Огневиски и бурбон

«If «manners maketh man» as someone said He's the hero of the day It takes a man to suffer ignorance and smile Be yourself no matter what they say» © Sting — Englishman in New York

      Сириус затянулся и выдохнул в промозглую осеннюю сырость. Откуда-то тянуло дымом и сгоревшим мясом, на асфальте блестели радужные пятна разлившегося бензина, виднелись следы от грязных шин, что оставили фуры. И он многое бы отдал за чашку кофе, но ему пока оставались только сигареты — рутина, к которой он привык за последние шесть месяцев.       Сириус поправил лямки рюкзака, натиравшие плечи, и упрямо пошел вперед. Огонек сигареты разрывал надвигающуюся темень, и пока что этого было достаточно. Дорога неизменно куда-то приводила: к заправке, к пытающемуся совладать с заглохшим мотором дальнобойщику, и тогда знание маггловской техники и одно движение палочкой приходились как нельзя кстати, к одинокой кофейне на окраине мира. Блэк гнался вперед, оставляя позади многие километры пути и прошлую жизнь.       Первые месяцы в Лондоне прошли как нельзя хорошо: он встретился с Гарри, благословил его союз с Джинни, узнал, что его самого «посмертно» оправдали и почтил своим присутствием шокированное Министерство Магии. Сириус вернулся в Дом на Гримо, приказал Кричеру сделать уборку, переклеить обои и «засунуть куда поглубже» все предметы черной магии, «да, да, Кричер, туда, к портрету моей достопочтимой маман». Эльф страшно ругался, но ослушаться прямого приказа хозяина, хоть и отступника, не смог.       А после того, как Дом обрел более-менее приличный вид, и в гостиной весело заплясало пламя камина, Сириус призвал чашу воды, перстень с родовым гербом, кинжал и твердо взмахнул палочкой, призывая фамильную магию: пришла пора вступить в наследство. Он был последним живым наследником рода Блэков по мужской линии, стоило попытаться убедить семейную магию встать на сторону света, его сторону, и попробовать возродить Древнейший и Благороднейший Дом, во всяком случае, сделать его таковым. Сириус полоснул кинжалом по левой ладони и выжал в чашу несколько капель крови, постучал палочкой по краю и произнес: «Familius Magicus». Яркий вихрь вырвался из центра чаши, и серебристый свет окутал Блэка. Магия пыталась подчинить себе, покорить, обуздать, склонить на свою сторону, но сила принадлежала его Роду, потому и главным здесь тоже был он. Сириус воздел руки к потолку, превращая вихрь в одну тонкую полоску света, и тот повиновался. Прозрачная собака встала перед Сириусом и почтительно поклонилась — тотемное животное его семьи приняло «отступника» в Род. Теперь у него было всё: признание родовой магии, оправдание в преступлении, которого не совершал, крестник, Тедди — сын Ремуса, — восстановление всех титулов, имя, наконец, но не было главного — счастья. Не было больше его друзей, и кроме Гарри, не осталось и родных, есть еще, конечно, Цисса, но она слишком занята Драко и его наследниками, чтобы вспоминать о каком-то кузене. Сириус добыл из семейных запасов бутылку огневиски и напился с портретами Ремуса и Джеймса, что отыскались у Гарри.       Лондон неизменно встречал его сырой, продирающей до костей, погодой, вечно спешащими куда-то людьми, вечно занятым крестником, и оглушающей пустотой. Пустота поселилась в доме, давила на уши, высасывала силы и просто была. Была, как данность тому, чему не суждено было сбыться. Сириус бродил по комнатам и понимал, что безнадежно опоздал. Он потерял свою жизнь еще тогда, в октябре тысяча девятьсот восемьдесят первого, когда стоял у дома Поттеров, дрожащими руками прижимал к себе годовалого Гарри и, как сумасшедший, обещал самому себе, что всё обязательно будет хорошо. Сириус, как всегда, пошел на поводу у эмоций, поддался хваленой Гриффиндорской храбрости, граничащей с безумием, и пустил под откос свою жизнь и жизнь крестника. Позже, цепляясь за остатки здравого смысла в сырых и удушающих стенах Азкабана, Блэк понял, что стал пешкой в чужой игре, и эта мысль придавала ему силы многие последущие годы.       Он вырвался из тюрьмы ради одного: отомстить и убедиться, что Гарри жив-здоров, и ему ничего не угрожает. Блэк шел напролом к своей цели, готов был переплыть еще одно море и выдержать еще десяток промозглых лет в Азкабане, чтобы только быть. Чтобы сдержать обещание, данное Джеймсу, чтобы позаботиться о Гарри. Он, ведь, был не просто крестником, своеобразным духовным наследником магии и традиций магического мира, он был практически сыном Сириуса, пусть не по крови, но по духу — таким странным образом действовала семейная магия, частью которой они оба были. Как только Лили положила новорожденного сына на руки Блэка, она возродила к жизни духовную связь, существующую между крестным и крестником, а магия Блэков и Поттеров взяла их обоих под свою защиту. Возможно, поэтому, последующие годы им удавалось выжить и сохранить эту незримую связь.       Но, дойдя, наконец, к цели, Сириус понял, что опоздал. Крестник имел свою, по-своему переломанную жизнь, прошлое, судьбу, на чью долю выпало такое, что иным взрослым не под силу, друзей, упрямо держащихся его стороны, зачем ему беглый преступник, утверждающий, что он — его крестный, и вообще? Гарри же, к его немыслимому удивлению, спас ему жизнь и всячески поддерживал связь на протяжении последующих двух лет. Пока не случилась та битва в Министерстве, и Сириус не угодил в Арку, то бишь, Зеркало Проклятых.       И вот теперь он бродил по Дому, пугая даже Кричера своим видом, и в который раз за годы понимал, что опоздал. Опоздал на целую жизнь. Вспоминался разговор с отцом. Когда матушка сошла с ума в своем желании примкнуть к Темному Лорду, черт бы его побрал, Орион Блэк вызвал Сириуса на разговор, где прямо спросил, какую сын выберет сторону в грядущей войне. Отец тогда относительно лояльно отнесся к решению Сириуса и даже, казалось, почти понял. А Сириус рвал на себе рубашку, бездумно доказывая, что его семья ошибается, что свет обязательно победит, и что кому-то предстоит возрождать мир из обломков. «Мне хочется, сын мой, чтобы Гриффиндорская храбрость хоть раз пошла вам на пользу, и чтобы одним из миротворцев стал ты».       Как никогда остро Сириус понял сейчас, насколько его отец был прав. Они любили его, его сошедшие с ума родичи, а брат хотел быть таким, как он, но шахматная партия, как всегда, если и разрешилась в пользу белых, то с такими потерями, после которых сам смысл игры как-то обезличивался и обесценивался.       Гарри практически сдерживал слезы в один вечер, когда, по-обыкновению, пил с крестным в просторной гостиной. Не так он себе представлял Победу, совсем не так. Рон скитается с Пушками Пёддл, как будто от этого зависит сама его жизнь, Гермиона развелась и курит, собирается преподавать Защиту, и, по-видимому, похоронить себя в Науке, сам он завел семью, а Невилл днями пропадает в Мунго, наблюдая за родителями, и кажется, угасает вместе с ними. Испорченное детство, угробленная юность и перемолотая лопастями системы жизнь.       «Ты знаешь, Сириус, я так часто представлял, что найдется кто-то, кто полюбит меня. Не потому, что я Избранный или что-то еще, а за то, что я просто есть… И вот, наконец, когда ты снова вернулся, я понимаю, насколько же мы опоздали».       «Ты всегда был мне сыном, пацан, с того самого момента, как я впервые взял тебя на руки, с того момента, как ты в три месяца перекрасил мне волосы в розовый одной только своей магией, и с того момента, как назвал меня дядей Боягой, не умея выговорить «Бродяга», и, знаешь, может, еще не поздно попробовать начать всё сначала?».       Быть может и не поздно, но пафосный вечер в гостиной прошел, а жизнь вновь завертела всё в своей круговерти. Гарри занялся семьей и делами, а Сириус вновь стал узником в собственном доме. Пока однажды всё те же портреты лучших друзей насильно не вытолкали его вон. Он знал, что опоздал на прошедшую жизнь, но еще не поздно было вернуться в тот туманный вечер у грани Сторибрука, где он прощался с Реджиной. Пусть ненадолго, пусть всего на несколько месяцев, но Сириус чувствовал себя нужным этой странной когорте сказочных безумцев. Снежка приглашала его на пирожки, Киллиан частенько рассказывал о пиратской жизни и горевал об ушедшем, Эмма была «своей среди своих», закатывала глаза на очередное происшествие и обещала, что он привыкнет, Генри, с которым Сириус несколько раз виделся, вероятно, напоминал бы Гарри, выпади на долю крестника куда более благоприятные обстоятельства, а Реджина… Реджина ни на секунду не покидала мысли Сириуса с той самой поры, как он целовал ее ледяные ладони, прощаясь у черты.       Потому он собрал пожитки в подаренную Гермионой безразмерную сумку, оседлал мотоцикл и отправился колесить по Америке, чувствуя себя гостем в привычном мире. Как знать, быть может, еще не поздно начать всё сначала.