-то время, обязательно появится, не может же так быть, чтоб имя было лишь одно… Оказалось, что может. Пора Ксавье завязывать со своим скептецизмом. Человек так же не может читать мысли других, менять облик по желанию… Может, это просто как-то связано с её мутацией. Может, всё решил простейший порядок расположения молекул в её геноме. Может, это шанс наконец обьяснить научно явление соулмэйтизма. Может, она всё же не бракованная? Если всё же бракованная, знать бы ещё, чего у неё не хватает, чего у неё никогда не будет? Любви, или врагов? Ей очень хотелось верить во второй вариант. Поэтому, когда вытащенный из воды человек называется Эриком, Эриком Лешнером, она его не отпускает. Но и не предлагает дом, детишек, и любовь до гроба. Судьба — слишком подлая барышня, чтобы подсовывать ей такие подарки. Она ничего ему не скажет, пока не будет уверенна. Как и он, несомненно, тоже обладающий идентичной надписью. Ведь связь, какая бы она ни была, никогда не бывает невзаимной.***
Сперва Эрику было плевать на татуировку. У него и так проблем было по горло. Ставящий над ним эксперименты Шмидт, например. А вот самому Шмидту было не плевать. Ещё как не плевать. Ведь это феномен, это невообразимо, необычайно, это ещё одно свидетельство твоей уникальности, мальчик мой! И плевать, что мальчик весь в крови, в шрамах, что мальчик сгорает от ненависти, сгорает до пепла, до костей, и от этого самого «мальчика» остаётся только пустая оболочка, наполненная гневом и неспособная ни на что, кроме убийств. Эрик получает имя в шестнадцать, как и все остальные. И последующие года смотрит на него лишь с ненавистью. Потому, что не может человек, чьё имя принесло ему лишь ещё больше боли, ещё больше гадких экспериментов, быть любовью всей его жизни. Не может. А может, и может. Когда Эрику исполняется двадцать, он сидит в комнате, по стенам которой вместо обоев ползут нити, соединяющие обрывки газет, фотографии и карты, и смотрит на свою левую руку, на которой аккуратным девичьим почерком выведено «Чарльз Ксавье», а немного выше, по предплечью, ползёт ряд цифер. Смотрит, и думает, что эта «Чарльз» (господи, ну кто так девочек называет, а ведь это девочка, Эрик отлично умеет различать почерка), в принципе, ни в чём не виновата. И что он называл бы её Чарли, носил бы на руках, она бы родила ему детей… Но что-то ему подсказывает, что всё не так гладко. Подсказка оказывается правдой. Чарли, её действительно все так называли, оказывается до чёртиков умной, наблюдательной и хитрой телепаткой. Она крутит им, как хочет, даже не применяя своих способностей, как и обещала. Для всех она — наставник, учитель, друг, ангел, спаситель, Мать Тереза, но для него — демон, чёрт, дьявол, способный на всё. И ему искренне жаль, что она сама этого в себе не замечает. Они с ней так и не говорят на эту тему. Он даёт ей время узнать его, привыкнуть, понять, во что она ввязывается, ведь им двоим, возможно, единственным на планете, дан выбор. Выбор — любить или ненавидеть. Он сам не знает, что будет лучше. Но когда она кричит от боли на том чёртовом пляже, он понимает, что нет. Нет — выбора нет и никогда не было, что Судьба, эта редкосная сука, всё уже давно решила, определила, взвесила и приготовила. Они будут врагами. Самыми настоящими врагами. Возможно, им перепадёт минутка спокойного разговора, игры в шахматы, или даже поцелуев, но в конце-концов, всё вернётся на круги своя, и они так и останутся враждовать.***
— Эрик. — Что? — Ты не прав. — Не прав? — Да, не прав. Судьба — лишь несуществующее понятие, придуманное людьми, чтоб сбросить с себя ответственность. Нет никакой Судьбы. Ксавье встаёт со своего кресла в самолёте, бросая недоигранную шахматную партию, и уходит в другой конец салона. Эрик смотрит на неё, в непривычной мини-юбке и майке, с ярким, размазанным макияжем и вызывающей походкой. Что ж. Если Судьбы действительно нет, и всё определяет лишь их собственный выбор… Они свой выбор уже сделали.