Моё наслаждение

      Весь оставшийся день меня не отпускало то, что я узнал про Влада. Конечно, после разговора мы помирились – другого и быть не могло – но следом нас затянуло в бурный поток жизни Петергофа. И у меня была возможность осмыслить услышанное, пропустить через себя, пока я возился с мелкими. Юные затейники устроили гонки на самокатах с одного конца комплекса до другого, а я судил: отсматривал "призовые" места и давал дополнительные очки за трюки.       Вечером мамин личный помощник Лёня прислал мне первую часть информации по теме ЛГБТ, и пока Влад был в тренажёрном зале, я засел изучать свой предмет для общественной работы. В целом, всё полученное было так или иначе мне знакомо, кроме чётких цифр статистики, поэтому голова не превратилась к концу вечера в надутый от новых знаний шар. Дальше наверняка будет сложней: мнения общественности, социальные проблемы меньшинств и другие сложные вопросы. Их я ждал и с нетерпением, и со страхом одновременно. Страхом от того, что мог узнать много трагичных историй от людей, которым повезло в жизни гораздо меньше, чем мне.       Мысли сами собой скатились к Владу. А он как будто чувствовал, что я о нём подумал, и хлопнул в отдалении входной дверью. Я расправлял для нас свою постель, пока он принимал душ. Влад пришёл в комнату с накинутым на влажные волосы полотенцем и сел на постель. Я встал на коленях сзади него, обвил торс руками, сколько длины хватило, потёрся щекой об упругую кожу на округлом плече и поцеловал в линию роста волос на шее.       – Упахался? – промурлыкал я.       – На тебя у меня всегда силы найдутся, – усмехнулся Влад.       – Ну что за пошлые инсинуации, Владислав Константинович? – с улыбкой возмутился я.       Я перехватил руки Влада, вытянув из них полотенце, и сам начал бережно проводить сухой стороной по волосам. А когда махровая ткань полностью пропиталась влагой, я откинул его на спинку кровати и запустил пальцы во влажную шевелюру. Влад расслабленно выдохнул, и я продолжил неспешный массаж. Проходился по волосам подушечками пальцев, после чего немного почёсывал те же самые места. Руки переместились на шею и плечи, и я решил, что лёжа Владу будет приятней получать ласку.       – Ложись, – шепнул я ему и убрал с его места подушку, чтобы позвонки шеи и спины были в одну линию.       Влад прочистил горло, но послушался, и я сел на него верхом, после чего снова положил руки ему на плечи. Его спина казалась мне прекрасным холстом, на котором я выписывал костяшками кулаков узоры и который я мял своими пальцами. Большими пальцами я очертил позвоночник, подушечки ладоней удивлялись твёрдой упругости мышц на предоставленном им теле.       Мне казалось, что я могу ласкать Влада до тех пор, пока его дыхание не сделается поверхностным, а из конечностей уйдёт последнее напряжение. Но он явно не спешил засыпать, поэтому я без страха, что потревожу его, наклонился к шее и прочертил поцелуями линию вдоль впадины позвоночника, после чего скатился-таки с него.       Влад причмокнул сладко, затем повернулся ко мне и привстал на руках, чтобы нависнуть надо мной и подарить мне нежный, благодарный поцелуй.       – Как ты себя чувствуешь? – прошептал он мне в губы, когда отстранился.       Меня больше не бесил этот вопрос в свой адрес.       – Всё замечательно, – так же чуть слышно ответил я ему, погладив по щеке с едва отросшей за день щетиной.       Влад прилёг рядом со мной, оперевшись на локоть, и погладил свободной рукой по скуле, спустился на шею, грудь и бок, а затем снова припал к моим губам, взяв лицо в ладонь. Я накрыл её своей и раскрыл губы больше, давая возможность горячему языку проникнуть внутрь, обласкать, пустить первые искорки желания по телу.       – Ты... – начал было Влад, но запнулся, а потом всё же продолжил: – Ты сегодня спрашивал про мой опыт принимающего, – он надолго замолчал, но я не предпринимал попыток торопить его, – я и подумал, что, ну, если ты хочешь попробовать себя в... Блин, – смешался он после очередной паузы, склонив голову.       Я погладил его по волосам и решил не давать ему больше мучить себя изъяснениями. Мне было кристально ясно, что он пытался спросить, и ещё ясней мне было его собственное мнение по этому поводу. А главное, я знал точный, правдивый ответ на только что полученный вопрос.       – Нет, я не хочу. Может, позже, много позже, – уточнил я, – но точно не сегодня и даже, наверное, не через год. Мне комфортно быть с тобой так, как у нас сейчас. И-и вообще, – я набрал в лёгкие побольше воздуха, – мне нравится всё, что ты делаешь, Влад.       – Что ты хочешь, чтобы я сделал сейчас? – подразнил меня он кончиками пальцев по впалому животу.       Я закусил губу, задумавшись. Картинки перед глазами представали одна краше другой, но потом возникла та самая картинка, которую я видел вчера утром на планшете.       – А давай всё-таки ту позу попробуем? – смущённо предложил я.       Влад тихо рассмеялся от моего ответа, осыпал моё лицо поцелуями, после чего накрыл мои губы своими и поцеловал в противовес без единого намёка на шутливость. После расставленных над "i" точек, к моему мужчине вернулся его природный напор, желание полностью доминировать, покоряя. И кто я был такой, чтобы сопротивляться?       Наоборот, я зарывался пальцами ему в волосы, я подставлялся под шарящую по моему телу руку, я закидывал ему ногу на бедро, желая прильнуть ближе. Влад избавил меня от белья, не разрывая поцелуя, и уверенным движением развёл ноги в стороны. Всё же ему пришлось отстраниться, чтобы взять из тумбочки тюбик со смазкой, после чего он прошёлся влажным пальцем по моей расселине. Нашарил сжатый пока сфинктер и растёр остатки геля по складкам.       Я выгнулся под его дразнящими движениями, которые с новой порцией смазки уже перестали быть таковыми: Влад уверенно действовал, готовя меня для себя. Два волшебных пальца уже безошибочно могли найти бугорок простаты и помассировать его, вызывая у меня крупную дрожь и глухие стоны.       Влад вытащил из меня пальцы и перевернул-таки на бок, пристраиваясь за спиной. Похоже, мы и правда сейчас попробуем ту позу из фанарта. Влад уже было потянулся к квадратику презерватива на тумбочке, но я перехватил его руку и повернул к нему голову:       – Хочешь без резинки?       – Не думаю, что тебе... – замялся Влад.       – Мне нравится всё, что ты делаешь, – повторился я, закинул свою руку ему за шею и притянул для поцелуя, а когда отстранился, зашептал горячо: – А ещё я хочу чувствовать тебя и хочу, чтобы тебе было хорошо.       Влад рыкнул и впился губами в мою шею, оставляя засос, я выгнулся и притёрся попой к его стояку, а чужая горячая рука на моём теле коварно спустилась ниже и обхватила член. После нескольких ласкающих движений Влад всё же взял меня под колено и закинул мою ногу себе на бедро, открывая доступ к заждавшемуся его анусу.       Я не смог сдержать стона наслаждения, когда Влад вошёл в меня и осыпал спину лёгкими поцелуями. В такой позе хотелось не трахаться, а застыть навечно – мне казалось, что я каждой клеткой своего тела чувствую своего мужчину. Он обнимал меня поперёк груди и двигался, выходя только наполовину, из-за чего стимуляция простаты практически не прекращалась. Моё тело то и дело пронзали крупные судороги, отдаваясь стонами и всхлипами. Однако разливавшееся по телу наслаждение было настолько тягучим и неспешным, что я быстро понял – такой позой надо завершать вечер, а не начинать: я весь горел, весь перемазался в смазке, натёкшей из члена, но до острого предоргазменного состояния был на недосягаемом расстоянии. Исполнение моей просьбы грозило перерасти в настоящую пытку. Сладостную, но иссушающую.       – Я больше не могу! – взмолился я, – Влад, пожалуйста!.. – и сам не понимал о чём просил.       А Влад как будто только и ждал этого – моей полнейшей капитуляции, преклонения перед его выдержкой и выносливостью, чтобы резво перевернуть меня на живот и навалиться сверху, притираясь каменным стояком к перемазанной расселине. Я развёл ноги в стороны и попытался приподнять зад, но Владу моя помощь была совершенно ни к чему. Он без сопротивления вошёл в меня полностью, а затем своими ногами свёл мои. Я взвыл от остроты ощущений. Влад тоже охнул от внезапной узости. Но оказалось, что это именно то, что было нужно нам обоим.       Кровь вскипела в венах за считанные секунды, Влад буквально обрушивался на меня сверху, посылая по моему телу настоящие электрические разряды удовольствия. Я бы метался под ним, если бы не был в его полной власти, стиснутый ногами и руками. Поэтому я мог только отчаянно вскрикивать на каждом новом сильном толчке.       В какой-то момент Влад приподнялся надо мной, руками развёл мои половинки в стороны и ощутимо замедлился – любовался.       – Какой же ты горячий, малыш, – лихорадочно бормотал он, выходя из меня полностью и тут же загоняя член в неуспевшее сомкнуться обратно кольцо мышц.       Мне оставалось лишь вздрагивать под ним, тяжело дыша. Вдруг он вышел в очередной раз, но так и не вошёл, я сначала не понял, из-за чего образовалась пауза, но потом ощутил горячий выдох прямо в расселине и нежнейшее скользкое движение языка по гиперчувствительному сейчас сфинктеру.       – Вла-а-ад! – надрывно вскрикнул я и выгнулся на очередной грязной ласке.       – Сладкий, – констатировал тот и снова зарылся лицом меж моих половинок.       Я был в его полной власти: извивался в мёртвой хватке стиснувших меня рук, стонал, насаживался на язык, подаваясь навстречу движениям. И понял, что скоро, наконец, финал, когда Влад куснул меня за одну из ягодиц, отстранился, вздёргивая меня – слава богам! – на четвереньки, и звучно шлёпнул по заднице.       – Возьми меня! – проревел я из последних сил.       И Влад исполнил мою мольбу. До текущего по вискам пота, до звёзд в глазах, до бессвязного бреда на губах. Я взорвался и стал целой Вселенной под аккомпанемент полустона-полурыка кончающего вместе со мной где-то глубоко во мне Влада.       Я был где-то не здесь, где-то не в этой реальности, когда мне было позволено рухнуть на влажную, развороченную постель. Я не чувствовал своего тела, оно больше не принадлежало мне – оно было его и только его. Приходилось заново учиться дышать, заново учиться шевелить конечностями, вспоминать где я и что я.       – Живой? – поцеловал меня во влажный висок примостившийся где-то рядом Влад.       – Мгм, – облизнул я солёные от испарины губы, не открывая глаз.       Надо было подниматься, чтоб хотя бы дойти до туалета – душ был под большим вопросом. Я полежал всего пару минут и попытался встать: голова была ватная, а ноги конкретно дрожали, несмотря на годы практически ежедневного бега: секс – это не для слабаков. Поправочка: секс с Владом – не для слабаков. Поэтому я со всей возможной выдержкой прошествовал в ванную, а в душе меня потеснил Влад, со смехом говоря, что не позволит мне тут уснуть. Я лишь с блаженной улыбкой на губах подставлялся под мыльные руки и сладкие поцелуи. А потом меня завернули в тёплое махровое полотенце и уложили в сухую постель.       Я никогда не перестану удивляться тому, каким свежим и отдохнувшим чувствуешь себя после ночи крышесносного, выматывающего секса. Во мне, казалось, было столько энергии, что могло хватить не только на пробежку, но и на то, чтобы переплыть весь залив. Трижды. Но, к сожалению или к счастью, планы на день у меня оказались немного другие.       – Мама написала: ждёт нас в Эрмитаже, – озвучил я содержание полученной смс Владу за завтраком.       – Я думал, вы завтра собирались все вместе куда-то идти, – хмыкнул удивлённо тот.       – Ну да, в календаре на завтра и стоит, – задумчиво просмотрел я своё расписание, но потом предположил: – Это наверняка что-то по части моих новых обязанностей.       – Может, с ассистентом новым познакомят, – нахмурился и задумчиво постучал пальцами по столу Влад.       Я ахнул и мечтательно заулыбался, представляя, каким бы мог оказаться мой новый, заботливо подобранный чуткими родителями ассистент.       – О да, я бы хотел опытного, чтобы успел поработать с кем-нибудь из настоящих звёзд, – вслух начал рассуждать я, – но не старого, чтобы был в курсе всяких трендов. Возможно, он и сам будет представителем ЛГБ... – тут мне пришлось замолчать, не договорив, потому что Влад стремительно темнел от ревности, но усиленно давил в себе это чувство. Я сдержал смешок и вместо этого добавил: – И лучше, чтоб женщина была, да?       – Да! – резво закивал Влад, – они более... э-э... Понимающие, – нашёлся он.       Я усмехнулся и вернулся к поеданию своего йогурта, который я теперь ел исключительно на десерт, потому что в последнее время вечно тянуло на что-то поосновательней.       Мы ехали по шоссе в Питер, и я впервые провожал автобусы, набитые людьми, с тоской. Мне, наверное, больше не удастся побывать в толпе инкогнито. Поездить в глубоком метро, походить по торговым центрам и паркам родного города... Глупо было, конечно, по этому всему скорбеть, но чувства почему-то никак не удавалось унять. Я всё ещё не был уверен, что поплатился собственной да даже не репутацией, а простой неизвестностью за что-то по-настоящему стоящее. Мне не нужны были интервью и пресс-конференции, а вот терять походы с друзьями в Русский музей, или "Эрарту", или на премьеру в ближайший от Зимнего кинотеатр, ввалившись в него за две минуты до начала фильма, было по-настоящему грустно.       За всеми этими мыслями я даже не заметил, как мы приехали. Написал маме смс о том, что я на месте, а она ответила, что все собрались в малой столовой на первом этаже. Интересно, кто это все? Пока мы шли до нужного зала, я забежал в приёмную администрации и выпросил план Эрмитажа, после чего торжественно вручил его Владу больше для собственного успокоения, если честно. Добровольно он по-прежнему не собирался оставлять меня одного, и мне это безумно льстило, хотя виду я не показывал.       Надо сказать, что малая столовая уже давно не использовалась под задуманные для неё нужды. На моей памяти все всегда ели в большой столовой, так было попросту удобней для персонала, тем более что никто из царских особ не возражал завтракать, обедать и ужинать всем вместе, вместо того чтобы накрывать в малой столовой отдельный стол. Да и время было явно не для трапезы...       Влад открыл для меня нужную дверь, когда мы нашли вход, и я оказался в небольшой светлой комнате с мягким ковром, широким прямоугольным столом посреди, за которым сидели некоторые члены моей семьи. На столе и правда не было съестного, кроме нескольких чайных чашек и термосов из Императорского мерча, но большая часть поверхности была завалена какими-то бумагами. Во главе стола сидела мама, из старших были Лиза с Пашей и Дима, хмурившийся над какой-то распечаткой. Мамин Лёня тоже во что-то внимательно вчитывался, обернувшись к окну.       – Лёш, чего застыл, садись, – помахала мне рукой мама, кивком указав на один из пустующих стульев, – вы, Владислав, тоже не стойте под стрелой, – многозначительно посмотрела она на дверь за нашими спинами, – а вообще, Вов, – обратилась она к своему СБшнику, – вы, может, хотите куда-нибудь пока сходить? Нам тут работы явно часа на два будет.       – Ой, Аврора Александровна, было бы замечательно, – прогудел Вова, – эсэмэсните, когда соберётесь, ладно?       – Конечно, – заверила мама.       – Ну, по кофе? – предложил Вова Владу компанию.       Тот, само собой, просительно взглянул на меня, но я сделал большие глаза, мол, наладь контакт с коллегой. Я-то понимал, что им теперь частенько видеться придется, и хотелось, чтобы отношения не были натянуты.       – Давай... те, – согласился Влад.       – Давай на "ты", я Вовчик... – услышал я, как представляется Вова, пока за СБшниками не закрылась тяжёлая дверь.       Тоже вот, Императорский полк, казалось бы, а состоит сплошь из одних "Вовчиков" и каких-нибудь "Толиков". Впрочем, Вове всегда была свойственна простота в общении, он с мамой работал уже лет пятнадцать, а когда только пришёл на службу – я не помню, но мне рассказывали – то ещё проще был. По-моему, папа выцепил его из обычных войск на очередных сборах, перевёл указом в свой полк, а затем почти сразу предложил место в семейной охране именно за маминой спиной. Кажется, у моих родителей был талант к подбору безупречно подходящих специалистов членам семьи.       – А чем вы тут занимаетесь? – подал голос я, присаживаясь за стол.       Братья и сестра обратили на меня свои взоры, после чего тут же начали неловко потирать шеи и почёсывать носы.       – Мы разбираем корреспонденцию, – ответила за всех мама, – всё, что приходит за неделю, сортируется в администрации сначала, и к пятнице нам подготавливают пакет писем с персональной адресацией и личного содержания.       – Фанпочта, – вырвалось более точное определение у Лизоньки, которая быстро закусила губу под тяжёлым взглядом мамы.       – О, прикольно, – растерянно кивнул я и уточнил, – каждую пятницу?       Мама обхватила себя за шею, но кивнула.       – Прикольно, – повторил я.       Впервые. Я присутствовал тут впервые за все мои девятнадцать лет. С одной стороны, я ведь и сам был причиной такого молчания в свой адрес, с другой стороны, меня почему-то это немного задело. Я даже не знал о таком семейном сборе. Наверное, мне не рассказывали, чтобы я не расстраивался, что было, в принципе, правильно.       Я посмотрел на стопки писем – господи, кто вообще в "два ка восемнадцать" шлёт реальные письма?! – у своих родных: у Лизоньки было около десяти, Паша довольствовался где-то семью, по Диминой горке из раскрытых конвертов и разложенных страниц было непонятно. Перед мамой место пустовало, но я подозревал, что это временно, потому что, раз меня позвали, а писем не дали, значит, не вся корреспонденция подоспела.       Дима внимательно оглядел меня, качаясь на стуле, я лишь брови поднял, мол, чего тебе, болезный?       – Ну ладно, – нарушил всё же тишину он, – придётся всё-таки признать, что эпатировать ты умеешь. Слабенько, конечно, не всем дан талант.       Я усмехнулся, против воли заалев от такого сомнительного комплимента.       – Твоим примером вдохновлялся, – фыркнул я, чтобы сбросить собственную робость, – ты так часто признавался на публику, что долбоёб.       – Ха, красава, – гоготнул Пашка.       – Алексей! – возмутилась мама, но не успела договорить, потому что в малую столовую закатилась Катя с картонной коробкой в руках.       – Так, Аврора Александровна, вот ваши, – она вытащила из под мышки пачку в писем десять, – а, вот, Лёш, твои, – и взгромоздила передо мной на стол всю коробку, после чего улыбнулась, – привет.       – Привет, – ошалело смотрел я на заваленную до бортов письмами коробку и боялся к ней прикоснуться.       Катя давным-давно уехала, а в комнате воцарилось неловкое молчание. Я обвёл взглядом моих братьев и сестру. Мама, понятное дело, смотрела с очень, просто крайне плохо скрываемой умильной радостью, трогательно прижав кулачки к груди. Остальные были, мягко говоря, ошарашены.       – Мам, можно я тоже признаюсь, что лесбиянка?!       – Лиза, ты не лесбиянка, – одёрнула её мама.       Пашу тоже немного перекосило от зависти, но он хорошо себя сдержал, вернувшись к своим письмам. Дима же впервые на моём веку смотрел с тревогой.       – Какой процент из всей этой макулатуры несёт в себе хоть каплю позитива? – задумчиво кивнул он на коробку.       – Они все сортируются, – растерянно посмотрела на него мама. Но потом вернула взгляд на меня: – Лёш, не бойся, все письма проходят отбор, прежде чем попасть к тебе в руки. Там не должно быть гадостей.       – Столько слов поддержки из-за вшивого каминг аута? – фыркнула Лиза и уткнулась в свои письма.       – Лиза права, – хмыкнул я, прежде чем мама успела бы сделать ей очередное замечание.       Меня снова обуревали противоречивые чувства: мне было странно и в то же время приятно от такого количества внимания к собственной персоне, но также и немного обидно, что я, как и предполагал, стал всем интересен только своими предпочтениями в постели. И что вообще можно такого понаписать в связи со своей большой любовью к геям?!       С опаской, но я всё же запустил руку в коробку и достал первое попавшееся письмо. Оно оказалось аккуратно вскрытым по широкому краю. Я внимательно рассмотрел конверт, повертев в руках и так, и эдак, с нервным трепетом вытащил сложенные втрое страницы. Письмо было написано от руки и на обычных тетрадных листах в полосочку, меня это смутило. А когда я получше рассмотрел почерк, то с тяжёлым комком в горле понял – почерк детский. Может, не первоклашки, но уровня средней школы.       «Здравствуйте, Великий Князь Алексей Николаевич!» – начиналось письмо, – «Меня зовут Миша и мне 15 лет. Вчера я посмотрел ваше выступление, и хотел бы сказать за него спасибо. Вы извините, я первый раз письмо пишу – емэйла не нашёл в сетке, да и ловит в посёлке у нас не каждый день.       В прошлом учебном году к нам в класс перевели новенького. У него родители нерусские, китаёзы какие-то, и сам он говорит с акцентом, но посимпотней своих предков в разы. Не знаю, почему, может, приёмный? Не суть. В общем, посадили его со мной за парту, я попытался контакт наладить, все дела, но Арэта (это типа имя его) сливался. Не только со мной, но и с остальными. А потом пошли слухи. Ну, что узкоглазый, того, голубой. Не знаю, как в столице, но у нас в школе таких не любят особо.       Арэта конечно же ничего этого не замечал, что девки на него фыркают, а парни кулаки мнут, учился, зубрила, как не в себя. Учителей к себе расположил, все дела. А у нас и этого не любят. И вообщем, я выходил однажды с секции, и застал, как его парни из параллели прессуют под лестницей. Пришлось заступиться, иначе бы батя мне, если б узнал, что я мимо прошёл, башку открутил.       От узкоглазого отстали, потому что я его, типа, под крыло взял. А он мне за это домашку по математике делал и на контрольных давал списывать. Ну и подружились мы, я процентов на 50 начал понимать, чего он там чирикает. А однажды он мне признался, что знает про слухи (что он типа гомик) и что это правда. Сказал, что доверяет мне и поэтому не боится говорить. Я растерялся.       Точнее не так. Я разозлился, перестал с Арэтой разговаривать, потому что нахрена он мне это вообще рассказал?! У НАС ЗДЕСЬ ТАКИХ НЕ ЛЮБЯТ! А потом я понял, что я не на Арэту злюсь, а на себя. А на себя я злюсь, потому что на него не злюсь. Я подумал, что он ведь ровный парень, пусть и узкоглазый. И дрыщавый страшно. И мелкий ещё как девчонка. Но как друг он нормальный. Не, у меня и другие друзья есть, Вы не подумайте.       Короче, мы помирились с Арэтой. И чем больше я с ним общался, тем больше мне становилось наплевать, что он на парней заглядывается. А он заглядывался. Я у него в телефоне фотки с актёрами полуголыми видел – все узкоглазые и ни одной бабы! Что за дискриминация?!       А потом я понял, что Арэта, короче, мне нравится. Не, мне так-то девчонки нравятся. И вообще у нас все пацаны страшные как черти. Все, кроме Арэты. Конечно я запаниковал, что так вляпался. Страшно было, что кто-то из предков узнает, поэтому я ничего никому не сказал. Попытался с Арэтой меньше общаться, думал, что отпустит, но потом забил. Арэта дулся на меня за игнор так смешно, а потом ещё и стрёмно стало, что он себе какого-нибудь другого "друга" заведёт. Или ваще какого-нибудь старпёра-извращенца. Бррр.       Вот так мы и дружим. Сейчас, правда лето, и Арэта с предками свалил за бугор, а я тут с родителями на огороде корячусь. Мы вчера Ваше выступление, Алексей Николаевич, все вместе смотрели. Даже дед сидел с нами, хотя он телек с 60-х не смотрит – только радио слушает. Родители у меня имперцы, настоящие патриоты. Когда узнали, что эфир будет с Императорским наследником, сели смотреть, не задумываясь.       После вашего выступления мы долго молчали. Я сидел ни жив, ни мёртв. Вы чертовски смелый, и язык подвешенный. Я очень боялся, что скажут родители, особенно когда увидел, что мама прослезилась. Я спросил, типа, что за дела, а она рассказала, что у них с батей такая же ситуация, как и у Петра Николаевича была однажды, и их тоже штамп в паспорте спас – вспомнила, расчувствовалась. И я так невзначай спросил, мол, а что они про однополую любовь думают, у самого аж руки вспотели. А они только пожали плечами. Мама сказала, что раз Император с Княгиней одобряют, то и она поддержит. А батя сказал, что быть геем можно, пидорасом – нельзя.       Честно, я впервые жду окончания каникул. Соскучился я по своему узкоглазому. Вы извинити, Алексей Николаевич, что я вам всё это написал. Просто я кроме Арэты (и Вас теперь) никого из геев не знаю, а так хотелось всё это выговорить. И спасибо Вам за выступление, может, я когда-нибудь так же смогу открыто сказать, что втюхался в пацана. А может, даже и женюсь на каком-нибудь дрыщавом китаёзе. Вот мой инстаграм:...»       Как только взгляд сорвался с последней строчки, я вздохнул так, будто вынырнул из морской пучины – оказалось, что я просто дыхание затаил случайно. Лицо горело, нет, оно просто полыхало нещадно. На нём расцветала совершенно неуместная улыбка, руки дрожали, как у деревенского Миши неделю назад. Я подорвался хватать следующее письмо, потом опомнился, вскочил со стула, обратив на себя внимание семьи.       – Я, это, у себя дочитаю, – хрипло отозвался я, подхватил коробку и понёсся с ней через весь Эрмитаж.       Я просто не мог, не хотел, чтобы кто-то, пусть и случайно, подсмотрел в мои письма. Они и так уже были прочитаны и просмотрены слишком большим количеством людей. Они предназначались мне. Мишин секрет предназначался только мне и никому больше. И у меня почему-то было ощущение, что в этих письмах этот секрет был не единственным.       Я забрался с ногами на постель, поставив около себя коробку, и теперь без промедления запустил руку в письма. Всё оказалось, как я и думал: мне писали дети. Подростки, от тринадцати до семнадцати, максимум восемнадцати лет. Понятное дело, это была самая незащищённая от впечатлений публика. И если столичные были избалованы всевозможными каминг аутами и экспериментами, то вот таких, как Миша из глубинки, зацепило и торкнуло. Оказывается, в мире школьников и школьниц всё ещё существовало понятие "откровение за откровение". Я, сам того не понимая, открылся им, и они отплатили равнозначно, раскрывшись мне, а иногда и не только мне.       Я читал письмо за письмом. Я глотал их истории. «Мне 13 и мне нравится моя одноклассница...», «Я думал, что со мной что-то не так...», «Я учусь в закрытой школе для мальчиков и до Вашего выступления чувствовал себя так одиноко, ведь все обсуждают девчонок, а мне нравятся...», «Мы долго говорили с моими родителями, обсуждая Ваше признание...», «Я признался маме, что гей...», «Моя лучшая подруга рассказала, что лесби, а Я ЛЮБЛЮ ЕЁ СО ВТОРОГО КЛАССА...».       На каких-то я откровенно смеялся, другие разбивали мне сердце. Но так много было похожих историй, где мальчишки и девчонки, вдохновившись моим выступлением, находили в себе отвагу, чтобы рассказать близким, в надежде, что их поймут и примут. Все до единого тряслись как осиновые листки только для того, чтобы узнать, что родители любят их такими, какие они есть. Парочка историй были крайне схожи с моей историей, где мама с папой знали "секрет" своего ребёнка. Конечно, бывали и другие истории. Менее радужные, но всё равно с каплей надежды, которая, оказывается, появилась благодаря мне.       Я прекрасно понимал, что по-прежнему был "тем педиком" из Романовых, но мне постепенно становилось не жаль. Жалко будет, если закон не примут, но, кажется, я смог спровоцировать целый флешмоб каминг аутов по всей стране, и было страшно такое осознавать, но это безумно грело душу. Возможно, если больше родителей узнают о том, что их дети принадлежат ЛГБТ, то пойдут на референдум и проголосуют за легализацию однополых браков ради будущего их ребёнка?       Я скатился с заваленной письмами постели, чтобы взять из ящика стола старый ноут, и открыл браузер. Многие писали свои координаты в социальных сетях, а у меня, стыдно признаться, даже официальной почты не было – была локальная на домашних серверах, на которые мне приходили все уведомления от мамы и администрации, ещё была учебная, а для общения с друзьями мне хватало мессенджеров. Но сейчас я понял, что пора выходить в Интернет – надо было завести как минимум почту и хотя бы Твиттер. Я ведь должен был ответить всем моим смелым крошкам.