Тень прошлого

— Уверен? — не меняясь в лице, спросил Алва. — У тебя есть шанс поправить дела, свое финансовое положение, получить куда больше, нежели отомстить за детские обиды… — Мое финансовое положение в полном порядке, — оскалился я в ответ, чувствуя, что, несмотря на невозмутимый вид, мое желание оказалось для него неожиданным и, как я и предполагал, неприемлемым. — Если ты не успел заметить, Ричард Окделл сейчас находится на пике мировой славы, обласкан прессой, облизан бесчисленными поклонниками — этот мир лежит у моих ног, что, в свою очередь, ведет к неплохим гонорарам. Деньги сейчас для меня не важны совершенно. — Это здесь, — криво усмехнулся Алва, — а в Кэртиане… — Мне плевать на то, что в Кэртиане, — фыркнул я, — насколько я понимаю, ты не жаждешь выполнить мое условие, а стало быть, счастливо оставаться, господин Первый маршал. — Регент вообще-то, — поправил меня Алва. — Да хоть сами король и королева в одном лице. Я скинул его руку, которую он до сих пор не удосужился убрать с моего плеча, и шагнул к выходу, уверенный в том, что этот и без того не в меру затянувшийся фарс закончен. Без сожаления, не оглядываясь, довольный даже той крохой унижения, которую получил синеглазый ублюдок. Было ли оно? Определенно. Алва не из тех, кто легко принимает отказы, в особенности если результат переговоров для него важен, а на другом конце стоит Окделл, о которых из Круга в Круг было принято вытирать ноги. — Погоди… — ударило мне в спину, когда я пересек небольшой зал паба и почти дошёл до дверей. Пришлось остановиться и обернуться. — Что-нибудь еще? — за безразличие в моем голосе вполне можно было присудить «Оскар» в совокупности с пучком прочих, менее знаковых наград. — Я согласен. За умение держать лицо меня похвалил бы сам мистер Станиславский, систему актерского мастерства которого я изучал заочно, но внимательно, как только понял, что у меня есть шансы подняться по статусной лестнице. Впрочем, Алва тоже неплохо владел собой — настолько, что спустя мгновение у меня появилась мысль о том, что я ослышался. — Что? — Я согласен на твое условие, Окделл, — красивые губы тронула такая знакомая мне насмешка. — Что значит гордость одного герцога по сравнению с благополучием целого мира? — Вот как? — я отзеркалил его усмешку. — Алва научились ставить общественное над личным? — Очень жаль, что ты прежде не заметил этой черты, — бросил он мне сухо, — интересы Талига всегда стояли у меня на первом месте. Я пропустил эту колкость мимо ушей, но подумал, что Алва не прав. Его явление пред светлые очи Альдо и сдача в плен в обмен на жизнь Фердинанда стали понятны мне лишь после того, как нарушенная мной клятва кровью, принесенная Ракану, коим Альдо не являлся, заставила Надор уйти под землю. Сложились два и два у меня в голове уже позже, когда я покинул Кэртиану. Что до Ворона, то да, теперь я готов был признать — он умел ставить интересы других выше собственной безопасности. Но это было его личным делом, меня больше не касавшимся. — Даже если так… Это мало что меняет, — я смотрел на него спокойно, но внутри меня все заклокотало. Неужели я просчитался, и он готов унизиться? Или же просто господин бывший Первый маршал решил, что последнее слово должно остаться за ним? — Я принимаю условие вашего возвращения, Ричард, — на его лице не дрогнул ни один мускул. Значит, мне не послышалось. Твою же мать… *** Смотрю и не позволяю себе любоваться. Давно не мальчишка. На лицо — вылитый Эгмонт, только в чертах Ричарда нет добродушия и мягкости отца, они более острые, взгляд холодный, стальной. От этого взгляда по спине у меня пробегает холодок. От угловатого и наивного мальчика-оруженосца в этом лощеном и уверенном в себе самце не осталось ничего. Дикон прав — прежний Ричард умер, оросив родные скалы кровью Лита. Этот мужчина перековал себя, сделался иконой, на которую молятся — изображения Окделла преследуют меня на каждом шагу. И все же условие, которое он мне поставил, говорит о том, что какая-то часть искалеченного и избитого жизнью мальчишки, приручить которого мне в свое время не удалось, все еще прячется за роскошным фасадом нынешнего Ричарда. Он открывает дверь своего дома, пропуская меня вперед. Оглядываю его жилище и ловлю себя на мысли, что это будто и не дом. Кругом стекло, голая, блестящая сталь под серебро, черно-белые, почти олларовские тона и режущий глаз минимализм. Нет ни капли уюта. Все в духе этого чуждого для меня мира. Однако Окделлу, кажется, такое по душе. Хочется спросить, но сдерживаюсь. Честного ответа не дождусь — не потому, что он станет лицедействовать в силу новой профессии — уверен, что он сам этого не знает. — Проходи, располагайся… — обращается как к равному, но заметно, что ставит он себя выше меня. Возможно, в этом есть резон — в этой жемчужине он, в отличие от меня, давно не чужак, он слился с ней, позволил этому миру врасти в себя. Я бы так не смог, даже если бы захотел. Не хочу оттого, что понятие ответственности для меня не пустой звук, потому что ушел оттуда не растерзанным, сбившимся с дороги, обезумевшим от настигнувшей его правды зверьком, как Ричард. Я, пусть и не по своей воле, изрядно задолжал загнивающему и пораженному скверной, но родному миру. Проморгал Повелителя Скал. И понимаю, что вернуться надо и не одному, притащить Окделла обратно, пусть даже для этого придется прогнуться в спине и широко раздвинуть ягодицы. Если это его цена, то я готов ее заплатить. — Благодарю, — прохожу. — Вино, коньяк, ликеры? — в его голосе слышна издевка. — Шадди, — спокойно отвечаю я, опускаясь в предложенное кресло, обтянутое черной кожей, — если тебя не затруднит. Он растягивает губы в улыбке, насмешливо приподнимает бровь, но глаза по-прежнему холодны и серьезны, хмельная дымка, что была заметна в них во время беседы в трактире, давно выветрилась. — Чудны деяния твои, Создатель, уж не по стопам ли Его Высокопреосвященства вы пошли, господин регент? — Алкоголь изрядно снижает чувствительность и смазывает удовольствие, полученное от соития, — голос мой совершенно спокоен. Гляжу ему в лицо, надеясь хоть краем глаза уловить в нем тень прежнего смущения. Вместо этого он смеется мне в лицо. — Рассчитываешь получить удовольствие? Не стоит быть столь наивным, Алва… — Жизнь научила меня находить пользу и удовольствие в любом дерьме, которое она мне подкладывает, — улыбаюсь в ответ, наблюдая как он, мягко ступая по высокому ворсу черного ковра — единственная вещь, сколько-нибудь скрашивающая это жилище — проходит на кухню. Любуюсь широкой спиной, узкими бедрами, затянутыми в облегающие синие штаны, и думаю, что предстоящее мне «дерьмо» может оказаться не столь уж неприятным. Окделл красив и сейчас пребывает в самом расцвете мужских сил. Сексуальное влечение не может зиждиться на одной только жажде мести или злости. Так что предстоящую расплату вполне можно рассматривать как интересный новый опыт. Ричард гремит посудой, вероятно, лично готовя запрошенный мной шадди. — Могу только позавидовать, монсеньор, — отзывается он на мою реплику, не оборачиваясь и делая язвительный акцент на последнем слове. — Меня лично жизнь научила только тому, что не стоит верить людям, никому. Доверие, как и высокие чувства, которые глупцы возвышенно величают любовью, зачастую приводят к разрывающейся в груди пуле. — Или к растворенному в вине яду, — желчно замечаю я, с удовольствием замечая, как вздрагивают и напрягаются широкие плечи Ричарда. — Или к растворенному в вине яду, — спустя секунду соглашается он совершенно спокойно, словно произнесенное его ни в коем разе не касается и закаменевшие на миг плечи мне лишь почудились. В воздухе разливается запах свежезаваренного шадди, и мне хочется верить, что на вкус напиток окажется немногим хуже аромата. Мысль о том, как будет непросто заставить Окделла вернуться в Кэртиану, прогоняю. Временно.