Моё наслаждение

      Все два дня до выступления меня бросало из крайности в крайность. От апатии не осталось и следа. Я либо начинал тихонько паниковать так, чтобы Влад не видел, либо меня затапливало злостью от несправедливости до такой степени, что хоть на стену лезь.       Речь попеременно хотелось то слить, чтобы подгадить родителям, то написать, выдав свой максимум из ораторских навыков, чтобы все умерли от шока и жалости к разного рода меньшинствам. Мне вот интересно, а меньшинства вообще кто-нибудь спрашивал? Они вообще хотят, чтобы какой-то сосунок из богатой семьи за их права боролся? С другой стороны, меня тоже никто не спрашивал.       Днём я старался сохранять спокойствие и натягивал маску безмятежности, чтобы никто не лез с расспросами, а ночью попробовал сочинить что-то более-менее приличное. Первый черновик, правда, состоял практически из одного мата. Я просто не видел себя тем самым примером для подражания, который должен вдохновлять людей на какие-то поступки. Обычный подросток, который тайком заглядывался на таких же подростков, как он сам, до недавнего времени. Я ещё не сделал ничего стоящего, чтобы мои заслуги перевесили мою "неправильность". Людей судят же по поступкам, а не по словам. И уж тем более моя ориентация сама по себе не могла быть поводом для гордости или уважения. Я же не выбирал её. Она не делала меня хуже, да, но и лучше я от того, что был геем, не становился.       Ценности? Ценности у меня были тоже как у всех. Я никогда не видел себя борцом с несправедливостью. И это мне предстоит убедить всех в том, что моя невозможность жениться как-то меня ущемляет?       Я вдруг задумался о том, что буду испытывать, если на законодательном уровне мне разрешат связать себя узами брака с кем-нибудь. Вспомнил несколько забавных эпизодов с Петиной свадьбы и свадеб других моих родственников. Хотелось бы мне такого праздника? Хотелось бы мне представлять новым знакомым моего любимого человека: "Это мой муж"?       Я поковырял провод от наушников и взглянул на дремлющего рядом Влада.       "Это Владислав, мой муж," – мысленно проговорил я.       Будоражило больше "мой", чем "муж". Фантазия тут же нарисовала обратную сценку, где Влад кому-то улыбается, пожимает руку, а потом указывает на меня и говорит: "Мой муж – Алексей". Ни-че-го. Ничего я не знал про семейную жизнь и статусы, чтобы дать хоть какую-то оценку представленному. Родным и любимым человек становится не из-за штампа в паспорте. И если так, то что вообще в этом штампе такого нужного?       Я полез в Интернет, задавшись этим вопросом. Почитал семейный кодекс, истории женатых людей: почему кто-то решил пожениться, а кто-то нет. И мало-помалу второй черновик начинал обрастать словами. Предложения нанизывались как бусины на нитку, одно за другим. Да, у меня, может, и не было пока большого опыта преодоления трудностей и лишений, но я почему-то не сразу вспомнил, что совершенно точно они были у других, и что я не застрахован от того, чтобы не оказаться на их месте.       К середине ночи я засыпал с исписанной вдоль и поперёк бумажкой под подушкой, с гудящей от мыслей головой и с призрачным, ещё неокрепшим желанием выступить. Утром после завтрака плотно засел за редактуру, перенёс речь на компьютер и дописывал её уже там. Она буквально против моей воли выходила личной, и мне не хотелось раньше времени делиться ею ни с кем. Даже с Владом, но он не настаивал. Только чашки чая менял с остывших на горячие, целовал в макушку и занимался своими делами. Вытащил меня на обед, а после него на прогулку, за что я был ему благодарен. И ещё за то, что он поддерживал со мной разговор, не касаясь темы с выступлением. Спросил только, когда мы вернулись в Монплезир:       – Как ты? – Взгляд внимательный, сканирующий.       – Не пойму, пока не выступлю, – неловко улыбнулся я, встал на цыпочки и поцеловал пригнувшегося ко мне Влада в щёку.       Ещё пару часов я потратил на полировку текста, но потом в глазах уже начало рябить, буквы сливались в размазанные строки, а мозг начал ставить под сомнение смысл написанного. Я понял, что мне нужна пауза, чтобы в голове всё окончательно уложилось, и оставшийся вечер решил потратить с умом. Влад как раз собирался на вечернюю тренировку, и я сопроводил его до зала в главном здании, а сам заглянул в шоурум.       – Витальсергеич, заняты? – спросил я замерщика.       Тот посмотрел на меня с удивлением, но быстро опомнился и пригласил внутрь. Сначала стыдливо хотел спрятать со своего рабочего стола металлическую банку с печеньем, потом замялся из-за возникшего внутреннего конфликта и предложил наоборот печенье мне. Я вежливо отказался, насладившись только сладким, ванильно-сливочным запахом.       – Лёшенька, вам что нужно-то? – спросил замерщик.       – У меня завтра выступление, – присел я на свободную табуретку рядом с ним, – вы не могли бы мне опять помочь с нарядом? Обещаю, в этот раз я надену то, что предложите, без каких-либо возражений, – поднял я руки, показывая свою миролюбивость.       – Конечно, помогу, – кивнул Виталий Сергеевич, – а что за выступление? И есть ли у вас какие-нибудь пожелания?       – Мероприятие будет долгим, нудным, серьёзным, – навскидку предположил я и задумался: – А что я хочу?.. Знаете, – закусил губу я, – я хочу две вещи: чтобы все вспомнили, что я царский сын, и чтобы все в меня влюбились. Вот, как-то так.       Виталий Сергеевич хмыкнул, облизнувшись с азартом.       – Но всегда можно попроще, поскромней... – начал ковырять я столешницу, закусив губу с напускным стеснением.       – Нет-нет, что вы! Не надо поскромней, – оборвал меня замерщик с горящим идеей взглядом, – у вас утром будет время на примерку?       – Да, если к восьми приду, то час у нас с вами точно будет, – кивнул я.       – Тогда до утра, Лёшенька, до утра, – энергично начал выпроваживать меня Виталий Сергеевич из комнаты.       – До утра, маэстро, – заговорщически обернулся я через плечо к нему. И был уверен, теперь уж точно замерщик превзойдёт себя.       Сон обещал быть неспокойным, но на помощь мне опять пришёл Влад. Его губы и руки сначала успокаивали меня, а когда я начал отвечать, распалили. Влад отбросил одеяло, избавил нас от белья и заласкал меня до скрюченных на руках и ногах пальцев. И только когда я дал понять, что не хочу быть эгоистом сегодня ночью, он подарил мне свою страсть. Отчаянную, искреннюю и совершенно незаслуженную, на мой взгляд. После такого я заснул как убитый.       Утром я даже успел побегать, чем сбросил зашкаливающее напряжение, завтрак не пошёл совсем, и сразу после душа я отправился к Виталию Сергеевичу с некоторой долей мандража. Замерщик опять не дал мне толком смотреться в зеркало в процессе одевания, но когда всё было надето и застёгнуто, разрешил-таки глянуть в отражение.       Это... Это превзошло мои ожидания. Благородные светлые тона медленно, но верно становились моей визитной карточкой. Костюм-тройка, в который меня одел Виталий Сергеевич, был нежного персикового оттенка. Брюки и жилетка не отвлекали внимание от пиджака – гвоздя программы. У него были атласные, переливающиеся на свету лацканы и рукава с карманами, которые перекликались с такими же атласными лампасами на брюках. Но и это было не главным. У пиджака был рукав.       Нет, понятное дело, что так-то у пиджака было два рукава, но если один был простым, то второй от края и до плеча с переходом на спину был расшит вышивкой шёлковыми нитками с цветочным рисунком. И несколькими трогательными, объемными цветками из накрахмаленных лент на плече. На другом, свободном от вышивки плече сидела такая же бабочка. Я повертелся перед зеркалом, оценил, как цветная поляна на спине тянется по диагонали до низа и плавно редеет, рассеивается.       Всё это убранство ходило по такой тонкой грани между элегантностью и пошлостью, что казалось, добавь сюда хотя бы один лишний цветочек, и я бы выглядел деревенским полем. Но вместо этого из зеркала на меня смотрел... миф. Какое-то сказочное существо, в котором я не узнавал себя, и это было именно то что нужно.       – Ну, как вам, Лёшенька? – вывел меня из раздумий голос замерщика.       – Витальсергеич, – шумно сглотнул я, – вы просто золото!       Виталий Сергеевич всплеснул руками, прижав их к груди, видно, переживал за мою реакцию из-за того раза с камзолом. Расспросил меня – больше для галочки – не надо ли где подогнать, хотя и так было видно, что костюм сел идеально. Да и времени у меня уже не было на капризы.       Даже собранный и напряжённый перед поездкой Влад обомлел, когда встретил меня из примерочной.       – Ты решил всех убить? – усмехнулся он, шаря по мне восхищённым взглядом.       – Всего лишь надеюсь сместить акценты, – скромно возразил я.       Влад почему-то поджал губы и помотал головой, но промолчал.       Всё как всегда пошло не по плану. До Питера мы домчали за стандартные сорок минут по летним заторам из арендованных тачек с туристами и переполненных автобусов с ними же. А вот в городе встали в одну большую пробку, которая тянулась по всему нашему маршруту. Я предупредил организаторов, что не успеваю к началу, они ответили, что придумают что-нибудь. И я наивно понадеялся, что придумают они что-нибудь дельное, но нет.       – Пиздец, – вырвалось у меня, когда мне прислали измененный план мероприятия.       – Что случилось? – подал голос Влад.       – Меня поставили последним, – выпучил глаза я, – хэдлайнером, так сказать.       Обсуждение проходило в думе, и когда мы наконец остановились около здания с красной башней, к машине тут же подскочили два охранника в Императорской форме. Питбули, блин. Пока меня вели по коридору к дверям главного кабинета, мне казалось, что это конвой, а не охрана.       Один из охранников потянулся было к ручке, но его жестом остановил Влад.       – Не стоит портить выступление текущего оратора, – посмотрел он на меня, подмигнул и наказал: – Отправь сообщение организаторам, что ты на месте и чтобы не нарушать дисциплину, войдёшь в зал, только когда тебя объявят.       Я молча достал телефон и сделал как было велено, пряча смущённую улыбочку. Организаторы согласились, а у меня началось томительное ожидание. Минуты, казалось, сначала длились вечно, а потом вдруг побежали с бешеной скоростью. Я пытался вслушиваться в выступления за дверьми, но улавливал из-за шума в ушах в лучшем случае половину.       – И, наконец, завершающий нашу неформальную встречу участник – Великий Князь Алексей Николаевич, – раздалось из зала и Влад открыл мне дверь.       Периферийное зрение отказало. Я видел только ковровую дорожку перед собой, которая тонкой лентой вела на сцену к прозрачной акриловой трибуне. Уловил только, что зал стоял, пока я шёл как на эшафот. Я не слышал ничего – всех моих сил хватало только на то, чтобы держать лицо. Жаль, что мой путь не длился вечно. В какой-то момент я поднялся на сцену и встал за трибуну, бросив мимолётный взгляд на красный огонёк работающего микрофона, достал из внутреннего кармана карточки, хотя и так помнил всю свою речь наизусть, и оглядел зал. Он по-прежнему казался мне серым размытым пятном. Может, это и к лучшему.       – Здравствуйте, меня зовут Алексей Романов, мне девятнадцать лет. Не уверен, знаете ли вы, но я из большой, многодетной семьи, – до слуха донеслись глухие смешки, – да, в такой не бывает скучно, поверьте мне. И я... Я бы хотел поговорить с вами как раз о своей семье. Не переживайте, я знаю тему сегодняшнего обсуждения: однополые браки. Но дело в том, что брак – это не любовь, – я почувствовал, как по залу прокатилось непонимание и повторил: – Вы всё верно услышали: брак – это не любовь. Но я расскажу вам, какую любовь я видел и знаю. И есть ли в ней место браку.       Два года назад мой старший брат Петя серьёзно заболел. Не переживайте, сейчас с ним всё хорошо, но тогда... Тогда он трое суток провёл в реанимации. Это были очень напряжённые три дня для нашей семьи. Его жена, Настя, дежурила около Петиной койки всё время, ни разу не оставив Петю один на один с холодными приборами и хорошими, но строгими медсёстрами. Так вот, любовь – это когда ты дежуришь около койки своего близкого, даже если он об этом и не догадывается. Любовь – это когда ты спишь в неудобном кресле рядом с ним, потому что от того, что ты рядом, ему становится чуточку легче. Любовь – это когда ты скрашиваешь его пребывание в больнице разговорами о работе, рассказываешь последние новости и просто помогаешь отвлечься от болезни. Брак – это когда тебя к нему пускают. Брак – это когда строгие медсёстры в реанимации не имеют права отказать тебе в посещении твоего мужа и отца твоих детей. Брак – это когда сложные решения о здоровье твоего любимого человека не могут быть приняты без твоего ведома.       Четыре года назад мой старший брат Дима вернулся из университета женатым и с детьми. Для нашей семьи это было... Уф... Определённо событием. Тяжелее всего было принять тот факт, что полюбил Дима гражданку другой страны, но мы справились. Почему? Потому что любовь – это когда ты подписываешь официальное отлучение от наследования престола, держа на руках своего третьего ребёнка, пока твоя жена, утомлённая родами, спит. Любовь – это когда ты усердно учишь русский язык, потому что хочешь понимать своего любимого до последнего слова. Любовь – это когда ты улетаешь в незнакомую страну, оставляя позади свою родину, семью и религию. А брак... Брак – это когда миграционная служба вместо депортации говорит твоей жене без российского гражданства: "Добро пожаловать!" Брак – это когда своих собственных детей тебе не нужно усыновлять. Брак – это когда пограничные службы двух самых нелояльных друг к другу стран не имеют права помешать твоей встрече с любимым человеком.       Тридцать семь лет назад мой отец познакомился с моей мамой. И уже тогда мои дедушки и бабушки знали – этот союз надолго. Будучи мудрыми людьми они понимали, что эти двое пройдут через много испытаний, но со всеми справятся. Пожелание у всех моих прародителей было только одно: вступите в брак. Потому что любовь – это родить и воспитывать восьмерых детей. А брак – это право держать свою жену за руку во время рождения каждого. Любовь – это разругаться в пух и прах в ночь перед свадьбой из-за слишком дорогого обручального кольца по версии скромной провинциальной невесты. А брак – это обеспечить ей право, как бы она ни скромничала, на всё твоё наследство. Любовь – это когда спустя тридцать семь лет вы всё ещё смеётесь вместе, поддерживаете друг друга и скучаете, даже если расстались только на пару дней. А брак – это всего лишь маленькая горстка прав, которые вам преподносит закон в качестве подарка на свадьбу.       Правда в том, что семьи бывают разные, и испытания всем достаются разные. Если вы влюбились в бравого военного, тогда брак защитит ваше право быть вместе с любимым, а ему даст право приходить домой к вам и детям, даже если служба закинула его на край света. А если вы влюбились в плохого парня, брак поможет сохранить все ваши секреты в тайне на суде, а после него даст возможность навещать любимого за решёткой. Если вы влюблены и молоды, брак поможет вам получить ипотеку, а если уже не молоды, то пенсию за супруга. Никто не застрахован от любви, которая бывает и в горе, и в радости; в болезни и в здравии; в богатстве и в бедности. А брак – это не любовь. Но это возможность преодолеть горе, болезни и бедность.       Так бывает, что любовь случается не только у мужчины с женщиной, но и у мужчины с мужчиной, и у женщины с женщиной. Это не болезнь, и уж точно не выбор. И однополая любовь от того, что она однополая, нисколько не меньше разнополой. Просто никто не застрахован от любви, понимаете? Так же как от бед, несчастий, недугов и смерти. Влюбиться можно в иностранца, а можно в соотечественника; в военного или в уголовника; в богатого или в бедняка; в здорового или в больного. Но все они будут в первую очередь людьми. А у человека должно быть право дежурить около больничной койки любимого. У человека должно быть право забрать к себе на родину любимого. У человека должно быть право подарить своему любимому и детям финансовое благополучие помимо сентиментальных воспоминаний. У двух людей должно быть право на будущее, если с ними случилась любовь.       Если вы думаете, что однополая любовь вас не касается; если думаете, что среди ваших родственников, друзей и знакомых нет тех, кто способен полюбить человека своего пола, то что ж, в таком случае у вас буду я. Да, я гей, и я прошу вас, подарите моей любви будущее.       Я замолчал, слыша несколько мгновений только биение собственного сердца, после чего меня накрыло волной фотовспышек. Пять шагов мне пришлось сделать, чтобы выйти из-за трибуны и дойти до ступеней со сцены. Спускался я с неё уже с помощью Влада, который только давал лаконичные распоряжения:       – Расчистить проход... Транспорт к центральному входу...       Почему-то стоял страшный гул. Может, это была игра моего воспалённого воображения, но мне казалось, что весь зал что-то обсуждает, кричит. Где-то на сцене ведущий встречи попросил в микрофон сохранять спокойствие, и тогда я осознал, что мне не показалось. Влад тактично поддерживал меня за спину одной рукой, второй оттесняя каких-то незнакомых мне людей. Я не мог понять, что им от меня нужно? Я же уже всё сказал, я признался, как и должен был – больше не о чем было меня расспрашивать, ведь мне больше нечего было скрывать.       Шаг за шагом мы добрались до выхода, а там меня быстро сунули в авто, бронированные стёкла которого моментально отрезали внешний шум. Пространство взорвалось им буквально на секунду, когда рядом со мной в машину сел Влад, а затем снова воцарилось молчание.       – Я хочу домой, – тихонько сказал я, дрожащими руками пытаясь застегнуть ремень безопасности.       – Конечно, Алёш, – так же тихо ответил мне Влад, наклонился ко мне, чтобы взять из непослушных рук застёжку и закрепить её до щелчка, и уже нормальным голосом сказал водителю: – Михаил Александрович, в Петергоф, пожалуйста.       Это было одним большим обманом. Вся моя апатия, обида, гнев – всё это было одной большой наёбкой самого себя, потому что единственным, что я испытывал и с чем я сейчас боролся – была истерика. Я сцепил руки в замок и зажал их между коленей до боли. Она отвлекала от паники внутри, помогала сконцентрироваться на том, чтобы не заплакать перед Владом. Пожалуйста, только не перед ним.       А слёзы душили страшно. Комок в горле размером с кулак не давал нормально вдохнуть. Осознание того, что я сделал, навалилось разом и тоже не помогало успокоиться. Я был не готов, просто был не готов говорить все эти личные вещи, не готов был открываться. И тем не менее я сделал это. Наступил сам себе на горло, чтобы понять, что этого нельзя было делать. Никто не в праве забирать у меня приватность, даже я, тем более я. И от осознания предательства по отношению к самому себе становилось до горькой слюны тошно. Когда-нибудь потом я извлеку из этого случая урок, а сейчас я просто хотел закрыться в одиночестве и позорно нарыдаться в три ручья. Главное, чтобы Влад не увидел и не услышал.       Я не хотел даже смотреть в его сторону. Чувствовал себя сейчас таким жалким, что не решался даже глаз поднять, пока мы ехали домой. А когда мы оказались в Монплезире, я попытался мышкой прошмыгнуть в свою спальню, но был остановлен буквально на пороге.       – Влад, я хочу побыть один, – выскользнул я из мягкого захвата и забрался на постель.       – Не думаю, что это хорошая идея, – возразил он и сделал шаг навстречу.       Я отвернулся от него, мне хотелось дать волю эмоциям, ну как он этого не понимает?       – Пожалуйста, Влад, – выдавил я, когда не услышал удаляющихся шагов.       – Лёш, – тяжёлый вздох.       Пришлось собрать все остатки воли в кулак, обернуться и поступить отвратительно:       – Я сказал...       Но Влад не позволил мне поступить отвратительно, в два шага преодолел разделявшее нас расстояние и закрыл мне ладонью рот.       – Не говори того, о чём пожалеешь, – сверкнул он гневом в глазах.       И я почувствовал, что всё, больше не выдержу. В глазах защипало, и неприятное покалывание тут же разлилось по всему лицу. Мутным от наворачивающихся слёз взглядом я видел, как Влад медленно меняется в лице, понимает, почему я хотел остаться один. Но вместо того, чтобы брезгливо одёрнуть руку и всё-таки выйти, он забрался ко мне на кровать, сгрёб к себе на колени, а когда отнял руку от лица, чтобы обнять, с моих губ сорвалось первое рыдание.       Его руки прижимали меня к раскачивающемуся из стороны в сторону телу, его губы целовали меня в висок и мокрую от слёз щёку, а я цеплялся за него, как будто он не успокаивал меня, а спасал из морской бури.       – Я-а-а не понимаю-у-у, за чт-то... З-за что они так со-о мной, – выл я бессвязно.       Я захлёбывался собственным плачем, рвал горло и лёгкие рваными вдохами, всхлипывал и размазывал по лицу противную сырость.       – Чш-ш-ш, всё будет хорошо, вот так, да, молодец, – утешал меня Влад.       И от того, что я никак не мог успокоиться, мне становилось ещё стыдней. Недостойное поведение для мужчины, недостойное для Великого Князя, но я ничего не мог с собой поделать. И только когда я начал конкретно уже задыхаться, а слёзы тупо кончились и голоса на рёв не осталось, на смену истерике пришла усталость. Я попытался свернуться калачиком, но Влад сначала раздел меня, расправил постель и приподнял одеяло, пустив, как зверька, внутрь. Всё это он делал сосредоточенными, скупыми движениями – и я подумал, что теперь он меня презирает. Ещё больше уверился, когда он подоткнул одеяло и пулей вылетел из комнаты.       Однако оказалось, что он всего лишь ходил за стаканом воды. Я посмотрел на него удивлённо своими красными и опухшими глазами, комкая в руках сопливую салфетку.       – Пей, маленький, – устало попросил Влад и погладил меня по всклокоченным волосам.       Я взял стакан и вылакал его залпом, не отрывая от Влада глаз. Он пригнулся, уперев ладони в колени, чмокнул меня в нос и пообещал:       – Я уйду сейчас ровно на пять минут, дождись меня, хорошо?       Я только кивнул, а потом смотрел, как Влад берёт мою одежду в охапку, цепляет пальцами пустой стакан и идёт на выход. По моим ощущениям он и правда уложился в пять минут. Вернулся переодетый в домашнюю одежду и с двухлитровой бутылкой воды. А мне было стыдно даже взглянуть на него, поэтому я лишь сильнее накрылся одеялом с головой, подтянув к себе колени поближе. Влад прилёг на свободную половину постели, облокотившись спиной об изголовье, и что-то тыкал пальцами в принесённом с собой планшете. Меня сморил сон, и я отключился на несколько часов в надежде, что когда проснусь, мне полегчает. Вот только моё тело посчитало иначе.       Ночью меня растормошил обеспокоенный Влад – у меня поднялась температура. Я спросонья не успел испугаться – хотя руки и правда не слушались, а суставы ломило и моргать было больно – как он уже сунул мне в руку таблетку жаропонижающего. А чтобы не ждать без дела, пока таблетка подействует, меня обтёрли мокрым полотенцем и одели в сухую пижаму. Мне с горем пополам удалось придремать, но уже через пару часов я проснулся от жуткого озноба. А потом мой организм начал основательно выводить стресс из себя всеми возможными способами. Весь следующий день я потел, блевал, поносил и сгорал со стыда от того, что всё это совершалось на глазах явно охуевающего от всего происходящего со мной Влада.       Но к его облегчению и к моему несказанному счастью, на следующее утро меня отпустило. После таких "весёлых" приключений я чувствовал себя зёрнышком, перемолотым в муку, и хотел только вечно лежать под тяжёлым одеялом с абсолютно пустой головой.       – Там твои родители звонили, – почесал в затылке Влад, когда увидел, что я уже не сплю.       – Что хотели?       – Хотели знать, как ты?       – И что ты им сказал?       – Что тебя сутки выворачивало наизнанку...       – Что?!       – ...Потому что ты на спор сожрал собачий корм.       – Боже мой, ты чудо! – откинулся я на постели, облегчённо выдохнув.       – Ещё они хотели приехать к тебе, – продолжил Влад, я уже принялся кукситься, но и тут он меня обрадовал, – но я попросил отсрочку в пару дней, чтобы ты немного поправился, и также мы договорились, что приедем сами.       – Класс, у меня как раз много планов на эти пару дней, – лениво моргнул я.       – Да, каких? – поинтересовался Влад.       Я повернулся на бок, накрылся одеялом с головой и буркнул:       – Спать.